Бесчеловечное, слишком бесчеловечное или Казус Ницше.
1.
В эпоху соцсетей Ницше пророс и расцвёл сотнями цитат в тысячах пабликов. Большую роль в такой современной популярности Ницше сыграл его беллетристический и при этом отрывочный стиль (эту разорванность называют «афористичностью», но на самом деле это именно окрошка мыслей).
Не склонный к систематичному мышлению, обыватель легко клюёт на эти претенциозные отрывки. Не надо ничего осмысливать, охватывать умом — есть яркое, броское словцо — и достаточно.
Парадокс: обыватели любят Ницше. А он их ненавидел. Но Ницше с ними, с обывателями.
Важнее отношение интеллектуалов к Ницше. С них спрос особый — сфера мышления их суть, мысли они обязаны продумывать. Но, особенно в среде творческой интеллигенции, бездумно цитировать Ницше — вполне себе bon ton.
Приводят, правда, пару-тройку одних и тех же афоризмов (обычно что-нибудь про Юберменша, про «то, что нас убивает» да про «вечное возвращение»).
#Ницше
1.
В эпоху соцсетей Ницше пророс и расцвёл сотнями цитат в тысячах пабликов. Большую роль в такой современной популярности Ницше сыграл его беллетристический и при этом отрывочный стиль (эту разорванность называют «афористичностью», но на самом деле это именно окрошка мыслей).
Не склонный к систематичному мышлению, обыватель легко клюёт на эти претенциозные отрывки. Не надо ничего осмысливать, охватывать умом — есть яркое, броское словцо — и достаточно.
Парадокс: обыватели любят Ницше. А он их ненавидел. Но Ницше с ними, с обывателями.
Важнее отношение интеллектуалов к Ницше. С них спрос особый — сфера мышления их суть, мысли они обязаны продумывать. Но, особенно в среде творческой интеллигенции, бездумно цитировать Ницше — вполне себе bon ton.
Приводят, правда, пару-тройку одних и тех же афоризмов (обычно что-нибудь про Юберменша, про «то, что нас убивает» да про «вечное возвращение»).
#Ницше
2.
Но, друзья, давайте оставим эти пошло-романтические цитатки из пабликов и откроем самого Ницше. А он недвусмыслен:
«Моя исходная точка — прусский солдат: тут мы видим действительное постоянство. Здесь принуждение, серьезность и дисциплина касаются также и формы». (Воля к власти. Издание 2016 года. С. 17.)
Ницше здесь немного лукавил. Его исходная точка — раб (очередной исторической инкарнацией которого и стал для Ницше идеализированный прусский солдат). Вот только раб, по Ницше, должен оставаться рабом!
«В новейшее время общие представления определяет не нуждающийся в искусстве человек, а раб… Такие призраки, как достоинство человека, достоинство труда, являются убогим созданием скрывающегося перед самим собой рабства. Жалкое время, когда раб нуждается в таких понятиях, когда его подстрекают к размышлению о себе и о внешнем мире! Несчастные соблазнители, плодом с дерева познания уничтожившие состояние невинности раба!» (Цитирую по ПСС в 13 томах. Т. 1. С. 276).
О «соблазнителях» речь дальше, но чем же они соблазнили «раба», к вящему неудовольствию Ницше? Образованием! Вообще — вот контрольный вопрос на реакционера — каково отношение к всеобщему образованию? Реакционеру оно ненавистно — народ для реакционера всегда должен быть туп и тёмен. А иначе — страшно сказать! — и коммунизм не за горами!
«Всеобщее образование, а это варварство, есть именно предпосылка коммунизма… Не иметь потребностей — вот величайшее несчастье для народа, — объявил однажды Лассаль. Отсюда школы и ферейны для рабочих; их многократно провозглашенной целью является воспитание потребностей… Т. е. стремление к максимальному расширению образования коренится в полнейшей секуляризации, в подчинении образования интересам наживы, примитивно понятому земному счастью» (Т. 7. С. 224).
Вот слова просвещённого мракобеса, желающего, чтоб народ и дальше прозябал в животной тупости. Сам Ницше, как известно, именно в интеллектуальном образовании и видел своё счастье. И очень своей образованностью кичился. Но другим в этом счастье отказывал. И боялся, что народ этого счастья всё же потребует:
«Покоримся фактам: победил народ — «рабы» ли, «плебеи», или «стадо», или как вам угодно ещё назвать это… «Господа» упразднены; победила мораль простолюдина… «Спасение» рода человеческого (именно от «господ») на верном пути; всё заметно обиудеивается, охристианивается, оплебеивается (разве слова тут что-то меняют!). Ход этого отравления по всему телу человечества выглядит безудержным…» (Т. 5. С. 252).
Итак, прогресс, образование, доступ к социальным благам — это «отравление человечества», по мнению Ницше. Отсюда его ненависть к «отравителям», просвещающим, образовывающим (то есть, для Ницше — развращающим) народ:
«Кого больше всего ненавижу я среди нынешней черни? Социалистическое отребье… — они подрывают инстинкт рабочего с его малым бытием, с его радостями, с его способностью довольствоваться немногим... Не в неравенстве прав бесправие, а в претензиях на «равные» права…» (Т. 6. С. 175 — 176).
И со всей яростью он бросается против этой кошмарной угрозы — «равных прав», когда все люди будут людьми:
«Я совершенно не понимаю, что хотят сделать из европейского рабочего, после того как из него сперва сделали вопрос. Он чувствует себя слишком хорошо, и потому запрашивает всё больше и больше, всё с большей нескромностью… Рабочего сделали воинственным, ему дали право на союзы, политическое право голоса: что же удивительного, если рабочий ощущает нынче свое существование уже как бедственное (выражаясь морально, как несправедливость)? Но чего хотят? спрашиваю еще раз. Если хотят цели, то должны хотеть и средств: если хотят рабов, то надо быть дураками, чтобы воспитывать их для господства» (Т. 6. С. 89).
Итак, задача Ницше — это сформировать новую касту людопасов, которые, как зоотехники, разводили бы остальное человечество «рабов», пасли бы «стадо». Здесь Ницше — очевидный, sans phrase, идеолог фашизма. Вообще-то, справедливую оценку такой людоедской идеологии — точнее, её «практикам» — дал Нюрнбергский трибунал.
#Ницше
Но, друзья, давайте оставим эти пошло-романтические цитатки из пабликов и откроем самого Ницше. А он недвусмыслен:
«Моя исходная точка — прусский солдат: тут мы видим действительное постоянство. Здесь принуждение, серьезность и дисциплина касаются также и формы». (Воля к власти. Издание 2016 года. С. 17.)
Ницше здесь немного лукавил. Его исходная точка — раб (очередной исторической инкарнацией которого и стал для Ницше идеализированный прусский солдат). Вот только раб, по Ницше, должен оставаться рабом!
«В новейшее время общие представления определяет не нуждающийся в искусстве человек, а раб… Такие призраки, как достоинство человека, достоинство труда, являются убогим созданием скрывающегося перед самим собой рабства. Жалкое время, когда раб нуждается в таких понятиях, когда его подстрекают к размышлению о себе и о внешнем мире! Несчастные соблазнители, плодом с дерева познания уничтожившие состояние невинности раба!» (Цитирую по ПСС в 13 томах. Т. 1. С. 276).
О «соблазнителях» речь дальше, но чем же они соблазнили «раба», к вящему неудовольствию Ницше? Образованием! Вообще — вот контрольный вопрос на реакционера — каково отношение к всеобщему образованию? Реакционеру оно ненавистно — народ для реакционера всегда должен быть туп и тёмен. А иначе — страшно сказать! — и коммунизм не за горами!
«Всеобщее образование, а это варварство, есть именно предпосылка коммунизма… Не иметь потребностей — вот величайшее несчастье для народа, — объявил однажды Лассаль. Отсюда школы и ферейны для рабочих; их многократно провозглашенной целью является воспитание потребностей… Т. е. стремление к максимальному расширению образования коренится в полнейшей секуляризации, в подчинении образования интересам наживы, примитивно понятому земному счастью» (Т. 7. С. 224).
Вот слова просвещённого мракобеса, желающего, чтоб народ и дальше прозябал в животной тупости. Сам Ницше, как известно, именно в интеллектуальном образовании и видел своё счастье. И очень своей образованностью кичился. Но другим в этом счастье отказывал. И боялся, что народ этого счастья всё же потребует:
«Покоримся фактам: победил народ — «рабы» ли, «плебеи», или «стадо», или как вам угодно ещё назвать это… «Господа» упразднены; победила мораль простолюдина… «Спасение» рода человеческого (именно от «господ») на верном пути; всё заметно обиудеивается, охристианивается, оплебеивается (разве слова тут что-то меняют!). Ход этого отравления по всему телу человечества выглядит безудержным…» (Т. 5. С. 252).
Итак, прогресс, образование, доступ к социальным благам — это «отравление человечества», по мнению Ницше. Отсюда его ненависть к «отравителям», просвещающим, образовывающим (то есть, для Ницше — развращающим) народ:
«Кого больше всего ненавижу я среди нынешней черни? Социалистическое отребье… — они подрывают инстинкт рабочего с его малым бытием, с его радостями, с его способностью довольствоваться немногим... Не в неравенстве прав бесправие, а в претензиях на «равные» права…» (Т. 6. С. 175 — 176).
И со всей яростью он бросается против этой кошмарной угрозы — «равных прав», когда все люди будут людьми:
«Я совершенно не понимаю, что хотят сделать из европейского рабочего, после того как из него сперва сделали вопрос. Он чувствует себя слишком хорошо, и потому запрашивает всё больше и больше, всё с большей нескромностью… Рабочего сделали воинственным, ему дали право на союзы, политическое право голоса: что же удивительного, если рабочий ощущает нынче свое существование уже как бедственное (выражаясь морально, как несправедливость)? Но чего хотят? спрашиваю еще раз. Если хотят цели, то должны хотеть и средств: если хотят рабов, то надо быть дураками, чтобы воспитывать их для господства» (Т. 6. С. 89).
Итак, задача Ницше — это сформировать новую касту людопасов, которые, как зоотехники, разводили бы остальное человечество «рабов», пасли бы «стадо». Здесь Ницше — очевидный, sans phrase, идеолог фашизма. Вообще-то, справедливую оценку такой людоедской идеологии — точнее, её «практикам» — дал Нюрнбергский трибунал.
#Ницше
3.
…Но «Вечное возвращение!» — глубокомысленно повторяют наши интеллектуалы, как мантру, любимую формулу Ницше. Но не понимают наши интеллектуалы, что это «возвращение» у Ницше есть возвращение всё того же рабства. На «новом витке», так сказать:
«Культура более высокого типа может сложиться лишь там, где в обществе есть две разных касты: работающих и праздных, способных правильно использовать свободное время, или, в более энергичных выражениях, каста людей принудительного труда и каста людей свободного труда» (Т. 2. С. 262).
И если наши интеллектуалы, думают, что уж их-то Ницше определил бы в «касту свободного труда» — то так они только, сами того не желая, признаются в паразитическом характере своего общественного бытия…
Но и такие праздные трутни Ницше не нужны. Ведь цель Ницше:
«Нужно заразить вас безумием». (Т. 10. С. 172).
То есть: освободить все худшие, подавленные, животные инстинкты, уничтожить рациональность, мышление как таковое. Но так автоматически упраздняется и институализированное мышление — то есть современная интеллигенция как социальный слой. Потому сложно найти бóльшую близорукость, недальновидность, неумение продумывать мысли — чем у наших интеллигентных поклонников «Вечного возвращения».
И напоследок: нет такого преступления, которое Ницше бы не оправдал. Лишь бы это преступление было против демократии, социализма, против массового образования, против человечности.
«Лишь на войне вы святые, даже если вы разбойники и жестоки». (Т. 10. С. 168).
Впрочем, довольно. Громоздить цитаты, иллюстрирующие интеллектуальный облик «настоящего» Ницше, можно сколько угодно, но суть, надеюсь, ясна: Ницше — образцовый идеолог самой свирепой реакции, глашатай и барабанщик фашизма.
И важно эту суть знать и помнить, когда встретите в сети очередную «ванильную» цитатку из Ницше.
#Ницше
…Но «Вечное возвращение!» — глубокомысленно повторяют наши интеллектуалы, как мантру, любимую формулу Ницше. Но не понимают наши интеллектуалы, что это «возвращение» у Ницше есть возвращение всё того же рабства. На «новом витке», так сказать:
«Культура более высокого типа может сложиться лишь там, где в обществе есть две разных касты: работающих и праздных, способных правильно использовать свободное время, или, в более энергичных выражениях, каста людей принудительного труда и каста людей свободного труда» (Т. 2. С. 262).
И если наши интеллектуалы, думают, что уж их-то Ницше определил бы в «касту свободного труда» — то так они только, сами того не желая, признаются в паразитическом характере своего общественного бытия…
Но и такие праздные трутни Ницше не нужны. Ведь цель Ницше:
«Нужно заразить вас безумием». (Т. 10. С. 172).
То есть: освободить все худшие, подавленные, животные инстинкты, уничтожить рациональность, мышление как таковое. Но так автоматически упраздняется и институализированное мышление — то есть современная интеллигенция как социальный слой. Потому сложно найти бóльшую близорукость, недальновидность, неумение продумывать мысли — чем у наших интеллигентных поклонников «Вечного возвращения».
И напоследок: нет такого преступления, которое Ницше бы не оправдал. Лишь бы это преступление было против демократии, социализма, против массового образования, против человечности.
«Лишь на войне вы святые, даже если вы разбойники и жестоки». (Т. 10. С. 168).
Впрочем, довольно. Громоздить цитаты, иллюстрирующие интеллектуальный облик «настоящего» Ницше, можно сколько угодно, но суть, надеюсь, ясна: Ницше — образцовый идеолог самой свирепой реакции, глашатай и барабанщик фашизма.
И важно эту суть знать и помнить, когда встретите в сети очередную «ванильную» цитатку из Ницше.
#Ницше
Будущие сражения или О важности философии.
Главные сражения будущего — это всегда сражения за прошлое. Это сражения за историю. То есть: за философию истории. Ещё короче: за философию. Просто потому, что любая история — это философия истории, осмысление произошедшего. Но осмысление на своей высшей точке — это философия. И пока эти — всё ещё авангардные — бои уже идут, каждый мыслящий должен задаться вопросом: а он готов к этой борьбе? Иными словами: знает ли он философию? «Удача в бою на стороне больших батальонов!» — говорил Наполеон. — Удача в боях за историю на стороне больших философских систем! — скажем мы.
#философия #история #философия_истории
Главные сражения будущего — это всегда сражения за прошлое. Это сражения за историю. То есть: за философию истории. Ещё короче: за философию. Просто потому, что любая история — это философия истории, осмысление произошедшего. Но осмысление на своей высшей точке — это философия. И пока эти — всё ещё авангардные — бои уже идут, каждый мыслящий должен задаться вопросом: а он готов к этой борьбе? Иными словами: знает ли он философию? «Удача в бою на стороне больших батальонов!» — говорил Наполеон. — Удача в боях за историю на стороне больших философских систем! — скажем мы.
#философия #история #философия_истории
Одно слово — одна тенденция или О стыдливых ницшеанцах.
В эфире постоянная рубрика «Тонкости перевода».
Сравните два текста.
Первый:
«Одомашнивание («культура») человека не проникает глубоко... Там, где оно проникает глубоко, оно тотчас становится дегенерацией (тип: христианин). «Дикий человек» (или, выражаясь моральным языком: злой человек) — это возврат к природе и, в известном смысле, восстановление человека, его излечение от «культуры»…
Второй:
«Доместикация («культура») человека заходит недалеко... А где она заходит далеко, тотчас переходит в дегенерацию (тип: христианин). «Дикарь» (или, выражаясь на моральный лад, злой человек) — это его возврат к природе и, в известном смысле, его излечение, его исцеление от «культуры»...
Это перевод одного и того же места из «Воли к власти» Ницше.
Первый перевод — из издания 2005 года. Переводчик М. Рубинштейн. (В целом книга — коллективный труд нескольких переводчиков. Редактор — И. Эбаноидзе).
Второй — издание 2016 года, гордо названное «критическим». Тоже коллектив переводчиков (уже других) под редактурой всё того же И. Эбаноидзе. (Надо сказать, обе книги вышли в издательстве «Культурная революция»).
Как можно убедиться, в «критическом» издании 2016 года переводчики «критически» постеснялись перевести немецкое слово Domestikation — которое имеет буквальный русский эквивалент: одомашнивание (очевидно, животных) — и оставили невразумительную кальку: «доместикация». Но почему? В чём дело? — А вот в чём: перед нами пример стыдливой реабилитации Ницше, очередная попытка «очистить» его от идейных связей с нацизмом. И если Ницше был непрямым апологетом империализма, то его современные российские издатели — прямые апологеты самого Ницше.
Впрочем, сам Ницше был всегда предельно, цинично откровенен — и сказал ровно то, что хотел сказать: одомашнивание человека. Чем, вероятно, доставил неудобство своим нынешним стыдливым поклонникам, решившим с помощью «тонкостей перевода» сгладить «острые углы». Но что есть, то есть. И если Ницше проповедовал «излечение от культуры», призывал новое варварство, то при этом он действительно считал, что человека можно и нужно «разводить», «селекционировать». И Юберменша? — Его-то в первую очередь, ответил бы Ницше.
«Род растёт не в направлении совершенства: слабые снова и снова становятся господами над сильными, — это оттого, что их большинство и они умнее…» — вот его слова из «Сумерек идолов». Отсюда вывод Ницше: «сильных», это высшее достижение природы, нужно оберегать от мира «слабых», нужно создавать им тепличные условия, «культивировать», «разводить» их. Это уже не просто пророчество будущей реакционной идеологии, это уже готовая программа преступной расовой теории фашизма. Но… расистами наши интеллигенты-ницшеанцы быть не хотят. Зато хотят быть рафинированными, декаденствуюшими интеллектуалами. Поэтому и перевели «одомашнивание» как «доместикацию». Всего-то одно слово, но что за ним стоит… А вы говорите: новояз! Очевидно, в философии (реакционно-фальсифицированной философии) метод новояза уже в 2016 году был в ходу. И да, нельзя не заметить: насколько честнее издание 2005 года — и какая дистанция его отделяет от «критического», на самом деле — апологетического издания 2016 года. Тенденция, однако.
Но что же, не издавать Ницше? Не читать его? Издавать и читать. Но по-настоящему критически. Как и любые другие книги, оказавшие влияние на ход мировой истории. И пусть это порой злые или глупые книги — злу и глупости надо смело смотреть в лицо, чтоб не попасть ненароком под их влияние. Но надо понимать: изучение не значит одобрение. И чтобы действительно изучать, надо, для начала, честно переводить. Но вся эта история с «доместикацией» говорит только об одном: некоторая часть нашей интеллигенции (возможно, сама того не зная) давно уже подпала под обаяние зла.
#Ницше #тонкости_перевода
В эфире постоянная рубрика «Тонкости перевода».
Сравните два текста.
Первый:
«Одомашнивание («культура») человека не проникает глубоко... Там, где оно проникает глубоко, оно тотчас становится дегенерацией (тип: христианин). «Дикий человек» (или, выражаясь моральным языком: злой человек) — это возврат к природе и, в известном смысле, восстановление человека, его излечение от «культуры»…
Второй:
«Доместикация («культура») человека заходит недалеко... А где она заходит далеко, тотчас переходит в дегенерацию (тип: христианин). «Дикарь» (или, выражаясь на моральный лад, злой человек) — это его возврат к природе и, в известном смысле, его излечение, его исцеление от «культуры»...
Это перевод одного и того же места из «Воли к власти» Ницше.
Первый перевод — из издания 2005 года. Переводчик М. Рубинштейн. (В целом книга — коллективный труд нескольких переводчиков. Редактор — И. Эбаноидзе).
Второй — издание 2016 года, гордо названное «критическим». Тоже коллектив переводчиков (уже других) под редактурой всё того же И. Эбаноидзе. (Надо сказать, обе книги вышли в издательстве «Культурная революция»).
Как можно убедиться, в «критическом» издании 2016 года переводчики «критически» постеснялись перевести немецкое слово Domestikation — которое имеет буквальный русский эквивалент: одомашнивание (очевидно, животных) — и оставили невразумительную кальку: «доместикация». Но почему? В чём дело? — А вот в чём: перед нами пример стыдливой реабилитации Ницше, очередная попытка «очистить» его от идейных связей с нацизмом. И если Ницше был непрямым апологетом империализма, то его современные российские издатели — прямые апологеты самого Ницше.
Впрочем, сам Ницше был всегда предельно, цинично откровенен — и сказал ровно то, что хотел сказать: одомашнивание человека. Чем, вероятно, доставил неудобство своим нынешним стыдливым поклонникам, решившим с помощью «тонкостей перевода» сгладить «острые углы». Но что есть, то есть. И если Ницше проповедовал «излечение от культуры», призывал новое варварство, то при этом он действительно считал, что человека можно и нужно «разводить», «селекционировать». И Юберменша? — Его-то в первую очередь, ответил бы Ницше.
«Род растёт не в направлении совершенства: слабые снова и снова становятся господами над сильными, — это оттого, что их большинство и они умнее…» — вот его слова из «Сумерек идолов». Отсюда вывод Ницше: «сильных», это высшее достижение природы, нужно оберегать от мира «слабых», нужно создавать им тепличные условия, «культивировать», «разводить» их. Это уже не просто пророчество будущей реакционной идеологии, это уже готовая программа преступной расовой теории фашизма. Но… расистами наши интеллигенты-ницшеанцы быть не хотят. Зато хотят быть рафинированными, декаденствуюшими интеллектуалами. Поэтому и перевели «одомашнивание» как «доместикацию». Всего-то одно слово, но что за ним стоит… А вы говорите: новояз! Очевидно, в философии (реакционно-фальсифицированной философии) метод новояза уже в 2016 году был в ходу. И да, нельзя не заметить: насколько честнее издание 2005 года — и какая дистанция его отделяет от «критического», на самом деле — апологетического издания 2016 года. Тенденция, однако.
Но что же, не издавать Ницше? Не читать его? Издавать и читать. Но по-настоящему критически. Как и любые другие книги, оказавшие влияние на ход мировой истории. И пусть это порой злые или глупые книги — злу и глупости надо смело смотреть в лицо, чтоб не попасть ненароком под их влияние. Но надо понимать: изучение не значит одобрение. И чтобы действительно изучать, надо, для начала, честно переводить. Но вся эта история с «доместикацией» говорит только об одном: некоторая часть нашей интеллигенции (возможно, сама того не зная) давно уже подпала под обаяние зла.
#Ницше #тонкости_перевода
О смерти идеологий.
Как вообще можно понять, что та или иная идеология умерла/уничтожена/канула в Лету? По сути, достоверно смерть идеологии можно зафиксировать только в двух случаях: во-первых, в случае, если наступил конец истории и, во-вторых, если в небытие отправился общественный строй, интеллектуальным отражением которого является идеология.
Поясню.
Во-первых, пока не закончена история, невозможно сказать, что какое-то идейное течение не повторится «на новом витке исторической спирали». По сути, это проблема «чёрного лебедя»: как будто все лебеди белые — но тут прилетает чёрный, и заставляет людей пересмотреть свою формальную схему.
Отсюда, во-вторых, конкретизация: идеологии — это, конечно, мыслительные конструкции, это картина мира, которую создают себе люди, живущие в определённом обществе — и картина, адекватная их определённому социальному бытию в этом определённом обществе. Следовательно, конкретная идеология может погибнуть лишь с гибелью породившей её конкретной исторической формы социального бытия.
Так что же, можно предоставить идеологии самим себе, и спокойно ждать веками, когда же сменится форма социального организма? Нет, совсем не так. Ибо в отношениях интеллектуальной «надстройки» и социального «базиса» нет никакого механического автоматизма. Просто потому, что общество — это не бессознательная природа, но сознательная организация жизни. Сам феномен идеологии есть попытка сознательно направлять социальную действительность, управлять ей. Следовательно, идеология оказывает обратное влияние на общество, её породившее. И, соответственно, критика идеологии есть в то же время критика общества, это шаг к его изменению. И критика эта необходима до тех пор, пока между идеологией и объективной, не зависящей от бытия определённого социального класса, истиной есть зазор, несовпадение. Пока это несовпадение есть, всякая идеология есть более или менее развитое, но всегда ложное сознание.
Но что даст нам критика идеологии как ложного сознания? — на место ушедшей социальной и идеологической формации заступит другая? Получается вечный бег по кругу? Получается, идеологии вообще бессмертны? В чём же тогда смысл их критики?
А смысл критики, опять же, в конкретике: во-первых, новые формации, хоть и далеки от идеала, всё же лучше — пардон за избитое слово: прогрессивнее — предыдущих. И, во-вторых, идеологии отомрут тогда, когда исполнится их предназначение: сознательно управлять развитием общества. Для этого само общество должно стать совершенно сознательным. То есть: финальная идеология и соответствующее ему общество должны быть не только адекватны друг другу, но адекватны и тождественны третьему — великой объективной и разумной истине.
Вот тогда и закончится идеология, и начнётся истинно разумное мышление. Вот тогда и закончится история — вернее: закончится предыстория, и начнётся настоящая — ибо сознательная — история человечества.
#идеология #история #конец_истории #критика
Как вообще можно понять, что та или иная идеология умерла/уничтожена/канула в Лету? По сути, достоверно смерть идеологии можно зафиксировать только в двух случаях: во-первых, в случае, если наступил конец истории и, во-вторых, если в небытие отправился общественный строй, интеллектуальным отражением которого является идеология.
Поясню.
Во-первых, пока не закончена история, невозможно сказать, что какое-то идейное течение не повторится «на новом витке исторической спирали». По сути, это проблема «чёрного лебедя»: как будто все лебеди белые — но тут прилетает чёрный, и заставляет людей пересмотреть свою формальную схему.
Отсюда, во-вторых, конкретизация: идеологии — это, конечно, мыслительные конструкции, это картина мира, которую создают себе люди, живущие в определённом обществе — и картина, адекватная их определённому социальному бытию в этом определённом обществе. Следовательно, конкретная идеология может погибнуть лишь с гибелью породившей её конкретной исторической формы социального бытия.
Так что же, можно предоставить идеологии самим себе, и спокойно ждать веками, когда же сменится форма социального организма? Нет, совсем не так. Ибо в отношениях интеллектуальной «надстройки» и социального «базиса» нет никакого механического автоматизма. Просто потому, что общество — это не бессознательная природа, но сознательная организация жизни. Сам феномен идеологии есть попытка сознательно направлять социальную действительность, управлять ей. Следовательно, идеология оказывает обратное влияние на общество, её породившее. И, соответственно, критика идеологии есть в то же время критика общества, это шаг к его изменению. И критика эта необходима до тех пор, пока между идеологией и объективной, не зависящей от бытия определённого социального класса, истиной есть зазор, несовпадение. Пока это несовпадение есть, всякая идеология есть более или менее развитое, но всегда ложное сознание.
Но что даст нам критика идеологии как ложного сознания? — на место ушедшей социальной и идеологической формации заступит другая? Получается вечный бег по кругу? Получается, идеологии вообще бессмертны? В чём же тогда смысл их критики?
А смысл критики, опять же, в конкретике: во-первых, новые формации, хоть и далеки от идеала, всё же лучше — пардон за избитое слово: прогрессивнее — предыдущих. И, во-вторых, идеологии отомрут тогда, когда исполнится их предназначение: сознательно управлять развитием общества. Для этого само общество должно стать совершенно сознательным. То есть: финальная идеология и соответствующее ему общество должны быть не только адекватны друг другу, но адекватны и тождественны третьему — великой объективной и разумной истине.
Вот тогда и закончится идеология, и начнётся истинно разумное мышление. Вот тогда и закончится история — вернее: закончится предыстория, и начнётся настоящая — ибо сознательная — история человечества.
#идеология #история #конец_истории #критика
«Наш» Гегель или О партийности в философии.
1.
Каждого большого мыслителя потомки пытаются приватизировать. Меня раньше это дико раздражало. А теперь — нет. Ибо понимаю: это проявление партийной борьбы в философии.
То есть: перетягивание на свою сторону великого философа, записывание его в «свои» на основании искусно (или топорно) подобранных цитат — это всё для чего? — Для того, чтобы укоренить свою собственную точку зрения, и, наоборот, выбить основание (оптимально — табуретку, но это в идеале) из под ног оппонента.
Итак: приватизация мыслителей прошлого — почему, кстати, именно прошлого? — не только потому, что они уже сами ничего сказать не смогут ни за, ни против, но потому, что философия вся сказана уже тогда. Сейчас остаётся только примыкать к той или иной точке зрения. Но проще не примыкать к именитому философу — а заставить его посмертно примкнуть к себе.
И да, эта тенденция всеобщая: любая интеллектуальная партия предъявляет свой ваучер на долю в философском наследии. Или, в зависимости от философских аппетитов, ведёт рейдерский захват, стремясь к монополии (и так неосознанно отражая логику эпохи монополистического капитализма) на глобальном рынке философских идей.
Кто не занимается приватизацией философии? — лишь те, кто в философии не сильны. Чувствуя, что орех не по зубам, они просто объявляют философию ничтожной, не достойной борьбы за неё и на её полях. Ну что с невежд возьмёшь? — Но мы не про невежд, а про людей умных, поэтому далее.
Не нужно думать, что приватизация — личное дело каждого. Уж по крайней мере, не в философии. Дело не в субъективном мнении того или иного современного философа о философе прошлых лет. Всё субъективное имеет смысл и укоренено только в объективном. (И какая разница, что сами философствующие того не сознают? Господин Журден тоже всю жизнь говорил прозой, не зная того.)
Но что это за объективное, которое стоит за приватизацией философии? — Общественная борьба. Я бы сказал марксистским языком: борьба классов — но сами эти марксистские формулы нуждаются в уточнении, потому пока так: борьба противоборствующих групп и интересов.
Оформляясь, приобретая сознательные контуры, эта борьба становится партийной борьбой.
Поэтому нужно понять и принять приватизацию философии и философов как объективную необходимость.
Которая, как известно, в осознанном виде есть свобода. В нашем случае: свобода занять своё место в борьбе, принять ту или иную партийную точку зрения.
Да, для понимания: не нужно трактовать партии только как политические партии — это частный и не самый частый пример партийности. Философская партийность много глубже, она всеобща, включает в себя и политическое измерение партийности.
Итак, «с кем вы, мастера умозрения?»
#философия #партийность
1.
Каждого большого мыслителя потомки пытаются приватизировать. Меня раньше это дико раздражало. А теперь — нет. Ибо понимаю: это проявление партийной борьбы в философии.
То есть: перетягивание на свою сторону великого философа, записывание его в «свои» на основании искусно (или топорно) подобранных цитат — это всё для чего? — Для того, чтобы укоренить свою собственную точку зрения, и, наоборот, выбить основание (оптимально — табуретку, но это в идеале) из под ног оппонента.
Итак: приватизация мыслителей прошлого — почему, кстати, именно прошлого? — не только потому, что они уже сами ничего сказать не смогут ни за, ни против, но потому, что философия вся сказана уже тогда. Сейчас остаётся только примыкать к той или иной точке зрения. Но проще не примыкать к именитому философу — а заставить его посмертно примкнуть к себе.
И да, эта тенденция всеобщая: любая интеллектуальная партия предъявляет свой ваучер на долю в философском наследии. Или, в зависимости от философских аппетитов, ведёт рейдерский захват, стремясь к монополии (и так неосознанно отражая логику эпохи монополистического капитализма) на глобальном рынке философских идей.
Кто не занимается приватизацией философии? — лишь те, кто в философии не сильны. Чувствуя, что орех не по зубам, они просто объявляют философию ничтожной, не достойной борьбы за неё и на её полях. Ну что с невежд возьмёшь? — Но мы не про невежд, а про людей умных, поэтому далее.
Не нужно думать, что приватизация — личное дело каждого. Уж по крайней мере, не в философии. Дело не в субъективном мнении того или иного современного философа о философе прошлых лет. Всё субъективное имеет смысл и укоренено только в объективном. (И какая разница, что сами философствующие того не сознают? Господин Журден тоже всю жизнь говорил прозой, не зная того.)
Но что это за объективное, которое стоит за приватизацией философии? — Общественная борьба. Я бы сказал марксистским языком: борьба классов — но сами эти марксистские формулы нуждаются в уточнении, потому пока так: борьба противоборствующих групп и интересов.
Оформляясь, приобретая сознательные контуры, эта борьба становится партийной борьбой.
Поэтому нужно понять и принять приватизацию философии и философов как объективную необходимость.
Которая, как известно, в осознанном виде есть свобода. В нашем случае: свобода занять своё место в борьбе, принять ту или иную партийную точку зрения.
Да, для понимания: не нужно трактовать партии только как политические партии — это частный и не самый частый пример партийности. Философская партийность много глубже, она всеобща, включает в себя и политическое измерение партийности.
Итак, «с кем вы, мастера умозрения?»
#философия #партийность
Гегельнегоголь
«Наш» Гегель или О партийности в философии. 1. Каждого большого мыслителя потомки пытаются приватизировать. Меня раньше это дико раздражало. А теперь — нет. Ибо понимаю: это проявление партийной борьбы в философии. То есть: перетягивание на свою сторону…
2.
«А я сам по себе!» — гордо заявит философствующий. И, честно говоря, тут же из философа превращается в эрудированного обывателя.
Ибо не понимает (а единственное дело, призвание и смысл философа: понимать), что 1) и его собственное мышление невозможно само по себе — само по себе оно просто не развилось бы в мышление (ну не Маугли же он, в самом деле?) и 2) живя в обществе, невозможно быть «самому по себе» — мы всегда составляем с обществом тождественную (и противоречивую) тотальность. Поэтому нет мышления, не участвующего в социальных коллизиях, не отражающего их, не влияющего на них. Нет философии, политически «невинной». (Да что там: философии родилась из мощнейшего — катастрофического — социального конфликта: вспомните крах ионических полисов — этой колыбели философской мысли — под натиском персидских орд).
А если мыслитель этой тотальной связи своего мышления с объективным социальным смыслом не сознаёт — тем хуже для него самого. Объективно-то он всё равно так или иначе в мировой коллизии участвует: и чем неосознаннее — тем болезненнее для себя самого в итоге. «Понимающих судьба ведёт, непонимающих — тащит».
Но что же получается? Получается, что каждый мыслитель предстаёт перед нами в той или иной особенной трактовке, в униформе той или иной партии. Но это же — страшно сказать! — релятивизм и субъективизм!
А вот и нет.
Субъективизм возникает как раз лишь тогда, когда философствующий примыкает к той или иной партии — но не сознаёт этого. Он адепт партии, он следует ей, но он не знает этого.
Релятивизм возникает лишь тогда, когда философствующий знает партийность, видит конфликт, но субъективно не хочет ни к кому примыкать, пытается занять позицию «над схваткой». Ничего другого, кроме душевного опустошения, разрушительного нигилизма — выражающегося в отчаянном вопле «чума на оба ваших дома!» — эта позиция философствующему не даёт.
Не стоит и говорить, что оба эти философствующих индивида — и несознательный «партиец»-субъективист, и сознательный «неприсоединившийся» — так или иначе, делом или бездействием, но объективно поддерживают ту или иную сторону всемирной коллизии.
Ещё раз: если мы действительно хотим быть философами, мы должны принять тотальное — противоречивое: тождество иным не бывает! — тождество мышления и бытия, интеллекта и практики, философии и политики.
И поскольку общество есть постоянный и динамический конфликт — постольку философия вовлечена в этот конфликт, является и его зеркалом и его творцом, Субстанцией и Субъектом одновременно.
Поэтому: признание партийности — это не субъективизация и не релятивизация, не вульгарный социологизм. Это как раз единственно возможное понимание философии — понимание её (и себя в ней) как сознания Всеобщего, Абсолюта, тотальности.
И вот здесь вопрос уже не о партийности вообще — а о том, к какой конкретной партии принадлежит мыслящий субъект.
#философия #партийность
«А я сам по себе!» — гордо заявит философствующий. И, честно говоря, тут же из философа превращается в эрудированного обывателя.
Ибо не понимает (а единственное дело, призвание и смысл философа: понимать), что 1) и его собственное мышление невозможно само по себе — само по себе оно просто не развилось бы в мышление (ну не Маугли же он, в самом деле?) и 2) живя в обществе, невозможно быть «самому по себе» — мы всегда составляем с обществом тождественную (и противоречивую) тотальность. Поэтому нет мышления, не участвующего в социальных коллизиях, не отражающего их, не влияющего на них. Нет философии, политически «невинной». (Да что там: философии родилась из мощнейшего — катастрофического — социального конфликта: вспомните крах ионических полисов — этой колыбели философской мысли — под натиском персидских орд).
А если мыслитель этой тотальной связи своего мышления с объективным социальным смыслом не сознаёт — тем хуже для него самого. Объективно-то он всё равно так или иначе в мировой коллизии участвует: и чем неосознаннее — тем болезненнее для себя самого в итоге. «Понимающих судьба ведёт, непонимающих — тащит».
Но что же получается? Получается, что каждый мыслитель предстаёт перед нами в той или иной особенной трактовке, в униформе той или иной партии. Но это же — страшно сказать! — релятивизм и субъективизм!
А вот и нет.
Субъективизм возникает как раз лишь тогда, когда философствующий примыкает к той или иной партии — но не сознаёт этого. Он адепт партии, он следует ей, но он не знает этого.
Релятивизм возникает лишь тогда, когда философствующий знает партийность, видит конфликт, но субъективно не хочет ни к кому примыкать, пытается занять позицию «над схваткой». Ничего другого, кроме душевного опустошения, разрушительного нигилизма — выражающегося в отчаянном вопле «чума на оба ваших дома!» — эта позиция философствующему не даёт.
Не стоит и говорить, что оба эти философствующих индивида — и несознательный «партиец»-субъективист, и сознательный «неприсоединившийся» — так или иначе, делом или бездействием, но объективно поддерживают ту или иную сторону всемирной коллизии.
Ещё раз: если мы действительно хотим быть философами, мы должны принять тотальное — противоречивое: тождество иным не бывает! — тождество мышления и бытия, интеллекта и практики, философии и политики.
И поскольку общество есть постоянный и динамический конфликт — постольку философия вовлечена в этот конфликт, является и его зеркалом и его творцом, Субстанцией и Субъектом одновременно.
Поэтому: признание партийности — это не субъективизация и не релятивизация, не вульгарный социологизм. Это как раз единственно возможное понимание философии — понимание её (и себя в ней) как сознания Всеобщего, Абсолюта, тотальности.
И вот здесь вопрос уже не о партийности вообще — а о том, к какой конкретной партии принадлежит мыслящий субъект.
#философия #партийность
Гегельнегоголь
2. «А я сам по себе!» — гордо заявит философствующий. И, честно говоря, тут же из философа превращается в эрудированного обывателя. Ибо не понимает (а единственное дело, призвание и смысл философа: понимать), что 1) и его собственное мышление невозможно…
3.
Конечно, каждая философская партия — поскольку она партия — претендует на истину. Поэтому и пытается захватить, приватизировать побольше философов прошлого — этих пророков и еретиков истины.
Скажете: и где же истина в этой схватке борющихся за истину?
Но истина есть, и она объективна. Иначе невозможна ни философия, ни мышление вообще. И к партиям нужно относиться — не столько сообразно их отношению к истине (на словах, субъективно, они все её признают, поскольку хоть что-то утверждают) — но сообразно тому, как истина относится к ним.
Говоря просто: выражает ли философская партия объективную истину — или нет.
И здесь, опять же, как и всегда, мысль неразрывно связана с социальным, с обществом.
Если философствующий признаёт разум в истории (кстати: как общественной, так и природной), признаёт её логику, её противоречивое, но — en gros — прогрессивное движение к максимальному осуществлению разума в мире, к «приложению логики к политике» (Герцен) — это одна партия. Партия объективной истины.
Всё, что не совпадает с этим не веро-, но знание-исповеданием, то не совпадает с истиной. «Кто не с нами, тот против нас». Это «против» есть партия не-истины.
(Разумеется, тут же возникнут возмущённые голоса «из другого лагеря» — но напрасно: с логикой спорить невозможно — да и смысла нет: поскольку логика является как история — вот она, эта история, нас и рассудит).
Собственно, вопрос: «истинна ли истина?» мы не решим на словах, но только в интеллектуально-социальной, философской и одновременно исторической тотальности. Слова для этого и нужны — чтоб эту тотальность сформировать.
Далее. В более узкой трактовке первая партия есть партия рационализма. Вторая — иррационализма.
И не надо понимать эту оппозицию как новое издание дуалистического манихейства, как борьбу Ормузда и Аримана. Нет. Есть истина и есть ложь. Но это не равнозначные величины: истина знает и указует и на себя, и на ложь, уничтожая её таким образом.
Итак, уточним ранее заданный вопрос: с кем вы, философствующие: на стороне разума или его отрицания? Партийный билет рационализма или иррационализма лежит у вас в умозрительном кармане? Скажете: не получал, и не собираюсь! — Это уж как угодно, но партбилет всё равно заочно уже на каждого выписан и ждёт своего обладателя в местном философском райкоме.
#философия #партийность #рационализм #иррационализм
Конечно, каждая философская партия — поскольку она партия — претендует на истину. Поэтому и пытается захватить, приватизировать побольше философов прошлого — этих пророков и еретиков истины.
Скажете: и где же истина в этой схватке борющихся за истину?
Но истина есть, и она объективна. Иначе невозможна ни философия, ни мышление вообще. И к партиям нужно относиться — не столько сообразно их отношению к истине (на словах, субъективно, они все её признают, поскольку хоть что-то утверждают) — но сообразно тому, как истина относится к ним.
Говоря просто: выражает ли философская партия объективную истину — или нет.
И здесь, опять же, как и всегда, мысль неразрывно связана с социальным, с обществом.
Если философствующий признаёт разум в истории (кстати: как общественной, так и природной), признаёт её логику, её противоречивое, но — en gros — прогрессивное движение к максимальному осуществлению разума в мире, к «приложению логики к политике» (Герцен) — это одна партия. Партия объективной истины.
Всё, что не совпадает с этим не веро-, но знание-исповеданием, то не совпадает с истиной. «Кто не с нами, тот против нас». Это «против» есть партия не-истины.
(Разумеется, тут же возникнут возмущённые голоса «из другого лагеря» — но напрасно: с логикой спорить невозможно — да и смысла нет: поскольку логика является как история — вот она, эта история, нас и рассудит).
Собственно, вопрос: «истинна ли истина?» мы не решим на словах, но только в интеллектуально-социальной, философской и одновременно исторической тотальности. Слова для этого и нужны — чтоб эту тотальность сформировать.
Далее. В более узкой трактовке первая партия есть партия рационализма. Вторая — иррационализма.
И не надо понимать эту оппозицию как новое издание дуалистического манихейства, как борьбу Ормузда и Аримана. Нет. Есть истина и есть ложь. Но это не равнозначные величины: истина знает и указует и на себя, и на ложь, уничтожая её таким образом.
Итак, уточним ранее заданный вопрос: с кем вы, философствующие: на стороне разума или его отрицания? Партийный билет рационализма или иррационализма лежит у вас в умозрительном кармане? Скажете: не получал, и не собираюсь! — Это уж как угодно, но партбилет всё равно заочно уже на каждого выписан и ждёт своего обладателя в местном философском райкоме.
#философия #партийность #рационализм #иррационализм
Гегельнегоголь
3. Конечно, каждая философская партия — поскольку она партия — претендует на истину. Поэтому и пытается захватить, приватизировать побольше философов прошлого — этих пророков и еретиков истины. Скажете: и где же истина в этой схватке борющихся за истину?…
4.
А теперь к Гегелю, вынесенному в заголовок.
Уж как его только не перевирали (то есть, «интерпретировали»).
И «философом торжествующей феодальной Реставрации» он был, и недюжинным религиозным мыслителем его записывали, и христианским мистиком он кому-то показался (а люди сильно набожные наоборот, Сатану в нём видели), и как экзистенциалиста в частности, иррационалиста в целом его трактовали, и тоталитаристом, и ультра-либералом называли.
Это всё трактовки ложные (пусть сами свою партийную принадлежность не сознающие), пытающиеся как раз приватизировать Георгия нашего Фёдоровича. Приватизировать, чтобы сначала исказить в угоду партийному интересу, и уже потом на этом обезображенном Гегеле строить свою — философски иррациональную, социально реакционную — систему. (Кстати, не всегда философа приватизируют для «поднятия на знамя» — приватизируют и для того, чтобы растоптать. Рейдерские захваты они такие: уничтожить производственные мощности конкурента).
Истинна другая трактовка: Гегель — философ разума, поэтому, уже в силу первенства логики, проповедник свободы и демократии, которая, как известно, без социальных благ есть обман и пустышка — и потому Гегель, в пределе, предтеча социализма.
И не надо наводить релятивистскую тень на философский плетень: дескать, раз в Гегеле философствующие нашли «всё это», противоречащие точки зрения — так это и есть настоящий Гегель. Это позиция примирительная, компромиссная — и, как все компромиссы — ложная.
Нет в Гегеле никакого тождества разума и неразумия, логики и интуиции, рационализма и иррационализма. Говорить о таком тождестве — опять же, равно получить партбилет иррационализма. Ибо, когда кто-то говорит: истина равна лжи (рационализм равен иррационализму) — этот кто-то не только обеляет ложь, он разрушает саму истину.
Но… «Какие Ваши доказательства?» — наши доказательства — это сам Гегель. Читайте, и обрящете. Не помогает? — тогда философия бессильна. Истина указывает на себя и на ложь — но это указание надо узреть умом.
Поэтому: есть только один Гегель. Рационалист, гениальный логик, радикальный демократ, признающий все права революций в истории, предтеча социализма.
И да, это и есть «наш», истинный Гегель.
#Гегель #философия #партийность #рационализм #социализм
А теперь к Гегелю, вынесенному в заголовок.
Уж как его только не перевирали (то есть, «интерпретировали»).
И «философом торжествующей феодальной Реставрации» он был, и недюжинным религиозным мыслителем его записывали, и христианским мистиком он кому-то показался (а люди сильно набожные наоборот, Сатану в нём видели), и как экзистенциалиста в частности, иррационалиста в целом его трактовали, и тоталитаристом, и ультра-либералом называли.
Это всё трактовки ложные (пусть сами свою партийную принадлежность не сознающие), пытающиеся как раз приватизировать Георгия нашего Фёдоровича. Приватизировать, чтобы сначала исказить в угоду партийному интересу, и уже потом на этом обезображенном Гегеле строить свою — философски иррациональную, социально реакционную — систему. (Кстати, не всегда философа приватизируют для «поднятия на знамя» — приватизируют и для того, чтобы растоптать. Рейдерские захваты они такие: уничтожить производственные мощности конкурента).
Истинна другая трактовка: Гегель — философ разума, поэтому, уже в силу первенства логики, проповедник свободы и демократии, которая, как известно, без социальных благ есть обман и пустышка — и потому Гегель, в пределе, предтеча социализма.
И не надо наводить релятивистскую тень на философский плетень: дескать, раз в Гегеле философствующие нашли «всё это», противоречащие точки зрения — так это и есть настоящий Гегель. Это позиция примирительная, компромиссная — и, как все компромиссы — ложная.
Нет в Гегеле никакого тождества разума и неразумия, логики и интуиции, рационализма и иррационализма. Говорить о таком тождестве — опять же, равно получить партбилет иррационализма. Ибо, когда кто-то говорит: истина равна лжи (рационализм равен иррационализму) — этот кто-то не только обеляет ложь, он разрушает саму истину.
Но… «Какие Ваши доказательства?» — наши доказательства — это сам Гегель. Читайте, и обрящете. Не помогает? — тогда философия бессильна. Истина указывает на себя и на ложь — но это указание надо узреть умом.
Поэтому: есть только один Гегель. Рационалист, гениальный логик, радикальный демократ, признающий все права революций в истории, предтеча социализма.
И да, это и есть «наш», истинный Гегель.
#Гегель #философия #партийность #рационализм #социализм
En gros или О большом масштабе.
Гегелю частенько ставят в вину — в основном, критики слева — что в его философии торжество разума, осуществление справедливости в истории происходит только en gros, только в большом масштабе.
Претензия пустая. Ибо:
а разве бывает другая история, кроме истории «большого масштаба», кроме истории en gros?
Нет, не бывает. Любая история есть осознание произошедшего, это мысль, охватывающая факты, обнаруживающая их смысл. Уже отсюда понятно: не всё произошедшее вообще удостаивается чести быть историческим. Смысл, логика, необходимость должны стоять за фактом, чтоб он вообще мог стать предметом исторического осмысления. А смысл — поскольку он смысл — объективен, масштабен, всеобщ. Такова и историческая мысль, его в фактах осознающая — и поэтому ему тождественная.
Отсюда: любая история — есть Всеобщее, «большой» масштаб, en gros.
И поскольку любая история есть только en gros, постольку и разум в ней торжествует только en gros.
#Гегель #история #en_gros
Гегелю частенько ставят в вину — в основном, критики слева — что в его философии торжество разума, осуществление справедливости в истории происходит только en gros, только в большом масштабе.
Претензия пустая. Ибо:
а разве бывает другая история, кроме истории «большого масштаба», кроме истории en gros?
Нет, не бывает. Любая история есть осознание произошедшего, это мысль, охватывающая факты, обнаруживающая их смысл. Уже отсюда понятно: не всё произошедшее вообще удостаивается чести быть историческим. Смысл, логика, необходимость должны стоять за фактом, чтоб он вообще мог стать предметом исторического осмысления. А смысл — поскольку он смысл — объективен, масштабен, всеобщ. Такова и историческая мысль, его в фактах осознающая — и поэтому ему тождественная.
Отсюда: любая история — есть Всеобщее, «большой» масштаб, en gros.
И поскольку любая история есть только en gros, постольку и разум в ней торжествует только en gros.
#Гегель #история #en_gros
История как критика истории.
Начну с аксиомы.
История как история возможна лишь как тотальность, как единая ткань.
Отсюда: если историку по душе тот или иной исторический период — он должен оценивать всю историю позитивно: ибо, в силу тотальности, непрерывности, всеобщей взаимосвязи всё, что предшествовало этому позитивно оцениваемому периоду — очевидно, и привело к нему, породило его, и потому само должно быть оценено позитивно. И равно: всё, что произошло позднее — есть, очевидно, следствие этого позитивного периода и, следовательно, должно быть оценено позитивно.
Получается сплошная позитивная история мира, «лучшего из лучших миров».
Но дело в том, что никому не нравится всё в истории. И это не вопрос субъективного вкуса, это объективная характеристика исторического бытия: оно даёт массу примеров неразумия (собственно, будь история уже разумна — следовательно, объективно хороша — общественные формы не сменяли бы одна другую).
И так как эта несимпатичность не отменяет тотальности истории (это бы уничтожило саму историю), следовательно, вся история должна быть оценена критически. Отсюда: истинное понимание истории — это всегда критическое понимание.
Конечно, это критическое понимание не отменяет — напротив, подразумевает — конкретное различие исторических периодов, их прогрессивности (или, наоборот, ретроградности) для человечества, их смысла (всё более конкретное проявление разума). Но суть остаётся неизменной: понимание истории возможно только как критика истории.
Или, если проще: если Вас полностью устраивает настоящее — тогда только для Вас полностью оправдана вся предыдущая история. Оправдана некритически — и, значит, не понята.
Ибо «лучший из лучших миров» пока ещё не существовал.
#философия #история #философия_истории
Начну с аксиомы.
История как история возможна лишь как тотальность, как единая ткань.
Отсюда: если историку по душе тот или иной исторический период — он должен оценивать всю историю позитивно: ибо, в силу тотальности, непрерывности, всеобщей взаимосвязи всё, что предшествовало этому позитивно оцениваемому периоду — очевидно, и привело к нему, породило его, и потому само должно быть оценено позитивно. И равно: всё, что произошло позднее — есть, очевидно, следствие этого позитивного периода и, следовательно, должно быть оценено позитивно.
Получается сплошная позитивная история мира, «лучшего из лучших миров».
Но дело в том, что никому не нравится всё в истории. И это не вопрос субъективного вкуса, это объективная характеристика исторического бытия: оно даёт массу примеров неразумия (собственно, будь история уже разумна — следовательно, объективно хороша — общественные формы не сменяли бы одна другую).
И так как эта несимпатичность не отменяет тотальности истории (это бы уничтожило саму историю), следовательно, вся история должна быть оценена критически. Отсюда: истинное понимание истории — это всегда критическое понимание.
Конечно, это критическое понимание не отменяет — напротив, подразумевает — конкретное различие исторических периодов, их прогрессивности (или, наоборот, ретроградности) для человечества, их смысла (всё более конкретное проявление разума). Но суть остаётся неизменной: понимание истории возможно только как критика истории.
Или, если проще: если Вас полностью устраивает настоящее — тогда только для Вас полностью оправдана вся предыдущая история. Оправдана некритически — и, значит, не понята.
Ибо «лучший из лучших миров» пока ещё не существовал.
#философия #история #философия_истории
О гигиене мышления.
Человек — поразительное существо. О внешней гигиене он и в каменном веке не забывал (впрочем, этой внешней гигиене не чужды и животные), а вот гигиену ума всегда игнорировал. Удивительно, но факт. Психофизическая проблема (дуализм души и тела) над которой философия ломала — и почти сломала — себе голову со времён Декарта — эта проблема здесь, кстати, как на ладони.
Человек не ест всё подряд, но в плане интеллектуальном — всеяден. Достоевского бесило: «Подлец человек, ко всему привыкает» — так он, этот человек, ещё и без разбору подбирает все интеллектуальные крохи. Особенно, если эти крохи, эта нищенская похлёбка — в моде.
Проблема эта, надо сказать, беспокоила мыслящих всегда. «Всегда неплохо что-то знать» — усмехался Гёте. Гегель твердил о необходимости Bildung, образования мышления — в идеале ум каждого человека должен конспективно повторять интеллектуальную эволюцию человечества. Идеал Маркса повторял гегелевский — с одним нюансом: это Bildung должно идти не в кабинете, а на фабрике (в «свободной ассоциации трудящихся», что бы сие не означало). Ленин в «Задачах союзов молодёжи» тему развил: дескать, молодёжь! хватит нигилизма, ваша задача экспроприировать у старого мира не только фабрики-заводы-газеты-пароходы, но и (что более важно) всю интеллектуальную культуру, «нажитую непосильным трудом».
Поэтому у Ильенкова были маститые предшественники — но Эвальд Васильевич первым, наверное, сформулировал вопрос в предельно острой форме:
«Только тогда, когда мы научимся смотреть на мир, на себя и на мышление глазами основных философских систем, образующих азбуку разума, можно читать, изучать любые учения и книги, не беспокоясь о своем духовном здоровье».
Фраза эта, без понимания контекста, кажется лишь пустой декларацией о намерениях, лишь абстрактным пожеланием в стиле «мы за всё хорошее против всего плохого».
Но нет. Ильенков этими словами поднимает важнейшую тему — тему гигиены мышления. И, кстати, это не случайно брошенная фраза — это пафос всей его жизни и мысли.
Ибо времена изменились. Вопрос уже не в том, чтобы читать — а что читать? Хотя и в XIX веке вопрос назревал: недаром Рахметов у Чернышевского читает только «дельные книги». И это не нигилизм, это элементарный «здравый смысл» — не диалектический разум, конечно, но оный без здравого смысла тоже не построишь.
В эпоху, когда читают, условно говоря, Маркузе вместо Маркса (и считают себя марксистами!), Хайдеггера вместо Канта-Фихте-Шеллинга-Гегеля (и считают себя специалистами в «немецкой философии»!), когда не читают самого Платона и Аристотеля — но читают, что тот или иной иррационалист прошлого-позапрошлого века мнил о Платоне и Аристотеле, когда понятия не имеют об античной культуре, но рассуждают о «дионисийском начале» — в эту эпоху интеллектуальной антисанитарии слова Ильенкова звучат как нельзя более умно, актуально и веско.
И это не какое-то предписывание норм, не претензия на интеллектуальное диктаторство.
(Ну разве только в том смысле, что разум — всегда диктатор: он один и он командует — правда, командует самим собой. Потому если разум — диктатор, то диктаторы — неразумны).
Потому: нет, это не диктат, не ограничение прав публики, читающей умозрительную литературу, это лишь закономерный вывод из понимания сути мышления.
Мышление не формируется иначе, как тем путём, который Гегель назвал Bildung, образованием. Говоря просто: мы умны лишь настолько, насколько мы освоили и усвоили, насколько сделали своей интеллектуальную культуру всех предшествовавших поколений.
То есть: поскольку мы чего-то стóим, постольку мы стоИм, но стоИм мы всегда на плечах гигантов.
И как в истории невозможно ничего, решительно ничего понять в настоящем — если не знать прошлого — то ровно так же в истории мысли. Например, невозможно понять и критически оценить того же Хайдеггера, если не знать немецкую классику. Можно бесконечно перечитывать самых разных марксистов XX века — но если вы не читали «Капитал» (ну первый том-то хотя бы) — вы ровно ничего не понимаете в марксизме.
А понимать — и, конечно, не только в марксизме — надо.
Человек — поразительное существо. О внешней гигиене он и в каменном веке не забывал (впрочем, этой внешней гигиене не чужды и животные), а вот гигиену ума всегда игнорировал. Удивительно, но факт. Психофизическая проблема (дуализм души и тела) над которой философия ломала — и почти сломала — себе голову со времён Декарта — эта проблема здесь, кстати, как на ладони.
Человек не ест всё подряд, но в плане интеллектуальном — всеяден. Достоевского бесило: «Подлец человек, ко всему привыкает» — так он, этот человек, ещё и без разбору подбирает все интеллектуальные крохи. Особенно, если эти крохи, эта нищенская похлёбка — в моде.
Проблема эта, надо сказать, беспокоила мыслящих всегда. «Всегда неплохо что-то знать» — усмехался Гёте. Гегель твердил о необходимости Bildung, образования мышления — в идеале ум каждого человека должен конспективно повторять интеллектуальную эволюцию человечества. Идеал Маркса повторял гегелевский — с одним нюансом: это Bildung должно идти не в кабинете, а на фабрике (в «свободной ассоциации трудящихся», что бы сие не означало). Ленин в «Задачах союзов молодёжи» тему развил: дескать, молодёжь! хватит нигилизма, ваша задача экспроприировать у старого мира не только фабрики-заводы-газеты-пароходы, но и (что более важно) всю интеллектуальную культуру, «нажитую непосильным трудом».
Поэтому у Ильенкова были маститые предшественники — но Эвальд Васильевич первым, наверное, сформулировал вопрос в предельно острой форме:
«Только тогда, когда мы научимся смотреть на мир, на себя и на мышление глазами основных философских систем, образующих азбуку разума, можно читать, изучать любые учения и книги, не беспокоясь о своем духовном здоровье».
Фраза эта, без понимания контекста, кажется лишь пустой декларацией о намерениях, лишь абстрактным пожеланием в стиле «мы за всё хорошее против всего плохого».
Но нет. Ильенков этими словами поднимает важнейшую тему — тему гигиены мышления. И, кстати, это не случайно брошенная фраза — это пафос всей его жизни и мысли.
Ибо времена изменились. Вопрос уже не в том, чтобы читать — а что читать? Хотя и в XIX веке вопрос назревал: недаром Рахметов у Чернышевского читает только «дельные книги». И это не нигилизм, это элементарный «здравый смысл» — не диалектический разум, конечно, но оный без здравого смысла тоже не построишь.
В эпоху, когда читают, условно говоря, Маркузе вместо Маркса (и считают себя марксистами!), Хайдеггера вместо Канта-Фихте-Шеллинга-Гегеля (и считают себя специалистами в «немецкой философии»!), когда не читают самого Платона и Аристотеля — но читают, что тот или иной иррационалист прошлого-позапрошлого века мнил о Платоне и Аристотеле, когда понятия не имеют об античной культуре, но рассуждают о «дионисийском начале» — в эту эпоху интеллектуальной антисанитарии слова Ильенкова звучат как нельзя более умно, актуально и веско.
И это не какое-то предписывание норм, не претензия на интеллектуальное диктаторство.
(Ну разве только в том смысле, что разум — всегда диктатор: он один и он командует — правда, командует самим собой. Потому если разум — диктатор, то диктаторы — неразумны).
Потому: нет, это не диктат, не ограничение прав публики, читающей умозрительную литературу, это лишь закономерный вывод из понимания сути мышления.
Мышление не формируется иначе, как тем путём, который Гегель назвал Bildung, образованием. Говоря просто: мы умны лишь настолько, насколько мы освоили и усвоили, насколько сделали своей интеллектуальную культуру всех предшествовавших поколений.
То есть: поскольку мы чего-то стóим, постольку мы стоИм, но стоИм мы всегда на плечах гигантов.
И как в истории невозможно ничего, решительно ничего понять в настоящем — если не знать прошлого — то ровно так же в истории мысли. Например, невозможно понять и критически оценить того же Хайдеггера, если не знать немецкую классику. Можно бесконечно перечитывать самых разных марксистов XX века — но если вы не читали «Капитал» (ну первый том-то хотя бы) — вы ровно ничего не понимаете в марксизме.
А понимать — и, конечно, не только в марксизме — надо.
Поэтому и надо читать классику: Платона, Аристотеля, Декарта, Спинозу, Локка и Юма, всех немецких классиков от Канта до Гегеля, Маркса — а когда от классиков вернётесь к модным Лаканам-Фуко-Хайдеггерам (перечень каждый продолжит сам), то будете удивлены плоскостью «новых», их вторичностью, банальностью и пустотой по сравнению со «старыми».
Но разговор здесь долгий, так что
продолжение следует…
#Ильенков #Маркс #Гегель #Ленин
#гигиена_мышления #история_философии
Но разговор здесь долгий, так что
продолжение следует…
#Ильенков #Маркс #Гегель #Ленин
#гигиена_мышления #история_философии
Почему великие философы не писали афоризмов?
Афоризм — это молния мысли. Вот только что мышлению делать, как ему жить в сгустившемся после этой вспышки мраке?
Афоризм — это молния мысли. Вот только что мышлению делать, как ему жить в сгустившемся после этой вспышки мраке?
Об иррационализме.
Говоря о современной (ну, как современной: к этой категории относится философская эволюция последних 150 лет) — так вот, говоря о современной философии, я часто использую эпитет «иррациональная», и родовое понятие: «иррационализм».
Но что такое иррационализм?
Тема, конечно, для большого и хорошего разговора. Пока скажу просто: собственной сущности (и определения оной) у иррационализма нет. Как нет своей сущности у лжи, например. Иррационализм — это «просто» отрицание объективной разумности и объективной истины мира. (Правда, в этом «просто» заключается суть всей философии последних полутора веков).
То есть, чтоб понять иррационализм, надо сначала понять разум (а внешне сие невозможно, так что надо быть тождественным с ним). И тогда, с точки зрения разума, всё с иррационализмом ясно. Вспомним Спинозу: истина указует не только на себя саму, но и на ложь. А ложь так не может. Она всегда вторична, несамостоятельна, убога, она всегда есть лишь отрицание истины. Это Луна, которая светит отражённым светом Солнца — и светит только ночью. Ночью разума. Не той, когда вылетают совы мудрости, но той самой, когда все кошки серы (у немцев, кстати, «когда все коровы чёрны»).
Или вспомним Платона и его теорию зла как незнания добра. Но незнание невозможно определить, это не сущность, это голое, чистое «отсутствие». Пустота, ничто. Таков и сам иррационализм.
А что иррационалисты на разные лады отвергают разумное познание — и тут же ищут ему иррациональный эрзац-суррогат (то же «интеллектуальное созерцание» Шеллинга, «воля» Шопенгауэра и т. д.) — это общий всем иррационалистам симптом. Причина его проста: поскольку иррационалисты не отказываются вообще хоть что-то утверждать о мире (хотя бы о своей субъективной картине этого мира), постольку они всё-таки это непознаваемое должны каким-то образом «познавать». Даже не познавать, а, скорее, отчитаться перед своей аудиторией: как же они вывели эти свои заключения? (Как видим рациональное, логическое начало, столь презираемое иррационализмом, пусть контрабандой, но всё равно импортируется ими в свои системы — поскольку это вообще философские системы. Конечно, это непоследовательность, больше того: самопротиворечие, одного которого уже достаточно, чтоб абсолютно опровергнуть любую иррациональную философию).
И ещё важное дополнение. Почему иррационализм — явление относительно новое (ему чуть больше 200 лет)? Нет, конечно, сами иррационалисты рады были удлинить свою родословную в античную даль: к Платону и неоплатоникам как минимум, а в пределе — к началу человеческого мышления.
Но на самом деле их родословная много короче.
Дело в том, что иррационализм стал ведущей формой идеологии буржуазии, главной моделью и образцом, Gestalt’ом её мышления. Отчего же и почему именно в этих исторических рамках? Если буржуа «развитого капитализма» помыслит своё классовое и бытие общества рационально, как оно есть — он необходимо придёт к выводу о коренном изменении общества. Но это — вывод самоубийственный для его классового сознания (а в пределе — и бытия). Самоубиваться — пусть интеллектуально — хотят немногие (а могут даже из этих немногих единицы). Но как тогда жить? Очень просто: если истина убийственна — так игнорируй её, объявляй её не существующей. Борись с ней. Осознанна или нет, а если осознанна, то насколько осознанна эта субъективная деконструкция разумности и истины — не так важно. (Это непаханое поле для биографов конкретных мыслителей). Важно, что так иррационализм становится идеологическим базисом любой реакции — как либеральной, так и фашистской. Впрочем, между ними нет пропасти.
#иррационализм
Говоря о современной (ну, как современной: к этой категории относится философская эволюция последних 150 лет) — так вот, говоря о современной философии, я часто использую эпитет «иррациональная», и родовое понятие: «иррационализм».
Но что такое иррационализм?
Тема, конечно, для большого и хорошего разговора. Пока скажу просто: собственной сущности (и определения оной) у иррационализма нет. Как нет своей сущности у лжи, например. Иррационализм — это «просто» отрицание объективной разумности и объективной истины мира. (Правда, в этом «просто» заключается суть всей философии последних полутора веков).
То есть, чтоб понять иррационализм, надо сначала понять разум (а внешне сие невозможно, так что надо быть тождественным с ним). И тогда, с точки зрения разума, всё с иррационализмом ясно. Вспомним Спинозу: истина указует не только на себя саму, но и на ложь. А ложь так не может. Она всегда вторична, несамостоятельна, убога, она всегда есть лишь отрицание истины. Это Луна, которая светит отражённым светом Солнца — и светит только ночью. Ночью разума. Не той, когда вылетают совы мудрости, но той самой, когда все кошки серы (у немцев, кстати, «когда все коровы чёрны»).
Или вспомним Платона и его теорию зла как незнания добра. Но незнание невозможно определить, это не сущность, это голое, чистое «отсутствие». Пустота, ничто. Таков и сам иррационализм.
А что иррационалисты на разные лады отвергают разумное познание — и тут же ищут ему иррациональный эрзац-суррогат (то же «интеллектуальное созерцание» Шеллинга, «воля» Шопенгауэра и т. д.) — это общий всем иррационалистам симптом. Причина его проста: поскольку иррационалисты не отказываются вообще хоть что-то утверждать о мире (хотя бы о своей субъективной картине этого мира), постольку они всё-таки это непознаваемое должны каким-то образом «познавать». Даже не познавать, а, скорее, отчитаться перед своей аудиторией: как же они вывели эти свои заключения? (Как видим рациональное, логическое начало, столь презираемое иррационализмом, пусть контрабандой, но всё равно импортируется ими в свои системы — поскольку это вообще философские системы. Конечно, это непоследовательность, больше того: самопротиворечие, одного которого уже достаточно, чтоб абсолютно опровергнуть любую иррациональную философию).
И ещё важное дополнение. Почему иррационализм — явление относительно новое (ему чуть больше 200 лет)? Нет, конечно, сами иррационалисты рады были удлинить свою родословную в античную даль: к Платону и неоплатоникам как минимум, а в пределе — к началу человеческого мышления.
Но на самом деле их родословная много короче.
Дело в том, что иррационализм стал ведущей формой идеологии буржуазии, главной моделью и образцом, Gestalt’ом её мышления. Отчего же и почему именно в этих исторических рамках? Если буржуа «развитого капитализма» помыслит своё классовое и бытие общества рационально, как оно есть — он необходимо придёт к выводу о коренном изменении общества. Но это — вывод самоубийственный для его классового сознания (а в пределе — и бытия). Самоубиваться — пусть интеллектуально — хотят немногие (а могут даже из этих немногих единицы). Но как тогда жить? Очень просто: если истина убийственна — так игнорируй её, объявляй её не существующей. Борись с ней. Осознанна или нет, а если осознанна, то насколько осознанна эта субъективная деконструкция разумности и истины — не так важно. (Это непаханое поле для биографов конкретных мыслителей). Важно, что так иррационализм становится идеологическим базисом любой реакции — как либеральной, так и фашистской. Впрочем, между ними нет пропасти.
#иррационализм
Вспомнить, чтоб забыть.
Индивидуальные воспоминания, перед тем, как умереть (нейрофизиологически: отгрузиться в такие глубины памяти, откуда их потом ни под каким гипнозом не достать) — перед этим воспоминания ярко вспыхивают в сознании (часто во сне, или в вечерние часы, в утомлённом сознании), мучая человека, заставляя его терзаться или несбыточно-сладкой ностальгией, или горькой резиньяцией, или бессильной злостью по отношению к уже несуществующему. Но стоит пережить атаку призраков памяти — и эти туманные тени или рассеиваются навсегда, или становятся совершенно безразличны для человека.
Не так ли и с воспоминаниями коллективными?
«Традиции мёртвых поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых…» (Маркс).
Верно. Но ведь кошмар когда-то заканчивается, за дурным (да за любым) сном следует пробуждение. И эта вспышка фантомных реминисценций в общественном сознании — не является ли она свидетельством их «отгрузки» в небытие, прологом к прощанию с ними в реальности?
Возможно. Ведь самые яркие (и страшные) сны — перед пробуждением.
#воспоминания #Маркс
Индивидуальные воспоминания, перед тем, как умереть (нейрофизиологически: отгрузиться в такие глубины памяти, откуда их потом ни под каким гипнозом не достать) — перед этим воспоминания ярко вспыхивают в сознании (часто во сне, или в вечерние часы, в утомлённом сознании), мучая человека, заставляя его терзаться или несбыточно-сладкой ностальгией, или горькой резиньяцией, или бессильной злостью по отношению к уже несуществующему. Но стоит пережить атаку призраков памяти — и эти туманные тени или рассеиваются навсегда, или становятся совершенно безразличны для человека.
Не так ли и с воспоминаниями коллективными?
«Традиции мёртвых поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых…» (Маркс).
Верно. Но ведь кошмар когда-то заканчивается, за дурным (да за любым) сном следует пробуждение. И эта вспышка фантомных реминисценций в общественном сознании — не является ли она свидетельством их «отгрузки» в небытие, прологом к прощанию с ними в реальности?
Возможно. Ведь самые яркие (и страшные) сны — перед пробуждением.
#воспоминания #Маркс
Опосредующий момент.
Начнём с аксиомы:
тождество идеального и материального есть исходный пункт. И онтологически (как тотальное единство мироздания), и гносеологически (как начало и суть мышления, которое есть идеальное мироздания).
Иначе говоря: весь мир изначально и насквозь идеален — хотя бы потому, что закономерен. (Излишне доказывать, что закон и мера — это архиидеальные понятия.) Но, без осознания человеком, мир идеален лишь в себе. Самого себя он осознаёт в мышлении. В нашем мышлении. Так его идеальность становится сознательной, для себя.
По сути, мир — это такой мольеровский господин Журден, который всю жизнь разговаривал прозой, но не знал этого, пока ему не сказали.
Вернёмся к тождеству. Его истина, его идея — осознаётся, выражается в мысли (вот, кстати, различие между идеей и мыслью — вторая, если она истинна, всегда есть субъективный образ первой). В высшей форме мысли — в философии.
Но происходит это осознание не автоматически, не непосредственно.
И здесь слишком очевидна слабость вульгарной теории отражения. Зеркало просто отражает — никакого посредника между оригиналом и отражением нет. Зеркало просто удваивает оригинал.
Мало того, что это удвоение мостит дорогу к злокачественному дуализму. Само удвоение злокачественно, ибо ложно фактически. Образ отражения фальсифицирует суть мышления.
Мысль — не зеркало, не tabula rasa. (Выводы из таких теорий крайне важны, но сейчас мы в их критику углубляться не будем).
Между изначальным тождеством и его осознанием в человеческом мышлении должен быть опосредующий момент (иначе, само мышление не развилось бы). И этот момент есть социальная практика, взаимодействие с веществом природы, с материальным. Взаимодействие посредством орудий и с идеальным целеполаганием, в определённых общественных формах.
И понять мышление без этой практики — невозможно. Без понимания своей связи с практикой философия всегда будет мистифицированной абстракцией, оторванной от земли и от неба, витающей в несуществующем, выдуманном ею самой эфире. Вся вековая катавасия с кантовской «вещью в себе» — из невозможности/нежелания познать и признать связь с практикой.
Но разве дело в том, чтоб связать, отождествить философию определённой эпохи с практикой этой эпохи? Нет, так получится только релятивизм, сводящий философию к эпохе, подрезающий философии крылья, разбивающий в итоге целостное полотно, реальную тотальность логического и исторического на мелкие осколки, каждый из которых бессмыслен и ничего не говорит вообще.
И точно так же ложно позитивистское понимание, с другой стороны уничтожающее тотальность мысли и истории: оно сводит мышление уже не к частной эпохе, а к «материальному базису». Это — фетишизм техники, и, по сути дегуманизация мира. Расчеловечивание человека.
Позитивистская схема всё переворачивает с ног на голову: на самом деле, та же техника, тот же «материальный базис» — влияют на мышление, но не предопределяют его. Хотя бы потому, что техника не падает с неба, она сама определяется человеческим мышлением, ибо вся техника создаётся с сознательным целеполаганием. Техника — это искусственные органы для освоения природы. У существа разумного не орган командует мышлением, а мышление органом.
И да, само орудие, сама техника — поскольку она вообще пригодна для использования в предметном мире — есть отражённая форма законов этого предметного мира, его идеального начала. По сути, это ключ к замку мироздания. Но ключ, созданный мышлением и подходящий к своему замку настолько, насколько само мышление уже отождествилось с миром.
Но есть и реакция на позитивистский фетишизм техники (новое издание этого фетишизма в связи с проблемой «искусственного интеллекта» мы переживаем сейчас), просто отрицающая влияние предметного мира на мышление. Вся глупость этой обратной крайности очевидна, чтоб критиковать её здесь.
Итак: общественная практика человека есть опосредование между Всеобщим мира — и его Всеобщим осознанием.
Но что же, философию можно понять из промышленной статистики, из миллионов тон выплавленного чугуна, выкачанной нефти и газа? Нет, конечно.
Начнём с аксиомы:
тождество идеального и материального есть исходный пункт. И онтологически (как тотальное единство мироздания), и гносеологически (как начало и суть мышления, которое есть идеальное мироздания).
Иначе говоря: весь мир изначально и насквозь идеален — хотя бы потому, что закономерен. (Излишне доказывать, что закон и мера — это архиидеальные понятия.) Но, без осознания человеком, мир идеален лишь в себе. Самого себя он осознаёт в мышлении. В нашем мышлении. Так его идеальность становится сознательной, для себя.
По сути, мир — это такой мольеровский господин Журден, который всю жизнь разговаривал прозой, но не знал этого, пока ему не сказали.
Вернёмся к тождеству. Его истина, его идея — осознаётся, выражается в мысли (вот, кстати, различие между идеей и мыслью — вторая, если она истинна, всегда есть субъективный образ первой). В высшей форме мысли — в философии.
Но происходит это осознание не автоматически, не непосредственно.
И здесь слишком очевидна слабость вульгарной теории отражения. Зеркало просто отражает — никакого посредника между оригиналом и отражением нет. Зеркало просто удваивает оригинал.
Мало того, что это удвоение мостит дорогу к злокачественному дуализму. Само удвоение злокачественно, ибо ложно фактически. Образ отражения фальсифицирует суть мышления.
Мысль — не зеркало, не tabula rasa. (Выводы из таких теорий крайне важны, но сейчас мы в их критику углубляться не будем).
Между изначальным тождеством и его осознанием в человеческом мышлении должен быть опосредующий момент (иначе, само мышление не развилось бы). И этот момент есть социальная практика, взаимодействие с веществом природы, с материальным. Взаимодействие посредством орудий и с идеальным целеполаганием, в определённых общественных формах.
И понять мышление без этой практики — невозможно. Без понимания своей связи с практикой философия всегда будет мистифицированной абстракцией, оторванной от земли и от неба, витающей в несуществующем, выдуманном ею самой эфире. Вся вековая катавасия с кантовской «вещью в себе» — из невозможности/нежелания познать и признать связь с практикой.
Но разве дело в том, чтоб связать, отождествить философию определённой эпохи с практикой этой эпохи? Нет, так получится только релятивизм, сводящий философию к эпохе, подрезающий философии крылья, разбивающий в итоге целостное полотно, реальную тотальность логического и исторического на мелкие осколки, каждый из которых бессмыслен и ничего не говорит вообще.
И точно так же ложно позитивистское понимание, с другой стороны уничтожающее тотальность мысли и истории: оно сводит мышление уже не к частной эпохе, а к «материальному базису». Это — фетишизм техники, и, по сути дегуманизация мира. Расчеловечивание человека.
Позитивистская схема всё переворачивает с ног на голову: на самом деле, та же техника, тот же «материальный базис» — влияют на мышление, но не предопределяют его. Хотя бы потому, что техника не падает с неба, она сама определяется человеческим мышлением, ибо вся техника создаётся с сознательным целеполаганием. Техника — это искусственные органы для освоения природы. У существа разумного не орган командует мышлением, а мышление органом.
И да, само орудие, сама техника — поскольку она вообще пригодна для использования в предметном мире — есть отражённая форма законов этого предметного мира, его идеального начала. По сути, это ключ к замку мироздания. Но ключ, созданный мышлением и подходящий к своему замку настолько, насколько само мышление уже отождествилось с миром.
Но есть и реакция на позитивистский фетишизм техники (новое издание этого фетишизма в связи с проблемой «искусственного интеллекта» мы переживаем сейчас), просто отрицающая влияние предметного мира на мышление. Вся глупость этой обратной крайности очевидна, чтоб критиковать её здесь.
Итак: общественная практика человека есть опосредование между Всеобщим мира — и его Всеобщим осознанием.
Но что же, философию можно понять из промышленной статистики, из миллионов тон выплавленного чугуна, выкачанной нефти и газа? Нет, конечно.
Суть в том, что в самом опосредовании должно быть внутреннее и более тонкое опосредование.
Все эти тонны чугуна и нефти, все решающие детали общественной (в том числе — и производственной практики) результируют в политическом.
И вот она, политика и опосредует связь философии с практикой, а через практику — с Всеобщим тождеством мира, с его истиной.
Не определяет, не детерминирует, но опосредует. Почувствуйте разницу!
Поэтому истинно, не фальшивя, излагать историю философии можно только с учётом политических реалий эпохи, интегрируя философию в социальную тотальность, в которой она возникла и действовала. Это интегрирование будет не произволом мышления, но восстановлением справедливости, репатриацией мышления на родину, ибо только там, в историко-социальной конкретности мышление и живёт.
#опосредование #методология #история_философии
Все эти тонны чугуна и нефти, все решающие детали общественной (в том числе — и производственной практики) результируют в политическом.
И вот она, политика и опосредует связь философии с практикой, а через практику — с Всеобщим тождеством мира, с его истиной.
Не определяет, не детерминирует, но опосредует. Почувствуйте разницу!
Поэтому истинно, не фальшивя, излагать историю философии можно только с учётом политических реалий эпохи, интегрируя философию в социальную тотальность, в которой она возникла и действовала. Это интегрирование будет не произволом мышления, но восстановлением справедливости, репатриацией мышления на родину, ибо только там, в историко-социальной конкретности мышление и живёт.
#опосредование #методология #история_философии
Гегельнегоголь
Суть в том, что в самом опосредовании должно быть внутреннее и более тонкое опосредование. Все эти тонны чугуна и нефти, все решающие детали общественной (в том числе — и производственной практики) результируют в политическом. И вот она, политика и опосредует…
Отсюда и другое следствие.
Любое субъективно-честное историко-философское исследование так или иначе заявляет свою собственную политическую позицию (вовсе не обязательно в форме откровенного манифеста — уже из самого хода мысли Standpunkt этой мысли всё равно ясен).
И лишь нечестное исследование (часто само свою нечестность не сознающее) — притворяется беспартийной мыслью, парящей «над схваткой» в своём собственном, комфортном, оторванном от жизни эфире. Но такая эфирно-беспартийная философия точно так же ангажирована, точно так же вовлечена в общественную практику и точно так же опосредована политическим. Но при этом лжёт себе самой и своему читателю о своих действительных связях и побудительных мотивах. Ложное сознание, да.
Поэтому: из всех философий и историй философии выбирайте, по крайней мере, субъективно честную. А среди этих честных — объективно истинную.
Где ж эту философию найти? Да вот же она, здесь, перед Вами.
#партийность #история_философии
Любое субъективно-честное историко-философское исследование так или иначе заявляет свою собственную политическую позицию (вовсе не обязательно в форме откровенного манифеста — уже из самого хода мысли Standpunkt этой мысли всё равно ясен).
И лишь нечестное исследование (часто само свою нечестность не сознающее) — притворяется беспартийной мыслью, парящей «над схваткой» в своём собственном, комфортном, оторванном от жизни эфире. Но такая эфирно-беспартийная философия точно так же ангажирована, точно так же вовлечена в общественную практику и точно так же опосредована политическим. Но при этом лжёт себе самой и своему читателю о своих действительных связях и побудительных мотивах. Ложное сознание, да.
Поэтому: из всех философий и историй философии выбирайте, по крайней мере, субъективно честную. А среди этих честных — объективно истинную.
Где ж эту философию найти? Да вот же она, здесь, перед Вами.
#партийность #история_философии