Античные шлемы легко узнать по такой характерной особенности, как венчающий их пышный гребень из конского волоса, который красился в самые разные цвета, но чаще всего — в красный. Носили, впрочем, такое украшение вовсе не обязательно поголовно все воины; бывало очень по-разному в зависимости от эпохи и ситуации. Однако разного рода реконструкторы, к сожалению, чаще всего игнорируют эти тонкие нюансы и редко могут отказаться от гребня лично для себя.
Впрочем, есть и те, кто вообще сомневается, что гребни были чем-то помимо художественной выдумки, ибо найденные археологами шлемы почти всегда никаких гребней не имеют; дело тут, однако, в том, что гребни попросту растерзало беспощадное время, а крепления, которые присоединяли украшение к поверхности шлема, часто малозаметны и, несмотря на характерное расположение, не убеждают скептиков. К счастью, на них сейчас мало кто обращает внимание.
Но если факт самого ношения гребней установлен прочно и чётко, то причины, заставлявшие древних разгуливать с подобным необычным украшением, более туманны. Как водится, существует народное объяснение, которое столь популярно в широких кругах, что никакие факты и аргументы не способны произвести впечатление на его адептов. Суть его заключается в том, что гребни якобы амортизировали, смягчали наносимые оружием удары — конский волос, встречая клинок, будто бы принимал урон на себя.
Адепты этого мнения, разумеется, занимаются типичным рационализаторством в силу того лишь, что не могут понять, как же можно делать что-то, не имея на то никакой практической, понятной лично для них цели. Этот же образ мышления заставляет таких индивидов воображать, например, что пирамиды будто бы выстроены пришельцами с некими великими, а главное, практичными целями, ибо принять то, что кто-то может прилагать такие усилия просто для того, чтобы создать великий памятник культуры и затем на него любоваться, им невероятно тяжело — не тот менталитет.
Также и здесь — осознание того факта, что греки и римляне носили гребни для одной лишь красоты оказывается для таких поверхностных людей тем же вызовом. Тут надо в очередной раз вспомнить, что древние ещё и больше других народов уважали то, что не имеет никакой практической применимости и годится для одного только созерцания (θεωρία). Гребни, которые, хотя и были популярны уже в микенские времена, когда никакой подобной неприязни к практичности у греков ещё не было, в более поздние времена прекрасно с ней соединились.
Зачем нужны гребни шлемов? 1/2 ➡️
Впрочем, есть и те, кто вообще сомневается, что гребни были чем-то помимо художественной выдумки, ибо найденные археологами шлемы почти всегда никаких гребней не имеют; дело тут, однако, в том, что гребни попросту растерзало беспощадное время, а крепления, которые присоединяли украшение к поверхности шлема, часто малозаметны и, несмотря на характерное расположение, не убеждают скептиков. К счастью, на них сейчас мало кто обращает внимание.
Но если факт самого ношения гребней установлен прочно и чётко, то причины, заставлявшие древних разгуливать с подобным необычным украшением, более туманны. Как водится, существует народное объяснение, которое столь популярно в широких кругах, что никакие факты и аргументы не способны произвести впечатление на его адептов. Суть его заключается в том, что гребни якобы амортизировали, смягчали наносимые оружием удары — конский волос, встречая клинок, будто бы принимал урон на себя.
Адепты этого мнения, разумеется, занимаются типичным рационализаторством в силу того лишь, что не могут понять, как же можно делать что-то, не имея на то никакой практической, понятной лично для них цели. Этот же образ мышления заставляет таких индивидов воображать, например, что пирамиды будто бы выстроены пришельцами с некими великими, а главное, практичными целями, ибо принять то, что кто-то может прилагать такие усилия просто для того, чтобы создать великий памятник культуры и затем на него любоваться, им невероятно тяжело — не тот менталитет.
Также и здесь — осознание того факта, что греки и римляне носили гребни для одной лишь красоты оказывается для таких поверхностных людей тем же вызовом. Тут надо в очередной раз вспомнить, что древние ещё и больше других народов уважали то, что не имеет никакой практической применимости и годится для одного только созерцания (θεωρία). Гребни, которые, хотя и были популярны уже в микенские времена, когда никакой подобной неприязни к практичности у греков ещё не было, в более поздние времена прекрасно с ней соединились.
Зачем нужны гребни шлемов? 1/2 ➡️
Естественно, никакой защиты гребень шлема предоставить не мог, и подлинным безумием, а также малограмотностью будет склонность предполагать обратное. Ведь шлемы недаром во все времена делали такими округлыми, сглаженными — всё для того, чтобы отводить удар, пускать его вскользь.
Создавать же на шлеме нечто, что позволит клинку задержаться, зацепиться, и тем самым обрушить на хребет носителя шлема все ньютоны, которые противник вложил в удар, было бы крайне неразумно; никакая амортизация не скомпенсировала бы сломанную шею. По этой причине гребни крепились к шлему буквально на добром слове — все эти шпильки, крючки и петельки отделялись от малейшего тычка, что подтверждает археология. Подобным образом, к примеру, себя вели и «рога» на шлемах викингов (если они вообще были), и вообще всякое такое выступающее украшение во все времена.
Впрочем, те гребни, что украшали церемониальные шлемы или же такие, которые носили командующие, не участвующие в рубке, вполне могли присоединяться и намертво. То же верно, возможно, для гребней эпохи бронзы, когда рубящие удары мечом были предположительно не очень популярны из-за хрупкости клинков.
Но как вообще грекам пришла в голову носить нечто подобное? Есть ли у гребней метафизический смысл? Действительно, конский волос должен нечто олицетворять. Есть мнение, что это... красный гребешок петуха, которого греки и римляне очень уважали за его воинственность; птицу эту даже посвящали Марсу и полагали тем идеалом, к которому должен стремиться каждый воин; более того, по поведению петуха иногда делали предсказания о ходе предстоящей битвы, из-за чего Плиний даже называл петухов властителями мира.
Есть мнение, что гребни нужны были для того, чтобы делать носителя визуально больше; подобной цели также служили, скажем, медвежьи шапки гренадёров наполеоновской армии. Это верно, однако, не вполне, поскольку, скажем, в спартанской или римской армии рядовые воины не носили гребней.
Если гребни и имели какую-либо практическую цель, то заключалась она в том, что они служили знаками различия офицеров и прочих выдающихся лиц, к примеру спартанских царей или римских центурионов, но также, к примеру, полководцев; так, шлем Александра гребень, очевидно имел, но, поскольку македонский царь вовсе не из тыла командовал войском, а активно участвовал в сече, гребень этот весьма характерно крепился к шлему и совершенно точно не пережил бы и первого по себе попадания, благополучно отпав.
В пылу боя, когда вокруг сплошная резня и рубка в облаке поднявшейся пыли, становится особенно важно издалека уметь отличать высокое начальство, чтобы действовать соответственно; именно поэтому такие гребни всегда были весьма характерны — по форме ли, расположению или раскраске. Большинство гребней, впрочем, ничем таким не отличались, и, как уже говорилось, служили только эстетической цели — ибо у древних до невероятных уровней было развито чувство прекрасного.
⬅️ Зачем нужны гребни шлемов? 2/2
Создавать же на шлеме нечто, что позволит клинку задержаться, зацепиться, и тем самым обрушить на хребет носителя шлема все ньютоны, которые противник вложил в удар, было бы крайне неразумно; никакая амортизация не скомпенсировала бы сломанную шею. По этой причине гребни крепились к шлему буквально на добром слове — все эти шпильки, крючки и петельки отделялись от малейшего тычка, что подтверждает археология. Подобным образом, к примеру, себя вели и «рога» на шлемах викингов (если они вообще были), и вообще всякое такое выступающее украшение во все времена.
Впрочем, те гребни, что украшали церемониальные шлемы или же такие, которые носили командующие, не участвующие в рубке, вполне могли присоединяться и намертво. То же верно, возможно, для гребней эпохи бронзы, когда рубящие удары мечом были предположительно не очень популярны из-за хрупкости клинков.
Но как вообще грекам пришла в голову носить нечто подобное? Есть ли у гребней метафизический смысл? Действительно, конский волос должен нечто олицетворять. Есть мнение, что это... красный гребешок петуха, которого греки и римляне очень уважали за его воинственность; птицу эту даже посвящали Марсу и полагали тем идеалом, к которому должен стремиться каждый воин; более того, по поведению петуха иногда делали предсказания о ходе предстоящей битвы, из-за чего Плиний даже называл петухов властителями мира.
Есть мнение, что гребни нужны были для того, чтобы делать носителя визуально больше; подобной цели также служили, скажем, медвежьи шапки гренадёров наполеоновской армии. Это верно, однако, не вполне, поскольку, скажем, в спартанской или римской армии рядовые воины не носили гребней.
Если гребни и имели какую-либо практическую цель, то заключалась она в том, что они служили знаками различия офицеров и прочих выдающихся лиц, к примеру спартанских царей или римских центурионов, но также, к примеру, полководцев; так, шлем Александра гребень, очевидно имел, но, поскольку македонский царь вовсе не из тыла командовал войском, а активно участвовал в сече, гребень этот весьма характерно крепился к шлему и совершенно точно не пережил бы и первого по себе попадания, благополучно отпав.
В пылу боя, когда вокруг сплошная резня и рубка в облаке поднявшейся пыли, становится особенно важно издалека уметь отличать высокое начальство, чтобы действовать соответственно; именно поэтому такие гребни всегда были весьма характерны — по форме ли, расположению или раскраске. Большинство гребней, впрочем, ничем таким не отличались, и, как уже говорилось, служили только эстетической цели — ибо у древних до невероятных уровней было развито чувство прекрасного.
⬅️ Зачем нужны гребни шлемов? 2/2
Как связаны христианские храмы и римские туалеты? Хм! казалось бы, что это вообще за вопрос такой, уж не безумец ли его сочинил? Ведь уж что-что, а места религиозного поклонения уж явно никакого отношения не могут иметь к таким, где справляется нужда и омывается тело... Или всё-таки могут?
Вот Д.Е. Галковский, например, пишет, что «когда в XIX в. убогие европейцы раскопали несколько античных общественных уборных, то сначала решили, что это храмы. Индивидуальные уборные, которые были в каждом римском доме, тоже квалифицировали как культовые сооружения, где поклонялись воде». Но это ведь конспиролог, правильно? Разве такой человек может быть прав? Какие у него доказательства?
Мы, например, можем обратить внимание на определённую схожесть, к примеру, ранних церквей и терм, римских купален: стиль некоторых первых базилик в известной степени напоминает термы, например, как те, что находились в Августоритуме. Случалось и так, что термы переделывались в храмы, причём проделывали такое даже в XVI веке, когда то, что осталось от терм Диоклетиана, приспособили под базилику девы Марии ангелов и мучеников.
Схоже и внутреннее убранство. В Средние века и позднее соборы нередко поражали воображение прихожан своей уходящим куда выше человеческого роста величием, которое поддерживали арочные своды… как раз точно такие своды римляне зачастую строили в своих купальнях. Скажем, термы Диоклетиана полнились арками и колоннами, подозрительно напоминающими те, что кажутся характерными именно для католических храмов.
Такие своды некоторыми недалёкими людьми, поверившим глупостям средневековых апологетов, считаются достижением технологии Средних веков, однако в действительности римляне сооружали подобное шутя, и помещали даже в таких отдалённых местах, как термы в ливийских Лебдах, а вовсе не кряхтели от натуги, строя их только в самых своих выдающихся сооружениях.
Может ли всё это просто быть совпадением, или, больше, натяжкой, попыткой сочинить связь там, где её вовсе не наблюдается? Возможно ли, что тут нечто большее, чем ряд мелких сходств, или, может, даже их нет? Насколько вероятно, что купальни в частности и места совершения гигиены в принципе всё-таки как-то особо привлекали христиан?
«Поклоняющиеся воде», 1/3 ➡️
Вот Д.Е. Галковский, например, пишет, что «когда в XIX в. убогие европейцы раскопали несколько античных общественных уборных, то сначала решили, что это храмы. Индивидуальные уборные, которые были в каждом римском доме, тоже квалифицировали как культовые сооружения, где поклонялись воде». Но это ведь конспиролог, правильно? Разве такой человек может быть прав? Какие у него доказательства?
Мы, например, можем обратить внимание на определённую схожесть, к примеру, ранних церквей и терм, римских купален: стиль некоторых первых базилик в известной степени напоминает термы, например, как те, что находились в Августоритуме. Случалось и так, что термы переделывались в храмы, причём проделывали такое даже в XVI веке, когда то, что осталось от терм Диоклетиана, приспособили под базилику девы Марии ангелов и мучеников.
Схоже и внутреннее убранство. В Средние века и позднее соборы нередко поражали воображение прихожан своей уходящим куда выше человеческого роста величием, которое поддерживали арочные своды… как раз точно такие своды римляне зачастую строили в своих купальнях. Скажем, термы Диоклетиана полнились арками и колоннами, подозрительно напоминающими те, что кажутся характерными именно для католических храмов.
Такие своды некоторыми недалёкими людьми, поверившим глупостям средневековых апологетов, считаются достижением технологии Средних веков, однако в действительности римляне сооружали подобное шутя, и помещали даже в таких отдалённых местах, как термы в ливийских Лебдах, а вовсе не кряхтели от натуги, строя их только в самых своих выдающихся сооружениях.
Может ли всё это просто быть совпадением, или, больше, натяжкой, попыткой сочинить связь там, где её вовсе не наблюдается? Возможно ли, что тут нечто большее, чем ряд мелких сходств, или, может, даже их нет? Насколько вероятно, что купальни в частности и места совершения гигиены в принципе всё-таки как-то особо привлекали христиан?
«Поклоняющиеся воде», 1/3 ➡️
Вероятно, всё дело тут следующем. В период упадка, который всё более усиливался и разрастался по мере гибели, дезинтеграции римского государства, представления о водных процедурах медленно, но верно упрощались. Если греко-римская чистоплотность была легендарной, то последующие времена таким похвастаться могли уже куда в меньшей степени.
Разумеется, степень немытости Средневековья не следует преувеличивать. В отечественном сегменте интернета без труда можно отыскать множество однотипных пересказов одной и той же глупости на этот счёт. Но ещё, пожалуй, и хуже будет заниматься апологетикой «навозных веков», пытаясь запоздало отмыть как их сами, так и их репутацию. Те, кто занимается тем и другим схожи разве что в полном отсутствии каких-либо исследований, стоящих за их размышлизмами. Впрочем, тема эта вообще малопопулярна у серьёзных авторов.
На деле ситуация по мере распада империи объективно ухудшалась. Общество в тот момент медленно, но верно упрощало свой быт, обычаи его становились всё примитивнее, иначе говоря, оно деградировало. Не обошла беда стороной и санитацию, которая резко сдала в масштабности. Число бань катастрофически уменьшилось даже в Византии, не говоря уже о западной Европе. Безусловно, они всё ещё существовали, но стали куда менее технологичными. То же случилось и с прочими связанными сферами жизни.
Канализация, в римские времена невероятно развитая, со временем засорилась даже в городах, которые были построены древними, и превратились в обычные выгребные ямы. О том, что туалет может быть со смывом, напрямую связанный с канализационной системой, новоевропейский человек массово, как это было в Риме, узнал только к XVIII-XIX веку. Хорошо, если средневековая технология позволяла строить обыкновенные нужники гравитационного типа, возводимые в замках. Часто не было и этого, а иногда не имелось простых горшков. Поверьте, вам лучше не знать, как и для чего использовали новоевропейцы занавески во дворцах; и нет, предположение о том, что они в них лишь сморкались, является недостаточно смелым.
Если римляне возводили поражающие своей технологичностью акведуки, то позднее водопроводная система не могла похвастаться ничем впечатляющим, воду обычно переносили вручную. Впрочем, долгое время использовалось наследие римлян; понадобилась не одна декада, а порой и века, чтобы акведуки забились отложениями.
Постепенно смысл, назначение всех этих сооружений мог быть забыт этими одичавшими людьми, наследовавшими руины мёртвой империи. Так, великий акведук Понт-дю-Гард использовался ими как мост, в нём выдолбили колеи для телег; несмотря на все надругательства, он, однако, простоял до наших дней. Папуасы, порождения Средних веков, возможно, могли лишь гадать, какое было предназначение у тех устройств, которые когда-то использовались римлянами в еобиходе.
Предположение, что древние такое внимание уделяли обыкновенной гигиене, и с целью соблюдения именно её возводили столь сложные и удивительные структуры, для богобоязненных новоевропейцев, занятых умерщвлением плоти, наученных презирать мирское, было немыслимо, недопустимо. Тогда-то они и могли, возможно, вообразить, что очутились не в купальне и не в туалете, а в месте, связанном с религиозными целями, в храме, где римляне молились воде.
⬅️ «Поклоняющиеся воде», 2/3 ➡️
Разумеется, степень немытости Средневековья не следует преувеличивать. В отечественном сегменте интернета без труда можно отыскать множество однотипных пересказов одной и той же глупости на этот счёт. Но ещё, пожалуй, и хуже будет заниматься апологетикой «навозных веков», пытаясь запоздало отмыть как их сами, так и их репутацию. Те, кто занимается тем и другим схожи разве что в полном отсутствии каких-либо исследований, стоящих за их размышлизмами. Впрочем, тема эта вообще малопопулярна у серьёзных авторов.
На деле ситуация по мере распада империи объективно ухудшалась. Общество в тот момент медленно, но верно упрощало свой быт, обычаи его становились всё примитивнее, иначе говоря, оно деградировало. Не обошла беда стороной и санитацию, которая резко сдала в масштабности. Число бань катастрофически уменьшилось даже в Византии, не говоря уже о западной Европе. Безусловно, они всё ещё существовали, но стали куда менее технологичными. То же случилось и с прочими связанными сферами жизни.
Канализация, в римские времена невероятно развитая, со временем засорилась даже в городах, которые были построены древними, и превратились в обычные выгребные ямы. О том, что туалет может быть со смывом, напрямую связанный с канализационной системой, новоевропейский человек массово, как это было в Риме, узнал только к XVIII-XIX веку. Хорошо, если средневековая технология позволяла строить обыкновенные нужники гравитационного типа, возводимые в замках. Часто не было и этого, а иногда не имелось простых горшков. Поверьте, вам лучше не знать, как и для чего использовали новоевропейцы занавески во дворцах; и нет, предположение о том, что они в них лишь сморкались, является недостаточно смелым.
Если римляне возводили поражающие своей технологичностью акведуки, то позднее водопроводная система не могла похвастаться ничем впечатляющим, воду обычно переносили вручную. Впрочем, долгое время использовалось наследие римлян; понадобилась не одна декада, а порой и века, чтобы акведуки забились отложениями.
Постепенно смысл, назначение всех этих сооружений мог быть забыт этими одичавшими людьми, наследовавшими руины мёртвой империи. Так, великий акведук Понт-дю-Гард использовался ими как мост, в нём выдолбили колеи для телег; несмотря на все надругательства, он, однако, простоял до наших дней. Папуасы, порождения Средних веков, возможно, могли лишь гадать, какое было предназначение у тех устройств, которые когда-то использовались римлянами в еобиходе.
Предположение, что древние такое внимание уделяли обыкновенной гигиене, и с целью соблюдения именно её возводили столь сложные и удивительные структуры, для богобоязненных новоевропейцев, занятых умерщвлением плоти, наученных презирать мирское, было немыслимо, недопустимо. Тогда-то они и могли, возможно, вообразить, что очутились не в купальне и не в туалете, а в месте, связанном с религиозными целями, в храме, где римляне молились воде.
⬅️ «Поклоняющиеся воде», 2/3 ➡️
Действительно, эта теория основывается как раз на подобном ходе мыслей. Будто бы растерявшие всякую цивилизованность новоевропейцы, пережившие крушение старого мира, ошибочно решили, что в термах древние почитали саму стихию. Убедив же себя в этом, христиане принялись заниматься карго-культом, подражая древним. Именно поэтому, считает данная мысль, их базилики снаружи, а соборы внутри так напоминают античные купальни.
Возможно, именно поэтому новоевропейцы использовали для колонн храма в немецком Бад-Мюнстерайфеле содержимое римского подземного акведука, называемого Айфельским. Конечно, отложения, которые там скопились, обладали высокой прочностью, но, быть может, дело было ещё и в некоторой их сакральности.
Это рассуждение не лишено логики. Ведь уже случалось такое, что новоевропейцы совершенно забыли, для чего древние использовали некоторые сооружения. Так, они потеряли представление о том, что такое Колизей и зачем тот был нужен. Впоследствии появилась байка о том, что он будто бы использовался как место казней или же кровавого смертоубийства. То, что там мог проводиться вполне невинный (ну, почти) спорт, они не могли даже вообразить; впрочем, многим этот факт трудно принять и сейчас, особенно в отечественной среде, где до сих пор сильна советская школа, приложившая сверхусилия для очернения «рабовладельческого строя».
В Средние века понятие соревновательности если не ушло из мира совсем, то явно сильно сдало в масштабах. Тогда как античное общество, как всем известно, было не просто компетитивным, но агональным, то есть невероятно заточенным на конкуренцию, на стремление превзойти друг друга, в первую и древнейшую очередь — в спорте. Ничего подобного не ведала ни одна другая мировая культура, а европейская перестала знать в Средние века.
Массовый спорт снова воспрял только к XIX веку, а подлинная компететивность, пожалуй, — лишь в наши дни. При этом, конечно же, оставались разного рода турниры, соперничество рыцарей и всякое прочее. Но это было столь же мелко и ничтожно по сравнению с былым, сколь и сильно сдавший уровень водопроводов с канализацией. И столь же смутны, фрагментарны и туманны были представления людей Средних веков о том, что же было раньше, что именно они потеряли, настолько же были далеки от истины их предположения об истинной сути блистательной Античности. У них остались только догадки, которые они, естественно, примеряли по себе.
Поэтому было бы совсем не удивительно, окажись, что ранние христианские храмы действительно воспроизводили бани, пытаясь вырвать у «конкурента», каким воображали бога воды, паству, культурное и религиозное пространство. Не забывали об этой войне с Афродитой и Посейдоном христиане и позднее, когда некоторые святые отцы время от времени обзывали греховным омовение, а королева Изабелла Кастильская приказывала закрывать купальни в захваченных в ходе Реконкисты у мавров.
Конечно, тут можно вспомнить, что та же религия высоко ставила ритуал крещения, совершаемого с помощью всё той же воды. Но дело всё в том, что вода тогда использовалась особая, святая, и считалось, что мытьё способно смыть с человека благодать, которая на него снизошла вместе с крещением. Таким образом, христиане, предположительно, были против не самой воды, но использования её таким, с их точки зрения, кощунственным способом. Религиозная подоплёка могла стоять и за дальнейшей немытостью новоевропейцев. Ведь нечистоплотность в Средние века вовсе не была наибольшей в Европе пост-классической эпохи; она стала расти как раз в Новое время, и достигла своего пика где-то к XIX веку, когда мытьё раз в месяц стало считаться чрезмерным.
Лишь относительно недавно случился переворот в плане гигиены, которая наконец-то вернулась к греко-римскому уровню, а затем и превзошла его. Таким образом была окончательно проиграна предполагаемая война, которую вели христиане с богом воды, или, точнее, мытья, терпеливой Гигеей, которая всё же дождалась своего часа.
⬅️ «Поклоняющиеся воде», 3/3
Возможно, именно поэтому новоевропейцы использовали для колонн храма в немецком Бад-Мюнстерайфеле содержимое римского подземного акведука, называемого Айфельским. Конечно, отложения, которые там скопились, обладали высокой прочностью, но, быть может, дело было ещё и в некоторой их сакральности.
Это рассуждение не лишено логики. Ведь уже случалось такое, что новоевропейцы совершенно забыли, для чего древние использовали некоторые сооружения. Так, они потеряли представление о том, что такое Колизей и зачем тот был нужен. Впоследствии появилась байка о том, что он будто бы использовался как место казней или же кровавого смертоубийства. То, что там мог проводиться вполне невинный (ну, почти) спорт, они не могли даже вообразить; впрочем, многим этот факт трудно принять и сейчас, особенно в отечественной среде, где до сих пор сильна советская школа, приложившая сверхусилия для очернения «рабовладельческого строя».
В Средние века понятие соревновательности если не ушло из мира совсем, то явно сильно сдало в масштабах. Тогда как античное общество, как всем известно, было не просто компетитивным, но агональным, то есть невероятно заточенным на конкуренцию, на стремление превзойти друг друга, в первую и древнейшую очередь — в спорте. Ничего подобного не ведала ни одна другая мировая культура, а европейская перестала знать в Средние века.
Массовый спорт снова воспрял только к XIX веку, а подлинная компететивность, пожалуй, — лишь в наши дни. При этом, конечно же, оставались разного рода турниры, соперничество рыцарей и всякое прочее. Но это было столь же мелко и ничтожно по сравнению с былым, сколь и сильно сдавший уровень водопроводов с канализацией. И столь же смутны, фрагментарны и туманны были представления людей Средних веков о том, что же было раньше, что именно они потеряли, настолько же были далеки от истины их предположения об истинной сути блистательной Античности. У них остались только догадки, которые они, естественно, примеряли по себе.
Поэтому было бы совсем не удивительно, окажись, что ранние христианские храмы действительно воспроизводили бани, пытаясь вырвать у «конкурента», каким воображали бога воды, паству, культурное и религиозное пространство. Не забывали об этой войне с Афродитой и Посейдоном христиане и позднее, когда некоторые святые отцы время от времени обзывали греховным омовение, а королева Изабелла Кастильская приказывала закрывать купальни в захваченных в ходе Реконкисты у мавров.
Конечно, тут можно вспомнить, что та же религия высоко ставила ритуал крещения, совершаемого с помощью всё той же воды. Но дело всё в том, что вода тогда использовалась особая, святая, и считалось, что мытьё способно смыть с человека благодать, которая на него снизошла вместе с крещением. Таким образом, христиане, предположительно, были против не самой воды, но использования её таким, с их точки зрения, кощунственным способом. Религиозная подоплёка могла стоять и за дальнейшей немытостью новоевропейцев. Ведь нечистоплотность в Средние века вовсе не была наибольшей в Европе пост-классической эпохи; она стала расти как раз в Новое время, и достигла своего пика где-то к XIX веку, когда мытьё раз в месяц стало считаться чрезмерным.
Лишь относительно недавно случился переворот в плане гигиены, которая наконец-то вернулась к греко-римскому уровню, а затем и превзошла его. Таким образом была окончательно проиграна предполагаемая война, которую вели христиане с богом воды, или, точнее, мытья, терпеливой Гигеей, которая всё же дождалась своего часа.
⬅️ «Поклоняющиеся воде», 3/3
Порой некоторым приходит-таки в голову изучить эту вашу философию, вокруг которой раздуто столько шумихи. Хотя бы вот в рамках университетского курса… уж там-то точно правильно научат, так? Вовсе нет. Часто — напротив, ознакомит с крайне поверхностными ликбезами за авторством тех, которые и сами ничего не поняли.
Отравление подобным порождает представления по типу «тот философ думал, что всё вода, этот — что воздух», чем будто бы всё в случае ранних греческих философов и исчерпывалось.
Такое, мягко говоря, не слишком впечатляет, порой — и откровенно возмущает. Это что же, и есть ваша пафосная философия? А разговоров-то было… Иные и вовсе, будучи не в силах сдержать в груди постигшее их разочарование, идут дальше, спешат поделиться им с миром, сообщив о пережитом предательстве. Они как бы хотят предупредить честной люд не заблуждаться, как случилось им, насчёт этого, по их мнению, преступно переоценённого явления.
Так поступает, например, некто Э. Шломо Юдковский, позиционирующий себя как «популяризатор науки», или, точнее, «рационального мышления», однако совсем не в платоновском, да и вообще не философском, но обиходном, обывательском смысле. В своём magnum opus, представляющем собой fanfiction на известное фэнтези, преобразованное им в выставку позитивистских концептов, он позволяет себе заявить, что-де рассуждения первых греческих философов являются лучшим примером того, как мыслить ни в коем случае не следует.
На взгляд заглавного героя, заявленного рупором авторских воззрений, «древнегреческие философы … понятия не имели, как всё вокруг устроено, и потому просто говорили: „Всё есть вода“ или: „Всё есть огонь“, и никогда не задавали себе вопрос: „Стоп, даже если всё в самом деле — вода, то как я об этом узнал?“ И не спрашивали себя, есть ли у них свидетельства, которые позволяют считать, что эта теория предпочтительнее всех остальных».
Эти, как он считает, бездоказательные сентенции досократиков грешат против того, что он называет «фундаментальным вопросом рациональности», который заключается в склонности постоянно задаваться вопросом «что я знаю и почему я думаю, что я это знаю».
Естественно, все эти инсинуации бесконечно далеки от реальности, а Юдковский не мог ошибиться сильнее, ведь в действительности древнейший же греческий философ Фалес Милетский, на что указывает д.ф.н. А.И. Зайцев (2001 [1985]), стал «первым человеком на Земле, который почувствовал необходимость доказать математическое предложение и сумел сделать это», и тем «совершил подлинную революцию в формах человеческого познания», поскольку «понял необходимость или, по крайней мере, желательность доказательства». Иначе говоря, именно Фалес впервые в истории применил на деле тот самый способ мышления, по отношению к которому «рационалист» преисполнен поистине религиозного почтения.
В силу этого первый философ должен бы им быть возведён на пьедестал почёта и увенчан славой, а не подвергнут язвительным насмешкам, однако этому мешают поверхностность и недостаток образованности, или, хуже, наличие антизнания, то есть такого представления, которое много хуже полного его отсутствия.
Д.и.н. С.В. Волков называет это явление «полуграмотностью», которая, как он уверяет, «куда хуже полного невежества», поскольку «неграмотный … сознает свою ущербность и не лезет „на равных“ спорить и тем более поучать публику», тогда как «полуграмотный», сиречь «способный прочитать какую-нибудь глупость», «разницы между собой и знающими не понимает», и начинает «с апломбом рассуждать о явлениях и процессах, отравляя ноосферу скороспелыми абстрактными рассуждениями». Кроме того, уже Дион Хрисостом замечал, что «учиться трудно, но еще трудней переучиваться».
Вот и оказывается, что лучше бы этот Юдковский не знал по теме ничего — тогда бы он по крайней мере не нёс вздор в массы. Касается это не только его, принцип этот вообще заслуживает самого широкого распространения.
#scientia
«Правда ли, что научный метод родился из древнегреческой мифологии?», 1/23 ⤴️➡️
Отравление подобным порождает представления по типу «тот философ думал, что всё вода, этот — что воздух», чем будто бы всё в случае ранних греческих философов и исчерпывалось.
Такое, мягко говоря, не слишком впечатляет, порой — и откровенно возмущает. Это что же, и есть ваша пафосная философия? А разговоров-то было… Иные и вовсе, будучи не в силах сдержать в груди постигшее их разочарование, идут дальше, спешат поделиться им с миром, сообщив о пережитом предательстве. Они как бы хотят предупредить честной люд не заблуждаться, как случилось им, насчёт этого, по их мнению, преступно переоценённого явления.
Так поступает, например, некто Э. Шломо Юдковский, позиционирующий себя как «популяризатор науки», или, точнее, «рационального мышления», однако совсем не в платоновском, да и вообще не философском, но обиходном, обывательском смысле. В своём magnum opus, представляющем собой fanfiction на известное фэнтези, преобразованное им в выставку позитивистских концептов, он позволяет себе заявить, что-де рассуждения первых греческих философов являются лучшим примером того, как мыслить ни в коем случае не следует.
На взгляд заглавного героя, заявленного рупором авторских воззрений, «древнегреческие философы … понятия не имели, как всё вокруг устроено, и потому просто говорили: „Всё есть вода“ или: „Всё есть огонь“, и никогда не задавали себе вопрос: „Стоп, даже если всё в самом деле — вода, то как я об этом узнал?“ И не спрашивали себя, есть ли у них свидетельства, которые позволяют считать, что эта теория предпочтительнее всех остальных».
Эти, как он считает, бездоказательные сентенции досократиков грешат против того, что он называет «фундаментальным вопросом рациональности», который заключается в склонности постоянно задаваться вопросом «что я знаю и почему я думаю, что я это знаю».
Естественно, все эти инсинуации бесконечно далеки от реальности, а Юдковский не мог ошибиться сильнее, ведь в действительности древнейший же греческий философ Фалес Милетский, на что указывает д.ф.н. А.И. Зайцев (2001 [1985]), стал «первым человеком на Земле, который почувствовал необходимость доказать математическое предложение и сумел сделать это», и тем «совершил подлинную революцию в формах человеческого познания», поскольку «понял необходимость или, по крайней мере, желательность доказательства». Иначе говоря, именно Фалес впервые в истории применил на деле тот самый способ мышления, по отношению к которому «рационалист» преисполнен поистине религиозного почтения.
В силу этого первый философ должен бы им быть возведён на пьедестал почёта и увенчан славой, а не подвергнут язвительным насмешкам, однако этому мешают поверхностность и недостаток образованности, или, хуже, наличие антизнания, то есть такого представления, которое много хуже полного его отсутствия.
Д.и.н. С.В. Волков называет это явление «полуграмотностью», которая, как он уверяет, «куда хуже полного невежества», поскольку «неграмотный … сознает свою ущербность и не лезет „на равных“ спорить и тем более поучать публику», тогда как «полуграмотный», сиречь «способный прочитать какую-нибудь глупость», «разницы между собой и знающими не понимает», и начинает «с апломбом рассуждать о явлениях и процессах, отравляя ноосферу скороспелыми абстрактными рассуждениями». Кроме того, уже Дион Хрисостом замечал, что «учиться трудно, но еще трудней переучиваться».
Вот и оказывается, что лучше бы этот Юдковский не знал по теме ничего — тогда бы он по крайней мере не нёс вздор в массы. Касается это не только его, принцип этот вообще заслуживает самого широкого распространения.
#scientia
«Правда ли, что научный метод родился из древнегреческой мифологии?», 1/23 ⤴️➡️
Вклад Фалеса в философию, без сомнения, вовсе не исчерпывается заявлением «всё есть вода». Будь так, и выдавай он только лишь краткие, имитирующие мудрость фразы, не снабжённые никакими обоснованиями, древние и не считали бы его философом или учёным.
Хотя сочинением подобных афоризмов, или гном (γνώμη), вкупе их последующим заучиванием или хотя бы репостом в социальных сетях, похоже, по мнению многих философия и ограничивается, древние считали иначе, полагая первую часть этой деятельности исключительной прерогативой более ранних т.н. «семи мудрецов». Согласно Лаэрцию, Дикеарх «сообщает, что нет разногласий только о четверых … а троих оставшихся нужно выбрать из … перечисляемых далее», и первым среди тех четверых неизменно был всё тот же Фалес. От него тоже остались гномы — ими, однако, не ограничившись, он совершил шаг вперёд, в своём лице связав два этапа, разделивших мышление на «до» и «после».
До Фалеса никому не приходило в голову, пишет д.ф.н Л.Я. Жмудь (1994), искать подтверждения фактов, «истинность которых наглядна, а зачастую даже самоочевидна»; Фалес же «этой наглядностью не удовлетворился», что стало «действительно оригинальной и революционизирующей идеей». «У нас нет достаточных оснований сомневаться в том, что именно Фалес совершил эту революцию в человеческом мышлении», уверяет Зайцев.
Именно поэтому его называют первым в истории философом и учёным уже сами же древние. Итак, оба этих новых вида умствования начинаются с требования доказать даже то, что кажется безоговорочной, впитанной с молоком матери истиной, не избежать этого и традиции, унаследованной от пращуров. Дидро позднее замечает похожее: что «первый шаг к философии — неверие», а у английского Королевского научного сообщества принцип nullius in verba, «ничего со слов», служит девизом.
Как и прочих ранних философов, Фалеса интересовало, какое же единое начало, первовещество, или ἀρχή, лежит в основе всего сущего. Сам он, по Диогену Л., действительно «началом всех вещей полагал воду», утверждал, согласно Аристотелю, что «всё есть вода», «всё из воды, говорит он, и в воду всё разлагается», читаем мы у Стобея.
Но Фалес, конечно, вовсе не забыл объяснить, как он пришёл к такому выводу. Аристотель уверяет, что первый философ додумался до этого, «вероятно … из наблюдения, что пища всех [существ] влажная, и что тепло как таковое рождается из воды и живёт за счёт неё … Вот почему он принял это воззрение, а также потому, что сперма … имеет влажную природу, а начало и причина роста содержащих влагу [существ] — вода». Стобей же пишет, что Фалес «заключает [об этом] … из того, что все растения влагой питаются и [от влаги] плодоносят, а лишенные [ее] засыхают … и сам огонь Солнца и звезд питается водными испарениями, равно как и сам космос».
Конечно, логику Фалеса и близко не назвать безупречной, однако и в самом её наличии ему не откажешь. Более того, даже такой гуру позитивизма как Б. Рассел (2001 [1942-3?]), автор весьма поверхностных лекций по истории философии, уверяет на их страницах, что фалесовское «положение, что все возникло из воды, следует рассматривать в качестве научной гипотезы, а отнюдь не в качестве абсурдной», и замечает, что вообще-то термоядерный синтез, происходящий в звёздах, питается как раз водородом, а ведь именно он создал почти все химические элементы.
Вот и актуальная биология убеждена, что, действительно, все организмы возникли из воды. Таким бразом, первая же научная теория не только, против убеждения, имела обоснование, но и выдержала проверку длиной почти в три десятка веков.
#scientia
⬅️ «Правда ли, что научный метод родился из древнегреческой мифологии?», 2/23 ⤴️➡️
Хотя сочинением подобных афоризмов, или гном (γνώμη), вкупе их последующим заучиванием или хотя бы репостом в социальных сетях, похоже, по мнению многих философия и ограничивается, древние считали иначе, полагая первую часть этой деятельности исключительной прерогативой более ранних т.н. «семи мудрецов». Согласно Лаэрцию, Дикеарх «сообщает, что нет разногласий только о четверых … а троих оставшихся нужно выбрать из … перечисляемых далее», и первым среди тех четверых неизменно был всё тот же Фалес. От него тоже остались гномы — ими, однако, не ограничившись, он совершил шаг вперёд, в своём лице связав два этапа, разделивших мышление на «до» и «после».
До Фалеса никому не приходило в голову, пишет д.ф.н Л.Я. Жмудь (1994), искать подтверждения фактов, «истинность которых наглядна, а зачастую даже самоочевидна»; Фалес же «этой наглядностью не удовлетворился», что стало «действительно оригинальной и революционизирующей идеей». «У нас нет достаточных оснований сомневаться в том, что именно Фалес совершил эту революцию в человеческом мышлении», уверяет Зайцев.
Именно поэтому его называют первым в истории философом и учёным уже сами же древние. Итак, оба этих новых вида умствования начинаются с требования доказать даже то, что кажется безоговорочной, впитанной с молоком матери истиной, не избежать этого и традиции, унаследованной от пращуров. Дидро позднее замечает похожее: что «первый шаг к философии — неверие», а у английского Королевского научного сообщества принцип nullius in verba, «ничего со слов», служит девизом.
Как и прочих ранних философов, Фалеса интересовало, какое же единое начало, первовещество, или ἀρχή, лежит в основе всего сущего. Сам он, по Диогену Л., действительно «началом всех вещей полагал воду», утверждал, согласно Аристотелю, что «всё есть вода», «всё из воды, говорит он, и в воду всё разлагается», читаем мы у Стобея.
Но Фалес, конечно, вовсе не забыл объяснить, как он пришёл к такому выводу. Аристотель уверяет, что первый философ додумался до этого, «вероятно … из наблюдения, что пища всех [существ] влажная, и что тепло как таковое рождается из воды и живёт за счёт неё … Вот почему он принял это воззрение, а также потому, что сперма … имеет влажную природу, а начало и причина роста содержащих влагу [существ] — вода». Стобей же пишет, что Фалес «заключает [об этом] … из того, что все растения влагой питаются и [от влаги] плодоносят, а лишенные [ее] засыхают … и сам огонь Солнца и звезд питается водными испарениями, равно как и сам космос».
Конечно, логику Фалеса и близко не назвать безупречной, однако и в самом её наличии ему не откажешь. Более того, даже такой гуру позитивизма как Б. Рассел (2001 [1942-3?]), автор весьма поверхностных лекций по истории философии, уверяет на их страницах, что фалесовское «положение, что все возникло из воды, следует рассматривать в качестве научной гипотезы, а отнюдь не в качестве абсурдной», и замечает, что вообще-то термоядерный синтез, происходящий в звёздах, питается как раз водородом, а ведь именно он создал почти все химические элементы.
Вот и актуальная биология убеждена, что, действительно, все организмы возникли из воды. Таким бразом, первая же научная теория не только, против убеждения, имела обоснование, но и выдержала проверку длиной почти в три десятка веков.
#scientia
⬅️ «Правда ли, что научный метод родился из древнегреческой мифологии?», 2/23 ⤴️➡️
Среди соотечественников Фалес прославился больше не своей водной гипотезой, но математическими изысканиями, впечатлив греков, как мы помним, тем, что снабдил их доказательствами. Но где же этот первопроходец, спрашивается, выучился такому, прежде неведомому нигде в Греции? «Учителей он не имел», уверяет Лаэрций, «если не считать того, что он ездил в Египет и жил там у жрецов». Ямвлих уверяет, что «именно в Египте он и занимался науками», а Прокл насчёт геометрии — что, «съездив в Египет, Фалес впервые перенес эту науку в Элладу».
Порфирий схожее говорит о Пифагоре: «Что касается того, где он учился, то большинство утверждает, что начала … математических наук он усвоил от египтян, халдеев и финикийцев».
Звучит разумно? Проблема тут разве что в том, что в случае Фалеса эти авторы приводят свои сведения соответственно 7, 8 и 9 веков спустя его жизни, более ранние же ничего такого не сообщают. После Пифагора же проходит «всего» 6, что несильно лучше.
Однако поскольку в прошлом критический подход к источникам был не очень распространён, все эти заявления крайне поздних авторов долгое время принимались на веру. Отсюда возникла расхожая убеждённость, будто греки сами ничего не создавали, но лишь заимствовали науку и философию в готовом виде с Востока.
В наши дни уже ясно, что эта концепция, именующаяся Ex Oriente lux, или «Свет с Востока», не выдерживает никакой критики, и те, кто её всё ещё придерживается, делает это лишь по инерции, будучи незнаком с актуальной на сей счёт позицией.
Исчерпывающе на этот счёт высказывался уже д.и.н. С.Я. Лурье (1930?), который замечал, что хотя «факт влияний на раннюю греческую геометрию надо признать несомненным», «существенного значения это не имело», а «логически отчетливая последовательная система доказательств — самостоятельная заслуга греческого гения».
Что же именно могли заимствовать греки, если не науку? Да ту же математику, астрономию и т.д., но ещё не преодолевшие этот рубеж. На Востоке им так и не удалось стать научными дисциплинами, оставшись заточенными исключительно под практические цели. Очень важно понимать эту разницу, ведь совсем не зря существует противопоставление науки и техники, идущее всё от тех же древних: ἐπιστήμη и scientia против τέχνη и ars (аккуз. art).
Так, в Вавилоне, по Зайцеву, математика «никогда не содержала доказательств, но лишь задачи и способы их решения, а египетская не имела и задач»; «в вавилонских математических текстах нет никаких следов доказательства … в этом проявляется знаменательная противоположность уже первым ... шагам греческой математики». Того же мнения Жмудь, замечающий, что «после более чем столетнего изучения египетской математики нет оснований предполагать наличие в ней чего-либо похожего на теорию или доказательство».
Только у греков, отмечает он же, «впервые появляются постановка проблем в общем виде и дедуктивное доказательство — качества , позволяющие отделить математическую науку от занятий числами вообще … Без учета этого отличия … историю математики … пришлось бы начинать с истории устного счета, ибо критерий, отделяющий науку от донауки, был бы утрачен». Вот и выходит, что «называя греческую геометрию и восточные вычисления одним и тем же словом „математика“ , мы имеем в виду разные вещи».
Также и «никакой иной астрономии, кроме наблюдения за звездами для составления календаря, в Египте … не было». Вавилоняне же изучали небесное движение сугубо в астрологических целях, чтобы предсказывать будущее, и даже много позднее «вавилонская астрономия … ни на шаг не продвинулась в познании истинного строения Солнечной системы. Само стремление к этому оставалось ей чуждым».
#scientia
⬅️⬆️ «Правда ли, что научный метод родился из древнегреческой мифологии?», 3/23 ⤴️➡️
Порфирий схожее говорит о Пифагоре: «Что касается того, где он учился, то большинство утверждает, что начала … математических наук он усвоил от египтян, халдеев и финикийцев».
Звучит разумно? Проблема тут разве что в том, что в случае Фалеса эти авторы приводят свои сведения соответственно 7, 8 и 9 веков спустя его жизни, более ранние же ничего такого не сообщают. После Пифагора же проходит «всего» 6, что несильно лучше.
Однако поскольку в прошлом критический подход к источникам был не очень распространён, все эти заявления крайне поздних авторов долгое время принимались на веру. Отсюда возникла расхожая убеждённость, будто греки сами ничего не создавали, но лишь заимствовали науку и философию в готовом виде с Востока.
В наши дни уже ясно, что эта концепция, именующаяся Ex Oriente lux, или «Свет с Востока», не выдерживает никакой критики, и те, кто её всё ещё придерживается, делает это лишь по инерции, будучи незнаком с актуальной на сей счёт позицией.
Исчерпывающе на этот счёт высказывался уже д.и.н. С.Я. Лурье (1930?), который замечал, что хотя «факт влияний на раннюю греческую геометрию надо признать несомненным», «существенного значения это не имело», а «логически отчетливая последовательная система доказательств — самостоятельная заслуга греческого гения».
Что же именно могли заимствовать греки, если не науку? Да ту же математику, астрономию и т.д., но ещё не преодолевшие этот рубеж. На Востоке им так и не удалось стать научными дисциплинами, оставшись заточенными исключительно под практические цели. Очень важно понимать эту разницу, ведь совсем не зря существует противопоставление науки и техники, идущее всё от тех же древних: ἐπιστήμη и scientia против τέχνη и ars (аккуз. art).
Так, в Вавилоне, по Зайцеву, математика «никогда не содержала доказательств, но лишь задачи и способы их решения, а египетская не имела и задач»; «в вавилонских математических текстах нет никаких следов доказательства … в этом проявляется знаменательная противоположность уже первым ... шагам греческой математики». Того же мнения Жмудь, замечающий, что «после более чем столетнего изучения египетской математики нет оснований предполагать наличие в ней чего-либо похожего на теорию или доказательство».
Только у греков, отмечает он же, «впервые появляются постановка проблем в общем виде и дедуктивное доказательство — качества , позволяющие отделить математическую науку от занятий числами вообще … Без учета этого отличия … историю математики … пришлось бы начинать с истории устного счета, ибо критерий, отделяющий науку от донауки, был бы утрачен». Вот и выходит, что «называя греческую геометрию и восточные вычисления одним и тем же словом „математика“ , мы имеем в виду разные вещи».
Также и «никакой иной астрономии, кроме наблюдения за звездами для составления календаря, в Египте … не было». Вавилоняне же изучали небесное движение сугубо в астрологических целях, чтобы предсказывать будущее, и даже много позднее «вавилонская астрономия … ни на шаг не продвинулась в познании истинного строения Солнечной системы. Само стремление к этому оставалось ей чуждым».
#scientia
⬅️⬆️ «Правда ли, что научный метод родился из древнегреческой мифологии?», 3/23 ⤴️➡️
В 94-96 гг. прошлого века наши представления об уровне экономики Рима навсегда изменились, когда группа исследователей во главе со С. Хонгом опубликовали результаты исследования отложений в ледниках Гренландии: оказалось, что уровень выбросов меди (1996) и свинца (1994) в атмосферу во времена Рима был просто огромным, и превзойти его новоевропейцам удалось только с наступлением т.н. «индустриального общества», также называемого просто «современностью» (которой противопоставляется всё, что было до XIX в.: pre-modern world).
Уровень подушевого ВВП Римской Италии, впрочем, догнать и перегнать оказалось ещё сложнее. Именитый проф. эк. А. Мэддисон, занимавшийся подсчётами исторического ВВП, отправился в Элизиум в 2010 году, но его дело живёт. В 2018 году его последователи выпустили в рамках Maddison Database Project очередную таблицу, из которой следует, что соответствующего уровня Рима некоторые страны Запада достигли только к середине XIX в.!
А если совместить данные таблицы Мэддисона и более точное исследование для экономики Римской Италии, сделанное проф. ист. Э. Ло Кашио и проф. ист. эк. П. Маланимой (2011), античное превосходство окажется ещё более впечатляющим: например, СССР догнал Рим лишь в 1934 году!
Впрочем, следует понимать, что ВВП отражает всё-таки больше темпы экономического роста и развития, нежели реальное количество, например, заводов, которые хотя и имелись у римлян, но ни в какое сравнение с теми же советскими, конечно же, идти не могли. Кроме того, подушевое ВВП тесно связано с численностью населения, и чем его меньше, тем легче достичь его астрономических величин: вот почему в наши дни всякие микроскопические страны и города-государства всегда оказываются на первых местах. Наконец, сравнивается в случае Рима только Италия, тогда как Россия, например, берётся вся целиком, что не слишком-то честно, но ничего не поделаешь; впрочем, в случае, например, когда аналогично берётся для сравнения одна только Англия, результаты она показывает совсем несильно лучшие, так что кто знает, была бы тут разница.
Несмотря на эту ремарку, стоит признать, что данные впечатляющие; всё это в очередной раз заставляет задуматься, сколько мы потеряли с падением блистательной Античности, угодив в пучину Тёмных веков; из этой ямы Европа затем выбиралась долгие века, потраченные совершенно напрасно, не будь их, не стоит сомневаться, наши корабли давно бороздили бы просторы Галактики.
«ВВП Римской Италии»
Уровень подушевого ВВП Римской Италии, впрочем, догнать и перегнать оказалось ещё сложнее. Именитый проф. эк. А. Мэддисон, занимавшийся подсчётами исторического ВВП, отправился в Элизиум в 2010 году, но его дело живёт. В 2018 году его последователи выпустили в рамках Maddison Database Project очередную таблицу, из которой следует, что соответствующего уровня Рима некоторые страны Запада достигли только к середине XIX в.!
А если совместить данные таблицы Мэддисона и более точное исследование для экономики Римской Италии, сделанное проф. ист. Э. Ло Кашио и проф. ист. эк. П. Маланимой (2011), античное превосходство окажется ещё более впечатляющим: например, СССР догнал Рим лишь в 1934 году!
Впрочем, следует понимать, что ВВП отражает всё-таки больше темпы экономического роста и развития, нежели реальное количество, например, заводов, которые хотя и имелись у римлян, но ни в какое сравнение с теми же советскими, конечно же, идти не могли. Кроме того, подушевое ВВП тесно связано с численностью населения, и чем его меньше, тем легче достичь его астрономических величин: вот почему в наши дни всякие микроскопические страны и города-государства всегда оказываются на первых местах. Наконец, сравнивается в случае Рима только Италия, тогда как Россия, например, берётся вся целиком, что не слишком-то честно, но ничего не поделаешь; впрочем, в случае, например, когда аналогично берётся для сравнения одна только Англия, результаты она показывает совсем несильно лучшие, так что кто знает, была бы тут разница.
Несмотря на эту ремарку, стоит признать, что данные впечатляющие; всё это в очередной раз заставляет задуматься, сколько мы потеряли с падением блистательной Античности, угодив в пучину Тёмных веков; из этой ямы Европа затем выбиралась долгие века, потраченные совершенно напрасно, не будь их, не стоит сомневаться, наши корабли давно бороздили бы просторы Галактики.
«ВВП Римской Италии»
Читатели тут напомнили, что прошло уже более года с момента, как состоялись дебаты с философом, известным как Криптоплатоник. Сразу после оных мне присоветовали провести следующую баталию с другим мудрецом, автором канала под названием «Велецкие тетради».
Изучив упомянутый ресурс, я, однако, не нашёл ничего, в чём не был бы согласен с ведущим его человеком, разве что в каких-то мелочах, да стилистике. В наши дни этого как-то, на мой взгляд, маловато для сражения; всё-таки в кругах, в которых мы с г-ном Велецким вращаемся, должно быть важнее не то, что в чём мы не согласны, а то, в чём мы схожи, иначе говоря, следует искать точки соприкосновения, а не разлада. Довольно расколов.
Однако недавно я снова просматривал канал, и на этот раз всё-таки натолкнулся на то, с чем я не согласен в самой КРАЙНЕЙ степени. Речь идёт о весьма грубых ошибках и заблуждениях, касающихся Античности. Незамедлительно их анатомирую, и не могу иначе.
Итак, ув. г-н Велецкий думает, что в Древней Греции существовало несколько вариантов религии, в частности, он выделяет некую «олимпийскую», автором которой полагает Гомера, которой противопоставляет иную, «народную». Он считает нужным опровергнуть расхожее представление о том, что-де религия греков была именно такой, какой она представляется у Гомера.
Однако Гомер и не описывал никакой греческой религии, его произведения являются не религиозными текстами, но художественными произведениями; как писал специалист по ней П. Мазон, «не было поэмы менее религиозной, чем „Илиада“». Например, у Гомера мы видим чётко выстроенную систему верований, а, как пишет д.ф.н. Александр Зайцев, «мифология никогда не бывает непротиворечивой и систематичной ... пока [она выполняет] в обществе свои первоначальные функции. Систематизация мифов начинается тогда, когда в них перестают верить». Поэтому у Гомера нас уже встречают сочинения, так сказать, по мотивам, а не собственно религиозные взгляды греков.
Более того, написанное Гомером много далее от религии простых людей, чем описанное, например, у упоминаемого г-ном Велецким Данте, ибо итальянский автор, хоть и сочинил, выражаясь современным языком, фанфик, всё же относился к оригиналу со всем уважением, серьёзностью. Гомер же над богами своей религии откровенно потешается, издевается, как отмечал позитивист Бертран Рассел, они у него «трактуются с вольтеровской непочтительностью». Проф. Р.Ю. Виппер считает «трудным допустить», «чтобы верующие люди могли забавляться» подобным, он уверен, что перед нами сочинение, которое создано для развлечения людей, далёких от религиозного трепета. Действительно, аудиторией Гомера была родовая аристократия, которая слабо чтила устои своих предков, и нимало не боялась богов; она с удовольствием слушала сказания о том, что самый могучий из них при желании может ранить самих Ареса с Афродитой.
В этом смысле г-н Велецкий очень справедливо заметил, что перед нами никакая не собственно религия народа; я лишь отмечаю, что это и не секрет, отнюдь не открытие. Неверно, впрочем, считать, как г-н Велецкий, что Гомер описывает какую-то отдельную «олимпийскую религию», у него религии не наблюдается, ибо он пишет художку, и ни о какой «реакции», которой будто бы эта его религия была на народные верования, и речи быть не может.
Какой же тогда была религия собственно греков, простого народа, хочется спросить? Г-н Велецкий предпринимает попытку реконструировать их верования; по его мнению, они были «хтоническими» и «матриархальными». Крито-минойцы, как он считает, поклонялись некоей Великой Матери, пока, наконец, не прибыли собственно греки, принесшие уже свою религию, которая и заместила предшествующую.
Перед нами безнадёжно устаревшие заблуждения XIX (а то и XVIII) века, которые в отечественном антиковедении, увы, задержались намного дольше положенного потому, что на них опирался Энгельс, и отбросить их значило поспорить с самим пророком марксизма... Поэтому концепции эти столь популярны у нас и поныне, ибо народ всё ещё глотает, не жуя, советских авторов, а вместе с тем и соответствующую идеологию.
#velec
Дебаты с Велецким, 1/12 ➡️
Изучив упомянутый ресурс, я, однако, не нашёл ничего, в чём не был бы согласен с ведущим его человеком, разве что в каких-то мелочах, да стилистике. В наши дни этого как-то, на мой взгляд, маловато для сражения; всё-таки в кругах, в которых мы с г-ном Велецким вращаемся, должно быть важнее не то, что в чём мы не согласны, а то, в чём мы схожи, иначе говоря, следует искать точки соприкосновения, а не разлада. Довольно расколов.
Однако недавно я снова просматривал канал, и на этот раз всё-таки натолкнулся на то, с чем я не согласен в самой КРАЙНЕЙ степени. Речь идёт о весьма грубых ошибках и заблуждениях, касающихся Античности. Незамедлительно их анатомирую, и не могу иначе.
Итак, ув. г-н Велецкий думает, что в Древней Греции существовало несколько вариантов религии, в частности, он выделяет некую «олимпийскую», автором которой полагает Гомера, которой противопоставляет иную, «народную». Он считает нужным опровергнуть расхожее представление о том, что-де религия греков была именно такой, какой она представляется у Гомера.
Однако Гомер и не описывал никакой греческой религии, его произведения являются не религиозными текстами, но художественными произведениями; как писал специалист по ней П. Мазон, «не было поэмы менее религиозной, чем „Илиада“». Например, у Гомера мы видим чётко выстроенную систему верований, а, как пишет д.ф.н. Александр Зайцев, «мифология никогда не бывает непротиворечивой и систематичной ... пока [она выполняет] в обществе свои первоначальные функции. Систематизация мифов начинается тогда, когда в них перестают верить». Поэтому у Гомера нас уже встречают сочинения, так сказать, по мотивам, а не собственно религиозные взгляды греков.
Более того, написанное Гомером много далее от религии простых людей, чем описанное, например, у упоминаемого г-ном Велецким Данте, ибо итальянский автор, хоть и сочинил, выражаясь современным языком, фанфик, всё же относился к оригиналу со всем уважением, серьёзностью. Гомер же над богами своей религии откровенно потешается, издевается, как отмечал позитивист Бертран Рассел, они у него «трактуются с вольтеровской непочтительностью». Проф. Р.Ю. Виппер считает «трудным допустить», «чтобы верующие люди могли забавляться» подобным, он уверен, что перед нами сочинение, которое создано для развлечения людей, далёких от религиозного трепета. Действительно, аудиторией Гомера была родовая аристократия, которая слабо чтила устои своих предков, и нимало не боялась богов; она с удовольствием слушала сказания о том, что самый могучий из них при желании может ранить самих Ареса с Афродитой.
В этом смысле г-н Велецкий очень справедливо заметил, что перед нами никакая не собственно религия народа; я лишь отмечаю, что это и не секрет, отнюдь не открытие. Неверно, впрочем, считать, как г-н Велецкий, что Гомер описывает какую-то отдельную «олимпийскую религию», у него религии не наблюдается, ибо он пишет художку, и ни о какой «реакции», которой будто бы эта его религия была на народные верования, и речи быть не может.
Какой же тогда была религия собственно греков, простого народа, хочется спросить? Г-н Велецкий предпринимает попытку реконструировать их верования; по его мнению, они были «хтоническими» и «матриархальными». Крито-минойцы, как он считает, поклонялись некоей Великой Матери, пока, наконец, не прибыли собственно греки, принесшие уже свою религию, которая и заместила предшествующую.
Перед нами безнадёжно устаревшие заблуждения XIX (а то и XVIII) века, которые в отечественном антиковедении, увы, задержались намного дольше положенного потому, что на них опирался Энгельс, и отбросить их значило поспорить с самим пророком марксизма... Поэтому концепции эти столь популярны у нас и поныне, ибо народ всё ещё глотает, не жуя, советских авторов, а вместе с тем и соответствующую идеологию.
#velec
Дебаты с Велецким, 1/12 ➡️
В актуальной науке, однако, идеи И. Бахофена о том, что древнейшая религия была «матриархальной», и в центре её пребывала «Великая Матерь», давным-давно капитально опровергнуты и целиком отвергнуты. Ныне доказано, что обществ, в котором бы правили или доминировали женщины, не существовало, нет ни единого примера подобного. «Великой Матерью» же когда-то обзывали любое найденное на раскопках изображение женщины; сейчас прочно установлено, что то чаще всего были и не богини вовсе. Трудно найти в Греции культы Геи-Земли, а имевшиеся вовсе не архаичны, напротив, весьма позднего происхождения, ничем не напоминают древнюю, истинную религию.
Итак, в наши дни теория разделяется только теми, кто наелся советских историософских построений, а также последователями движения Нью-эйдж и некоторыми феминистсками.
Далее философ возвращается к собственно религии греков и рассуждает о девственности Афины и Артемиды; он воображает, что оная присуща им потому, что эта патриархальная религия лишила женщин права на созидание, творение, рождение, оставив его одним мужчинам... Подробнее о «девственности» греков я напишу позднее, сейчас скажу лишь, что в академических кругах давно пришли к выводу, что греческая παρθενια не имела никакого отношения к физической девственности. Παρθένος вовсе не бесплодна, как думает г-н Велецкий, она вполне запросто могла родить, оставшись при этом παρθένος, ребёнок её при этом назывался παρθένῐος.
Культ физической девственности присущ вовсе не «патриархальным обществам», как думает философ, но азиатским деспотиям, а также связанным восточным религиям, в частности — христианству. Автор «Тетрадей», однако, убеждён, что и греки верили во что-то подобное, и вообще всячески доказывает тезис, будто народная греческая религия слабо отличалась от пришедшего позже христианства, и что будто бы никакой подлинной замены не случилось (всё это лично мне очень напоминает то, как кое-кто всячески пытается доказать органичность большевизма для русского мировоззрения).
Той самой «народной религией» он предсказуемо считает т.н. орфизм, религию, в центре которой находятся и вправду во многом сходные с христианством явления, такие, как первородный грех, искупление, аскетизм, таинства и т.д.
Однако никаким народным орфизм отнюдь не был, но являлся, напротив, немногочисленной маргинальной сектой. Он отнюдь не древний, и появляется только в кон. VI в. (или даже позднее), и вовсе не на него была реакцией «олимпийская религия», а он сам был таковой на всё более усиливающуся среди греков религиозную индифферентность. А самое главное, что отнюдь не простонародье баловалось орфизмом, а как раз высокая аристократия, например, как верно отмечает и автор, Эмпедокл, Платон и т.д.
Итак, автор ошибается, считая, что описал «мировоззрение большинства людей». Ни в какой грех, искупление и т.д. греки в массе не верили. То же касается и всяких там «мистерий», таких, как Элевсинские: странно считать народной религией движения, которые по самой природе своей нарочито антипопулярны, и пускают в свои ряды только немногих избранных.
Ну так в кого же верили простолюдины? Да во всё тех же богов-олимпийцев, разумеется. Например, в Аполлона, которому, по мнению г-на Велецкого, якобы «крестьянин не поклоняется», поскольку, как он думает, ему будет ближе божество, которое связано с урожаем... Автор «Тетрадей» попросту не в курсе, что Аполлон и был основным богом, связанным с земледелием. ВНЕЗАПНО.
Отмечу здесь, что изучать народные религии надо не по сочинениям маргиналов и отщепенцев, а так, как это делают в академической среде — например, посмотрев, какими были народные городские праздники; вот уже где народнее некуда. С Аполлоном были связаны Пианопсии, Гиакинфии, Карнеи и Таргелии, все земледельческие. Одним из эпитетов бога был Сминфей, или Мышиный, поскольку бога полагали защитником полей от этих зверей, другим — Эписидиос, т.е. спаситель от болезни хлеба. Список можно продолжать, но суть в том, что бога этого крестьяне не просто почитали — это был один из главнейших их богов. Так-то!
#velec
⬅️ Дебаты с Велецким, 2/12 ➡️
Итак, в наши дни теория разделяется только теми, кто наелся советских историософских построений, а также последователями движения Нью-эйдж и некоторыми феминистсками.
Далее философ возвращается к собственно религии греков и рассуждает о девственности Афины и Артемиды; он воображает, что оная присуща им потому, что эта патриархальная религия лишила женщин права на созидание, творение, рождение, оставив его одним мужчинам... Подробнее о «девственности» греков я напишу позднее, сейчас скажу лишь, что в академических кругах давно пришли к выводу, что греческая παρθενια не имела никакого отношения к физической девственности. Παρθένος вовсе не бесплодна, как думает г-н Велецкий, она вполне запросто могла родить, оставшись при этом παρθένος, ребёнок её при этом назывался παρθένῐος.
Культ физической девственности присущ вовсе не «патриархальным обществам», как думает философ, но азиатским деспотиям, а также связанным восточным религиям, в частности — христианству. Автор «Тетрадей», однако, убеждён, что и греки верили во что-то подобное, и вообще всячески доказывает тезис, будто народная греческая религия слабо отличалась от пришедшего позже христианства, и что будто бы никакой подлинной замены не случилось (всё это лично мне очень напоминает то, как кое-кто всячески пытается доказать органичность большевизма для русского мировоззрения).
Той самой «народной религией» он предсказуемо считает т.н. орфизм, религию, в центре которой находятся и вправду во многом сходные с христианством явления, такие, как первородный грех, искупление, аскетизм, таинства и т.д.
Однако никаким народным орфизм отнюдь не был, но являлся, напротив, немногочисленной маргинальной сектой. Он отнюдь не древний, и появляется только в кон. VI в. (или даже позднее), и вовсе не на него была реакцией «олимпийская религия», а он сам был таковой на всё более усиливающуся среди греков религиозную индифферентность. А самое главное, что отнюдь не простонародье баловалось орфизмом, а как раз высокая аристократия, например, как верно отмечает и автор, Эмпедокл, Платон и т.д.
Итак, автор ошибается, считая, что описал «мировоззрение большинства людей». Ни в какой грех, искупление и т.д. греки в массе не верили. То же касается и всяких там «мистерий», таких, как Элевсинские: странно считать народной религией движения, которые по самой природе своей нарочито антипопулярны, и пускают в свои ряды только немногих избранных.
Ну так в кого же верили простолюдины? Да во всё тех же богов-олимпийцев, разумеется. Например, в Аполлона, которому, по мнению г-на Велецкого, якобы «крестьянин не поклоняется», поскольку, как он думает, ему будет ближе божество, которое связано с урожаем... Автор «Тетрадей» попросту не в курсе, что Аполлон и был основным богом, связанным с земледелием. ВНЕЗАПНО.
Отмечу здесь, что изучать народные религии надо не по сочинениям маргиналов и отщепенцев, а так, как это делают в академической среде — например, посмотрев, какими были народные городские праздники; вот уже где народнее некуда. С Аполлоном были связаны Пианопсии, Гиакинфии, Карнеи и Таргелии, все земледельческие. Одним из эпитетов бога был Сминфей, или Мышиный, поскольку бога полагали защитником полей от этих зверей, другим — Эписидиос, т.е. спаситель от болезни хлеба. Список можно продолжать, но суть в том, что бога этого крестьяне не просто почитали — это был один из главнейших их богов. Так-то!
#velec
⬅️ Дебаты с Велецким, 2/12 ➡️
Философ Максим Велецкий не оставил без ответа мою критику его концепции, хотя и не согласился с ней. Впрочем, я этого и не ждал. Какие же это дебаты тогда бы были?
Итак, у г-на Велецкого всё ещё «не вызывает никаких сомнений», что была некая «хтоническая религия с земледельческим культом Матери-Земли, которая предшествовала небесной религии индоевропейцев и восходила к минойской и крито-микенской эпохе». Напомню, он убеждён, будто эта религия и была народной, тем, во что веровали греческие простолюдины, тогда как Гомер, на его взгляд, описал веру аристократии. Эта гипотетическая религия, по г-ну Велецкому, была матриархальной, включала в себя орфизм и Элевсинские мистерии, крайне напоминала христианство, и в итоге, по г-ну Велецкому, оказывается, что с приходом оного мало что изменилось.
Он остался непреклонен, несмотря на то, что я возражал по всем пунктам. (Хотя, может, и не остался? Ведь Максим пишет, что я «прав в главном своем выводе» — о том, что все греки верили в одно и то же, в олимпийских богов. Ну что же, тут можно бы и закончить? Нет, конечно, ведь есть ряд нюансов.) Придётся повторить, но быть подробнее.
Никакой «гомеровской религии» и не может быть, ибо Гомер писал для практически неверующих людей. Его дело продолжили Гекатей и Ксенофан, религию уже откровенно высмеявшие. Но не потому, что описанные аэдом боги так плохи, как думает г-н Велецкий; наоборот, плохи они, потому что греки тогда уже дошли до той степени рационального мышления, которую мы настигли в эпоху Просвещения. Недаром Б. Рассел называет гомеровскую непочтительность к богам «вольтеровской»... Так, для И. Сурикова «совершенно несомненно», что «по сравнению с более ранними древними обществами, да даже и по сравнению с более поздними … античное греческое было несоизмеримо, на много порядков более рациональным». Он считает «вполне закономерным, что один и тот же народ … создал гомеровские поэмы и породил первые в истории мировой культуры философские системы».
Иначе говоря, не богов отвергли из-за Гомера, а Гомер выражал тенденцию к неверию, к отказу от сверхъестественного, к философии и науке. В этом и состояла потребность, духовный запрос греков, а не к очищению или спасению, как воображает г-н Велецкий; греки ещё не были так жалки. В общем, у Гомера мы видим не веру для аристократии, но мотивы той самой народной веры, которую он пересказал с юмором для развлечения аристократов, а вера аристократии была отсутствием веры.
Являлись ли поэмы Гомера «синонимом греческой религии», как думает автор «Тетрадей», главным источником знаний о богах? Нет, это не так. Так это было для нас в XIX в., но сами древние считали иначе. Описанное Гомером вовсе не стало общепринятым. Достаточно сказать, что даже в Афинах, где Гомера впервые записали, Зевса не считали отцом богов, им полагали Аполлона: тот, кто хотел стать гражданином, по Аристотелю, должен был иметь алтарь Аполлона-Отца. Г-н Велецкий считает, что Гомер установил столь авторитетный канон, что даже Платон из-за этого считал Зевса главным богом... Очередное заблуждение, Платон в «Эвфидеме» заявляет иное: «нет никакого Зевса Отчего, но существует только Аполлон Отчий».
Максим спрашивает также, если Гомер не был религиозным авторитетом, то почему его тогда ненавидят Гераклита с Платоном. Хочется спросить, читал ли он сам этих авторов — ни один из них не нападает на Гомера за то, что тот автор альтернативной религии. Цитату Гераклита вообще Максим обрезал — тот хочет выгнать и высечь не только Гомера, но и Архилоха. Последний ничего религиозного не писал; неприязнь Гераклита, таким образом, именно против поэтов. То же верно и для Платона, тот мечтал выстроить тоталитарное государство, в котором были бы под запретом вообще все поэты, а не только Гомер. Итак, всё то, что автор вообразил «прописными истинами», оказалось его заблуждениями.
#velec
⬅️⬆️ Дебаты с Велецким, 3/12 ➡️
Итак, у г-на Велецкого всё ещё «не вызывает никаких сомнений», что была некая «хтоническая религия с земледельческим культом Матери-Земли, которая предшествовала небесной религии индоевропейцев и восходила к минойской и крито-микенской эпохе». Напомню, он убеждён, будто эта религия и была народной, тем, во что веровали греческие простолюдины, тогда как Гомер, на его взгляд, описал веру аристократии. Эта гипотетическая религия, по г-ну Велецкому, была матриархальной, включала в себя орфизм и Элевсинские мистерии, крайне напоминала христианство, и в итоге, по г-ну Велецкому, оказывается, что с приходом оного мало что изменилось.
Он остался непреклонен, несмотря на то, что я возражал по всем пунктам. (Хотя, может, и не остался? Ведь Максим пишет, что я «прав в главном своем выводе» — о том, что все греки верили в одно и то же, в олимпийских богов. Ну что же, тут можно бы и закончить? Нет, конечно, ведь есть ряд нюансов.) Придётся повторить, но быть подробнее.
Никакой «гомеровской религии» и не может быть, ибо Гомер писал для практически неверующих людей. Его дело продолжили Гекатей и Ксенофан, религию уже откровенно высмеявшие. Но не потому, что описанные аэдом боги так плохи, как думает г-н Велецкий; наоборот, плохи они, потому что греки тогда уже дошли до той степени рационального мышления, которую мы настигли в эпоху Просвещения. Недаром Б. Рассел называет гомеровскую непочтительность к богам «вольтеровской»... Так, для И. Сурикова «совершенно несомненно», что «по сравнению с более ранними древними обществами, да даже и по сравнению с более поздними … античное греческое было несоизмеримо, на много порядков более рациональным». Он считает «вполне закономерным, что один и тот же народ … создал гомеровские поэмы и породил первые в истории мировой культуры философские системы».
Иначе говоря, не богов отвергли из-за Гомера, а Гомер выражал тенденцию к неверию, к отказу от сверхъестественного, к философии и науке. В этом и состояла потребность, духовный запрос греков, а не к очищению или спасению, как воображает г-н Велецкий; греки ещё не были так жалки. В общем, у Гомера мы видим не веру для аристократии, но мотивы той самой народной веры, которую он пересказал с юмором для развлечения аристократов, а вера аристократии была отсутствием веры.
Являлись ли поэмы Гомера «синонимом греческой религии», как думает автор «Тетрадей», главным источником знаний о богах? Нет, это не так. Так это было для нас в XIX в., но сами древние считали иначе. Описанное Гомером вовсе не стало общепринятым. Достаточно сказать, что даже в Афинах, где Гомера впервые записали, Зевса не считали отцом богов, им полагали Аполлона: тот, кто хотел стать гражданином, по Аристотелю, должен был иметь алтарь Аполлона-Отца. Г-н Велецкий считает, что Гомер установил столь авторитетный канон, что даже Платон из-за этого считал Зевса главным богом... Очередное заблуждение, Платон в «Эвфидеме» заявляет иное: «нет никакого Зевса Отчего, но существует только Аполлон Отчий».
Максим спрашивает также, если Гомер не был религиозным авторитетом, то почему его тогда ненавидят Гераклита с Платоном. Хочется спросить, читал ли он сам этих авторов — ни один из них не нападает на Гомера за то, что тот автор альтернативной религии. Цитату Гераклита вообще Максим обрезал — тот хочет выгнать и высечь не только Гомера, но и Архилоха. Последний ничего религиозного не писал; неприязнь Гераклита, таким образом, именно против поэтов. То же верно и для Платона, тот мечтал выстроить тоталитарное государство, в котором были бы под запретом вообще все поэты, а не только Гомер. Итак, всё то, что автор вообразил «прописными истинами», оказалось его заблуждениями.
#velec
⬅️⬆️ Дебаты с Велецким, 3/12 ➡️
Важно отметить, что автор концепции в какой-то момент оказался в плену собственного построения. Сравнение с христианством оказалось фатальным для него, ибо Максим попытался подогнать греческие реалии под ситуацию этой религии. Это в христианстве любое отступление от канона есть ересь, отлучение, костёр и Крестовый поход (напомню, что пафосный великий раскол между католичеством и православием заключается в... добавлении одного-единственного слова), и потому всё очень унифицировано, единообразно; если бы кто-нибудь здесь нашёл в нём неизвестные пласты, в которые, как оказалось, тоже верит множество людей, это был бы и правда повод говорить о «религии внутри религии».
Но религия греков не была таковой. Там канона не было, и быть не могло; каждый город, каждая деревня верила в что-то очень своё. Это разнообразие для т.н. «язычества» вообще естественно, как дыхание. Грани, нюансы, особенности там повсюду, и выделять их можно сколько угодно; поэтому крайне произвольны все эти попытки выдумать, сочинить, например, отдельную «религию Диониса», ибо «религия Диониса» будет отличаться от самой же себя в соседнем месте, вполне вероятно, и поболе, чем от «религии Аполлона» в том же самом. У двух аристократов из разных городов или крестьян из разных деревень будет не менее, а то и более разный бог, чем у соседствующих аристократа и крестьянина. Нужно ли вообще искать «народную религию», если она окажется в иных местах более отличной от самой себя, нежели от «религии аристократии» из той же местности? Вопрос риторический.
Теперь возвращаемся к тому, какой же видит г-н Велецкий эту народную религию. Что такое, для начала, «хтонический»? Максим, очевидно, воображает, что это синоним слова «земледельческий». Однако автор «хтонической» концепции, А. Дитерих (1905), считал как раз, что Мать-Земля, дающая урожай, противоположна Хтону, глубинам земли (собственно, χθόνιος означает «подземный»). Лишь советские авторы вроде Лосева придали этим противоположностям гегелевское единство. В первоначальном (и академическом, так «хтоническое» понимают во всём мире за пределами советской историографии) смысле хтоничны Аид, Персефона, Геката… но им никто и не поклоняется, не было их культов; «хтонической религии» и быть не может.
Или может? Если и так, то обнаружим мы её в очень неожиданном месте, а именно... у Гомера. Ведь его аудитория, как далеко она ни зашла в своей светскости, ещё не лишилась совсем веры. Как пишет Р. Виппер, «гомеровские греки далеки от того, чтобы быть атеистами ... они полны религиозных страхов и суеверий. Особенно боятся они подземных богов ... Боятся они также духов умерших». Получается, аристократия, для которой пел Гомер, более всего опасалась и чтила... как раз таких богов и существ, которых и можно со всем основанием называть «хтоническими»! Иначе говоря, «гомеровая религия» вполне «хтоническая» и есть... Даже как-то неловко вышло за моего оппонента, который вслед за Лосевым противопоставляет одно другому.
Ещё тут можно вспомнить Элевсин, который будто связывает «хтоническое» в обоих смыслах, ведь Персефона там дочь богини плодородия и жена бога подземного мира… Увы для Максима, нет: дочь Деметры изначально звали Корой, а похищал её Плутос; лишь сильно позднее двое последних были отождествлены с Персефоной и Аидом.
Советский вариант концепция имеет смысла не больше, ведь никакого движения от «земледельческой» стадии к «героической» нет, развитие религии не является линейным и предрешённым, как воображали в XVIII в. (или советские авторы в XX в. — прямо-таки демонстрирует, насколько «друзья народа» катапультировали нас назад, неправда ли?), они вовсе не движутся от «фетишизма» и «тотемизма» через политеизм к монотеизму. Уже Ф. Велькер (1857) опроверг все эти построения, установив нелинейность и своеобычие у каждого отдельного случая.
#velec
⬅️⬆️ Дебаты с Велецким, 4/12 ➡️
Но религия греков не была таковой. Там канона не было, и быть не могло; каждый город, каждая деревня верила в что-то очень своё. Это разнообразие для т.н. «язычества» вообще естественно, как дыхание. Грани, нюансы, особенности там повсюду, и выделять их можно сколько угодно; поэтому крайне произвольны все эти попытки выдумать, сочинить, например, отдельную «религию Диониса», ибо «религия Диониса» будет отличаться от самой же себя в соседнем месте, вполне вероятно, и поболе, чем от «религии Аполлона» в том же самом. У двух аристократов из разных городов или крестьян из разных деревень будет не менее, а то и более разный бог, чем у соседствующих аристократа и крестьянина. Нужно ли вообще искать «народную религию», если она окажется в иных местах более отличной от самой себя, нежели от «религии аристократии» из той же местности? Вопрос риторический.
Теперь возвращаемся к тому, какой же видит г-н Велецкий эту народную религию. Что такое, для начала, «хтонический»? Максим, очевидно, воображает, что это синоним слова «земледельческий». Однако автор «хтонической» концепции, А. Дитерих (1905), считал как раз, что Мать-Земля, дающая урожай, противоположна Хтону, глубинам земли (собственно, χθόνιος означает «подземный»). Лишь советские авторы вроде Лосева придали этим противоположностям гегелевское единство. В первоначальном (и академическом, так «хтоническое» понимают во всём мире за пределами советской историографии) смысле хтоничны Аид, Персефона, Геката… но им никто и не поклоняется, не было их культов; «хтонической религии» и быть не может.
Или может? Если и так, то обнаружим мы её в очень неожиданном месте, а именно... у Гомера. Ведь его аудитория, как далеко она ни зашла в своей светскости, ещё не лишилась совсем веры. Как пишет Р. Виппер, «гомеровские греки далеки от того, чтобы быть атеистами ... они полны религиозных страхов и суеверий. Особенно боятся они подземных богов ... Боятся они также духов умерших». Получается, аристократия, для которой пел Гомер, более всего опасалась и чтила... как раз таких богов и существ, которых и можно со всем основанием называть «хтоническими»! Иначе говоря, «гомеровая религия» вполне «хтоническая» и есть... Даже как-то неловко вышло за моего оппонента, который вслед за Лосевым противопоставляет одно другому.
Ещё тут можно вспомнить Элевсин, который будто связывает «хтоническое» в обоих смыслах, ведь Персефона там дочь богини плодородия и жена бога подземного мира… Увы для Максима, нет: дочь Деметры изначально звали Корой, а похищал её Плутос; лишь сильно позднее двое последних были отождествлены с Персефоной и Аидом.
Советский вариант концепция имеет смысла не больше, ведь никакого движения от «земледельческой» стадии к «героической» нет, развитие религии не является линейным и предрешённым, как воображали в XVIII в. (или советские авторы в XX в. — прямо-таки демонстрирует, насколько «друзья народа» катапультировали нас назад, неправда ли?), они вовсе не движутся от «фетишизма» и «тотемизма» через политеизм к монотеизму. Уже Ф. Велькер (1857) опроверг все эти построения, установив нелинейность и своеобычие у каждого отдельного случая.
#velec
⬅️⬆️ Дебаты с Велецким, 4/12 ➡️
Орфизм, как я указал, не может быть проявлением древнейшей религии, ибо крайне позднего происхождения. Максим отвечал, что обратного и не говорил... слабо понимаю, как тогда всё это может сойтись. Он воображает, видимо, что орфизм каким-то образом вылупился из пережитков догреческой религии, потому же считает его «матриархальным».
Это допущения, которые никогда и никем не были доказаны; но даже будь они истиной, то концепции оппонента это только во вред, ибо показали бы лишь околонулевую популярность догреческих верований. Ибо орфики, повторюсь, были немногочисленной и презираемой маргинальной сектой. Мы видим, что у греков «естественное религиозное устремление», как зовёт его Максим, к «потребности в спасении», практически отсутствовало. Где тут «народная религия»? Опять ошибка.
Что касается Элевсина, то здесь Максим активно надеется найти у Зайцева, который и правда крайне мне симпатичен, что-то вразрез моим словам… Зайцев пишет об «определённом» влиянии минойцев, а г-н Велецкий в другом месте предлагает «не отрицать наслоение двух типов религиозности», видимо, воображая, что я поступаю именно так. Он ошибается, я не спорю с тем, что влияние минойцев вполне прослеживается. Но их вера уже не считается ни сплошь земледельческий, ни сколь-нибудь матриархальной; ни о какой Великой Матери в приличном обществе тоже уже не идёт речи.
Напрасно Максим обратился к Зайцеву, надеясь, что тот поможет ему одолеть меня. Вместо этого А.И. обрушивает на г-на Велецкого страшный удар, сообщая, что элевсинский «земледельческий культ ... не надо проецировать в туманную древность, связывать с матриархатом и реконструировать по сомнительным реликтам». Вот уж действительно, словами г-на Велецкого, «чёрным по белому»! И правда, не надо, Максим.
Далее А.И. пишет, что «корни культа в Элевсине уходят ... в микенскую эпоху». Оппонент торжествует, для чего я не вижу поводов. Похоже, автор «Тетрадей» не понимает, что микенцы — это уже собственно греки-ахейцы, а не догреческое население, которое зовётся минойцами. Это печально.
Затем, к радости г-на Велецкого, А.И. называет «праводоподобным» «влияние догреческих минойских земледельческих культов» на Элевсин… кажется, что теперь-то уж Зайцев и Боборыкин поссорятся, неправда ли? Однако далее А.И. описывает сами мифы. Увы! Он пишет нерадостное для г-на Велецкого: «В Элевсине столкнулись два догреческих мифа: о похищении богини растительности и о рождении на поле божественного младенца, и третий, греческий, индоевропейский — о богинях зерна, матери и дочери». Вот так раз — связанный с матерью тут оказался только один миф, и надо же ему и быть тем одним, который собственно греческий, а не древний пережиток! Как ни жаль, но единственная матерь, обнаруженная тут, оказалась вполне патриархальной.
Против самой «матриархальной религии» я поначалу высказался крайне немногословно, буквально обозначив факт возражения — надеялся на известность оппоненту того, что речь идёт о невероятно маргинальной, многократно раскритикованной концепции, и он в ответ объяснится, почему, несмотря на это, её сторонник…
Выяснилось, к прискорбию, что г-н Велецкий не то, что не знает о споре, он не понимает, как такой вообще может быть, ибо концепция у него «не вызывает никаких сомнений», он воображает «факты и аргументы» в её пользу «в большинстве безукоризненными», они ему «кажутся убедительными». Более того, «даже не знает, что и ответить» на мой выпад против неё... мы можем наблюдать удивление, даже неприязнь автора к критику. Оппонент пишет, что мог бы высказаться даже «жёстче» по отношению к оному, то есть вашему покорному слуге… Хорошо, можно и жёстче: автор пишет, что теории эти ему «убедительны», но, как заметил Ницше, «то, что убеждает, тем самым ещё не становится истинным: оно только убедительно». Опущу конец цитаты из приличий.
Автор «Тетрадей» думает, что я «отметаю весь массив сведений о догреческом матриархате» — но в том-то и дело, что никакого «массива» попросту нет; это совершенно ненаучное построение, не имеющее фактов в свою пользу, там есть только болтология.
#velec
⬅️⬆️ Дебаты с Велецким, 5/12 ➡️
Это допущения, которые никогда и никем не были доказаны; но даже будь они истиной, то концепции оппонента это только во вред, ибо показали бы лишь околонулевую популярность догреческих верований. Ибо орфики, повторюсь, были немногочисленной и презираемой маргинальной сектой. Мы видим, что у греков «естественное религиозное устремление», как зовёт его Максим, к «потребности в спасении», практически отсутствовало. Где тут «народная религия»? Опять ошибка.
Что касается Элевсина, то здесь Максим активно надеется найти у Зайцева, который и правда крайне мне симпатичен, что-то вразрез моим словам… Зайцев пишет об «определённом» влиянии минойцев, а г-н Велецкий в другом месте предлагает «не отрицать наслоение двух типов религиозности», видимо, воображая, что я поступаю именно так. Он ошибается, я не спорю с тем, что влияние минойцев вполне прослеживается. Но их вера уже не считается ни сплошь земледельческий, ни сколь-нибудь матриархальной; ни о какой Великой Матери в приличном обществе тоже уже не идёт речи.
Напрасно Максим обратился к Зайцеву, надеясь, что тот поможет ему одолеть меня. Вместо этого А.И. обрушивает на г-на Велецкого страшный удар, сообщая, что элевсинский «земледельческий культ ... не надо проецировать в туманную древность, связывать с матриархатом и реконструировать по сомнительным реликтам». Вот уж действительно, словами г-на Велецкого, «чёрным по белому»! И правда, не надо, Максим.
Далее А.И. пишет, что «корни культа в Элевсине уходят ... в микенскую эпоху». Оппонент торжествует, для чего я не вижу поводов. Похоже, автор «Тетрадей» не понимает, что микенцы — это уже собственно греки-ахейцы, а не догреческое население, которое зовётся минойцами. Это печально.
Затем, к радости г-на Велецкого, А.И. называет «праводоподобным» «влияние догреческих минойских земледельческих культов» на Элевсин… кажется, что теперь-то уж Зайцев и Боборыкин поссорятся, неправда ли? Однако далее А.И. описывает сами мифы. Увы! Он пишет нерадостное для г-на Велецкого: «В Элевсине столкнулись два догреческих мифа: о похищении богини растительности и о рождении на поле божественного младенца, и третий, греческий, индоевропейский — о богинях зерна, матери и дочери». Вот так раз — связанный с матерью тут оказался только один миф, и надо же ему и быть тем одним, который собственно греческий, а не древний пережиток! Как ни жаль, но единственная матерь, обнаруженная тут, оказалась вполне патриархальной.
Против самой «матриархальной религии» я поначалу высказался крайне немногословно, буквально обозначив факт возражения — надеялся на известность оппоненту того, что речь идёт о невероятно маргинальной, многократно раскритикованной концепции, и он в ответ объяснится, почему, несмотря на это, её сторонник…
Выяснилось, к прискорбию, что г-н Велецкий не то, что не знает о споре, он не понимает, как такой вообще может быть, ибо концепция у него «не вызывает никаких сомнений», он воображает «факты и аргументы» в её пользу «в большинстве безукоризненными», они ему «кажутся убедительными». Более того, «даже не знает, что и ответить» на мой выпад против неё... мы можем наблюдать удивление, даже неприязнь автора к критику. Оппонент пишет, что мог бы высказаться даже «жёстче» по отношению к оному, то есть вашему покорному слуге… Хорошо, можно и жёстче: автор пишет, что теории эти ему «убедительны», но, как заметил Ницше, «то, что убеждает, тем самым ещё не становится истинным: оно только убедительно». Опущу конец цитаты из приличий.
Автор «Тетрадей» думает, что я «отметаю весь массив сведений о догреческом матриархате» — но в том-то и дело, что никакого «массива» попросту нет; это совершенно ненаучное построение, не имеющее фактов в свою пользу, там есть только болтология.
#velec
⬅️⬆️ Дебаты с Велецким, 5/12 ➡️
Первым делом г-н Велецкий спрашивает нечто удивительное: «Кто, кого и когда опроверг? Гесиода опровергли – с его хтонической теокосмогонией? Титаномахию опровергли? Элевсин разоблачили? Крито-микенцев отменили?» Как видим, оппонент убеждён, что всё вышеописанное так прочно связалось с концепцией «матриархальной религии Великой Матери», что таковую нельзя отбросить, не сокрушив всего перечисленного. Это мнение, мягко говоря, разделяется далеко не всеми… Вернее сказать, не только лишь всеми, мало кем оно разделяется.
Реконструируем его мысль. Максим считает, что раз есть «неразоблачённый» Элевсин, где чествовалась Деметра, значит, и матриархальная Матерь была. Как мы уже увидели, Деметра не догреческая богиня и не матриархальная, значит, «разоблачать Элевсин» и не нужно.
Гесиод? Он много пишет о земледелии, но из этого не следует никакой матриархальности; автор может думать, что любое земеледелие связано с матриархальностью… похоже, так и есть, но тогда и Аполлон будет матриархален. Земледелие, может быть, обязательно догреческого происхождения? Как доказано в наши дни, индоевропейцы вполне владели им, когда пришли в Грецию. Доказывает ли Гесиод как-либо концепцию? Нет; значит, и «опровергать Гесиода» ни к чему.
Причём тут титаномахия, понять вообще трудно, её можно приплести к орфизму, который по г-ну Велецкому наверняка матриархален… но в том-то и дело, что титаны Гесиода и титаны орфиков схожи лишь названием. Злодеяние титанов в орфизме — это поздний фанфик по мотивам в том числе Гесиода, к нему самому не имеющий никакого отношения, как и к догреческим верованиям. Опять же, «опровергать титаномахию» нет нужды.
Что же до крито-микенцев, или, точнее, минойцев, ибо г-н Велецкий явно о них, то к их верованиям мы сейчас присмотримся. Я при этом буду ссылаться на имена куда менее громкие, чем у Максима, но несравненно более академичные. Увы, взгляды автора «Тетрадей» по вопросу сформировали иные люди… Как писал С. Волков, «яркий пример против скучных цифр всегда побеждает, а эффектный образ затмевает факт»; то же мы видим и здесь. Максим упоминает свои источники, и там нет места актуальным исследованиям, статьям и монографиям, как, впрочем, и вообще историографии «матриархальной концепции»; оппонент не знает имён и мнений антропологов, работавших с ней, кто, что открыл, а главное, опроверг. Изучать это уныло, куда проще приобщиться к очередной всеобъясняющей концепции, к тому же, красиво описанной.
Мои источники не так знамениты, не столь на слуху, по крайней мере у широкой аудитории, но я предпочту эту кабинетность громким именам; выбор мой, возможно, есть проигрыш, но, к счастью, я и не стремлюсь убеждать тех, кого не интересует истина. Добавлю, что излагаю исключительно актуальный взгляд культурной антропологии на проблему. Мой оппонент же попросту отстаёт, это вообще известная проблема, когда популярная среда за академической не поспевает, иной раз труся позади на расстоянии в пару веков.
Приведя список своих источников, оппонент обозначил, что ему «не хотелось бы», чтобы я стал на них нападать. Для этого поздновато — я это сделал ещё до того, как он упомянул их, в первом посте, т.к. прекрасно знал, о ком пойдёт речь. Сам Максим тоже это понял и просит не трогать А. Лосева и М. Гимбутас... Увы для него, они-то мне как раз и нужны.
#velec
⬅️⬆️ Дебаты с Велецким, 6/12 ➡️
Реконструируем его мысль. Максим считает, что раз есть «неразоблачённый» Элевсин, где чествовалась Деметра, значит, и матриархальная Матерь была. Как мы уже увидели, Деметра не догреческая богиня и не матриархальная, значит, «разоблачать Элевсин» и не нужно.
Гесиод? Он много пишет о земледелии, но из этого не следует никакой матриархальности; автор может думать, что любое земеледелие связано с матриархальностью… похоже, так и есть, но тогда и Аполлон будет матриархален. Земледелие, может быть, обязательно догреческого происхождения? Как доказано в наши дни, индоевропейцы вполне владели им, когда пришли в Грецию. Доказывает ли Гесиод как-либо концепцию? Нет; значит, и «опровергать Гесиода» ни к чему.
Причём тут титаномахия, понять вообще трудно, её можно приплести к орфизму, который по г-ну Велецкому наверняка матриархален… но в том-то и дело, что титаны Гесиода и титаны орфиков схожи лишь названием. Злодеяние титанов в орфизме — это поздний фанфик по мотивам в том числе Гесиода, к нему самому не имеющий никакого отношения, как и к догреческим верованиям. Опять же, «опровергать титаномахию» нет нужды.
Что же до крито-микенцев, или, точнее, минойцев, ибо г-н Велецкий явно о них, то к их верованиям мы сейчас присмотримся. Я при этом буду ссылаться на имена куда менее громкие, чем у Максима, но несравненно более академичные. Увы, взгляды автора «Тетрадей» по вопросу сформировали иные люди… Как писал С. Волков, «яркий пример против скучных цифр всегда побеждает, а эффектный образ затмевает факт»; то же мы видим и здесь. Максим упоминает свои источники, и там нет места актуальным исследованиям, статьям и монографиям, как, впрочем, и вообще историографии «матриархальной концепции»; оппонент не знает имён и мнений антропологов, работавших с ней, кто, что открыл, а главное, опроверг. Изучать это уныло, куда проще приобщиться к очередной всеобъясняющей концепции, к тому же, красиво описанной.
Мои источники не так знамениты, не столь на слуху, по крайней мере у широкой аудитории, но я предпочту эту кабинетность громким именам; выбор мой, возможно, есть проигрыш, но, к счастью, я и не стремлюсь убеждать тех, кого не интересует истина. Добавлю, что излагаю исключительно актуальный взгляд культурной антропологии на проблему. Мой оппонент же попросту отстаёт, это вообще известная проблема, когда популярная среда за академической не поспевает, иной раз труся позади на расстоянии в пару веков.
Приведя список своих источников, оппонент обозначил, что ему «не хотелось бы», чтобы я стал на них нападать. Для этого поздновато — я это сделал ещё до того, как он упомянул их, в первом посте, т.к. прекрасно знал, о ком пойдёт речь. Сам Максим тоже это понял и просит не трогать А. Лосева и М. Гимбутас... Увы для него, они-то мне как раз и нужны.
#velec
⬅️⬆️ Дебаты с Велецким, 6/12 ➡️
Чем так плох Лосев я предоставлю сказать... самому автору «Тетрадей». Максим писал в своё время, что А.Ф. «маскировал личные воззрения под историко-философские исследования»; он «излагает свое видение, свое мнение», а вовсе не «разбирается с чужими, стараясь делать это максимально объективно»; более того, он он выдаёт первое за второе, «совершает подмену». Максим совершенно прав, Лосев выдавал собственную теософию, смесь неоплатонизма с христианством, за античную мифологию. Это означает, что на Лосева опираться никак нельзя. Так зачем, спрашивается, это делает оппонент? Непонятно.
Впрочем, проблема Лосева и в ином. Как пишет этн. В. Кабо (1995), в СССР «история первобытного общества ... делилась ... на две обязательные, универсальные стадии — матриархат и патриархат. Матриархату предшествовала эпоха „первобытного стада“ и группового брака. Эта схема ... как неприкосновенная догма благополучно дожила до 1960-х годов, а в несколько улучшенном, модернизированном виде ... сохранялась до самого недавнего времени ... советская этнография разрабатывала проблемы, поставленные еще наукой прошлого века». Выходит, оппонент действительно, как я и говорил, начитался советских газет, вкусил её застарелой идеологии, хотя мне казалось, что он отнюдь не любитель Совдепии.
Что же до Гимбутас, то это-то и есть автор концепции «Великой Матери» в современном виде, и без критики её никуда. Арх. К. Веслер (2012) пишет, что «если упрощать ... то она видела ранненеолитическое общество равноправным, матрилокальным, матрилинейным и сосредоточенным на почитании Матери-Земли, что доказывала находками женских изображений … Мало кто из археологов поддерживает её концепцию, по целому ряду причин. Они стоят на том, что концепция Матери-Земли есть допущение, а не теория, и совершенно точно не доказанный тезис. Критики указывают, что Гимбутас смешивает современный миф, феминистическую идеологию и психологические теории, не поддержанные клиническими исследованиями, чтобы спроецировать архетип Великой Матери на прошлые сообщества». Далее он упоминает её собственные раскопки: «трудно найти там то, что не было бы подвергнуто разгромной критике».
Проблема концепции в её мегаломании. Она пытается на основании весьма скромных данных прийти к выводам, которые, быть может, и верны для крайне локального места, откуда происходят, но всё губит попытка обобщения, стремление найти во что бы то ни стало универсальное правило для объяснения вообще всего.
Таковы же марксистские формации; недаром Энгельсу так полюбился бахофёновский матриархат. Концепция эта вообще их напоминает, это такое же прокрустово ложе, дитя своей эпохи; викторианцы обожали сочинять концепции, под которые уже потом подгоняли факты, или даже не делали и этого. Как пишет специалист по первобытному обществу А. Туторский (2015), свой тезис Бахофен доказывал «исключительно умозрительно, основываясь не на эмпирических данных, а на собственном логическом построении».
Последним оплотом викторианщины была Совдепия; Туторский отмечает, что «не случайно последними от концепции матриархата в мировой науке отказались именно советские ученые: если научный мейнстрим перестал заниматься проблемой матриархата примерно в 1920-е годы, когда начавшиеся серьезные полевые исследования не дали никаких признаков его существования ни в настоящем, ни в прошлом разных народов мира, то в Советском Союзе от этой идеи отказались только в 1980-е годы».
Впрочем, г-н Велецкий вроде и не спорит, что матриархата как политического образования не было, но говорит как будто только о религии; вот только это тесно связанные понятия, мало кто из тех, кто рассуждает о первобытной матриархальной религии, не считает, что таковым же было и тогдашнее общество. Лосев и Гимбутас по крайней мере мыслили именно таким образом. Если г-н Велецкий иного мнения, то он спорит с ними, а его мнение не основывается вообще ни на чём, даже на устаревших и/или ангажированных авторах; если он с ними согласен, то его враг — вся актуальная наука. Не повезло ему, да?
#velec
⬅️⬆️ Дебаты с Велецким, 7/12 ➡️
Впрочем, проблема Лосева и в ином. Как пишет этн. В. Кабо (1995), в СССР «история первобытного общества ... делилась ... на две обязательные, универсальные стадии — матриархат и патриархат. Матриархату предшествовала эпоха „первобытного стада“ и группового брака. Эта схема ... как неприкосновенная догма благополучно дожила до 1960-х годов, а в несколько улучшенном, модернизированном виде ... сохранялась до самого недавнего времени ... советская этнография разрабатывала проблемы, поставленные еще наукой прошлого века». Выходит, оппонент действительно, как я и говорил, начитался советских газет, вкусил её застарелой идеологии, хотя мне казалось, что он отнюдь не любитель Совдепии.
Что же до Гимбутас, то это-то и есть автор концепции «Великой Матери» в современном виде, и без критики её никуда. Арх. К. Веслер (2012) пишет, что «если упрощать ... то она видела ранненеолитическое общество равноправным, матрилокальным, матрилинейным и сосредоточенным на почитании Матери-Земли, что доказывала находками женских изображений … Мало кто из археологов поддерживает её концепцию, по целому ряду причин. Они стоят на том, что концепция Матери-Земли есть допущение, а не теория, и совершенно точно не доказанный тезис. Критики указывают, что Гимбутас смешивает современный миф, феминистическую идеологию и психологические теории, не поддержанные клиническими исследованиями, чтобы спроецировать архетип Великой Матери на прошлые сообщества». Далее он упоминает её собственные раскопки: «трудно найти там то, что не было бы подвергнуто разгромной критике».
Проблема концепции в её мегаломании. Она пытается на основании весьма скромных данных прийти к выводам, которые, быть может, и верны для крайне локального места, откуда происходят, но всё губит попытка обобщения, стремление найти во что бы то ни стало универсальное правило для объяснения вообще всего.
Таковы же марксистские формации; недаром Энгельсу так полюбился бахофёновский матриархат. Концепция эта вообще их напоминает, это такое же прокрустово ложе, дитя своей эпохи; викторианцы обожали сочинять концепции, под которые уже потом подгоняли факты, или даже не делали и этого. Как пишет специалист по первобытному обществу А. Туторский (2015), свой тезис Бахофен доказывал «исключительно умозрительно, основываясь не на эмпирических данных, а на собственном логическом построении».
Последним оплотом викторианщины была Совдепия; Туторский отмечает, что «не случайно последними от концепции матриархата в мировой науке отказались именно советские ученые: если научный мейнстрим перестал заниматься проблемой матриархата примерно в 1920-е годы, когда начавшиеся серьезные полевые исследования не дали никаких признаков его существования ни в настоящем, ни в прошлом разных народов мира, то в Советском Союзе от этой идеи отказались только в 1980-е годы».
Впрочем, г-н Велецкий вроде и не спорит, что матриархата как политического образования не было, но говорит как будто только о религии; вот только это тесно связанные понятия, мало кто из тех, кто рассуждает о первобытной матриархальной религии, не считает, что таковым же было и тогдашнее общество. Лосев и Гимбутас по крайней мере мыслили именно таким образом. Если г-н Велецкий иного мнения, то он спорит с ними, а его мнение не основывается вообще ни на чём, даже на устаревших и/или ангажированных авторах; если он с ними согласен, то его враг — вся актуальная наука. Не повезло ему, да?
#velec
⬅️⬆️ Дебаты с Велецким, 7/12 ➡️
Максиму также интересно, почему Афина или Артемида не родили, раз могли… Ну уж точно не потому, что, как думает автор, их лишил плодовитости «патриархат»; ведь не лишил же он оной Геру, Афродиту, Деметру и прочих. Да, кстати: в изначальной версии мифа об Афродите она родилась от Урана без участия женщины, это вариант древний и куда более сойдёт за «матриархальный», тогда как у вполне патриархального Гомера Афродита рождается от Зевса и Дионы; то есть Зевс не только не отнял, но ещё и наделил богиню плодовитостью, что прямо противоположно предположениям Максима.
Вообще сам его вопрос странный, ведь не все делают что-то только потому, что могут… Афина именно не хотела замуж и рожать детей — она была, говоря современным языком, пацанкой. Многие выбирают такой путь и сейчас, и это не только не считают происками патриархата, но и наоборот, победой феминизма.
В случае же Артемиды её страсть ещё как можно было возжечь, но обычно то всё-таки были не мужчины, хотя Аполлон как-то насилу удержал её от союза с охотником Орионом, что могло повредить её имиджу вечной девицы. В общем, вывод г-на Велецкого опять надуман.
На моё замечание, что «культ девственности свойственен не патриархату, а азиатским деспотиям и христианству» он ответил, что-де последние тоже патриархальные общества. Это всё равно, что я бы сказал, что руки имеются не у животных, а у людей и обезьян, а мне бы ответили, что они же тоже ведь животные… Действительно, все, кто имеет руки — животные, но не все животные имеют руки, то же и здесь — все общества, что почитают девственность — сообщества патриархальные, но не все патриархальные сообщества почитают девственность. Как-то грустно, что пришлось объяснять этот простейший силлогизм...
Итак, я показал, что лишь НЕКОТОРЫЕ, а не ВСЕ патриархальные общества чтят девственности, ибо греки, которые действительно были патриархальны, её не чтили. Автор бездумно повторяет, что «девственность ценится везде, где существует моногамный брак и передача имени и имущества по отцовской линии». Это не так — в Греции, повторюсь опять, не было представления о девственности в нашем понимании, слово παρθενία означало совсем другое, и только в поздний эллинизм приобрело нынешнее значение. Это подробно исследовано, например, авторитетнейшей Дж. Сиссой (1988).
Вообще, надо сказать, складывается ощущение, что автору не очень интересно «а как на самом деле было». Если это не так, то прошу прощения; но почему тогда он замечание про то, что греки не знали девственности, просто проигнорировал, и снова назвал Афину с Артемидой девственницами? Быть может, ему интереснее создавать громкие концепции (в конце концов, он философ, а не учёный), а с фактами он обращается по принципу, заявленным Гегелем? Надеюсь, что ошибаюсь. Но прошу всё-таки поведением продемонстрировать, что это правда ошибка, то есть хоть отчасти, а услышать меня на этот раз. Не согласиться во всём (это было бы малоинтересно) — а именно услышать.
Итак, что мы имеем? От концепции автора не осталось и камня на камне, хотя он, подозреваю, будет иного мнения. В чём проблема оппонента? Он не академичен, и построения основывает на весьма шатком фундаменте, который не просто осыпается под ним — его вообще нет, его давно разобрали, чтобы построить новое здание. Но в руках у оппонента старые чертежи, древний план города. Города, который давно уже не стоит, он в другом месте и выглядит иначе. Но г-н Велецкий не смотрит на улицу, он идёт «по приборам», и готовится уже заселиться в выстроенный им воздушный замок… В таких жилищах, однако, говорят, очень прохладно по ночам.
Возмущение же автора, узнавшего, что концепция «матриархальной Великой Матери», оказывается, давно низвергнута, вызывает на ум иную ассоциацию. Г-н Велецкий напоминает тут жителя Совдепии, или, лучше, КНДР, узнавшего, что все, оказывается, живут совсем по-другому, нежели он. Сможет ли он принять новую реальность, и познать открывшийся мир, избежав происков политруков Лосева и Гимбутас? Или постарается забыть открывшиеся реалии, как «буржуазную пропаганду»?
#velec
⬅️⬆️ Дебаты с Велецким, 8/12 ➡️
Вообще сам его вопрос странный, ведь не все делают что-то только потому, что могут… Афина именно не хотела замуж и рожать детей — она была, говоря современным языком, пацанкой. Многие выбирают такой путь и сейчас, и это не только не считают происками патриархата, но и наоборот, победой феминизма.
В случае же Артемиды её страсть ещё как можно было возжечь, но обычно то всё-таки были не мужчины, хотя Аполлон как-то насилу удержал её от союза с охотником Орионом, что могло повредить её имиджу вечной девицы. В общем, вывод г-на Велецкого опять надуман.
На моё замечание, что «культ девственности свойственен не патриархату, а азиатским деспотиям и христианству» он ответил, что-де последние тоже патриархальные общества. Это всё равно, что я бы сказал, что руки имеются не у животных, а у людей и обезьян, а мне бы ответили, что они же тоже ведь животные… Действительно, все, кто имеет руки — животные, но не все животные имеют руки, то же и здесь — все общества, что почитают девственность — сообщества патриархальные, но не все патриархальные сообщества почитают девственность. Как-то грустно, что пришлось объяснять этот простейший силлогизм...
Итак, я показал, что лишь НЕКОТОРЫЕ, а не ВСЕ патриархальные общества чтят девственности, ибо греки, которые действительно были патриархальны, её не чтили. Автор бездумно повторяет, что «девственность ценится везде, где существует моногамный брак и передача имени и имущества по отцовской линии». Это не так — в Греции, повторюсь опять, не было представления о девственности в нашем понимании, слово παρθενία означало совсем другое, и только в поздний эллинизм приобрело нынешнее значение. Это подробно исследовано, например, авторитетнейшей Дж. Сиссой (1988).
Вообще, надо сказать, складывается ощущение, что автору не очень интересно «а как на самом деле было». Если это не так, то прошу прощения; но почему тогда он замечание про то, что греки не знали девственности, просто проигнорировал, и снова назвал Афину с Артемидой девственницами? Быть может, ему интереснее создавать громкие концепции (в конце концов, он философ, а не учёный), а с фактами он обращается по принципу, заявленным Гегелем? Надеюсь, что ошибаюсь. Но прошу всё-таки поведением продемонстрировать, что это правда ошибка, то есть хоть отчасти, а услышать меня на этот раз. Не согласиться во всём (это было бы малоинтересно) — а именно услышать.
Итак, что мы имеем? От концепции автора не осталось и камня на камне, хотя он, подозреваю, будет иного мнения. В чём проблема оппонента? Он не академичен, и построения основывает на весьма шатком фундаменте, который не просто осыпается под ним — его вообще нет, его давно разобрали, чтобы построить новое здание. Но в руках у оппонента старые чертежи, древний план города. Города, который давно уже не стоит, он в другом месте и выглядит иначе. Но г-н Велецкий не смотрит на улицу, он идёт «по приборам», и готовится уже заселиться в выстроенный им воздушный замок… В таких жилищах, однако, говорят, очень прохладно по ночам.
Возмущение же автора, узнавшего, что концепция «матриархальной Великой Матери», оказывается, давно низвергнута, вызывает на ум иную ассоциацию. Г-н Велецкий напоминает тут жителя Совдепии, или, лучше, КНДР, узнавшего, что все, оказывается, живут совсем по-другому, нежели он. Сможет ли он принять новую реальность, и познать открывшийся мир, избежав происков политруков Лосева и Гимбутас? Или постарается забыть открывшиеся реалии, как «буржуазную пропаганду»?
#velec
⬅️⬆️ Дебаты с Велецким, 8/12 ➡️
В то же время «греческая, равно как и европейская наука, стояла совсем на другой позиции. Ее сформулировал еще Анаксагор: „Явления — облик невидимых вещей“, т.е. изучение явлений позволяет проникнуть в суть скрытых закономерностей, которым подчинена природа»). Греческие астрономы, сообщает Л.Я., «начиная с Анаксимандра, были в первую очередь озабочены созданием геометрической модели, которая бы отражала истинную структуру космоса», в первую очередь Солнечной системы в виде знакомой нам последовательности планет, следующих за звездой, в чём не увидели нужды на Востоке, там не возникло даже подозрения, что такую можно создать.
В конечном итоге трудно не согласиться с Диогеном Л., что «это большая ошибка — приписывать варварам открытия эллинов».
Греки ещё и потому не могли перенять науку у соседей, что принципиально не желали учить чужих языков: «хотя греки и знали о существовании клинописи, никакого различия между ее видами они не делали, воспринимая … просто как некое „восточное письмо“»; «даже в более позднее время нам не известен ни один греческий автор, который бы знал египетский язык и письменность … нельзя обнаружить ничего египетского в тринадцати книгах Евклида», который почти всю жизнь прожил в Александрии.
Древние, согласно Жмудю (2002), верили, что «новому можно либо научиться от другого, либо найти самому. Любая вещь, имевшая самое поверхностное сходство с другой, более ранней, могла быть объявлена заимствованием»: схожее мышление в антропологии в наши дни именуется «диффузионизмом».
Он-то и «привел к очевидной предрасположенности греческой историографии к тому, чтобы отдавать Востоку приоритет в изобретении различных наук … усиленная иудейскими и христианскими авторами, выводившими греческую философию и науку из Пятикнижия, эта тенденция не только преобладала в ранний период европейской историографии науки, но и не раз становилась влиятельной в ХIХ-ХХ вв.»
Вот почему «современная история греческой науки может использовать античные сведения о восточных заимствованиях лишь в тех случаях, когда они подтверждаются восточными же источниками или хотя бы не противоречат им. Более чем столетний опыт изучения восточных текстов показывает, что таких случаев было очень немного».
В общем, трудно не согласиться с Ж.-П. Вернаном (1965), по словам которого определить «дату и место рождения» рационального мышления легко: «То был VI в. до н.э., греческие полисы Малой Азии»; он цитирует Дж. Бёрнета, согласно которому «ранние ионийские учителя проложили путь, по которому науке после этого оставалось просто следовать».
Не раз доводилось слышать о своеобразных «открытиях», «обнаруживших», что, оказывается, теорема Пифагора была известна задолго до великого математика. Это, однако, не стало бы новостью и для греков, ведь достижением философа они полагали вовсе не изобретение этой теоремы, но её доказательство. Касается это и Фалеса, ведь теорему о том, что диаметр делит круг пополам, было известно давно, было «общеизвестной истиной», но лишь он потрудился найти ему обоснование.
Возведение подобного мышления в принцип породило метол, называемый научным, а его применение к областям, ранее знавшими только прикладное, эмпирическое приложение, пишет А.И., закономерно привело к тому, что «достижения греческих астрономии и космологии к концу V в. до н.э. были колоссальны и далеко превосходили всё, чего достигли другие народы древности» .
Выходит, что наука начинается с тех самых доказательств, которые всем так надоели ещё со школьной геометрии. Поскольку они, как мы уже поняли, не могли быть заимствованы не с Востока, но созданы впервые греками, хочется спросить, а как же такое вышло? Что именно сподвигло древних на их изобретение?
#scientia
⬅️⬆️ «Правда ли, что научный метод родился из древнегреческой мифологии?», 4/23 ⤴️➡️
В конечном итоге трудно не согласиться с Диогеном Л., что «это большая ошибка — приписывать варварам открытия эллинов».
Греки ещё и потому не могли перенять науку у соседей, что принципиально не желали учить чужих языков: «хотя греки и знали о существовании клинописи, никакого различия между ее видами они не делали, воспринимая … просто как некое „восточное письмо“»; «даже в более позднее время нам не известен ни один греческий автор, который бы знал египетский язык и письменность … нельзя обнаружить ничего египетского в тринадцати книгах Евклида», который почти всю жизнь прожил в Александрии.
Древние, согласно Жмудю (2002), верили, что «новому можно либо научиться от другого, либо найти самому. Любая вещь, имевшая самое поверхностное сходство с другой, более ранней, могла быть объявлена заимствованием»: схожее мышление в антропологии в наши дни именуется «диффузионизмом».
Он-то и «привел к очевидной предрасположенности греческой историографии к тому, чтобы отдавать Востоку приоритет в изобретении различных наук … усиленная иудейскими и христианскими авторами, выводившими греческую философию и науку из Пятикнижия, эта тенденция не только преобладала в ранний период европейской историографии науки, но и не раз становилась влиятельной в ХIХ-ХХ вв.»
Вот почему «современная история греческой науки может использовать античные сведения о восточных заимствованиях лишь в тех случаях, когда они подтверждаются восточными же источниками или хотя бы не противоречат им. Более чем столетний опыт изучения восточных текстов показывает, что таких случаев было очень немного».
В общем, трудно не согласиться с Ж.-П. Вернаном (1965), по словам которого определить «дату и место рождения» рационального мышления легко: «То был VI в. до н.э., греческие полисы Малой Азии»; он цитирует Дж. Бёрнета, согласно которому «ранние ионийские учителя проложили путь, по которому науке после этого оставалось просто следовать».
Не раз доводилось слышать о своеобразных «открытиях», «обнаруживших», что, оказывается, теорема Пифагора была известна задолго до великого математика. Это, однако, не стало бы новостью и для греков, ведь достижением философа они полагали вовсе не изобретение этой теоремы, но её доказательство. Касается это и Фалеса, ведь теорему о том, что диаметр делит круг пополам, было известно давно, было «общеизвестной истиной», но лишь он потрудился найти ему обоснование.
Возведение подобного мышления в принцип породило метол, называемый научным, а его применение к областям, ранее знавшими только прикладное, эмпирическое приложение, пишет А.И., закономерно привело к тому, что «достижения греческих астрономии и космологии к концу V в. до н.э. были колоссальны и далеко превосходили всё, чего достигли другие народы древности» .
Выходит, что наука начинается с тех самых доказательств, которые всем так надоели ещё со школьной геометрии. Поскольку они, как мы уже поняли, не могли быть заимствованы не с Востока, но созданы впервые греками, хочется спросить, а как же такое вышло? Что именно сподвигло древних на их изобретение?
#scientia
⬅️⬆️ «Правда ли, что научный метод родился из древнегреческой мифологии?», 4/23 ⤴️➡️
Зачем, спрашивает Зайцев, «Фалес … стал доказывать геометрические соотношения, которые были давно известны вавилонянам, легко проверяются измерением и до той поры не вызывали ни у кого желания обосновать их? … Почему Анаксимандр попытался создать механическую модель солнечной системы, явно ненужную ни для … календаря, ни для мореплавания?».
Однако дело в том и состояло, что греки презрели тиранию вопроса «зачем?», отказавшись искать в любой деятельности очевидной пользы: в отличие от всех прочих человеческих обществ, древние не отвергали то, что не имеет явной применимости, нельзя тут же на месте приспособить, но, напротив, ценили даже выше.
В этом смысле школа и по сей день наследует древним: неправда ли, что многие, кого изрядно утомляла тотальная умозрительность школьного курса, задавались вопросом, как это вообще может пригодиться в жизни? В ответ можно было услышать, например, что благодаря знанию математики тебя как минимум не обсчитают… Тут будет верно следующее замечание Аристотеля, хотя и сказанное о другом искусстве, которое «изучают не ради того, чтобы не ошибаться при своих собственных покупках и не подвергаться обману при купле и продаже … Вообще, искать повсюду лишь одной пользы всего менее приличествует людям высоких душевных качеств и свободнорожденным».
Подобные объяснения — не более чем наивная рационализация авторства тех, кто и сам не понял, что к чему, но также убеждён, что всякое знание нужно преимущественно для дальнейшего зарабатывания на кусок хлеба. Школа, однако, спервоначалу предназначалась для тех, кто вопрос с хлебом давно оставил за скобками, смысл её состоял в обучении тому, что принципиально не может быть использовано для трудовой деятельности.
Согласно Аристотелю, «все занятия делятся на такие, которые приличны для свободнорожденных людей, и на такие, которые свойственны несвободным», при этом «ремесленными (βάναυσος) [называют] такие искусства и занятия, которые исполняются за плату: они лишают людей необходимого досуга и принижают их», а также «делают тело и душу свободнорожденных … непригодными для применения добродетели и для связанной с нею деятельности». Такому, верили греки, не место в школе, вотчине свободного человека, но в каком-нибудь училище, где дают иные, полезные знания.
Собственно, термин σχολή, от которого происходит слово «школа», и означает «досуг», «свободное время»; это «схолэ» было вариантом т.н. «демонстративного потребления», способом показать свою принадлежность к сливкам общества, обозначив, что ты столь богат, что можешь себе позволить получать знание, которое в принципе не может быть ремеслом, чем-то, что может прокормить. И наоборот, рабочему люду σχολή было явлением неведомым, Аристотель даже приводит пословицу, гласящую: οὐ σχολὴ δούλοις, «нет досуга для рабов».
Схолэ противопоставлялось ремеслу, или τέχνη. Тот, кто занимался технэ, к схолэ, i.e. науке и философии, уже не мог быть пригоден: так, Платон сетует, что «философия привлекает многих людей, непригодных к занятиям ею, поскольку их тела деформированы производственным трудом, а их души искалечены ремесленной деятельностью».
Уже сами греки прекрасно понимали, сколь необходимо σχολή для рождения науки: так, Аристотель убеждён, что «математические искусства образовались … в области Египта, ибо там было предоставлено классу жрецов время для досуга»; тем он, пишет А.И., «проецирует в Египет (как мы теперь знаем, безосновательно) греческое отношение к знанию как к самостоятельной ценности». Вот и «возникновение теоретической астрономии Аристотель … объясняет … не практическими потребностями, а удивлением и любознательностью».
#scientia
⬅️⬆️ «Правда ли, что научный метод родился из древнегреческой мифологии?», 5/23 ⤴️➡️
Однако дело в том и состояло, что греки презрели тиранию вопроса «зачем?», отказавшись искать в любой деятельности очевидной пользы: в отличие от всех прочих человеческих обществ, древние не отвергали то, что не имеет явной применимости, нельзя тут же на месте приспособить, но, напротив, ценили даже выше.
В этом смысле школа и по сей день наследует древним: неправда ли, что многие, кого изрядно утомляла тотальная умозрительность школьного курса, задавались вопросом, как это вообще может пригодиться в жизни? В ответ можно было услышать, например, что благодаря знанию математики тебя как минимум не обсчитают… Тут будет верно следующее замечание Аристотеля, хотя и сказанное о другом искусстве, которое «изучают не ради того, чтобы не ошибаться при своих собственных покупках и не подвергаться обману при купле и продаже … Вообще, искать повсюду лишь одной пользы всего менее приличествует людям высоких душевных качеств и свободнорожденным».
Подобные объяснения — не более чем наивная рационализация авторства тех, кто и сам не понял, что к чему, но также убеждён, что всякое знание нужно преимущественно для дальнейшего зарабатывания на кусок хлеба. Школа, однако, спервоначалу предназначалась для тех, кто вопрос с хлебом давно оставил за скобками, смысл её состоял в обучении тому, что принципиально не может быть использовано для трудовой деятельности.
Согласно Аристотелю, «все занятия делятся на такие, которые приличны для свободнорожденных людей, и на такие, которые свойственны несвободным», при этом «ремесленными (βάναυσος) [называют] такие искусства и занятия, которые исполняются за плату: они лишают людей необходимого досуга и принижают их», а также «делают тело и душу свободнорожденных … непригодными для применения добродетели и для связанной с нею деятельности». Такому, верили греки, не место в школе, вотчине свободного человека, но в каком-нибудь училище, где дают иные, полезные знания.
Собственно, термин σχολή, от которого происходит слово «школа», и означает «досуг», «свободное время»; это «схолэ» было вариантом т.н. «демонстративного потребления», способом показать свою принадлежность к сливкам общества, обозначив, что ты столь богат, что можешь себе позволить получать знание, которое в принципе не может быть ремеслом, чем-то, что может прокормить. И наоборот, рабочему люду σχολή было явлением неведомым, Аристотель даже приводит пословицу, гласящую: οὐ σχολὴ δούλοις, «нет досуга для рабов».
Схолэ противопоставлялось ремеслу, или τέχνη. Тот, кто занимался технэ, к схолэ, i.e. науке и философии, уже не мог быть пригоден: так, Платон сетует, что «философия привлекает многих людей, непригодных к занятиям ею, поскольку их тела деформированы производственным трудом, а их души искалечены ремесленной деятельностью».
Уже сами греки прекрасно понимали, сколь необходимо σχολή для рождения науки: так, Аристотель убеждён, что «математические искусства образовались … в области Египта, ибо там было предоставлено классу жрецов время для досуга»; тем он, пишет А.И., «проецирует в Египет (как мы теперь знаем, безосновательно) греческое отношение к знанию как к самостоятельной ценности». Вот и «возникновение теоретической астрономии Аристотель … объясняет … не практическими потребностями, а удивлением и любознательностью».
#scientia
⬅️⬆️ «Правда ли, что научный метод родился из древнегреческой мифологии?», 5/23 ⤴️➡️
НАВИГАЦИЯ
Nota bene: стрелочки и не только в постах и здесь КЛИКАБЕЛЬНЫ:
➡️ приведёт к следующему посту
⬅️ к предыдущему
⬆️ к первому в серии
⤴️ к посту, где будет статья целиком
#хештеги выведут все посты из одного цикла
Критика, дебаты, опровержения
С Криптоплатоником о греках, труде, спорте и философии: #crypl
С М. Велецким о греческой религии, матриархате, советском антиковедении: #velec
Заблуждения Сурикова
Укролиберал
Ростбиф мурзилки
Свидетели ДЕГиовы
Апофеоз безграмотности: 25 ошибок видео «Арзамаса» «Древняя Греция за 18 минут»: #arzamas ⤴️
О религии Олимпийских игр
Кинокритика
Триста гиперреалистов, Долония Александра
Биография
Аристоклея ономастики, или Как на самом деле звали Платона ⤴️
Метафизика и онтология
Цикл и линия ⤴️
Нищета отсылок
Магия против технологии: противостояние, неизвестное древним грекам
Этика
(Не) будь как все
Аморальность глупости
Ложная скромность и греки
Максим М., Элли и дядя Чарли
Мы не преклоняем коленей
Слово о воинах света и добра
Тирания альтруизма
Прогенитор
Явление cuckold как апофеоз платонизма
Политика
Либеральный сыр
Хозяин, ты где?
Идiотъ
Прокруст-эгалитарист
Где на самом деле находится легендарная Атлантида, которую искали советские подлодки?: #atlantis
Почему в фэнтези как правило королевства добрые, а империи злые?
Эстетика
Гребни шлемов
Сдержанность фаллосов
Поклоняющиеся воде
В поисках кайроса
Чёрный и белый
Догоняя Гомера
Избыточность пирамид
О греческом спорте и спорте советском
Пролетарское чтиво
Экономика
ВВП Римской Италии
Реальные зарплаты в Древних Афинах
Эпистемология, или О науке и всём, с ней связанном
Правда ли, что научный метод родился из древнегреческой мифологии?: #scientia ⤴️
Кто такие «средневековые дебилы»?: #debily ⤴️
Аксиология, или Быт и нравы древних
Расплетая греческую ДНК: могла ли причиной успехов древних быть их „нордическая“ кровь?: #racewar ⤴️
Вечная юность
Кто и зачем выдумал ложь, что античными гребцами были прикованные рабы?: #grebcy ⤴️
Почему древние греки так легко относились к обнажению тела?: #nagota
Почему христиане запрещали кремацию, а греки считали, что её нужно заслужить?: #cremation ⤴️
Мужчина номад, а женщина оседла?
Уперевшись рогом
На́ тебе, Боже, что нам негоже“: о рациональности жертвоприношений
Вождь Большой ноготь
Мифология
50 оттенков Геракла: как он попал в БДСМ-рабство к Омфале: #bdsm ⤴️
Тот самый мономиф: как античные ритуалы взросления породили знаменитый «Путь героя»: #monomif ⤴️
Жертва трансцендентности
Экзорцизм кулака. Подлинная история Красной Шапочки: #red ⤴️
О (бес)смертности божьей
«Улучшаторам» мифа
Законотворчество
Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?: #impiety ⤴️
Кому выгоден миф о том, будто в Античности царила «культура изнасилования»?: #rape ⤴️
Nota bene: стрелочки и не только в постах и здесь КЛИКАБЕЛЬНЫ:
➡️ приведёт к следующему посту
⬅️ к предыдущему
⬆️ к первому в серии
⤴️ к посту, где будет статья целиком
#хештеги выведут все посты из одного цикла
Критика, дебаты, опровержения
С Криптоплатоником о греках, труде, спорте и философии: #crypl
С М. Велецким о греческой религии, матриархате, советском антиковедении: #velec
Заблуждения Сурикова
Укролиберал
Ростбиф мурзилки
Свидетели ДЕГиовы
Апофеоз безграмотности: 25 ошибок видео «Арзамаса» «Древняя Греция за 18 минут»: #arzamas ⤴️
О религии Олимпийских игр
Кинокритика
Триста гиперреалистов, Долония Александра
Биография
Аристоклея ономастики, или Как на самом деле звали Платона ⤴️
Метафизика и онтология
Цикл и линия ⤴️
Нищета отсылок
Магия против технологии: противостояние, неизвестное древним грекам
Этика
(Не) будь как все
Аморальность глупости
Ложная скромность и греки
Максим М., Элли и дядя Чарли
Мы не преклоняем коленей
Слово о воинах света и добра
Тирания альтруизма
Прогенитор
Явление cuckold как апофеоз платонизма
Политика
Либеральный сыр
Хозяин, ты где?
Идiотъ
Прокруст-эгалитарист
Где на самом деле находится легендарная Атлантида, которую искали советские подлодки?: #atlantis
Почему в фэнтези как правило королевства добрые, а империи злые?
Эстетика
Гребни шлемов
Сдержанность фаллосов
Поклоняющиеся воде
В поисках кайроса
Чёрный и белый
Догоняя Гомера
Избыточность пирамид
О греческом спорте и спорте советском
Пролетарское чтиво
Экономика
ВВП Римской Италии
Реальные зарплаты в Древних Афинах
Эпистемология, или О науке и всём, с ней связанном
Правда ли, что научный метод родился из древнегреческой мифологии?: #scientia ⤴️
Кто такие «средневековые дебилы»?: #debily ⤴️
Аксиология, или Быт и нравы древних
Расплетая греческую ДНК: могла ли причиной успехов древних быть их „нордическая“ кровь?: #racewar ⤴️
Вечная юность
Кто и зачем выдумал ложь, что античными гребцами были прикованные рабы?: #grebcy ⤴️
Почему древние греки так легко относились к обнажению тела?: #nagota
Почему христиане запрещали кремацию, а греки считали, что её нужно заслужить?: #cremation ⤴️
Мужчина номад, а женщина оседла?
Уперевшись рогом
На́ тебе, Боже, что нам негоже“: о рациональности жертвоприношений
Вождь Большой ноготь
Мифология
50 оттенков Геракла: как он попал в БДСМ-рабство к Омфале: #bdsm ⤴️
Тот самый мономиф: как античные ритуалы взросления породили знаменитый «Путь героя»: #monomif ⤴️
Жертва трансцендентности
Экзорцизм кулака. Подлинная история Красной Шапочки: #red ⤴️
О (бес)смертности божьей
«Улучшаторам» мифа
Законотворчество
Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?: #impiety ⤴️
Кому выгоден миф о том, будто в Античности царила «культура изнасилования»?: #rape ⤴️
Для того, чтобы принцип σχολή сумел развиться, грекам пришлось преодолеть некое состояние по умолчанию, присущее, по Зайцеву «всякому, так сказать, нормальному обществу», которое «препятствует любому духовному творчеству, не связанному с практической целью, и тем самым тормозит развитие культуры».
Польза науки проявляется лишь в долгосрочной перспективе, сразу она не очевидна, и потому в условиях Азии любые попытки ей заниматься неизменно оказывались сурово пресечена. Не поощрялось и само мышление outside the box, i.e. такое, что предлагает новый взгляд, деконструирует прежний, противорчит общепринятым нормам, ведь они в большинстве обществ «очень жестки: они определяют еще при рождении ребенка его будущее место … диктуют взгляды на мир, на себе подобных и на сверхъестественные силы. Отклонение … ставит нарушителя перед угрозой утраты связей с обществом или даже прямой расправы».
Эта «нормальность», как её назвал А.И., состояние по умолчанию, враждебное всему новаторскому и непрактичному, крайне напоминает период упадка Европы, называемый Средневековьем, — можно сказать, пожалуй, что весь прочий мир пребывал в Средних веках всю свою историю, и не знает такого названия только потому, что не ведал иного, не ощущает контраста с периодом, известным как Античность: он не впадал в ничтожность, потому что никогда её не покидал.
Когда-то такой была и Греция, которая в микенские времена ещё ничем особым не выделялась: для этого периода некоторые подмечают ряд вполне «феодальных» черт. Чтобы появилась известная нам древность, понадобилась гибель традиции, преодоление посредственности и обычности.
Чем активнее они гибли, тем сильнее поднимала голову знакомая нам классическая культура: «при сопоставлении быстроты разрушения традиционного уклада со степенью участия тех или иных греческих государств в культурном перевороте мы получаем … весьма определенную картину соответствия», пишет А.И. Там же, где традиция сохраняла силу, не была истреблена и Азия в головах, и характерным примером этого будет Спарта, где жили, «выражаясь современным жаргоном, „запрограммированные“ на всю жизнь όμοιοι („гомои“)».
Конечно, и до греков человечеству было интересно, как работает мир, испокон веков предпринимались попытки объяснить его, однако их ещё нельзя назвать наукой, помимо прочего потому, что они почти всегда имели мифологический, сверхъестественный характер, — а ведь «ученый должен безжалостно отбрасывать … объяснения, из которых нельзя вывести … доступные проверке следствия, как, например … через деятельность … богов. Это различие и ведет нас к дедуктивному элементу в научном исследовании, который, как мы увидим, сложился только в Греции и оказался решающим для формирования научного метода в целом».
Что же такого привлекательного для греков было в научном методе? Ведь жило же как-то человечество без него на протяжении тысячелетий, и в ус не дуло — так что вынудило древних изменить «норме»?
#scientia
⬅️⬆️ «Правда ли, что научный метод родился из древнегреческой мифологии?», 6/23 ⤴️➡️
Польза науки проявляется лишь в долгосрочной перспективе, сразу она не очевидна, и потому в условиях Азии любые попытки ей заниматься неизменно оказывались сурово пресечена. Не поощрялось и само мышление outside the box, i.e. такое, что предлагает новый взгляд, деконструирует прежний, противорчит общепринятым нормам, ведь они в большинстве обществ «очень жестки: они определяют еще при рождении ребенка его будущее место … диктуют взгляды на мир, на себе подобных и на сверхъестественные силы. Отклонение … ставит нарушителя перед угрозой утраты связей с обществом или даже прямой расправы».
Эта «нормальность», как её назвал А.И., состояние по умолчанию, враждебное всему новаторскому и непрактичному, крайне напоминает период упадка Европы, называемый Средневековьем, — можно сказать, пожалуй, что весь прочий мир пребывал в Средних веках всю свою историю, и не знает такого названия только потому, что не ведал иного, не ощущает контраста с периодом, известным как Античность: он не впадал в ничтожность, потому что никогда её не покидал.
Когда-то такой была и Греция, которая в микенские времена ещё ничем особым не выделялась: для этого периода некоторые подмечают ряд вполне «феодальных» черт. Чтобы появилась известная нам древность, понадобилась гибель традиции, преодоление посредственности и обычности.
Чем активнее они гибли, тем сильнее поднимала голову знакомая нам классическая культура: «при сопоставлении быстроты разрушения традиционного уклада со степенью участия тех или иных греческих государств в культурном перевороте мы получаем … весьма определенную картину соответствия», пишет А.И. Там же, где традиция сохраняла силу, не была истреблена и Азия в головах, и характерным примером этого будет Спарта, где жили, «выражаясь современным жаргоном, „запрограммированные“ на всю жизнь όμοιοι („гомои“)».
Конечно, и до греков человечеству было интересно, как работает мир, испокон веков предпринимались попытки объяснить его, однако их ещё нельзя назвать наукой, помимо прочего потому, что они почти всегда имели мифологический, сверхъестественный характер, — а ведь «ученый должен безжалостно отбрасывать … объяснения, из которых нельзя вывести … доступные проверке следствия, как, например … через деятельность … богов. Это различие и ведет нас к дедуктивному элементу в научном исследовании, который, как мы увидим, сложился только в Греции и оказался решающим для формирования научного метода в целом».
Что же такого привлекательного для греков было в научном методе? Ведь жило же как-то человечество без него на протяжении тысячелетий, и в ус не дуло — так что вынудило древних изменить «норме»?
#scientia
⬅️⬆️ «Правда ли, что научный метод родился из древнегреческой мифологии?», 6/23 ⤴️➡️