ЭКЗОРЦИЗМ КУЛАКА: ПОДЛИННАЯ ИСТОРИЯ КРАСНОЙ ШАПОЧКИ

О ТОМ, КАК И ЗАЧЕМ ШАРЛЬ ПЕРРО ПО ЗАДАНИЮ Ж-Б. КОЛЬЕРА СКРЫЛ ТАЙНЫЙ СМЫСЛ СКАЗКИ

Даже в наше искушённое герменевтикой время для многих становится откровением мысль о том, что во всем известных сказочных сюжетах, оказывается, имелись скрытые смыслы, и что их можно не только «просто читать», но и извлекать из них глубинное содержание.

Особо в этом смысле исследователей всегда привлекало произведение «Красная Шапочка», которое как только ни пытались объяснить; по обыкновению своему, равно психоаналитики и феминистки видели там сексуальные мотивы, и, надо сказать, на этот раз не ошиблись, — впрочем, к такому прийти и немудрено, если читать оригинальную версию, а не стыдливо исправленную Ш. Перро.

Однако всегда есть версия древнее, и в данном случае это — некий пассаж из Павсания, на который в наши дни наконец обратили внимание, благодаря чему подтекст этой сказки можно реконструировать совсем уж окончательно, практически целиком восстановив первоначальный сюжет, подтвердив давно мучившее меня и других искушённых в компаративистике людей подозрение, что волк там означает вовсе не настоящего зверя, но представителя пресловутого *kóryos, юношеских инициационных союзов, считавших себя волками и одевавшихся в их шкуры.

Или почему вы думали героиня так запросто разговаривает с ним и ни капли не боится? Что, кстати, совершенно зря делает, учитывая некоторые печально известные наклонности этих волчьих юношей в отношении женщин… Какие именно — можете узнать, изучив свежее исследование «Эллинистики».

Какой он, настоящий герой? Как ранее уже было исследовано, в нынешних популярных сюжетов что-то очень уж распространено представления, что такого можно отличить по тому, что он, совершив подвиг, будет довольствоваться за это не более чем похлопыванием по плечу: подобное регулярно можно увидеть как в фэнтези, так и близким им видеоиграм жанра RPG.

Но ведь тот, кто и правда будет поступать так, явно должен остаться в итоге совсем без ничего, буквально лишиться «последних штанов», неправда ли? И действительно, ровно это происходит под конец, к примеру, с главным героем игры Fallout (1997), которая тоже, увы, несмотря на все достоинства, принадлежит к таким, где репутация поднимается ввысь только если активно обделять себя в угоду другим, практикуя альтруизм едва ли не суицидальный.

Впрочем, несмотря на незавидную свою судьбу изгнанника, самое главное, а именно κλέος ἀσπίνθιον, неувядающую славу, он всё же приобретает, и впоследствии за свои деяния высоко воспевается, о том ходят легенды, в его честь сооружена не одна статуя, а кое-где он и вовсе объект религиозного преклонения: он уже явно находится в вечности, а не это ли главное?

Не совсем: уже в древнейшие времена для героев добыча была не менее, а зачастую и более важна, чем весть об их подвигах, разлетевшаяся по свету, которая мало чего стоит, если живот в то же время сводит от голода, и важна становится уже после удовлетворения базовых, более физических аспектов бытия (вот и в наши дни иная психология, сочиняя иерархию потребностей, мыслит в чём-то схожим образом). Самой же по себе славы мало, более того, в одиночку она выглядит какой-то даже насмешкой над понятием престижной валюты (на этот счёт даже есть довольно ёмкая фраза «лучше маленький доллар, чем большое „спасибо“»). Здесь же налицо явная диспропорция, неадекватная ситуация.

Итак, герой сейчас на то и герой, что он «по факту обязан»; однако есть и исключения, разнообразные «ренегаты», которые одни и могут требовать награды в денежном эквиваленте: они, однако, неизменно характеризуются как плохие, отрицательные, не слишком правильные ипостаси героя, и крайне редко являются каноном, версией персонажа, которая входит в анналы.

Так или иначе подобное, хотя бы и тут же ведёт к известной порче репутации, герою всё же дозволено. Что что уж совсем немыслимо для его современной ипостаси, будучи, в то же время, всё такой же нормой для героя древнего, так это рассчитывать на то, что спасённая им demoiselle en détresse вознаградит его самым простым и незамысловатым способом из возможных, а именно разделив с ним ложе: сама подобная мысль, похоже, в наши дни возмутительна и даже отвратна, неправда ли?

Героя всё того же «Фоллаута», если он вздумает о чём-то таком заикнуться после того как выручит Танди, дочь градоправителя из первого же встреченного им селения, она отошьёт очень сурово, присоветовав для этого дела найти-де себе корову. Впрочем, в той ситуации в ответ вообще на любое требование награды начнут огрызаться, а если продолжить давить, то и вовсе нападают, не словом, но делом насадив тиранию альтруизма.

И это всё при том, что в среде поклонников франшизы выведено такое понятие, как «суть пустоши», лучше всего выражаемое плавтовским homo homini lupus est, и тем такое «волчье» отношение должно царить сильнее, чем недавнее наступил ядерный апокалипсис. В данном же случае речь идёт о буквально самом раннем периоде после него, самом начале возрождения цивилизации из пепла ядерного огня, i.e. никакого альтруизма не должно тут быть встречено и в помине, однако же…

Здесь мы видим возродившийся фронтир, местность, которая только обживается, отнюдь не зря эстетика «Фоллаута» вновь и вновь обращается к Дикому Западу, — потому и мышление следует наблюдать соответствующее. Мы, однако, видим сугубо современное, по которому, действительно, Танди бы скорее всего так и поступила, одёрнув поползновения героя на корню, изобразив оскорблённую невинность.

«Прогенитор», 1/3 ➡️

Уточню тут на всякий случай, что, разумеется, на всё это она имела полное право, которое автор этих строк и не думает оспаривать — действительно, каждый, вне зависимости от пола или иных характеристик, обладает и должен обладать сексуальной независимостью, возможность распоряжаться своим телом по усмотрению. Речь идёт отнюдь не о том, что она не должна была бы иметь тут выбора, но том, почему она совершила именно этот, не тот, который следовало бы ожидать, учитывая ситуацию, а также не слишком, пожалуй, и разумный.

Здесь стоит пару слов сказать вообще о том, как фэнтези и жанр RPG в целом не спешит пытаться воспроизвести то, как мыслили бы и и вели себя люди того времени и обстоятельств, но неизменно демонстрирует вместо этого реалии современные, соответствующие буквально году создания произведения, причём агрессивно навязывает пресловутую «повесточку», status quo, здорово подрывая погружение.

В этом смысле выделяется другое классическое фэнтези, серия Baldur's Gate: к примеру, если в аддоне ко второй части (2000) такое явление как феминизм подвергалось насмешкам, изображалось в виде безумного культа, побеждаемого игроком, то в третьей (2023) он — норма жизни, повседневен, даже убиквистичен, вписан в саму ткань реальности.

Ведь совсем иное поведение мы видим у женщин в древних мифах, описывающих действительное бытие в условиях того самого фронтира: там в подобной награде для героя не видели ничего предосудительного, скорее даже напротив.

Можно вспомнить, к примеру, один из самых известных античных сюжетов, который начался с того, что царь Минос обвинил афинян в смерти своего сына и принялся разорять Аттику, что поддержали и боги; тогда, чтобы загладить вину, по Плутарху, жители города «обя­за­лись каж­дые девять лет посы­лать на Крит дань — семе­рых не знаю­щих бра­ка юно­шей и столь­ко же деву­шек … Если верить пре­да­нию, наи­бо­лее любез­но­му тра­ги­кам, достав­лен­ных … губил в Лаби­рин­те Мино­тавр».

На третий такой случай среди обречённых оказался герой Тесей; вскоре после отплытия, сообщает Гигин, «Минос, плененный дивной пригожестью одной из дев по имени Эрибоя, замыслил сойтись с нею против ее воли», чему воспротивился Тесей, а в ответ на удивление Миноса, что ему посмели дерзить, возразивший, что он отнюдь не простой смертный, и тогда «спорили уже не о деве, но о происхождении Тезея — Нептунов ли он сын, или нет … Минос, рассказывают, снял золотое кольцо со своего пальца и кинул в море. Он повелел, чтобы Тезей вернул ему кольцо, если хочет убедить его в том, что он сын Нептуна … Тезей … бросился в море … принес назад кольцо».

Так он спас честь этой Эрибои, или же, у Павсания, Перибои, а у некоего Истра — Мелибеи. В благодарность девица позднее сошлась с героем: у Плутарха упоминается, что он «был женат на Пери­бее», а Истр, как передаёт Афиней, упоминает, что Тесей «законным браком сочетался с Мелибеей».

Слова «женат» и «брак» не должно тут обманывать, это сорт эвфемизма: авторы употребляют производные от γάμος, что означало в первую очередь просто-напросто сексуальную связь, другой же смысл мог быть весьма иносказателен, в том значении, в каком говорят, например, «вышла кошка за кота». Тут речь идёт именно об этом, ведь Эрибоя/Перибоя/Мелибея не упоминается в списке официальных супруг Тесея, более того, хорошо известно, что полноценное замужество её ждало потом совсем с другим, с героем Теламоном, от которого она родила могучего Аякса Большого, а с Тесеем, соответственно, имела лишь кратковременную связь.

Итак, девица, которую спас Тесей, не увидела ничего такого в том, чтобы воздать ему за подвиг, восславив совместно Афродиту. Почему же в более современных сюжетах расчёт на нечто подобное подлежит осуждению? Можно предположить, что теперь подобная, кхм-гм, транзакция воспримется чем-то вроде торговли собой, к которой в наши дни некоторые относят и самый обычный брачный союз, роль женщины в котором они обзывают «бытовой проституцией».

⬅️ «Прогенитор», 2/3 ➡️

Звучит логично, неправда ли? Так было бы, считайся всё ещё эта самая проституция такой же социальной смертью, какой она была в более древние времена, однако это уже совсем не так: следует вспомнить, что мы живём в мире, который последнее время как раз-таки всячески легитимизирует эту самую «древнейшую профессию», выставляя её как «такую же работу», как и любая другая, известный эвфемизм sex work относится как раз к этому.

Такой вот получается парадокс, ведь по всему выходит, что только логичнее в наше время «расплатиться» таким образом с героем за его свершения, естественнее, — однако же этого не наблюдается.

Кто-то бы тут, вероятно, заявил, что замеченное — часть общей для нашего времени проблемы, от которой страдает некоторая часть мужского народонаселения, обречённая, как это сейчас называют, блюсти involuntary celibacy, или же невольный целибат — такой, в основе которого лежит лишь то, что никакие их попытки обрести взаимность не венчаются успехом.

Почему так выходит, есть разные мнения, которые объединяет лишь наивная убеждённость в том, что такое положение дел наступило недавно и вдруг, тогда как на деле же так было всегда: как сообщает проф. биол. Дж. Уайлдер, наши предки не менее чем на две трети состояли из женщин, однако всего лишь на треть из мужчин, i.e. небольшое число мужчин оставляло потомство со многими женщинами, основная же масса мужского населения оставалась не у дел.

Таким образом типичный incel, похоже, стал таковым не по причине космической ошибки, великой несправедливости, но потому, что всё как раз правильно, а он и не должен размножаться: это тот самый пресловутый естественный отбор, который никуда исчезать и не собирался.

Однако, как мы уже заметили, что-то явно не так с этой логикой, взять хотя бы разбираемый нами случай: ведь герой, подобный таковому из «Фоллаута», который известен также как Выходец из убежища, во все времена был бы типичным представителем тех немногих счастливцев-производителей, тем, кому отдаться для прекрасных дам было не то что не было мучительным или неприятным мероприятием, но и таковым, которого они жаждали и страстно стремились.

В мифах такого можно встретить немало, типичным примером является Геракл, возможности оставить потомство с которым женщины буквально домогались, скажем, это была одна из основных причин приобретения его в рабство властной царицей Омфалой, затем в течении трёх лет учинявшей с сыном Зевса нечто вроде современных БДСМ-игрищ. Этот герой вообще активно сеял свой генетический материал всюду, где бы ни появлялся, и оный затем дал обильные всходы: потомки Геракла, согласно легендам, обрели власть над Пелопоннесом и Этрурией.

За счастье сочли возлечь со всём тем же Гераклом и его товарищами амазонки, когда герои прибыли туда, чтобы истребовать пояс царицы Ипполиты, в чём состоял десятый подвиг величайшего из смертных сыновей Зевса, а также лемниянки с аргонавтами, когда те по воле Афродиты к ним заплыли.

Вероятно, Выходцу стоило следовать примеру некоего Евфима, героя, победившего в своё время того самого серого волка из «Красной шапочки»: этот Евфим, прежде чем приступать к активным действиям, добился того, чтобы девица, которая была прообразом Шапочки, сперва «поклялась ему, что, если он спасет ее, она станет его женою», и так и случилось.

При этом семя, отвергнутое Танди, дало обильные всходы в другом месте: Выходец впоследствии, уже после окончания сюжета, всё же оставляет потомство, оказавшееся крайне жизнеспособным, его внук Избранный — это герой второй части, и он, в свою очередь, тоже может походя может произвести сына, которому уготовано великое будущее. И напротив, сын Танди получился ничего из себя не представляющем, и потому-то на ней кончилась династия выдающихся автократоров; так восторжествовала справедливость, а выводы, отсюда следующие, крайне просты.

⬅️ «Прогенитор», 3/3

АПОФЕОЗ БЕЗГРАМОТНОСТИ: 25 ОШИБОК ВИДЕО «АРЗАМАСА» «ДРЕВНЯЯ ГРЕЦИЯ ЗА 18 МИНУТ»

В последние десятилетия становится всё больше т.н. «популяризации науки», явления, которое заявляет своей целью идеалы эпохи Просвещения, пытается (по крайней мере якобы) нивелировать разрыв между научными представлениями действительных специалистов и простых обывателей, в среде которых бытуют если и не откровенные заблуждения и дикие мифы, то как минимум отсталые взгляды, обрывки устаревших или изначально маргинальных теорий, нежизнеспособных за пределами породивших их идеологий (таких, как, например, марксизм).

Проблемой тут всегда было то, что под личиной «просвещения» нередко распространялось ещё худшее мракобесие, в силу иногда злонамеренности лектора, но чаще — его поверхностности и банального незнания. Решение ситуации казалось простым — нанять в «просветители» специалистов в вопросе, обладателей учёных степеней не ниже кандидатской, ведь они-то точно не ошибутся, не так ведь? Или что?

Поступил так и некий «проект Arzamas», когда готовил видеоролик под названием «Древняя Греция за 18 минут», и тем только сильнее изумляет, когда встречаешь при просмотре набор глупостей, который мог бы выдать законченный дилетант, никакого отношения не имеющий к академической науке, и легко опровергаемый чаще всего банальным обращением к первоисточникам (реже — знакомством с минимально актуальным/критическим взглядом по поводу тех или иных нюансов), а затем узнаёшь, что консультантом там выступил д.ин., боле того, академик, сотрудник РАН, некто С.Г. Карпюк.

Причём проблемой, похоже, является не незнание: местами получившееся иначе как подрывной деятельностью, полноценной диверсией «популяризации» не объяснить, если сравнить то, что С.Г. вещал на «Арзамасе» и тогда же на «Постнауке», с его более ранними лекциями для студентов МГУ: в последнем случае которых он нередко учил противоположному, куда более взвешенному, принятому академически и адекватному мнению.

Хотя поделие «Арзамаса» следует назвать скорее «сборником заблуждений о Древней Греции», оно в то же время оказалось весьма популярно, на момент написания этих строк набрав свыше 8 млн. просмотров. Доводилось слышать, что ролик включают порой чуть ли не учителя на уроках, так что следует говорить о большом вреде и великой опасности, и потому оставаться в стороне более нельзя.

Не раз доводилось слышать от специалистов крайне невысокую оценку получившейся «популяризации», подобную и той, которую я сам изложил выше, однако, в силу присущего, как правило, большинству их, равнодушия к тому, что там думают всякие массы, никто из них не спешил выступать с опровержениями. На оные, к тому же, требуется потратить немало сил и времени — признаюсь, и сам не ждал, что столько, написание нижеизложенного отняло куда больше их, чем я планировал.

Однако вот, наконец, готов результат, с которым вы можете ознакомиться по ссылке.

В том, назовём это так, ответвлении синематографа, которое берёт своё название от древнегреческого наименования уличной девицы, торгующей собой, πόρναι, в изобилии имеется поджанров, посвящённых всему разнообразию различных сексуальных практик. Нас сейчас интересует из них лишь одна, известность которой далеко выходит за пределы клуба своих поклонников: имя ей cuckold, и этимологически оное происходит от cuckoo, кукушки, и её известных наклонностей.

Оскорбление на основе обвинения в увлечении подобным куда древнее, чем может воображаться: скажем, уже извечный соперник Демосфена, оратор Эсхин, сравнивая оппонента с одним из своих братьев, выгодно отличал последнего, кроме прочего, замечая Демосфену: «он не уступал своей жены Кнсиону, как ты». В наши дни оно лишь слегка уступает по популярности другому, на этот раз восходящему уже к ответу Демосфена Эсхину, где упоминалась последнего «мать … занимавшаяся среди бела дня развратными делами». Такой вот вечный, в полном смысле слова классический способ ведения дискуссии.

В основе упомянутого своеобразного увлечения называют разное, в данном случае речь пойдёт о, так сказать, мгм, организационном моменте. В США, согласно некоторым признаниям, практика эта далеко не всегда вызвана преимущественно тем удовольствием, которое она сама по себе, как сексуальный фетиш, приносит участникам: в иных случаях она продуцирована исключительно… нехваткой времени у мужей на личную жизнь. Как результат последнего, жёны остаются неудовлетворённым, и чтобы это это-то исправить, приглашается или даже нанимается специальный человек со стороны.

Зачастую там эту роль исполняет чернокожий человек, а, как заметил уже Юнг, оный и поныне символизирует в глубинах сознания наших заокеанских соседей теневую сторону: «у американца … [в] такой роли фигурирует негр», им они «обозначают собственную вытесненную, примитивную или признаваемую неполноценной половую личность».

И действительно, соответствующий жанр привык в изобилии наделять негров весьма, на первый взгляд, завидными характеристиками, всем тем, чего вроде бы как не хватает современному выхолощенному и одомашненному европейцу. Отсюда можно сделать, и зачастую делается, вывод, что жанр является чем-то вроде пропаганды, соответствующим фронтом чёрной колонизации злосчастной Америки, народонаселение которой постепенно приучают отдавать своих женщин могучим чёрным захватчикам. Самый такой симптоматичный ход мысли для, к примеру, альтрайта-алармиста, имеющего для того, впрочем, немало оснований.

Он, однако, забывает учесть другие глубинные устремления коллективного бессознательного. Ведь в действительности тот набор стереотипов, которые здесь приписаны негру, вовсе не был направлен на его возвышение, но, совсем напротив: это качества раба, не совсем или даже совсем не человека, но существа потустороннего, «хтонического», мёртвого с точки зрения социального статуса.

Такое отношение идёт от древних греков: согласно д.ф.н. В.Ю. Михайлину (2016), у них «нечеловеческий статус раба зачастую подчеркивается через ассоциацию … с животными … с маргинальными зонами и/или формами поведения»: речь идёт о том самом восприятии негров как высокопримативных особей, глубоко подверженных животному началу дикарях, которым законы не писаны.

Для древних такая характеристика была в последнюю очередь комплиментом, напротив, являлась с их, превыше всего ставивших сдержанность и умеренность, точки зрения характерным признаком немощи, слабости дикаря, делавшего его в их глазах двуногим скотом и оттого идеальным рабом.

«Не-вполне-человеческая природа раба проявляется и через инверсивную модель, где ему приписывается гипертрофированная сексуальная активность, направленная на „человеческих“ женщин», в данном случае белых.

«Явление cuckold как апофеоз платонизма», 1/3 ➡️

Сюда же относится и известная, крайней редко ставящаяся обывателем (как, впрочем, и вообще мало что) под сомнение байка о якобы необычайно крупных размерах фаллосов, присущих неграм. Однако полевые замеры оных в ходе научных изысканий, скажем, в Танзании (2013) и Нигерии (2007), показали даже более низкие результаты, нежели средние по планете, а иссл. от 2005 г. прямо заявило в итоговых выводах, что «не существует научного основания, подтверждающего предполагаемый „увеличенный“ размер пенисов у чёрных людей».

Мифология пресловутого BBC никогда и не была основана ни на какой реальности, ход мысли тут тоже следует за греками: это они придумали наделять варваров, и, соответственно, рабов, таковым качеством, которое символизировало несдержанность, неотёсанность и т.п., тогда как самих себя, напротив, древние неизменно изображали обладателями вопиюще крохотных достоинств.

Вот и выходит, что негр американцем бессознательно так и продолжает восприниматься рабом, недочеловеком. Раб как бы и не жив по-настоящему, потому и секс белой женщины с этим социальным трупом как бы и не считается, ведь он — едва ли нечто большее, нежели разумный фаллоимитатор. Эту особенность, к слову, прекрасно осознают некоторые активисты левого толку, выступающие затем против «объективизации чёрных в порно», справедливо определяя её как принижающую.

Итак, негры находятся в состоянии «нежизни», и потому становятся «безопасным выбором». Другой причиной оного, как мы помним, является приписывание им неких выдающихся качеств, в т.ч. невероятно высокого сексуального темперамента — i.e. как бы ожидается, что они справятся лучше, чем сам муж. Реже оный и вовсе нанимает жиголо, профессионального ухажёра — можно сказать, что в любом случае речь идёт о явлении, называемом outsourcing, суть которого в передаче исполнения узким специалистам, умельцам своего дела, логическом развитии старого-доброго разделения труда. В конце концов, разве это не путь максимальной эффективности? Ведь тот, кто, напротив, пытается быть мастером на все руки, никогда не сумеет по-настоящему хорошо преуспеть во всём… или даже хотя бы в чём-то одном.

То, до каких пределов может и должна доходить специализация, активно интересовало уже древнегреческую мысль, при этом консервативная точка зрения на этот счёт, громче всего выраженная и развитая софистами, полагала, что гражданин полиса просто не имеет права некоторые функции отдавать на пресловутый аутсорс, но должен знать, уметь, любить и практиковать сам.

Какую профессию бы он ни избрал для себя, всякий гражданин без исключения совмещал с ней воинскую, и, когда приходило время, надевал броню, брал в руки щит и копьё, и вставал на защиту полиса. На этот счёт д.ф. Ж.-П. Вернан (1990 [1974]) заметил, что греками «ведение военных действий не воспринималось отдельной сферой бытия … Не существовало представления о профессиональной армии». В той же мере касается это политической деятельности, участие в которой ожидалось от каждого гражданина, а тот, который не делал этого, назывался словом ἰδιώτης.

Софисты следовали этому принципу и того глубже, что особенно характерно проявилось в случае Гиппия, к которому в диалоге, носящем его имя, Платон заставляет Сократа обратиться с такими словами: «Ты говорил, что … всё твое тело было украшено изделиями твоих собственных рук … начал ты с перстня, сказав, что это вещь твоей работы … и другая печатка … также скребок и флакончик для масла — будто ты сработал их сам; потом ты сказал, что свои сандалии на ремнях ты собственноручно вырезал из кожи, а также скроил свой плащ и короткий хитон … сам сплел свой поясок для хитона».

Д.ф. П. Видаль-Накэ (2000 [1981]) резонёрски замечает, что «когда Гиппий из Элиды хвастается, что сам смастерил одежду, которая на нем, он выступает … проповедником идеала самодостаточности», она же αὐτάρκεια, которому противостоял другой, превозносивший узкую специализацию в каком-либо ремесле, или τέχνη. Греческая мысль выделяла дихотомию этих понятий, находившихся в диалектическом противоречии, борьбе.

⬅️ «Явление cuckold как апофеоз платонизма», 2/3 ➡️

Её видным участником был извечный противник софистов, Платон, стоявший на противоположных позициях, утверждая, что «усердно … предаваться двум занятиям … не способен, пожалуй, по своей природе ни один человек … Нет, в государстве каждый должен владеть только одним ремеслом, которое и доставляет ему средства к жизни».

Воин, верил Платон, это совершенно отдельная профессия, которой надо посветить себя целиком: «те, кому придется сражаться за всех, не должны быть никем иным, как только стражами города» и то же касается политики: тому и другому предстоит в его утопии стать уделом отдельных каст. «Каждый может хорошо заниматься лишь одним делом, а не многими: если он попытается взяться за многое, ему ничего не удастся и он ни в чем не отличится», заключает философ.

Итак, Платон предлагает не останавливаться и полностью истребить идеал автаркии, а тех, кто будет не слушаться, и всё же пытаться совмещать несколько дел, из местных, «астиномы должны его удержать, угрожая бесчестьем, пока он не исправится», тогда как в случае чужеземца они «его под страхом тюрьмы, денежной пени и высылки из государства принуждают быть одним человеком, а не многими сразу».

Общий смысл таков, что Платон учил превращать в отдельные специализации явления, которые традиционно было принято уметь каждому, и сейчас уже привычно, что воином является не каждый, что, например, «родину защищать» — это «есть такая профессия». Но эту тенденцию легко продолжить, доведя работу великого философа, наконец, до логического апофеоза.

Учитывая, что в наши дни активно кое-откуда навязывается совсем иное, чем бытовало исторически, отношение к проституции, которую предлагается именовать sex work и воспринимать как «просто такую же работу», выходит, что, действительно, секс может быть профессией, и следовательно, её умудрённый менеджер попросту обязан перепоручить знатокам, а не пытаться освоить сам.

Надо сказать, что в сеттинге фэнтези Dragon Age существует именно такое явление: там у некоторой расы в принципе не бывает постоянных отношений, а для сексуальной активности существует обученные люди, произошёл же такой обычай именно от неизбывной страсти этих Qunari к рационализации и эффективности.

К ним же стремился Платон, планируя в своём «Государстве» активно регулировать сферу межполовых отношений, подражая, как известно, Спарте, какой её оставил Ликург. Последний, согласно Плутарху, «счел разумным и правильным, чтобы … спартанцы предоставили право каждому достойному гражданину вступать в связь с женщинами ради произведения на свет потомства, и научил сограждан смеяться над теми, кто мстит за подобные действия убийством и войною, видя в супружестве собственность … Теперь муж молодой жены, если был у него на примете порядочный и красивый юноша … мог ввести его в свою опочивальню, а родившегося от его семени ребенка признать своим. С другой стороны, если честному человеку приходилась по сердцу чужая жена, плодовитая и целомудренная, он мог попросить ее у мужа, дабы … дать жизнь добрым детям».

Из всего этого следует довольно напрашивающийся вывод, что последовательный платоник просто обязан быть не кем иным, как тем самым куколдом, полностью отдавая на аутсорс как минимум удовлетворение своей супруги, а то и производство потомства, справедливо полагая, что есть те, кто справится с этим много лучше, — тогда как пытающийся сам освоить искусство любви, совершает поистине антиплатоновский поступок, предавая τέχνη.

Использование же в роли «заменителя» здесь негра, и поныне воспринимающегося «говорящим орудием», только логично: рабы, происходя из варваров, уже древними полагались «по природе» более подходящими для недостойных свободного дел, в число которых безусловно входил физический труд. Правда, им как-то не пришло в голову отнести сюда и секс… очевидно, только в доведении до апофеоза их наихудших идей мы и способны превзойти древних.

Неправда ли, тут уже по-новому звучат слова Ницше о том, что он «опознал Сократа и Платона как симптомы упадка, как орудия греческого разложения, как псевдогреков, как антигреков»?

⬅️ «Явление cuckold как апофеоз платонизма», 3/3

Пожалуй, только у иных из встреченных в ТГ глубокомысленных размышлизмов на тему актуальных событий степень поверхностности и достигает той, которой иначе может похвастаться одна лишь столь «любимая» мной «популяризация науки».

Сейчас вот внимание местных политических аналитиков массово приковала фантасмагоричность очередной итерации Олимпийских игр современности, они дружно пробуют рассуждать об истоках и предпосылках абсурдности происходящего. В частности, активно распространились мысли некоего П.В. Мультатули, убеждённого, что удивляться происходящему во Франции не следует, ведь и «изначально … игры были посвящены бесам», будучи «религиозными мистериями, посвященными „богиням“ плодородия Деметре и царства смерти Персефоне», а сейчас просто «сатанизм отбросил все маски и личины», и «спрятавшиеся за спортом демоны … вернулись в своем обличье».

Такой вот очередной пример самого нарочитого религиозного фундаментализма, попытки отката к былым радикализму и нетерпимости и создания эдакой христианской версии ваххабизма, «православного шариата».

Всё это, правда, к православию как раз почти никакого отношения не имеет, и является явным подражанием западным протестантам, равно английским и американским, i.e. той ветви религии, которая наиболее активно подвергалась реазиатизации, возвращении к тому, что фил.-клас. Ф.Ф. Зелинский (2003 [1918]) называет «отравой, внесенной иудаизмом в христианство».

Сам он искренне убеждён, что вовсе не он, но «античная религия … есть настоящий ветхий завет нашего христианства», а ей, напомню, нетерпимость была вовсе неизвестна, и в чужих богах они видели вовсе не демонов, но ипостась собственных, в поздний период, к примеру, преспокойно отождествляя Зевса и Яхве. Такое вот пишет человек, действительно имевший отношение к той самой православной России.

Впрочем, есть и другие виновники, и склонность к вышеописанной редукции христианство почерпнуло скорее в зороастризме, где, как пишет д.ф.н. В.Ю. Михайлин (2005), выделялась земля «света и добра, осеняемая благословляющим присутствием на ней Ахурамазды», которой противостоит весь остальной мир, и это — «территория тьмы, населенная демонами и поклоняющимися демонам народами и подконтрольная Анра-Манью»: прислужники этого местного Сатаны не гнушаются обманывать наивные народы, являясь к ним под видом разнообразных местных богов.

То же отражает и Библия: так, ап. Павел был уверен, что «язычники, принося жертвы, приносят бесам (δαιμονίων), а не Богу». Мысль эта также хорошо выражена не кем иным как Робинзоном Крузоэ, как раз протестантом, который через какое-то время после встречи с Пятницей решил обратить последнего, заявив, что жрецы его племени «если … и беседуют с кем-нибудь на горе, так разве со злым духом», после чего «подробно распространился о дьяволе … рассказал, как он выдает себя за Бога среди народов, не просвещенных словом Божьим, и заставляет их поклоняться ему».

«О религии Олимпийских игр», 1/3 ➡️

Тут можно было бы порассуждать на тему ироничности этого подражания манере мышления, присущей прежде историческим аутсайдерам, а сейчас лишь самым отсталым представителям «загнивающих стран», однако, по правде, содержи изначальный текст одни только подобные своеобразные выводы, его можно было (а, пожалуй, даже и следовало) обойти вниманием, даже подвергнуть damnatio memoriae уже потому, что очень уж постыдно, что русский человек может написать такое на полном серьёзе.

Однако, поскольку о плюрализме здесь говорить не приходится, всему этому сопутствует, как водится, также абсолютная историческая безграмотность, даром что этот Мультатули вроде как является к.и.н., впрочем, специализируясь на иной эпохе, царствовании Николая II. Его допущения о происхождении игр из неких религиозных культов не имеют под собой вообще никаких оснований, а ведь на том одном и строится далее всё рассуждение.

При этом мысль эту как несомненную затем повторили и другие, правда, смягчив градус собственных отсюда построений, но также нимало не обеспокоив себя таким не царским делом как критический анализ. Страдает же в итоге читатель, который, видя всюду один и тот же тезис, легко может вообразить, что так, видимо, всё и есть, и перед ним надёжно некий доказанный факт.

В действительности, однако, за ним не стоит вообще ничего: никакого отношения Деметра и её дочь Кора к Олимпийским играм не имели, их праздник, Элевсин, был совершенно отдельным явлением. Такой версии просто не существует, она никогда и никем не выдвигалась. Никак не увязать тут и Персефону, богиню подземного мира, с которой лишь сильно позднее была отождествлена Кора, да в общем-то т.н. «хтонических» богов греки вообще практически не почитали.

Оба явления, игры в Олимпии и Элевсинские мистерии, довольно удалены друг от друга географически, и долго оставались крайне локальными для своих регионов, Элиды и Аттики соответственно. Впрочем, в Элевсине проводились собственные, совсем местные спортивные соревнования, из чего некоторые и могли сделать неуместные выводы; однако такие малые игры проводились вообще много где в Греции.

Что-то похожее можно найти разве что у печально известных «кембриджских ритуалистов» во главе с Дж. Фрэзером, которые во всём и вся, что касалось религии, видели культы плодородия, также и Олимпийские игры воображая священным браком чемпиона с их пресловутой, не имевшей никакой исторической реальности «Великой Богиней-Матерью», с которой в иных местах отождествляли Деметру. Однако и они не пишут ничего о связи игр с Элевсином.

Мифология с играми соединяет Геракла, но сперва не знаменитого сына Зевса, а его тёзку из числа гномов-дактилей, в самой же Олимпии важнее всего были культы Пелопса и Зевса, однако отношение их к играм не ясно, нельзя быть даже уверенными, что они возникли раньше игр, быть может, что и напротив. Проф. ист. Д. Кайл (2015), крупнейший специалист по античному спорту, заключает, что на основании совокупности свидетельств мы точно только и можем, что согласиться с Павсанием в том, что «элейцы в Олимпии из всех героев чтут Пелопа настолько же больше других, насколько Зевса — выше других богов».

⬅️ «О религии Олимпийских игр», 2/3 ➡️

Так или иначе, согласно д.фил.н. Л.Я. Жмудю (1994), «мифология отнюдь не была стержнем греческого мировоззрения», по д.ф.н. А.И. Зайцеву (2000), «никогда не занимала доминирующего положения в жизни, сравнимого с ролью религии в древнейшем Риме, в древнем Египте, в средневековой Европе или в ранних исламских государствах».

По этой причине даже если некоторый религиозный аспект и имелся в контексте Олимпийских игр, он никак не мог играть той роли, какую ему тут пытаются приписать, и все выше встреченные попытки сопоставлений, проведения прямой линии и преемственностм, и тем объяснить вообще всё, столь часто встречающиеся у таких поверхностных аналитиков, абсолютно беспочвенны.

Впрочем, ещё важнее тот факт, что практически ничего общего у того, что Михайлин (2005) называет не иначе как «кубертеновым клоном», и античным оригиналом не имеется, и «когда барона де Кубертена обвиняют в попытке механистически пересадить на современную европейскую почву некий греческий феномен, обвинения … бьют мимо цели: возрожденные олимпиады к Олимпийским играм VIII-VI вв. имели столько же отношения, сколько … голливудский блокбастер „Троя“ — к Гомеру или к реальным историческим событиям конца XIII в. до н.э. Сохранен ряд имен и названий; все остальное — добротный надежный XIX в.»

Именно там и следует искать истоки всех проблем, пеняя на новоевропейцев, а отнюдь не древних. Ведь на деле вовсе не прежние, но современные игры родились в тесном сплетении с разнообразной мистикой: достаточно сказать, что среди тех, кого де Кубертен пригласил в июне 1894 г. на конгресс, завершившийся основанием МОК, были Е.П. Блаватская и Алистер Кроули. Вот здесь и правда неплохая почва для далекоидущих рассуждений, и тот же сатанизм можно приплести куда убедительнее, если очень захотеть (всё это я, естественно, оставляю любителям подобного).

Замечу под конец, что не только в таких узких и специальных аспектах население склонно заблуждаться насчёт Олимпийских игр, но и в том, что касается, как ему кажется, трюизмов, «общеизвестных фактов», таких как, скажем, пресловутое «олимпийское перемирие». Его степень была сильно преувеличена в наши дни, когда принято совсем иное, нежели у греков, отношение к войнам; Кайл даже называет текущее отношение «запредельной идеализацией» (overly idealized), безусловно современной является манера исключения из соревнований «стран-агрессоров».

На деле же эта ἐκεχειρία вовсе не представляла собой всеобщий мир, εἰρήνη, но лишь запрещала беспокоить войной само место проведения соревнований, не допуская армии в Элею и обеспечивая безопасный проход для путешественников туда и обратно, да и это всё было больше намерением, нежели реальностью. «Перемирие вовсе не останавливало войны, но также и войны не могли помешать играм», подытоживает Кайл, и приводит знаменитый пример 480 г., когда греков не отвлекло от состязаний даже вторжение персов.

⬅️ «О религии Олимпийских игр», 3/3

МАГИЯ ПРОТИВ ТЕХНОЛОГИИ: ПРОТИВОСТОЯНИЕ, НЕИЗВЕСТНОЕ ДРЕВНИМ ГРЕКАМ

Что есть магия? Пережиток ушедших времён, в которые сейчас верить «просто смешно»? Есть даже целая концепция Дж. Фрэзера, основанная на этой мысли, и из неё следует, что вообще всякое верование развилось из когда-то безрелигиозной магии, сейчас же мы наблюдаем лишь её рудименты, столь любимые английской антропологией «пережитки».

Однако за ней не стоит никакой истины, как и вообще мало за какими теориями печально известных «кембриджских ритуалистов», уважаемых в наши дни одними только марксистам, а факты говорят о другом, что ни о каком прогрессе тут не может идти и речи: магия и интерес к ней регулярно возвращаются в общества, в том числе и высокоразвитые.

В массовом сознании магия воспринимается чем-то запредельно отдельным от иного бытия, скрытым и ему противоречащим, в типичном фэнтези технология может и вовсе переставать работать в её присутствии, либо же, когда они сосуществуют, как в случае какого-нибудь Arcanum (2001), персонажу приходится выбирать одно из двух, к другому становясь во всех смыслах невосприимчивым.

В случае эллинов, однако, мы увидим совсем иное отношение: какой-нибудь Платон вовсе не выделяет волшебствование на фоне прочих ремёсел, полагая таким же τέχνη, как и любое другое. Да и миф демонстрирует похожее: ведь волшебницы там, например, Медея, оказываются ничуть не менее искушёнными в том, как работает технология, к примеру, легко умерщвляя «робота» Талоса.

Подробнее обо всём этом читайте в новом тексте «Эллинистики».

«Нет предела совершенству», звучит старинный девиз, справедливый, по мнению некоторых, и для такого, казалось бы, совершенно завершённого явления, как древняя мифология. Чем, если не следствием этого является существование разнообразных «улучшаторов», стремящихся доработать «преданье старины глубокой» хотя бы в виде явления, именующегося fanfiction?

(Явление, к слову, не заслужило того презрения, которым сейчас его принято одаривать, ведь безусловными «фанфиками» являются уже сочинения авторские версии мифов от греческих трагиков, написанные по мотивам народных сказаний, да и Гомера можно отнести сюда же. Другое дело более современные потуги в это же: в силу практически полной неспособности нынешних авторов понять контекст, в котором творился миф, его глубинной сути и назначения, их поделия неизменно получаются в лучшем случае крайне бездарными.)

Впрочем, для того, чтобы коснуться подобного, так далеко ходить не требуется, «улучшаторы» засели много ближе, — скажем, в комментариях к некоторому видео на Youtube. Там представлена одна из сцен пеплума Troy (2004), крайне вольной экранизации Гомера, изображающая бой Ахилла и Гектора. Оный в фильме зачем-то осуществляется так, как будто речь идёт о чём-то навроде согласованного рыцарского поединка, идёт «честно» и по правилам едва ли не спортивным.

Замечу, что нечто похожее у Гомера действительно случалось: подобным образом вступают в бой в III песни Менелай и Парис, но там такое действо специально заранее обговаривается, и война как бы приостанавливается, войска же прекрасно осознают, что им не должно вмешиваться, но вместо этого лишь наблюдать.

Когда же много позднее в XXII песни Илиады разгневанный Ахилл преследует Гектора в последний час жизни последнего, ни о чём таком не идёт и речи. Не подразумевается такого и кинофильмом… однако же, несмотря на это, там мы видим, что Гектор, узрев прибытие одинокого Ахилла под врата Трои, попросту и без затей выходит, чтобы сразиться с врагом один на один. Причиной его подобного поведения являются исключительно сомнительные решения постановщиков.

Эта-то странная ситуация и заставила некоторых комментаторов восхититься, а заодно и посетовать, что-де ушли безвозвратно те времена высокой чести, когда никто якобы даже и не осмелился бы помочь своему защитнику стрелой с городской стены. Другие на это замечали, что это явная художественная глупость, пеняя, однако, её не создателям кинофильма, но самому Гомеру, и заверяя, что сами они, будь авторами, такого антиреализма бы никак не допустили.

Однако у ионийского аэда, разумеется, ничего подобного нет и в помине: Гектор у него в той же сцене отнюдь не спешит сойтись в схватке с Ахиллом, но, напротив, бежит от него со всех ног как раз под защиту союзников: однако же «сколько он раз ни пытался, у врат пробегая Дарданских, броситься прямо к стене, под высоковершинные башни, где бы трояне его с высоты защитили стрелами», так ему этого этого Ахилл сделать и не позволяет. Греки, в свою очередь, тоже не прочь угостить ненавистного врага из своих луков, чему противится уже сам «Пелид быстроногий, им запрещая бросать против Гектора горькие стрелы», опасаясь, чтоб «славы … не отнял пронзивший, а он бы вторым не явился».

Как мы видим, здесь «улучшаторам» делать попросту нечего, ведь в сцене ничего нельзя ни добавить, ни отнять, она абсолютно цельная, а психология происходящего понятна и реалистична. Иное же мнение вызвано исключительно поверхностным знакомством с мифом через скверные пересказы, знакомство с ними через игру в испорченный телефон, напевы в оный различных Рабиновичей.

«„Улучшаторам“ мифа», 1/2 ➡️

Подобный же настрой, довольно-таки раздражающий, мы увидим и в другом случае, тоже связанном с Ахиллом: доводилось слышать упрёк в сторону его матери, что, мол, не слишком-то мудро она поступила, когда закаливала героя в младенчестве в водах Стикса. Тогда она удерживала сына за пятку, тем самым оставив слабое место, ту самую Ахиллесову пяту, а ведь могла бы защитить вроде как и полностью, с ног до головы, погрузив целиком, найдя для этого способы. Вновь как бы полагается, что древние были наивны, и им, видимо, просто не пришло в голову лишний раз задуматься над сюжетом.

У Гомера, что характерно, попросту нет ни слова о предполагаемой неуязвимости героя, напротив, герой Агенор уверен, что тело Ахилла, «как и всех, проницаемо острою медью», в чём убедился, когда чуть ранее герой Астеропей, который «копье­бо­рец … был обо­руч­ный», i.e. амбидекстер, застал своим умением сына Пелея врасплох: «в щит Ахил­ле­сов одним уго­дил … дротом дру­гим … ссад­нил дес­ную», в результате чего у Ахилла возле локтя «чер­ная кровь застру­и­лась», — что, впрочем, не спасло ловкача.

Об ином впервые сообщает только римлянин Публий Статий аж в I в. н.э., у которого Фетида говорит: «сына суровою влагою Стикса я защитила — жаль, не всего». Он один говорит о том, что для той цели использовались воды, у всех остальных то было, напротив, пламя, — как, например, веком позднее у Аполлодора (II в.) Последний же уточняет, как так вышло, что Ахилл оказался защищён не целиком: «Когда Фетида родила дитя от Пелея, она, желая сделать его бессмертным, тайно … укладывала его ночью на огонь, чтобы выжечь в нем все смертное, которое было в нем от отца, днем же обтирала его амвросией. Пелей подстерег ее за этим занятием и, увидев, как его сын корчится на огне, громко закричал. Тогда Фетида, не имея возможности довести начатое до конца, покинула своего младенца». Выходит, что Фетида сделала всё, что могла, и винить следует скорее Пелея, не так ли?

Это, однако, ещё не всё: в поэме, авторство которой приписывали Гесиоду или же орфику Кекропу Милетскому, оказывается, что Ахилл был далеко не первым Пелея и Фетиды ребёнком, однако его предшественники пали жертвами этого её know-how: как сообщает схолия к Аполлонию, «автор „Эгимия“ рассказывает … что рожденных от Пелея детей Фетида … бросала … в огонь. Так погибло много детей, и тогда Пелей вознегодовал и не позволил бросить в котел Ахилла». Ликофрон в III в. до н.э. рассказывает то же: что только «седьмому из детей, огня единственному избежать достанется».

Согласно одной из интерпретаций, дети не то, что совершенно гибли таким образом, а просто, спалив в себе последние остатки человечности, переходили в некое качественно иное состояние, необязательно небытия. Греки того времени, однако, ценили свою смертность, которая позволяла им в некотором смысле быть даже выше богов, ибо именно ею, которой последние лишены, смогли выстрадать чудо, недоступное тем, несмотря на всё их величие: цивилизацию.

Вот и выходит, что отец героя поступает как раз-таки донельзя разумно: желая спасти хотя бы последнего из детей, он остановил не знающую меры Фетиду от очередной трагедии. Если мы теперь попробуем собрать эти разрозненные версии в последовательную историю, что вообще-то по-хорошему делать не стоит, то получится, что обговариваемая уязвимость, та самая пята, была неустранимым недостатком, таким, от которого невозможно избавиться, не разрушив всю конструкцию. Согласно внутренней логике повествования, никто и никак не мог предотвратить её появления, тут некого обвинять и, соответственно, в этой истории также нечего улучшать. Dixi.

Не сомневайтесь, что подобное будет верно и для всякого другого сюжета, рассказанного древними, и наивно считать, что там современнику возможно учинить какой-то серьёзный upgrade, придумать удачный поворот, который древним не приходил в голову, — если же если и да, то для того, чтобы это понять, следует судить не нахватавшись по верхам, как в упомянутых случаях, но сперва тщательно изучив нюансы: деконструкции должно предшествовать всестороннее исследование конструкции.

⬅️ «„Улучшаторам“ мифа», 2/2

УПЕРЕВШИСЬ РОГОМ

Как известно, не только в России, но и вообще везде в Европе обманутого известным образом мужа именуют «рогоносцем». Издревле таких высмеивали, пририсовывая им ветвистые рога, а в наши дни разнообразные алармисты-мдшники именуют их «аленями». Но почему? Причём тут вообще рогатость?

Сразу замечу, что если погуглить, то можно без труда натолкнуться на целый ряд изданий, который этим вопросом уже успел задаться. Однако набор этимологий, которые они бездумно копировали друг у друга, почти всех из которых возводят происхождение выражения к Средним векам, неудовлетворительны: ведь о том, что неверная жена «наставляет рога», говорили уже древние греки, из чего следует, что идиома эта куда древнее.

Чтобы понять её суть, нам с вами предстоит углубиться я в недра архаического мышления греков, того, как они понимали устройство человеческого тела, в частности, головы, из которой и растут рога. Их восприятие анатомии сильно отличалось от принятой в XXI в., из чего, собственно, и следуют все нюансы.

Изучая вопрос, мы заодно поймём, почему англоязычные называют сексуально возбуждённого человека «рогатым», horny, рог единорога согласно представлениям Средних веков способна была заполучить только девственница, а христианская церковь запрещала пить из рога, на закуску же — то, отчего библейский Самсон потерял всю свою силу, когда лишился волос, а распущенные волосы женщины в былые времена считались не менее неприличными, сколь и полная нагота.

Обо всём этом и многом другом читайте в новом тексте «Эллинистики»!

«НА ТЕБЕ, БОЖЕ, ЧТО НАМ НЕГОЖЕ»: О РАЦИОНАЛЬНОСТИ ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЙ

Ранее уже рассказывалось, в чём с точки зрения древних состояла концептуальная суть жертвоприношений, в частности, почему жертвовался чаще всего именно набор, состоящий из зерна, вина и мяса. Однако выбор в его пользу выходит за рамки описанной там логики, по которой возвращается обратно в суверенность прежде из неё изъятое в ходе производства. Есть там и глубже смыслы.

Поэтому понадобилось ещё одно исследование, после которого никаких тайн уже не останется. В частности, уже со времён Гесиода греки задавались вопросом, как и почему вышло так, что при разделке быка людям достаётся мясо, все самые вкусные части, богам же жертвуют одни лишь отходы: кости да жир. Тут можно предположить ушлость и рациональность древних, не спешивших одаривать «воображаемых друзей» чем-то действительно существенным, не так ли? Сам древний рапсод полагал причиной тут хитроумную уловку Прометея, однако в действительности — поздняя рационализация, и никакого обмана или неуважения к небожителям в такого рода жертве не наблюдалось, а кости и жир содержали именно то, что богам и требовалось.

Кроме прочего, из нового исследования вы узнаете, в чём истинная суть вина, для которой оно и употреблялось греками, а также в чём суть распития спиртного за здравие и упокой (в обоих случаях, к слову, даже греки, против известного их обыкновения, пили вино неразбавленным), для чего на самом деле древние натирались оливковым маслом, и, наконец, о том, как и почему вода вдруг может начать обладать омолаживающими свойствами, что готовы подтвердить равно Медея, Конёк-Горбунок и Хуан Понсе де Леон.

Обо всём этом вы можете прочесть по ссылке.

Основная проблема большинства т.н. (нео)язычников, разумеется, лежит в незнании пресловутой «матчасти», сиречь того, что же, собственно, представляла из себя древняя религия, к которой они вознамерились духовно возвернуться. Впрочем, трудно винить за то их самих, ведь не существует и доступных многим механизмов, позволяющих с уверенностью отличить то, что действительно стоит читать по этой теме, от иного, которого не следует и касаться: способность к такому различению, собственно, свойство уже устоявшегося специалиста, из чего следует, что вся ситуация представляет собой замкнутый круг.

Так никто и не спешит донести до масс, что наука как явление вообще-то представляет собой не безусловно идеальное отражение той сферы бытия, которой занимается, но лишь предлагает стремящиеся к определённой достоверности её интерпретации, из числа которых многие являются безнадёжно устаревшими, а то и изначально основаны на крайне сомнительных предпосылках.

В результате велик шанс нарваться как раз на одно из них, вообразив, однако, что такое понимание одно только и существует в природе, есть верная навсегда истина, альтернативы же и быть не может.

В случае изучения древних религий почти всегда так и происходит, особенно в отечественных реалиях, где в советские времена крайне навязывались теории английского происхождения навроде Г. Спенсера и Э. Тейлора, а также т.н. «кембриджских ритуалистов» во главе с Дж. Фрэзером. Это у последнего верования преимущественно сводились к «культам плодородия», что, естественно, вообще никем больше не разделяется, не считая марксистов. Вредоносность его влияния высока: того же В.Я. Проппа после его первых двух книг, основанных на актуальных и поныне структурных теориях, разработанных французами, как это кое-где называют, «поправили», а вернее, испортили, заставив далее следовать британским благоглупостям.

Заблуждался Фрэзер и в ином: как пишет д.ф.н. А.И. Зайцев (2005 [1977?]), им выводилась «схема происхождения религии и мифологии из первоначально безрелигиозной магии», которая, разумеется, «является ошибочной», ведь «сопоставление народов, стоящих на разных ступенях культурного развития, не дает никаких данных о том, что магия характерна для более ранних ступеней, а затем ее сменяет религия».

Сейчас уже считается, продолжает Зайцев, что «религию невозможно объяснить как … институт, эволюционирующий по внутренним законам смены фаз», явно и неизбежно следующих друг за другом, подобно марксистским формациям. В действительности никакой подобной обречённости нет и в помине, а «английские этнологи … очень сильно преувеличили это единообразие». В частности, ими любое почитание животных, условный «тотемизм» «немедленно возводилось в принадлежность культуры всего человечества на определенной стадии», тогда как на деле «вовлечение животных в религиозную сферу может происходить и вторично» или «у народов, которые … тотемизма никогда не знали».

Всё это касается и предполагаемой древнейшей «магической стадии»: согласно Зайцеву, «уже в обществах с письменной традицией мы нередко обнаруживаем длительные периоды нарастания роли магических представлений». В частности, «в античности за упадком древнегреческой религии в период эллинизма в римскую эпоху следует широкое распространение и магии, и чужеземных религий, в т.ч. христианства».

Для кое-каких его ранних представителей, к слову, тоже было характерно куда более терпимое отношение к разной волшбе, нежели древних: так, Ориген, споря с Цельсом, полагает себя «в состоянии доказать, что и т.н. магия не во всех отношениях представляет из себя пустое занятие, как о ней думают последователи Эпикура и Аристотеля», и вообще высоко ставит, тогда как впоследствии, напротив, христиане практиковали разную там охоту на ведьм, да и поныне активно клеймят сатанизмом даже такую невинную вещь как магия в фэнтези, будь последнее написано хоть трижды убеждённым католиком.

«Магия против технологии: противостояние, неизвестное древним грекам», 1/3 ➡️

Также и «культура микенских государств оказывается более секуляризованной, чем, скажем … архаических Афин»; таким образом, «гипотетическая эпоха полного господства магии над жизнью людей и здесь … отодвинулась в более далекое прошлое» только чтобы вовсе никогда не быть найденной, поскольку не основана ни на каких фактах.

Собственно, вся концепция «основывалась … не на объективном изучении материала, а … на неправомерной экстраполяции общеизвестных фактов секуляризации Европы в XVII-XX вв. и … обществ, попадавших в сферу воздействия европейской цивилизации. Картина эволюции от религиозного мрака средневековья к триумфу эмпиризма и утилитаризма была … продолжена в прошлое и распространена на все человечество, приводя к представлению о том, что в истории человечества можно проследить единую линию от абсолютного всесилия религии и магии в направлении постепенного ослабления их власти над людьми». Вот что из себя представляли антропология и этнография ещё в начале прошлого века.

Итак, магия это нечто большее, чем просто самая примитивная стадия вызревания религии, она может захватывать и интересовать далеко не только лишь самый первобытный ум. Но что именно она такое есть?

У эллинов для обозначения занятия волшебным было припасено сразу несколько терминов, в числе которых стоит назвать «гоэтию» (γοητεία) и «фармакею» (φαρμακεία), означавшие соответственно совсем тёмные дела и заговоры при помощи отваров и/или чар, всё то, чем занята волшебница Кирка уже у Гомера. Каждое из них регулярно используется греками в качестве оскорблений, как синонимы последнего шарлатанства.

В то же время, согласно проф.-клас. М. Дикье (2007?), «словом „маг“ (μάγος) … греки изначально называли представителей касты иранских жрецов-огнепоклонников», которые предположительно уже ко вт.п. VI в. проникли в малоазийские колонии греков, а затем и другие части греческого мира. Греки, а позднее и римляне, и впоследствии «не забывали, что это Персия была истинной прародиной магии, веря, что своим рождением последняя обязана Зороастру»: так считал, в частности, Плиний. Связь магии как явления с персами прослеживается и в мифах: так, у Медеи есть брат Перс и сын Мед.

Факт заимствования, впрочем, в глазах греков сам по себе вовсе не осквернял явление и вообще являлся их известным know-how, хотя и куда в меньшей степени, чем раньше было принято считать. В поздний период обучение у персидских магов (вместо прежних египетских жрецов) даже приписывали такой личности как Пифагор, и это несмотря на то, что тот имел устойчивую репутацию серьёзного учёного: согласно д.фил.н. Л.Я. Жмудю (1994), «даже Новое время дает немало примеров сочетания успешного научного поиска с увлечением астрологией, алхимией, магией, кабаллистикой и тому подобными оккультными и мистическими течениями», в числе таковых называя Кеплера и Ньютона.

Немыслимым такое совмещение не является даже в наши дни, хотя и вызывает где-то с XIX в. вопросы: только тогда можно говорить о явном противопоставлении этих явлений. Из этого следует, кроме прочего, что т.н. «традиционалисты» из числа «примордиальных», тех, что призывают при виде устройства сложнее лампочки бежать в лес, известных своей ненавистью к науке за то, что она, по их мнению, «расколдовывает мир», в очередной раз оказались последователями вовсе не какого-то аутентичного восприятия мира, присущего их предкам, а очень даже модернового, появившегося совсем недавно.

В то же время и у греков можно найти неприятие магии, подобное современному рационалистическому: собственно, таким было их мейнстримное к ней отношение, в чём нет ничего неожиданного, если вспомнить, сколь во многих аспектах их эпоха была подобна нашей. Волшбу они, по своему обыкновению, определяли структурно, через противопоставление её всему тому, чем она, по их мнению, не являлась: «правильной» религии, научному познанию, законности, общественной морали. Считали они и, как сейчас, что магия — это тайное, недоступное каждому знание, arcane.

⬅️ «Магия против технологии: противостояние, неизвестное древним грекам», 2/3 ➡️