Маркс и Кьеркегор или Об умении различать.
Порой бывают странные сближенья: в этот день, 5 мая родились два совершенно разных человека.
Первый — в Копенгагене, в 1813 году.
Другой — в Трире, с 1818-м.
Первого звали Сёрен Кьеркегор.
Другого — Карл Маркс.
И Бог бы с этим совпадением даты рождения — но обоих связало нечто третье. В этом и суть «сближенья». И это третье — точнее, этот — Гегель.
Оба пережили увлечение философией берлинского мудреца.
Но Кьеркегор — быстро отпал от гегельянства, принялся было откапывать труп почившего уже романтизма, а когда понял, что мощи эти ему ни к чему, решил было строить систему этики. Но что такое этика как не система отношений? — отношения же всегда между субъектом и объектом. И вот наш экзальтированный датчанин принимается за конструирование своего объекта, свою «экзистенцию» он хочет обрести в Боге, перед его взором носится план «восстановления» христианства. Но в итоге и с христианством не задалось — на выходе у Кьеркегора получился религиозный атеизм.
А что же Гегель? — Гегель никуда не исчезал. Любая книга Кьеркегора (разве что за исключением последних работ 1850-х годов) есть постоянная полемика с Гегелем. Но отвергаясь от старого философа, отрицая его, нужно было отрицать сам разум — чем Кьеркегор последовательно и занимался. Отсюда этот антирационалистский пафос, которым дышат его работы.
В итоге Кьеркегор, никогда не имевший ни семьи, ни детей, стал отцом не только для пёстрой семейки «экзистенциалистов» от Сартра до Хайдеггера, но и архетипичным патриархом иррационализма. Конечный пункт его исканий — религиозный атеизм — сознательно или нет, потом будут повторять многие. Правда, с одним результатом: рано или поздно проваливаясь в трясину политической реакции.
И если Кьеркегор критиковал Гегеля справа, то Маркс, как все знают, слева. Не разрушая рациональности — а, напротив, требуя её полного, абсолютного проявления, реализации её на практике, не в мысли только, но в действительной жизни действительных людей.
И ведь что интересно, на примере этих двух сегодняшних именинников ясно видно: путь назад — и неважно: «назад от Гегеля», или «назад к Гегелю» — равно ведёт к выводам консервативным, реакционным, обскурантистским, к иррационализму, к разрушению разума. И наоборот: путь вперёд, но не «от Гегеля», а «с Гегелем» (надо ли говорить, что старый Учитель тоже никогда не покидал мысли Маркса — о чём тот сам признался в «Капитале») — такой путь есть путь коренного изменения soziale Wirklichkeit, путь гиперрационализма.
(Эту противоположность Маркса и Кьеркегора надо ясно осознавать. Противоположности вообще часто — и несправедливо — смешиваются. Типичный пример — знаменитая и прекрасно написанная книга Карла Лёвита «От Гегеля к Ницше», где оба, и Маркс, и Кьеркегор предстают революционными пророками. Умение различать, distinguo — всё же крайне необходимая штука для установления истины. Иначе в тёмной комнате тотального синтеза кошки реакции и революции оказываются одинаково серыми.)
«Скажи мне, какая философия тебе по душе — и я скажу, что ты за человек». Так за кого сегодня бокал поднимете, друзья? Маркс или Кьеркегор?
#Гегель #Маркс #Кьеркегор
Порой бывают странные сближенья: в этот день, 5 мая родились два совершенно разных человека.
Первый — в Копенгагене, в 1813 году.
Другой — в Трире, с 1818-м.
Первого звали Сёрен Кьеркегор.
Другого — Карл Маркс.
И Бог бы с этим совпадением даты рождения — но обоих связало нечто третье. В этом и суть «сближенья». И это третье — точнее, этот — Гегель.
Оба пережили увлечение философией берлинского мудреца.
Но Кьеркегор — быстро отпал от гегельянства, принялся было откапывать труп почившего уже романтизма, а когда понял, что мощи эти ему ни к чему, решил было строить систему этики. Но что такое этика как не система отношений? — отношения же всегда между субъектом и объектом. И вот наш экзальтированный датчанин принимается за конструирование своего объекта, свою «экзистенцию» он хочет обрести в Боге, перед его взором носится план «восстановления» христианства. Но в итоге и с христианством не задалось — на выходе у Кьеркегора получился религиозный атеизм.
А что же Гегель? — Гегель никуда не исчезал. Любая книга Кьеркегора (разве что за исключением последних работ 1850-х годов) есть постоянная полемика с Гегелем. Но отвергаясь от старого философа, отрицая его, нужно было отрицать сам разум — чем Кьеркегор последовательно и занимался. Отсюда этот антирационалистский пафос, которым дышат его работы.
В итоге Кьеркегор, никогда не имевший ни семьи, ни детей, стал отцом не только для пёстрой семейки «экзистенциалистов» от Сартра до Хайдеггера, но и архетипичным патриархом иррационализма. Конечный пункт его исканий — религиозный атеизм — сознательно или нет, потом будут повторять многие. Правда, с одним результатом: рано или поздно проваливаясь в трясину политической реакции.
И если Кьеркегор критиковал Гегеля справа, то Маркс, как все знают, слева. Не разрушая рациональности — а, напротив, требуя её полного, абсолютного проявления, реализации её на практике, не в мысли только, но в действительной жизни действительных людей.
И ведь что интересно, на примере этих двух сегодняшних именинников ясно видно: путь назад — и неважно: «назад от Гегеля», или «назад к Гегелю» — равно ведёт к выводам консервативным, реакционным, обскурантистским, к иррационализму, к разрушению разума. И наоборот: путь вперёд, но не «от Гегеля», а «с Гегелем» (надо ли говорить, что старый Учитель тоже никогда не покидал мысли Маркса — о чём тот сам признался в «Капитале») — такой путь есть путь коренного изменения soziale Wirklichkeit, путь гиперрационализма.
(Эту противоположность Маркса и Кьеркегора надо ясно осознавать. Противоположности вообще часто — и несправедливо — смешиваются. Типичный пример — знаменитая и прекрасно написанная книга Карла Лёвита «От Гегеля к Ницше», где оба, и Маркс, и Кьеркегор предстают революционными пророками. Умение различать, distinguo — всё же крайне необходимая штука для установления истины. Иначе в тёмной комнате тотального синтеза кошки реакции и революции оказываются одинаково серыми.)
«Скажи мне, какая философия тебе по душе — и я скажу, что ты за человек». Так за кого сегодня бокал поднимете, друзья? Маркс или Кьеркегор?
#Гегель #Маркс #Кьеркегор
Понятия и образы или Полюбить истину по-настоящему.
Задумываемся мы об этом, или нет, но мы мыслим в образах. Образы, конечно, могут вносить двусмысленность. Образы — те ещё предатели: в разгар размышления оказывается, что доминирующий в построении образ оказывается формальной оболочкой, призрачно исчезающей — и всё размышление, на нём основанное, летит в тартарары. Образы — ненадёжные друзья: поясняя один вопрос, они запутывают два.
Вот, например, образ «приближения к истине» в марксизме. Со времён ленинского «Материализма и эмпириокритицизма» образ получил партбилет Компартии, славу непреложной аксиомы и иммунитет к любым идеологическим репрессиям. И речь не о каком-то казённом «диамате». Так, Георг Лукач, не только виднейший философ-марксист, но и, отбросив «партийность в философии», честно скажем — один из величайших философов XX века — на полном серьёзе везде оперирует понятием Annäherung, приближения. Познание у Лукача (вслед за Лениным) только лишь приближается к истине. Да, так мы, как кажется, ответили на вопрос: почему мы не обладаем Абсолютной истиной здесь и сейчас — ведь, если бы обладали, тогда почему «мир во зле лежит»? Но образ приближения играет с нами дурную шутку: объяснив одну сложность, он в расплату ставит нас перед другими, и более серьёзными. Самое главное: как мы узнали, что только приближаемся к истине, если мы ей ещё не обладаем? И далее: в такой логике истина никогда не может быть достигнута. И мы, искатели истины, оказываемся вместе с Георгием Осиповичем в ловушке дурной бесконечности. Как будто вся философия ограничивается Кантом и Лениным. Как будто некто Гегель никогда не существовал.
Но оставим пока товарища Лукача. Про его версию марксизма — подробно будет в третьей книжке «Искателей Абсолюта» (если и когда она увидит свет).
Вернёмся к проблеме образов. Рассмотрим её в её же форме — форме образов.
Почему приближение есть гарантия познания истины? Для сознания не-деятельного, для сознания созерцательного истина вообще может быть усмотрена только с дистанции. «Большое видится на расстоянии» — а что может быть больше истины? Соответственно, если думать так, то адекватность познания истины будет возрастать прямо пропорционально возрастанию расстояния от неё. «Дистанция громадного размера» должна отделять такого созерцателя истины от самой истины.
Не будем слишком строги. Отдадим созерцанию должное: то, что умерло, как раз можно и нужно лишь умо-созерцать, чтоб понять. Стремиться к практической близости с прошлым, с уже отжившим — прямо скажем, желание патологичное (или даже так: пато-логичное).
Но тогда в каком смысле можно говорить о «приближении» к истине? Когда познание есть одновременно и осуществление истины. Когда мы относимся к ней деятельно, когда приближение есть степень близости, когда истина — объект нашей интеллектуальной страсти, и когда только отождествление с ней эту страсть может утолить. Тождество субъекта и субстанции — чем не рафинированный образ соития?
И только обладая истиной, имея её, по-няв, то есть — поимев её, мы становимся в истине, находимся в единстве с нею. И диалектика есть синоним этого связующего акта.
Ещё Гегель в своих лекциях по истории философии не без яда иронизировал: дескать, что это за имя — «философ»? Любящий мудрость? Но пора бы уже от любви на расстоянии, от любви платонической перейти к любви настоящей, деятельной! — призывает Гегель. Вот вам и сухой логик. (Не развивая темы, просто отмечу, что последующие Марксовы «Тезисы о Фейербахе» уже есть в этой гегелевской фразе).
#Гегель #Лукач #Маркс
Задумываемся мы об этом, или нет, но мы мыслим в образах. Образы, конечно, могут вносить двусмысленность. Образы — те ещё предатели: в разгар размышления оказывается, что доминирующий в построении образ оказывается формальной оболочкой, призрачно исчезающей — и всё размышление, на нём основанное, летит в тартарары. Образы — ненадёжные друзья: поясняя один вопрос, они запутывают два.
Вот, например, образ «приближения к истине» в марксизме. Со времён ленинского «Материализма и эмпириокритицизма» образ получил партбилет Компартии, славу непреложной аксиомы и иммунитет к любым идеологическим репрессиям. И речь не о каком-то казённом «диамате». Так, Георг Лукач, не только виднейший философ-марксист, но и, отбросив «партийность в философии», честно скажем — один из величайших философов XX века — на полном серьёзе везде оперирует понятием Annäherung, приближения. Познание у Лукача (вслед за Лениным) только лишь приближается к истине. Да, так мы, как кажется, ответили на вопрос: почему мы не обладаем Абсолютной истиной здесь и сейчас — ведь, если бы обладали, тогда почему «мир во зле лежит»? Но образ приближения играет с нами дурную шутку: объяснив одну сложность, он в расплату ставит нас перед другими, и более серьёзными. Самое главное: как мы узнали, что только приближаемся к истине, если мы ей ещё не обладаем? И далее: в такой логике истина никогда не может быть достигнута. И мы, искатели истины, оказываемся вместе с Георгием Осиповичем в ловушке дурной бесконечности. Как будто вся философия ограничивается Кантом и Лениным. Как будто некто Гегель никогда не существовал.
Но оставим пока товарища Лукача. Про его версию марксизма — подробно будет в третьей книжке «Искателей Абсолюта» (если и когда она увидит свет).
Вернёмся к проблеме образов. Рассмотрим её в её же форме — форме образов.
Почему приближение есть гарантия познания истины? Для сознания не-деятельного, для сознания созерцательного истина вообще может быть усмотрена только с дистанции. «Большое видится на расстоянии» — а что может быть больше истины? Соответственно, если думать так, то адекватность познания истины будет возрастать прямо пропорционально возрастанию расстояния от неё. «Дистанция громадного размера» должна отделять такого созерцателя истины от самой истины.
Не будем слишком строги. Отдадим созерцанию должное: то, что умерло, как раз можно и нужно лишь умо-созерцать, чтоб понять. Стремиться к практической близости с прошлым, с уже отжившим — прямо скажем, желание патологичное (или даже так: пато-логичное).
Но тогда в каком смысле можно говорить о «приближении» к истине? Когда познание есть одновременно и осуществление истины. Когда мы относимся к ней деятельно, когда приближение есть степень близости, когда истина — объект нашей интеллектуальной страсти, и когда только отождествление с ней эту страсть может утолить. Тождество субъекта и субстанции — чем не рафинированный образ соития?
И только обладая истиной, имея её, по-няв, то есть — поимев её, мы становимся в истине, находимся в единстве с нею. И диалектика есть синоним этого связующего акта.
Ещё Гегель в своих лекциях по истории философии не без яда иронизировал: дескать, что это за имя — «философ»? Любящий мудрость? Но пора бы уже от любви на расстоянии, от любви платонической перейти к любви настоящей, деятельной! — призывает Гегель. Вот вам и сухой логик. (Не развивая темы, просто отмечу, что последующие Марксовы «Тезисы о Фейербахе» уже есть в этой гегелевской фразе).
#Гегель #Лукач #Маркс
Поэтическая справедливость.
Поэт мстит тем, что эпиграммой пригвождает недруга к столбу позора. А лучше — напишет роман об эпохе, ставшей ему врагом. Музыкант напишет песню. Художник создаст картину. И нет мести более эффектной и эффективной в историческом масштабе. Приговоры судов в умах истлеют раньше, чем бумага, на которой они написаны, работы историков будут переписаны, опровергнуты и снова переписаны десять раз — а художественное отражение, поэтический образ будет жить и вечно укорять, вечно обвинять зло. Так торжествует историческая справедливость. Ибо: настоящая историческая справедливость — это всегда поэтическая справедливость. Проклят поэтом — значит: проклят навеки.
#klar_und_deutlich #поэтическаясправедливость
Поэт мстит тем, что эпиграммой пригвождает недруга к столбу позора. А лучше — напишет роман об эпохе, ставшей ему врагом. Музыкант напишет песню. Художник создаст картину. И нет мести более эффектной и эффективной в историческом масштабе. Приговоры судов в умах истлеют раньше, чем бумага, на которой они написаны, работы историков будут переписаны, опровергнуты и снова переписаны десять раз — а художественное отражение, поэтический образ будет жить и вечно укорять, вечно обвинять зло. Так торжествует историческая справедливость. Ибо: настоящая историческая справедливость — это всегда поэтическая справедливость. Проклят поэтом — значит: проклят навеки.
#klar_und_deutlich #поэтическаясправедливость
О реализации поэтической справедливости.
Да, поэт — орудие справедливости.
Поэт изображает, обличает, обвиняет.
Но изображение — не доказательство, обличение — не решение, обвинение — не приговор.
Окончательный расчёт со своей эпохой производит всё же философ. Если поэт — обвинитель неидеального мира, то философ — судья его.
И нет суждения более строгого, чем суждение философа, нет заключения более сурового, чем заключение о логической несостоятельности, нет меры наказания более высокой, чем наказание за недостаток разумности.
И справка от психиатра здесь не принимается в расчёт.
Ибо приговор за недостаток разумности есть одновременно и констатация недостатка действительности судимой эпохи. Недействительность же означает несуществование.
Признать нечто логически абсурдным — значит уничтожить навеки.
#klar_und_deutlich #поэтическаясправедливость #логика
Да, поэт — орудие справедливости.
Поэт изображает, обличает, обвиняет.
Но изображение — не доказательство, обличение — не решение, обвинение — не приговор.
Окончательный расчёт со своей эпохой производит всё же философ. Если поэт — обвинитель неидеального мира, то философ — судья его.
И нет суждения более строгого, чем суждение философа, нет заключения более сурового, чем заключение о логической несостоятельности, нет меры наказания более высокой, чем наказание за недостаток разумности.
И справка от психиатра здесь не принимается в расчёт.
Ибо приговор за недостаток разумности есть одновременно и констатация недостатка действительности судимой эпохи. Недействительность же означает несуществование.
Признать нечто логически абсурдным — значит уничтожить навеки.
#klar_und_deutlich #поэтическаясправедливость #логика
Понятия и образы-2.
В продолжение темы.
Образ — ненадёжный друг мышления. Но единственный. И потому расстаться с ним — невозможно.
Но не для всех всё так однозначно…
Позитивисты, эти двоечники философии, приняв эстетическую пластичность образа за его фальшивость, предлагали выбросить образы за борт, просто избавиться от них.
Эти недалёкие ребята не понимали, что без образа не бывает мышления — более того: сама человеческая речь невозможна без образов. И само это абсурдное требование позитивистов — избавиться от образов — невозможно, ибо самопротиворечиво. Даже уничтожив образы мышления, такие философские киборги-убийцы постоянно будут воскрешать их: ведь как понять, что нечто не существует? — надо помыслить о нём — следовательно, создать образ.
На другом полюсе философского шара (или круга? Вспомним Гегеля: философия есть круг — вот вам и образ!) похожую войну образам объявляли как раз философы par excellence, которые, в отличие от позитивистов, уроки не прогуливали. Образы в философии они третировали как нелегальных иммигрантов, незаконно пробравшихся не в свою страну без паспорта.
Откуда такая суровость? А это им, якобы, Гегель рассказал: мол, есть чувственное познание в образах (искусство), есть познание переходное, смесь чувственного и понятийно-логического (религия) и есть собственно логическое, философское познание, строго понятийное, где образам места нет. Да, но… только сам Гегель так плоско, в таких абстрактных схемах не мыслил, и даже его «Наука Логики» полна образами, он постоянно ищет иллюстрации понятия даже в самой форме слова.
Потому такие любители абстрактных схем — на самом деле крайне далеки от Гегеля — но парадоксально (на самом деле, закономерно) близки к тем же позитивистам, изгонявшим образы из храма мудрости.
На самом деле между понятием и образом нет никакой непреодолимой пропасти. Или — если продолжать образ образа — «китайской стены» (и «берлинской» тоже, как и любой другой).
Понятие и образ тождественны.
Понятие — это рафинированный образ, очищенный от его частных, случайных, единичных качеств.
Грубо говоря: мы поскребли образ и получили понятие.
Потому Гегель и называл понятие «отрицательным», das Negativ: отрицалось лишь всё случайное, понятие вбирало в себя лишь необходимое — только так и познаётся действительность. Но и тут полнейшее тождество: настоящий образ всегда типичен — не в смысле частой встречаемости — вовсе нет! — но в том смысле, что всегда выражает необходимую суть бытия.
#Гегель #понятие
В продолжение темы.
Образ — ненадёжный друг мышления. Но единственный. И потому расстаться с ним — невозможно.
Но не для всех всё так однозначно…
Позитивисты, эти двоечники философии, приняв эстетическую пластичность образа за его фальшивость, предлагали выбросить образы за борт, просто избавиться от них.
Эти недалёкие ребята не понимали, что без образа не бывает мышления — более того: сама человеческая речь невозможна без образов. И само это абсурдное требование позитивистов — избавиться от образов — невозможно, ибо самопротиворечиво. Даже уничтожив образы мышления, такие философские киборги-убийцы постоянно будут воскрешать их: ведь как понять, что нечто не существует? — надо помыслить о нём — следовательно, создать образ.
На другом полюсе философского шара (или круга? Вспомним Гегеля: философия есть круг — вот вам и образ!) похожую войну образам объявляли как раз философы par excellence, которые, в отличие от позитивистов, уроки не прогуливали. Образы в философии они третировали как нелегальных иммигрантов, незаконно пробравшихся не в свою страну без паспорта.
Откуда такая суровость? А это им, якобы, Гегель рассказал: мол, есть чувственное познание в образах (искусство), есть познание переходное, смесь чувственного и понятийно-логического (религия) и есть собственно логическое, философское познание, строго понятийное, где образам места нет. Да, но… только сам Гегель так плоско, в таких абстрактных схемах не мыслил, и даже его «Наука Логики» полна образами, он постоянно ищет иллюстрации понятия даже в самой форме слова.
Потому такие любители абстрактных схем — на самом деле крайне далеки от Гегеля — но парадоксально (на самом деле, закономерно) близки к тем же позитивистам, изгонявшим образы из храма мудрости.
На самом деле между понятием и образом нет никакой непреодолимой пропасти. Или — если продолжать образ образа — «китайской стены» (и «берлинской» тоже, как и любой другой).
Понятие и образ тождественны.
Понятие — это рафинированный образ, очищенный от его частных, случайных, единичных качеств.
Грубо говоря: мы поскребли образ и получили понятие.
Потому Гегель и называл понятие «отрицательным», das Negativ: отрицалось лишь всё случайное, понятие вбирало в себя лишь необходимое — только так и познаётся действительность. Но и тут полнейшее тождество: настоящий образ всегда типичен — не в смысле частой встречаемости — вовсе нет! — но в том смысле, что всегда выражает необходимую суть бытия.
#Гегель #понятие
Telegram
Гегельнегоголь
Понятия и образы или Полюбить истину по-настоящему.
Задумываемся мы об этом, или нет, но мы мыслим в образах. Образы, конечно, могут вносить двусмысленность. Образы — те ещё предатели: в разгар размышления оказывается, что доминирующий в построении образ…
Задумываемся мы об этом, или нет, но мы мыслим в образах. Образы, конечно, могут вносить двусмысленность. Образы — те ещё предатели: в разгар размышления оказывается, что доминирующий в построении образ…
Товарищ Гегель.
У Гегеля (при желании, и особенно в лекциях) можно найти немало коммунизма.
Думаете, Карл Маркс от нечего делать подробно-педантично разбирал параграфы гегелевой «Философию права», думаете, просто так решил «пококетничать с гегелевской диалектикой» в «Капитале»?
Нет, не просто так. Ибо прото-коммунизма у Гегеля предостаточно.
Но тут и диалектическая сложность. Надо уметь различать. Distinguo, distinguo! Гегеля легко посчитать как коммунистом (он за Всеобщее), так и реакционером (в «Философии права» монархия есть лучшая из худших — возможных! — форм правления). Ну и Французскую революцию он критиковал за субъективизм и террор, из субъективизма вытекающий. Хотя в юности — да, вместе с друзьями Шеллингом и Гёльдерлином, пировал у посаженного ими же, в честь Французской революции, «Древа свободы».
Итак, попробуем «различить».
1) Гегель — антикапиталист. Что есть, то есть. Он ясно видит все ужасы буржуазного общества. Но и мечтать о будущем он сам себе — и философии в целом — запрещает. Остаётся бросить взгляд назад. (История же всегда есть осознание прошлого — мы можем знать лишь то, что уже прошло!) Отсюда какой-то романтический оттенок его антикапитализма — à la Карлейль, который кошмарам капитализма противопоставлял пасторальную идиллию (никогда в таком виде не существовавшего) Средневековья. Но оттенок только кажущийся: Средневековье Гегелю дорого ничуть не более, чем капиталистическое «духовное царство животных». Одно из достижений Нового времени по Гегелю: всякий проходимец уже не может навязывать целому государству как общности свои частные цели.
2) Монархистом он не был. Его идеал — по сути, анархистский (в том смысле, в каком анархистским был идеал Маркса и Ленина — см. «Гражданскую войну во Франции» Маркса «Государство и революцию» Ленина). «Каждый должен жить в государстве» — это надо понимать так, что государство становится делом каждого, истинным, а не по названию, res publica, общественным делом. Переставая быть отчуждённым аппаратом управления, государство перестаёт быть государством в современном, неистинном смысле. Пока же в сфере объективного духа, политического, которое и должно быть преодолено (здесь корень теории Маркса-Энгельса о переходе из «царства необходимости» в «царство свободы») — в этой несовершенной сфере лучше единоначальной власти, ограниченной парламентом сословий, ничего не придумаешь. (В итоге советская модель с Генсеком во главе Партии была как раз вариацией-реализацией этой гегелевской программы). Увы. Sad but true. Политика вообще есть искусство возможного, как известно. Потому Гегель — большой политический реалист. Если бы жил в другое время, был бы вождём великой политической партии. Но за него потом это сделают другие — он дал им идею, их дело было её реализовать (или испоганить. Но это часто синонимы).
3) Но частная собственность? Какой же Гегель антикапиталист, если он признаёт частную собственность? Это типичное возражение людей, не понявших ни Гегеля, ни Маркса. Во-первых, коммунизм у Маркса тоже не отменяет частной собственности как личной собственности — недопустима лишь частная собственность на средства производства. Во-вторых, сам Гегель говорит о том, что собственность вообще возможна лишь как противоречие, отчуждение собственности. В-третьих, на государство отношения собственности в идеале у Гегеля не распространяются.
Откуда тогда разноголосье в понимании Гегеля? Всё дело в философии. Конкретную идею можно трактовать абстрактно — то есть, на самые разные лады — но одинаково ложно при этом. Вот Гегеля абстрактно и трактовали.
А что же конкретно?
Подытожим:
Гегель —
гениальный реалист политики,
не революционер (это бы сразу прекращало его бытие как философа), но признаёт все исторические права всех возможных революций,
антикапиталист,
а если учесть, что, хотя будущего нам знать не дано, но и в прошлое Гегель точно не зовёт — то антикапиталист он точно не реакционный. Следовательно:
коммунист? — Нет, он больше, чем коммунист: мыслитель, в философии которого коммунизм содержится.
#Гегель #Маркс #философия_права #коммунизм
У Гегеля (при желании, и особенно в лекциях) можно найти немало коммунизма.
Думаете, Карл Маркс от нечего делать подробно-педантично разбирал параграфы гегелевой «Философию права», думаете, просто так решил «пококетничать с гегелевской диалектикой» в «Капитале»?
Нет, не просто так. Ибо прото-коммунизма у Гегеля предостаточно.
Но тут и диалектическая сложность. Надо уметь различать. Distinguo, distinguo! Гегеля легко посчитать как коммунистом (он за Всеобщее), так и реакционером (в «Философии права» монархия есть лучшая из худших — возможных! — форм правления). Ну и Французскую революцию он критиковал за субъективизм и террор, из субъективизма вытекающий. Хотя в юности — да, вместе с друзьями Шеллингом и Гёльдерлином, пировал у посаженного ими же, в честь Французской революции, «Древа свободы».
Итак, попробуем «различить».
1) Гегель — антикапиталист. Что есть, то есть. Он ясно видит все ужасы буржуазного общества. Но и мечтать о будущем он сам себе — и философии в целом — запрещает. Остаётся бросить взгляд назад. (История же всегда есть осознание прошлого — мы можем знать лишь то, что уже прошло!) Отсюда какой-то романтический оттенок его антикапитализма — à la Карлейль, который кошмарам капитализма противопоставлял пасторальную идиллию (никогда в таком виде не существовавшего) Средневековья. Но оттенок только кажущийся: Средневековье Гегелю дорого ничуть не более, чем капиталистическое «духовное царство животных». Одно из достижений Нового времени по Гегелю: всякий проходимец уже не может навязывать целому государству как общности свои частные цели.
2) Монархистом он не был. Его идеал — по сути, анархистский (в том смысле, в каком анархистским был идеал Маркса и Ленина — см. «Гражданскую войну во Франции» Маркса «Государство и революцию» Ленина). «Каждый должен жить в государстве» — это надо понимать так, что государство становится делом каждого, истинным, а не по названию, res publica, общественным делом. Переставая быть отчуждённым аппаратом управления, государство перестаёт быть государством в современном, неистинном смысле. Пока же в сфере объективного духа, политического, которое и должно быть преодолено (здесь корень теории Маркса-Энгельса о переходе из «царства необходимости» в «царство свободы») — в этой несовершенной сфере лучше единоначальной власти, ограниченной парламентом сословий, ничего не придумаешь. (В итоге советская модель с Генсеком во главе Партии была как раз вариацией-реализацией этой гегелевской программы). Увы. Sad but true. Политика вообще есть искусство возможного, как известно. Потому Гегель — большой политический реалист. Если бы жил в другое время, был бы вождём великой политической партии. Но за него потом это сделают другие — он дал им идею, их дело было её реализовать (или испоганить. Но это часто синонимы).
3) Но частная собственность? Какой же Гегель антикапиталист, если он признаёт частную собственность? Это типичное возражение людей, не понявших ни Гегеля, ни Маркса. Во-первых, коммунизм у Маркса тоже не отменяет частной собственности как личной собственности — недопустима лишь частная собственность на средства производства. Во-вторых, сам Гегель говорит о том, что собственность вообще возможна лишь как противоречие, отчуждение собственности. В-третьих, на государство отношения собственности в идеале у Гегеля не распространяются.
Откуда тогда разноголосье в понимании Гегеля? Всё дело в философии. Конкретную идею можно трактовать абстрактно — то есть, на самые разные лады — но одинаково ложно при этом. Вот Гегеля абстрактно и трактовали.
А что же конкретно?
Подытожим:
Гегель —
гениальный реалист политики,
не революционер (это бы сразу прекращало его бытие как философа), но признаёт все исторические права всех возможных революций,
антикапиталист,
а если учесть, что, хотя будущего нам знать не дано, но и в прошлое Гегель точно не зовёт — то антикапиталист он точно не реакционный. Следовательно:
коммунист? — Нет, он больше, чем коммунист: мыслитель, в философии которого коммунизм содержится.
#Гегель #Маркс #философия_права #коммунизм
«Я никогда не сужу об авторе, пока не изучу его досконально. Но принять в качестве нормы предписание осторожничать из страха перед возможной ошибкой или из-за возможного суждения более поздних эпох — этого я не приму... Если я часто ошибался, то историки будущего будут правы…»
Георг Лукач в письме Анне Зегерс, 28 июля 1938 года.
#Лукач
Георг Лукач в письме Анне Зегерс, 28 июля 1938 года.
#Лукач
Традиция и традиция.
Что такое традиция вообще? Это представление о том, что право на существование в будущем имеет лишь то, что существовало и практиковалось в прошлом.
Что такое традиция в современном российском понимании? Это представление о том, что и в будущем, и в прошлом право на существование имеет лишь то, что существует и практикуется в настоящем.
#aphorismata
Что такое традиция вообще? Это представление о том, что право на существование в будущем имеет лишь то, что существовало и практиковалось в прошлом.
Что такое традиция в современном российском понимании? Это представление о том, что и в будущем, и в прошлом право на существование имеет лишь то, что существует и практикуется в настоящем.
#aphorismata
Бесчеловечное, слишком бесчеловечное или Казус Ницше.
1.
В эпоху соцсетей Ницше пророс и расцвёл сотнями цитат в тысячах пабликов. Большую роль в такой современной популярности Ницше сыграл его беллетристический и при этом отрывочный стиль (эту разорванность называют «афористичностью», но на самом деле это именно окрошка мыслей).
Не склонный к систематичному мышлению, обыватель легко клюёт на эти претенциозные отрывки. Не надо ничего осмысливать, охватывать умом — есть яркое, броское словцо — и достаточно.
Парадокс: обыватели любят Ницше. А он их ненавидел. Но Ницше с ними, с обывателями.
Важнее отношение интеллектуалов к Ницше. С них спрос особый — сфера мышления их суть, мысли они обязаны продумывать. Но, особенно в среде творческой интеллигенции, бездумно цитировать Ницше — вполне себе bon ton.
Приводят, правда, пару-тройку одних и тех же афоризмов (обычно что-нибудь про Юберменша, про «то, что нас убивает» да про «вечное возвращение»).
#Ницше
1.
В эпоху соцсетей Ницше пророс и расцвёл сотнями цитат в тысячах пабликов. Большую роль в такой современной популярности Ницше сыграл его беллетристический и при этом отрывочный стиль (эту разорванность называют «афористичностью», но на самом деле это именно окрошка мыслей).
Не склонный к систематичному мышлению, обыватель легко клюёт на эти претенциозные отрывки. Не надо ничего осмысливать, охватывать умом — есть яркое, броское словцо — и достаточно.
Парадокс: обыватели любят Ницше. А он их ненавидел. Но Ницше с ними, с обывателями.
Важнее отношение интеллектуалов к Ницше. С них спрос особый — сфера мышления их суть, мысли они обязаны продумывать. Но, особенно в среде творческой интеллигенции, бездумно цитировать Ницше — вполне себе bon ton.
Приводят, правда, пару-тройку одних и тех же афоризмов (обычно что-нибудь про Юберменша, про «то, что нас убивает» да про «вечное возвращение»).
#Ницше
2.
Но, друзья, давайте оставим эти пошло-романтические цитатки из пабликов и откроем самого Ницше. А он недвусмыслен:
«Моя исходная точка — прусский солдат: тут мы видим действительное постоянство. Здесь принуждение, серьезность и дисциплина касаются также и формы». (Воля к власти. Издание 2016 года. С. 17.)
Ницше здесь немного лукавил. Его исходная точка — раб (очередной исторической инкарнацией которого и стал для Ницше идеализированный прусский солдат). Вот только раб, по Ницше, должен оставаться рабом!
«В новейшее время общие представления определяет не нуждающийся в искусстве человек, а раб… Такие призраки, как достоинство человека, достоинство труда, являются убогим созданием скрывающегося перед самим собой рабства. Жалкое время, когда раб нуждается в таких понятиях, когда его подстрекают к размышлению о себе и о внешнем мире! Несчастные соблазнители, плодом с дерева познания уничтожившие состояние невинности раба!» (Цитирую по ПСС в 13 томах. Т. 1. С. 276).
О «соблазнителях» речь дальше, но чем же они соблазнили «раба», к вящему неудовольствию Ницше? Образованием! Вообще — вот контрольный вопрос на реакционера — каково отношение к всеобщему образованию? Реакционеру оно ненавистно — народ для реакционера всегда должен быть туп и тёмен. А иначе — страшно сказать! — и коммунизм не за горами!
«Всеобщее образование, а это варварство, есть именно предпосылка коммунизма… Не иметь потребностей — вот величайшее несчастье для народа, — объявил однажды Лассаль. Отсюда школы и ферейны для рабочих; их многократно провозглашенной целью является воспитание потребностей… Т. е. стремление к максимальному расширению образования коренится в полнейшей секуляризации, в подчинении образования интересам наживы, примитивно понятому земному счастью» (Т. 7. С. 224).
Вот слова просвещённого мракобеса, желающего, чтоб народ и дальше прозябал в животной тупости. Сам Ницше, как известно, именно в интеллектуальном образовании и видел своё счастье. И очень своей образованностью кичился. Но другим в этом счастье отказывал. И боялся, что народ этого счастья всё же потребует:
«Покоримся фактам: победил народ — «рабы» ли, «плебеи», или «стадо», или как вам угодно ещё назвать это… «Господа» упразднены; победила мораль простолюдина… «Спасение» рода человеческого (именно от «господ») на верном пути; всё заметно обиудеивается, охристианивается, оплебеивается (разве слова тут что-то меняют!). Ход этого отравления по всему телу человечества выглядит безудержным…» (Т. 5. С. 252).
Итак, прогресс, образование, доступ к социальным благам — это «отравление человечества», по мнению Ницше. Отсюда его ненависть к «отравителям», просвещающим, образовывающим (то есть, для Ницше — развращающим) народ:
«Кого больше всего ненавижу я среди нынешней черни? Социалистическое отребье… — они подрывают инстинкт рабочего с его малым бытием, с его радостями, с его способностью довольствоваться немногим... Не в неравенстве прав бесправие, а в претензиях на «равные» права…» (Т. 6. С. 175 — 176).
И со всей яростью он бросается против этой кошмарной угрозы — «равных прав», когда все люди будут людьми:
«Я совершенно не понимаю, что хотят сделать из европейского рабочего, после того как из него сперва сделали вопрос. Он чувствует себя слишком хорошо, и потому запрашивает всё больше и больше, всё с большей нескромностью… Рабочего сделали воинственным, ему дали право на союзы, политическое право голоса: что же удивительного, если рабочий ощущает нынче свое существование уже как бедственное (выражаясь морально, как несправедливость)? Но чего хотят? спрашиваю еще раз. Если хотят цели, то должны хотеть и средств: если хотят рабов, то надо быть дураками, чтобы воспитывать их для господства» (Т. 6. С. 89).
Итак, задача Ницше — это сформировать новую касту людопасов, которые, как зоотехники, разводили бы остальное человечество «рабов», пасли бы «стадо». Здесь Ницше — очевидный, sans phrase, идеолог фашизма. Вообще-то, справедливую оценку такой людоедской идеологии — точнее, её «практикам» — дал Нюрнбергский трибунал.
#Ницше
Но, друзья, давайте оставим эти пошло-романтические цитатки из пабликов и откроем самого Ницше. А он недвусмыслен:
«Моя исходная точка — прусский солдат: тут мы видим действительное постоянство. Здесь принуждение, серьезность и дисциплина касаются также и формы». (Воля к власти. Издание 2016 года. С. 17.)
Ницше здесь немного лукавил. Его исходная точка — раб (очередной исторической инкарнацией которого и стал для Ницше идеализированный прусский солдат). Вот только раб, по Ницше, должен оставаться рабом!
«В новейшее время общие представления определяет не нуждающийся в искусстве человек, а раб… Такие призраки, как достоинство человека, достоинство труда, являются убогим созданием скрывающегося перед самим собой рабства. Жалкое время, когда раб нуждается в таких понятиях, когда его подстрекают к размышлению о себе и о внешнем мире! Несчастные соблазнители, плодом с дерева познания уничтожившие состояние невинности раба!» (Цитирую по ПСС в 13 томах. Т. 1. С. 276).
О «соблазнителях» речь дальше, но чем же они соблазнили «раба», к вящему неудовольствию Ницше? Образованием! Вообще — вот контрольный вопрос на реакционера — каково отношение к всеобщему образованию? Реакционеру оно ненавистно — народ для реакционера всегда должен быть туп и тёмен. А иначе — страшно сказать! — и коммунизм не за горами!
«Всеобщее образование, а это варварство, есть именно предпосылка коммунизма… Не иметь потребностей — вот величайшее несчастье для народа, — объявил однажды Лассаль. Отсюда школы и ферейны для рабочих; их многократно провозглашенной целью является воспитание потребностей… Т. е. стремление к максимальному расширению образования коренится в полнейшей секуляризации, в подчинении образования интересам наживы, примитивно понятому земному счастью» (Т. 7. С. 224).
Вот слова просвещённого мракобеса, желающего, чтоб народ и дальше прозябал в животной тупости. Сам Ницше, как известно, именно в интеллектуальном образовании и видел своё счастье. И очень своей образованностью кичился. Но другим в этом счастье отказывал. И боялся, что народ этого счастья всё же потребует:
«Покоримся фактам: победил народ — «рабы» ли, «плебеи», или «стадо», или как вам угодно ещё назвать это… «Господа» упразднены; победила мораль простолюдина… «Спасение» рода человеческого (именно от «господ») на верном пути; всё заметно обиудеивается, охристианивается, оплебеивается (разве слова тут что-то меняют!). Ход этого отравления по всему телу человечества выглядит безудержным…» (Т. 5. С. 252).
Итак, прогресс, образование, доступ к социальным благам — это «отравление человечества», по мнению Ницше. Отсюда его ненависть к «отравителям», просвещающим, образовывающим (то есть, для Ницше — развращающим) народ:
«Кого больше всего ненавижу я среди нынешней черни? Социалистическое отребье… — они подрывают инстинкт рабочего с его малым бытием, с его радостями, с его способностью довольствоваться немногим... Не в неравенстве прав бесправие, а в претензиях на «равные» права…» (Т. 6. С. 175 — 176).
И со всей яростью он бросается против этой кошмарной угрозы — «равных прав», когда все люди будут людьми:
«Я совершенно не понимаю, что хотят сделать из европейского рабочего, после того как из него сперва сделали вопрос. Он чувствует себя слишком хорошо, и потому запрашивает всё больше и больше, всё с большей нескромностью… Рабочего сделали воинственным, ему дали право на союзы, политическое право голоса: что же удивительного, если рабочий ощущает нынче свое существование уже как бедственное (выражаясь морально, как несправедливость)? Но чего хотят? спрашиваю еще раз. Если хотят цели, то должны хотеть и средств: если хотят рабов, то надо быть дураками, чтобы воспитывать их для господства» (Т. 6. С. 89).
Итак, задача Ницше — это сформировать новую касту людопасов, которые, как зоотехники, разводили бы остальное человечество «рабов», пасли бы «стадо». Здесь Ницше — очевидный, sans phrase, идеолог фашизма. Вообще-то, справедливую оценку такой людоедской идеологии — точнее, её «практикам» — дал Нюрнбергский трибунал.
#Ницше
3.
…Но «Вечное возвращение!» — глубокомысленно повторяют наши интеллектуалы, как мантру, любимую формулу Ницше. Но не понимают наши интеллектуалы, что это «возвращение» у Ницше есть возвращение всё того же рабства. На «новом витке», так сказать:
«Культура более высокого типа может сложиться лишь там, где в обществе есть две разных касты: работающих и праздных, способных правильно использовать свободное время, или, в более энергичных выражениях, каста людей принудительного труда и каста людей свободного труда» (Т. 2. С. 262).
И если наши интеллектуалы, думают, что уж их-то Ницше определил бы в «касту свободного труда» — то так они только, сами того не желая, признаются в паразитическом характере своего общественного бытия…
Но и такие праздные трутни Ницше не нужны. Ведь цель Ницше:
«Нужно заразить вас безумием». (Т. 10. С. 172).
То есть: освободить все худшие, подавленные, животные инстинкты, уничтожить рациональность, мышление как таковое. Но так автоматически упраздняется и институализированное мышление — то есть современная интеллигенция как социальный слой. Потому сложно найти бóльшую близорукость, недальновидность, неумение продумывать мысли — чем у наших интеллигентных поклонников «Вечного возвращения».
И напоследок: нет такого преступления, которое Ницше бы не оправдал. Лишь бы это преступление было против демократии, социализма, против массового образования, против человечности.
«Лишь на войне вы святые, даже если вы разбойники и жестоки». (Т. 10. С. 168).
Впрочем, довольно. Громоздить цитаты, иллюстрирующие интеллектуальный облик «настоящего» Ницше, можно сколько угодно, но суть, надеюсь, ясна: Ницше — образцовый идеолог самой свирепой реакции, глашатай и барабанщик фашизма.
И важно эту суть знать и помнить, когда встретите в сети очередную «ванильную» цитатку из Ницше.
#Ницше
…Но «Вечное возвращение!» — глубокомысленно повторяют наши интеллектуалы, как мантру, любимую формулу Ницше. Но не понимают наши интеллектуалы, что это «возвращение» у Ницше есть возвращение всё того же рабства. На «новом витке», так сказать:
«Культура более высокого типа может сложиться лишь там, где в обществе есть две разных касты: работающих и праздных, способных правильно использовать свободное время, или, в более энергичных выражениях, каста людей принудительного труда и каста людей свободного труда» (Т. 2. С. 262).
И если наши интеллектуалы, думают, что уж их-то Ницше определил бы в «касту свободного труда» — то так они только, сами того не желая, признаются в паразитическом характере своего общественного бытия…
Но и такие праздные трутни Ницше не нужны. Ведь цель Ницше:
«Нужно заразить вас безумием». (Т. 10. С. 172).
То есть: освободить все худшие, подавленные, животные инстинкты, уничтожить рациональность, мышление как таковое. Но так автоматически упраздняется и институализированное мышление — то есть современная интеллигенция как социальный слой. Потому сложно найти бóльшую близорукость, недальновидность, неумение продумывать мысли — чем у наших интеллигентных поклонников «Вечного возвращения».
И напоследок: нет такого преступления, которое Ницше бы не оправдал. Лишь бы это преступление было против демократии, социализма, против массового образования, против человечности.
«Лишь на войне вы святые, даже если вы разбойники и жестоки». (Т. 10. С. 168).
Впрочем, довольно. Громоздить цитаты, иллюстрирующие интеллектуальный облик «настоящего» Ницше, можно сколько угодно, но суть, надеюсь, ясна: Ницше — образцовый идеолог самой свирепой реакции, глашатай и барабанщик фашизма.
И важно эту суть знать и помнить, когда встретите в сети очередную «ванильную» цитатку из Ницше.
#Ницше
Будущие сражения или О важности философии.
Главные сражения будущего — это всегда сражения за прошлое. Это сражения за историю. То есть: за философию истории. Ещё короче: за философию. Просто потому, что любая история — это философия истории, осмысление произошедшего. Но осмысление на своей высшей точке — это философия. И пока эти — всё ещё авангардные — бои уже идут, каждый мыслящий должен задаться вопросом: а он готов к этой борьбе? Иными словами: знает ли он философию? «Удача в бою на стороне больших батальонов!» — говорил Наполеон. — Удача в боях за историю на стороне больших философских систем! — скажем мы.
#философия #история #философия_истории
Главные сражения будущего — это всегда сражения за прошлое. Это сражения за историю. То есть: за философию истории. Ещё короче: за философию. Просто потому, что любая история — это философия истории, осмысление произошедшего. Но осмысление на своей высшей точке — это философия. И пока эти — всё ещё авангардные — бои уже идут, каждый мыслящий должен задаться вопросом: а он готов к этой борьбе? Иными словами: знает ли он философию? «Удача в бою на стороне больших батальонов!» — говорил Наполеон. — Удача в боях за историю на стороне больших философских систем! — скажем мы.
#философия #история #философия_истории
Одно слово — одна тенденция или О стыдливых ницшеанцах.
В эфире постоянная рубрика «Тонкости перевода».
Сравните два текста.
Первый:
«Одомашнивание («культура») человека не проникает глубоко... Там, где оно проникает глубоко, оно тотчас становится дегенерацией (тип: христианин). «Дикий человек» (или, выражаясь моральным языком: злой человек) — это возврат к природе и, в известном смысле, восстановление человека, его излечение от «культуры»…
Второй:
«Доместикация («культура») человека заходит недалеко... А где она заходит далеко, тотчас переходит в дегенерацию (тип: христианин). «Дикарь» (или, выражаясь на моральный лад, злой человек) — это его возврат к природе и, в известном смысле, его излечение, его исцеление от «культуры»...
Это перевод одного и того же места из «Воли к власти» Ницше.
Первый перевод — из издания 2005 года. Переводчик М. Рубинштейн. (В целом книга — коллективный труд нескольких переводчиков. Редактор — И. Эбаноидзе).
Второй — издание 2016 года, гордо названное «критическим». Тоже коллектив переводчиков (уже других) под редактурой всё того же И. Эбаноидзе. (Надо сказать, обе книги вышли в издательстве «Культурная революция»).
Как можно убедиться, в «критическом» издании 2016 года переводчики «критически» постеснялись перевести немецкое слово Domestikation — которое имеет буквальный русский эквивалент: одомашнивание (очевидно, животных) — и оставили невразумительную кальку: «доместикация». Но почему? В чём дело? — А вот в чём: перед нами пример стыдливой реабилитации Ницше, очередная попытка «очистить» его от идейных связей с нацизмом. И если Ницше был непрямым апологетом империализма, то его современные российские издатели — прямые апологеты самого Ницше.
Впрочем, сам Ницше был всегда предельно, цинично откровенен — и сказал ровно то, что хотел сказать: одомашнивание человека. Чем, вероятно, доставил неудобство своим нынешним стыдливым поклонникам, решившим с помощью «тонкостей перевода» сгладить «острые углы». Но что есть, то есть. И если Ницше проповедовал «излечение от культуры», призывал новое варварство, то при этом он действительно считал, что человека можно и нужно «разводить», «селекционировать». И Юберменша? — Его-то в первую очередь, ответил бы Ницше.
«Род растёт не в направлении совершенства: слабые снова и снова становятся господами над сильными, — это оттого, что их большинство и они умнее…» — вот его слова из «Сумерек идолов». Отсюда вывод Ницше: «сильных», это высшее достижение природы, нужно оберегать от мира «слабых», нужно создавать им тепличные условия, «культивировать», «разводить» их. Это уже не просто пророчество будущей реакционной идеологии, это уже готовая программа преступной расовой теории фашизма. Но… расистами наши интеллигенты-ницшеанцы быть не хотят. Зато хотят быть рафинированными, декаденствуюшими интеллектуалами. Поэтому и перевели «одомашнивание» как «доместикацию». Всего-то одно слово, но что за ним стоит… А вы говорите: новояз! Очевидно, в философии (реакционно-фальсифицированной философии) метод новояза уже в 2016 году был в ходу. И да, нельзя не заметить: насколько честнее издание 2005 года — и какая дистанция его отделяет от «критического», на самом деле — апологетического издания 2016 года. Тенденция, однако.
Но что же, не издавать Ницше? Не читать его? Издавать и читать. Но по-настоящему критически. Как и любые другие книги, оказавшие влияние на ход мировой истории. И пусть это порой злые или глупые книги — злу и глупости надо смело смотреть в лицо, чтоб не попасть ненароком под их влияние. Но надо понимать: изучение не значит одобрение. И чтобы действительно изучать, надо, для начала, честно переводить. Но вся эта история с «доместикацией» говорит только об одном: некоторая часть нашей интеллигенции (возможно, сама того не зная) давно уже подпала под обаяние зла.
#Ницше #тонкости_перевода
В эфире постоянная рубрика «Тонкости перевода».
Сравните два текста.
Первый:
«Одомашнивание («культура») человека не проникает глубоко... Там, где оно проникает глубоко, оно тотчас становится дегенерацией (тип: христианин). «Дикий человек» (или, выражаясь моральным языком: злой человек) — это возврат к природе и, в известном смысле, восстановление человека, его излечение от «культуры»…
Второй:
«Доместикация («культура») человека заходит недалеко... А где она заходит далеко, тотчас переходит в дегенерацию (тип: христианин). «Дикарь» (или, выражаясь на моральный лад, злой человек) — это его возврат к природе и, в известном смысле, его излечение, его исцеление от «культуры»...
Это перевод одного и того же места из «Воли к власти» Ницше.
Первый перевод — из издания 2005 года. Переводчик М. Рубинштейн. (В целом книга — коллективный труд нескольких переводчиков. Редактор — И. Эбаноидзе).
Второй — издание 2016 года, гордо названное «критическим». Тоже коллектив переводчиков (уже других) под редактурой всё того же И. Эбаноидзе. (Надо сказать, обе книги вышли в издательстве «Культурная революция»).
Как можно убедиться, в «критическом» издании 2016 года переводчики «критически» постеснялись перевести немецкое слово Domestikation — которое имеет буквальный русский эквивалент: одомашнивание (очевидно, животных) — и оставили невразумительную кальку: «доместикация». Но почему? В чём дело? — А вот в чём: перед нами пример стыдливой реабилитации Ницше, очередная попытка «очистить» его от идейных связей с нацизмом. И если Ницше был непрямым апологетом империализма, то его современные российские издатели — прямые апологеты самого Ницше.
Впрочем, сам Ницше был всегда предельно, цинично откровенен — и сказал ровно то, что хотел сказать: одомашнивание человека. Чем, вероятно, доставил неудобство своим нынешним стыдливым поклонникам, решившим с помощью «тонкостей перевода» сгладить «острые углы». Но что есть, то есть. И если Ницше проповедовал «излечение от культуры», призывал новое варварство, то при этом он действительно считал, что человека можно и нужно «разводить», «селекционировать». И Юберменша? — Его-то в первую очередь, ответил бы Ницше.
«Род растёт не в направлении совершенства: слабые снова и снова становятся господами над сильными, — это оттого, что их большинство и они умнее…» — вот его слова из «Сумерек идолов». Отсюда вывод Ницше: «сильных», это высшее достижение природы, нужно оберегать от мира «слабых», нужно создавать им тепличные условия, «культивировать», «разводить» их. Это уже не просто пророчество будущей реакционной идеологии, это уже готовая программа преступной расовой теории фашизма. Но… расистами наши интеллигенты-ницшеанцы быть не хотят. Зато хотят быть рафинированными, декаденствуюшими интеллектуалами. Поэтому и перевели «одомашнивание» как «доместикацию». Всего-то одно слово, но что за ним стоит… А вы говорите: новояз! Очевидно, в философии (реакционно-фальсифицированной философии) метод новояза уже в 2016 году был в ходу. И да, нельзя не заметить: насколько честнее издание 2005 года — и какая дистанция его отделяет от «критического», на самом деле — апологетического издания 2016 года. Тенденция, однако.
Но что же, не издавать Ницше? Не читать его? Издавать и читать. Но по-настоящему критически. Как и любые другие книги, оказавшие влияние на ход мировой истории. И пусть это порой злые или глупые книги — злу и глупости надо смело смотреть в лицо, чтоб не попасть ненароком под их влияние. Но надо понимать: изучение не значит одобрение. И чтобы действительно изучать, надо, для начала, честно переводить. Но вся эта история с «доместикацией» говорит только об одном: некоторая часть нашей интеллигенции (возможно, сама того не зная) давно уже подпала под обаяние зла.
#Ницше #тонкости_перевода
О смерти идеологий.
Как вообще можно понять, что та или иная идеология умерла/уничтожена/канула в Лету? По сути, достоверно смерть идеологии можно зафиксировать только в двух случаях: во-первых, в случае, если наступил конец истории и, во-вторых, если в небытие отправился общественный строй, интеллектуальным отражением которого является идеология.
Поясню.
Во-первых, пока не закончена история, невозможно сказать, что какое-то идейное течение не повторится «на новом витке исторической спирали». По сути, это проблема «чёрного лебедя»: как будто все лебеди белые — но тут прилетает чёрный, и заставляет людей пересмотреть свою формальную схему.
Отсюда, во-вторых, конкретизация: идеологии — это, конечно, мыслительные конструкции, это картина мира, которую создают себе люди, живущие в определённом обществе — и картина, адекватная их определённому социальному бытию в этом определённом обществе. Следовательно, конкретная идеология может погибнуть лишь с гибелью породившей её конкретной исторической формы социального бытия.
Так что же, можно предоставить идеологии самим себе, и спокойно ждать веками, когда же сменится форма социального организма? Нет, совсем не так. Ибо в отношениях интеллектуальной «надстройки» и социального «базиса» нет никакого механического автоматизма. Просто потому, что общество — это не бессознательная природа, но сознательная организация жизни. Сам феномен идеологии есть попытка сознательно направлять социальную действительность, управлять ей. Следовательно, идеология оказывает обратное влияние на общество, её породившее. И, соответственно, критика идеологии есть в то же время критика общества, это шаг к его изменению. И критика эта необходима до тех пор, пока между идеологией и объективной, не зависящей от бытия определённого социального класса, истиной есть зазор, несовпадение. Пока это несовпадение есть, всякая идеология есть более или менее развитое, но всегда ложное сознание.
Но что даст нам критика идеологии как ложного сознания? — на место ушедшей социальной и идеологической формации заступит другая? Получается вечный бег по кругу? Получается, идеологии вообще бессмертны? В чём же тогда смысл их критики?
А смысл критики, опять же, в конкретике: во-первых, новые формации, хоть и далеки от идеала, всё же лучше — пардон за избитое слово: прогрессивнее — предыдущих. И, во-вторых, идеологии отомрут тогда, когда исполнится их предназначение: сознательно управлять развитием общества. Для этого само общество должно стать совершенно сознательным. То есть: финальная идеология и соответствующее ему общество должны быть не только адекватны друг другу, но адекватны и тождественны третьему — великой объективной и разумной истине.
Вот тогда и закончится идеология, и начнётся истинно разумное мышление. Вот тогда и закончится история — вернее: закончится предыстория, и начнётся настоящая — ибо сознательная — история человечества.
#идеология #история #конец_истории #критика
Как вообще можно понять, что та или иная идеология умерла/уничтожена/канула в Лету? По сути, достоверно смерть идеологии можно зафиксировать только в двух случаях: во-первых, в случае, если наступил конец истории и, во-вторых, если в небытие отправился общественный строй, интеллектуальным отражением которого является идеология.
Поясню.
Во-первых, пока не закончена история, невозможно сказать, что какое-то идейное течение не повторится «на новом витке исторической спирали». По сути, это проблема «чёрного лебедя»: как будто все лебеди белые — но тут прилетает чёрный, и заставляет людей пересмотреть свою формальную схему.
Отсюда, во-вторых, конкретизация: идеологии — это, конечно, мыслительные конструкции, это картина мира, которую создают себе люди, живущие в определённом обществе — и картина, адекватная их определённому социальному бытию в этом определённом обществе. Следовательно, конкретная идеология может погибнуть лишь с гибелью породившей её конкретной исторической формы социального бытия.
Так что же, можно предоставить идеологии самим себе, и спокойно ждать веками, когда же сменится форма социального организма? Нет, совсем не так. Ибо в отношениях интеллектуальной «надстройки» и социального «базиса» нет никакого механического автоматизма. Просто потому, что общество — это не бессознательная природа, но сознательная организация жизни. Сам феномен идеологии есть попытка сознательно направлять социальную действительность, управлять ей. Следовательно, идеология оказывает обратное влияние на общество, её породившее. И, соответственно, критика идеологии есть в то же время критика общества, это шаг к его изменению. И критика эта необходима до тех пор, пока между идеологией и объективной, не зависящей от бытия определённого социального класса, истиной есть зазор, несовпадение. Пока это несовпадение есть, всякая идеология есть более или менее развитое, но всегда ложное сознание.
Но что даст нам критика идеологии как ложного сознания? — на место ушедшей социальной и идеологической формации заступит другая? Получается вечный бег по кругу? Получается, идеологии вообще бессмертны? В чём же тогда смысл их критики?
А смысл критики, опять же, в конкретике: во-первых, новые формации, хоть и далеки от идеала, всё же лучше — пардон за избитое слово: прогрессивнее — предыдущих. И, во-вторых, идеологии отомрут тогда, когда исполнится их предназначение: сознательно управлять развитием общества. Для этого само общество должно стать совершенно сознательным. То есть: финальная идеология и соответствующее ему общество должны быть не только адекватны друг другу, но адекватны и тождественны третьему — великой объективной и разумной истине.
Вот тогда и закончится идеология, и начнётся истинно разумное мышление. Вот тогда и закончится история — вернее: закончится предыстория, и начнётся настоящая — ибо сознательная — история человечества.
#идеология #история #конец_истории #критика
«Наш» Гегель или О партийности в философии.
1.
Каждого большого мыслителя потомки пытаются приватизировать. Меня раньше это дико раздражало. А теперь — нет. Ибо понимаю: это проявление партийной борьбы в философии.
То есть: перетягивание на свою сторону великого философа, записывание его в «свои» на основании искусно (или топорно) подобранных цитат — это всё для чего? — Для того, чтобы укоренить свою собственную точку зрения, и, наоборот, выбить основание (оптимально — табуретку, но это в идеале) из под ног оппонента.
Итак: приватизация мыслителей прошлого — почему, кстати, именно прошлого? — не только потому, что они уже сами ничего сказать не смогут ни за, ни против, но потому, что философия вся сказана уже тогда. Сейчас остаётся только примыкать к той или иной точке зрения. Но проще не примыкать к именитому философу — а заставить его посмертно примкнуть к себе.
И да, эта тенденция всеобщая: любая интеллектуальная партия предъявляет свой ваучер на долю в философском наследии. Или, в зависимости от философских аппетитов, ведёт рейдерский захват, стремясь к монополии (и так неосознанно отражая логику эпохи монополистического капитализма) на глобальном рынке философских идей.
Кто не занимается приватизацией философии? — лишь те, кто в философии не сильны. Чувствуя, что орех не по зубам, они просто объявляют философию ничтожной, не достойной борьбы за неё и на её полях. Ну что с невежд возьмёшь? — Но мы не про невежд, а про людей умных, поэтому далее.
Не нужно думать, что приватизация — личное дело каждого. Уж по крайней мере, не в философии. Дело не в субъективном мнении того или иного современного философа о философе прошлых лет. Всё субъективное имеет смысл и укоренено только в объективном. (И какая разница, что сами философствующие того не сознают? Господин Журден тоже всю жизнь говорил прозой, не зная того.)
Но что это за объективное, которое стоит за приватизацией философии? — Общественная борьба. Я бы сказал марксистским языком: борьба классов — но сами эти марксистские формулы нуждаются в уточнении, потому пока так: борьба противоборствующих групп и интересов.
Оформляясь, приобретая сознательные контуры, эта борьба становится партийной борьбой.
Поэтому нужно понять и принять приватизацию философии и философов как объективную необходимость.
Которая, как известно, в осознанном виде есть свобода. В нашем случае: свобода занять своё место в борьбе, принять ту или иную партийную точку зрения.
Да, для понимания: не нужно трактовать партии только как политические партии — это частный и не самый частый пример партийности. Философская партийность много глубже, она всеобща, включает в себя и политическое измерение партийности.
Итак, «с кем вы, мастера умозрения?»
#философия #партийность
1.
Каждого большого мыслителя потомки пытаются приватизировать. Меня раньше это дико раздражало. А теперь — нет. Ибо понимаю: это проявление партийной борьбы в философии.
То есть: перетягивание на свою сторону великого философа, записывание его в «свои» на основании искусно (или топорно) подобранных цитат — это всё для чего? — Для того, чтобы укоренить свою собственную точку зрения, и, наоборот, выбить основание (оптимально — табуретку, но это в идеале) из под ног оппонента.
Итак: приватизация мыслителей прошлого — почему, кстати, именно прошлого? — не только потому, что они уже сами ничего сказать не смогут ни за, ни против, но потому, что философия вся сказана уже тогда. Сейчас остаётся только примыкать к той или иной точке зрения. Но проще не примыкать к именитому философу — а заставить его посмертно примкнуть к себе.
И да, эта тенденция всеобщая: любая интеллектуальная партия предъявляет свой ваучер на долю в философском наследии. Или, в зависимости от философских аппетитов, ведёт рейдерский захват, стремясь к монополии (и так неосознанно отражая логику эпохи монополистического капитализма) на глобальном рынке философских идей.
Кто не занимается приватизацией философии? — лишь те, кто в философии не сильны. Чувствуя, что орех не по зубам, они просто объявляют философию ничтожной, не достойной борьбы за неё и на её полях. Ну что с невежд возьмёшь? — Но мы не про невежд, а про людей умных, поэтому далее.
Не нужно думать, что приватизация — личное дело каждого. Уж по крайней мере, не в философии. Дело не в субъективном мнении того или иного современного философа о философе прошлых лет. Всё субъективное имеет смысл и укоренено только в объективном. (И какая разница, что сами философствующие того не сознают? Господин Журден тоже всю жизнь говорил прозой, не зная того.)
Но что это за объективное, которое стоит за приватизацией философии? — Общественная борьба. Я бы сказал марксистским языком: борьба классов — но сами эти марксистские формулы нуждаются в уточнении, потому пока так: борьба противоборствующих групп и интересов.
Оформляясь, приобретая сознательные контуры, эта борьба становится партийной борьбой.
Поэтому нужно понять и принять приватизацию философии и философов как объективную необходимость.
Которая, как известно, в осознанном виде есть свобода. В нашем случае: свобода занять своё место в борьбе, принять ту или иную партийную точку зрения.
Да, для понимания: не нужно трактовать партии только как политические партии — это частный и не самый частый пример партийности. Философская партийность много глубже, она всеобща, включает в себя и политическое измерение партийности.
Итак, «с кем вы, мастера умозрения?»
#философия #партийность
Гегельнегоголь
«Наш» Гегель или О партийности в философии. 1. Каждого большого мыслителя потомки пытаются приватизировать. Меня раньше это дико раздражало. А теперь — нет. Ибо понимаю: это проявление партийной борьбы в философии. То есть: перетягивание на свою сторону…
2.
«А я сам по себе!» — гордо заявит философствующий. И, честно говоря, тут же из философа превращается в эрудированного обывателя.
Ибо не понимает (а единственное дело, призвание и смысл философа: понимать), что 1) и его собственное мышление невозможно само по себе — само по себе оно просто не развилось бы в мышление (ну не Маугли же он, в самом деле?) и 2) живя в обществе, невозможно быть «самому по себе» — мы всегда составляем с обществом тождественную (и противоречивую) тотальность. Поэтому нет мышления, не участвующего в социальных коллизиях, не отражающего их, не влияющего на них. Нет философии, политически «невинной». (Да что там: философии родилась из мощнейшего — катастрофического — социального конфликта: вспомните крах ионических полисов — этой колыбели философской мысли — под натиском персидских орд).
А если мыслитель этой тотальной связи своего мышления с объективным социальным смыслом не сознаёт — тем хуже для него самого. Объективно-то он всё равно так или иначе в мировой коллизии участвует: и чем неосознаннее — тем болезненнее для себя самого в итоге. «Понимающих судьба ведёт, непонимающих — тащит».
Но что же получается? Получается, что каждый мыслитель предстаёт перед нами в той или иной особенной трактовке, в униформе той или иной партии. Но это же — страшно сказать! — релятивизм и субъективизм!
А вот и нет.
Субъективизм возникает как раз лишь тогда, когда философствующий примыкает к той или иной партии — но не сознаёт этого. Он адепт партии, он следует ей, но он не знает этого.
Релятивизм возникает лишь тогда, когда философствующий знает партийность, видит конфликт, но субъективно не хочет ни к кому примыкать, пытается занять позицию «над схваткой». Ничего другого, кроме душевного опустошения, разрушительного нигилизма — выражающегося в отчаянном вопле «чума на оба ваших дома!» — эта позиция философствующему не даёт.
Не стоит и говорить, что оба эти философствующих индивида — и несознательный «партиец»-субъективист, и сознательный «неприсоединившийся» — так или иначе, делом или бездействием, но объективно поддерживают ту или иную сторону всемирной коллизии.
Ещё раз: если мы действительно хотим быть философами, мы должны принять тотальное — противоречивое: тождество иным не бывает! — тождество мышления и бытия, интеллекта и практики, философии и политики.
И поскольку общество есть постоянный и динамический конфликт — постольку философия вовлечена в этот конфликт, является и его зеркалом и его творцом, Субстанцией и Субъектом одновременно.
Поэтому: признание партийности — это не субъективизация и не релятивизация, не вульгарный социологизм. Это как раз единственно возможное понимание философии — понимание её (и себя в ней) как сознания Всеобщего, Абсолюта, тотальности.
И вот здесь вопрос уже не о партийности вообще — а о том, к какой конкретной партии принадлежит мыслящий субъект.
#философия #партийность
«А я сам по себе!» — гордо заявит философствующий. И, честно говоря, тут же из философа превращается в эрудированного обывателя.
Ибо не понимает (а единственное дело, призвание и смысл философа: понимать), что 1) и его собственное мышление невозможно само по себе — само по себе оно просто не развилось бы в мышление (ну не Маугли же он, в самом деле?) и 2) живя в обществе, невозможно быть «самому по себе» — мы всегда составляем с обществом тождественную (и противоречивую) тотальность. Поэтому нет мышления, не участвующего в социальных коллизиях, не отражающего их, не влияющего на них. Нет философии, политически «невинной». (Да что там: философии родилась из мощнейшего — катастрофического — социального конфликта: вспомните крах ионических полисов — этой колыбели философской мысли — под натиском персидских орд).
А если мыслитель этой тотальной связи своего мышления с объективным социальным смыслом не сознаёт — тем хуже для него самого. Объективно-то он всё равно так или иначе в мировой коллизии участвует: и чем неосознаннее — тем болезненнее для себя самого в итоге. «Понимающих судьба ведёт, непонимающих — тащит».
Но что же получается? Получается, что каждый мыслитель предстаёт перед нами в той или иной особенной трактовке, в униформе той или иной партии. Но это же — страшно сказать! — релятивизм и субъективизм!
А вот и нет.
Субъективизм возникает как раз лишь тогда, когда философствующий примыкает к той или иной партии — но не сознаёт этого. Он адепт партии, он следует ей, но он не знает этого.
Релятивизм возникает лишь тогда, когда философствующий знает партийность, видит конфликт, но субъективно не хочет ни к кому примыкать, пытается занять позицию «над схваткой». Ничего другого, кроме душевного опустошения, разрушительного нигилизма — выражающегося в отчаянном вопле «чума на оба ваших дома!» — эта позиция философствующему не даёт.
Не стоит и говорить, что оба эти философствующих индивида — и несознательный «партиец»-субъективист, и сознательный «неприсоединившийся» — так или иначе, делом или бездействием, но объективно поддерживают ту или иную сторону всемирной коллизии.
Ещё раз: если мы действительно хотим быть философами, мы должны принять тотальное — противоречивое: тождество иным не бывает! — тождество мышления и бытия, интеллекта и практики, философии и политики.
И поскольку общество есть постоянный и динамический конфликт — постольку философия вовлечена в этот конфликт, является и его зеркалом и его творцом, Субстанцией и Субъектом одновременно.
Поэтому: признание партийности — это не субъективизация и не релятивизация, не вульгарный социологизм. Это как раз единственно возможное понимание философии — понимание её (и себя в ней) как сознания Всеобщего, Абсолюта, тотальности.
И вот здесь вопрос уже не о партийности вообще — а о том, к какой конкретной партии принадлежит мыслящий субъект.
#философия #партийность
Гегельнегоголь
2. «А я сам по себе!» — гордо заявит философствующий. И, честно говоря, тут же из философа превращается в эрудированного обывателя. Ибо не понимает (а единственное дело, призвание и смысл философа: понимать), что 1) и его собственное мышление невозможно…
3.
Конечно, каждая философская партия — поскольку она партия — претендует на истину. Поэтому и пытается захватить, приватизировать побольше философов прошлого — этих пророков и еретиков истины.
Скажете: и где же истина в этой схватке борющихся за истину?
Но истина есть, и она объективна. Иначе невозможна ни философия, ни мышление вообще. И к партиям нужно относиться — не столько сообразно их отношению к истине (на словах, субъективно, они все её признают, поскольку хоть что-то утверждают) — но сообразно тому, как истина относится к ним.
Говоря просто: выражает ли философская партия объективную истину — или нет.
И здесь, опять же, как и всегда, мысль неразрывно связана с социальным, с обществом.
Если философствующий признаёт разум в истории (кстати: как общественной, так и природной), признаёт её логику, её противоречивое, но — en gros — прогрессивное движение к максимальному осуществлению разума в мире, к «приложению логики к политике» (Герцен) — это одна партия. Партия объективной истины.
Всё, что не совпадает с этим не веро-, но знание-исповеданием, то не совпадает с истиной. «Кто не с нами, тот против нас». Это «против» есть партия не-истины.
(Разумеется, тут же возникнут возмущённые голоса «из другого лагеря» — но напрасно: с логикой спорить невозможно — да и смысла нет: поскольку логика является как история — вот она, эта история, нас и рассудит).
Собственно, вопрос: «истинна ли истина?» мы не решим на словах, но только в интеллектуально-социальной, философской и одновременно исторической тотальности. Слова для этого и нужны — чтоб эту тотальность сформировать.
Далее. В более узкой трактовке первая партия есть партия рационализма. Вторая — иррационализма.
И не надо понимать эту оппозицию как новое издание дуалистического манихейства, как борьбу Ормузда и Аримана. Нет. Есть истина и есть ложь. Но это не равнозначные величины: истина знает и указует и на себя, и на ложь, уничтожая её таким образом.
Итак, уточним ранее заданный вопрос: с кем вы, философствующие: на стороне разума или его отрицания? Партийный билет рационализма или иррационализма лежит у вас в умозрительном кармане? Скажете: не получал, и не собираюсь! — Это уж как угодно, но партбилет всё равно заочно уже на каждого выписан и ждёт своего обладателя в местном философском райкоме.
#философия #партийность #рационализм #иррационализм
Конечно, каждая философская партия — поскольку она партия — претендует на истину. Поэтому и пытается захватить, приватизировать побольше философов прошлого — этих пророков и еретиков истины.
Скажете: и где же истина в этой схватке борющихся за истину?
Но истина есть, и она объективна. Иначе невозможна ни философия, ни мышление вообще. И к партиям нужно относиться — не столько сообразно их отношению к истине (на словах, субъективно, они все её признают, поскольку хоть что-то утверждают) — но сообразно тому, как истина относится к ним.
Говоря просто: выражает ли философская партия объективную истину — или нет.
И здесь, опять же, как и всегда, мысль неразрывно связана с социальным, с обществом.
Если философствующий признаёт разум в истории (кстати: как общественной, так и природной), признаёт её логику, её противоречивое, но — en gros — прогрессивное движение к максимальному осуществлению разума в мире, к «приложению логики к политике» (Герцен) — это одна партия. Партия объективной истины.
Всё, что не совпадает с этим не веро-, но знание-исповеданием, то не совпадает с истиной. «Кто не с нами, тот против нас». Это «против» есть партия не-истины.
(Разумеется, тут же возникнут возмущённые голоса «из другого лагеря» — но напрасно: с логикой спорить невозможно — да и смысла нет: поскольку логика является как история — вот она, эта история, нас и рассудит).
Собственно, вопрос: «истинна ли истина?» мы не решим на словах, но только в интеллектуально-социальной, философской и одновременно исторической тотальности. Слова для этого и нужны — чтоб эту тотальность сформировать.
Далее. В более узкой трактовке первая партия есть партия рационализма. Вторая — иррационализма.
И не надо понимать эту оппозицию как новое издание дуалистического манихейства, как борьбу Ормузда и Аримана. Нет. Есть истина и есть ложь. Но это не равнозначные величины: истина знает и указует и на себя, и на ложь, уничтожая её таким образом.
Итак, уточним ранее заданный вопрос: с кем вы, философствующие: на стороне разума или его отрицания? Партийный билет рационализма или иррационализма лежит у вас в умозрительном кармане? Скажете: не получал, и не собираюсь! — Это уж как угодно, но партбилет всё равно заочно уже на каждого выписан и ждёт своего обладателя в местном философском райкоме.
#философия #партийность #рационализм #иррационализм
Гегельнегоголь
3. Конечно, каждая философская партия — поскольку она партия — претендует на истину. Поэтому и пытается захватить, приватизировать побольше философов прошлого — этих пророков и еретиков истины. Скажете: и где же истина в этой схватке борющихся за истину?…
4.
А теперь к Гегелю, вынесенному в заголовок.
Уж как его только не перевирали (то есть, «интерпретировали»).
И «философом торжествующей феодальной Реставрации» он был, и недюжинным религиозным мыслителем его записывали, и христианским мистиком он кому-то показался (а люди сильно набожные наоборот, Сатану в нём видели), и как экзистенциалиста в частности, иррационалиста в целом его трактовали, и тоталитаристом, и ультра-либералом называли.
Это всё трактовки ложные (пусть сами свою партийную принадлежность не сознающие), пытающиеся как раз приватизировать Георгия нашего Фёдоровича. Приватизировать, чтобы сначала исказить в угоду партийному интересу, и уже потом на этом обезображенном Гегеле строить свою — философски иррациональную, социально реакционную — систему. (Кстати, не всегда философа приватизируют для «поднятия на знамя» — приватизируют и для того, чтобы растоптать. Рейдерские захваты они такие: уничтожить производственные мощности конкурента).
Истинна другая трактовка: Гегель — философ разума, поэтому, уже в силу первенства логики, проповедник свободы и демократии, которая, как известно, без социальных благ есть обман и пустышка — и потому Гегель, в пределе, предтеча социализма.
И не надо наводить релятивистскую тень на философский плетень: дескать, раз в Гегеле философствующие нашли «всё это», противоречащие точки зрения — так это и есть настоящий Гегель. Это позиция примирительная, компромиссная — и, как все компромиссы — ложная.
Нет в Гегеле никакого тождества разума и неразумия, логики и интуиции, рационализма и иррационализма. Говорить о таком тождестве — опять же, равно получить партбилет иррационализма. Ибо, когда кто-то говорит: истина равна лжи (рационализм равен иррационализму) — этот кто-то не только обеляет ложь, он разрушает саму истину.
Но… «Какие Ваши доказательства?» — наши доказательства — это сам Гегель. Читайте, и обрящете. Не помогает? — тогда философия бессильна. Истина указывает на себя и на ложь — но это указание надо узреть умом.
Поэтому: есть только один Гегель. Рационалист, гениальный логик, радикальный демократ, признающий все права революций в истории, предтеча социализма.
И да, это и есть «наш», истинный Гегель.
#Гегель #философия #партийность #рационализм #социализм
А теперь к Гегелю, вынесенному в заголовок.
Уж как его только не перевирали (то есть, «интерпретировали»).
И «философом торжествующей феодальной Реставрации» он был, и недюжинным религиозным мыслителем его записывали, и христианским мистиком он кому-то показался (а люди сильно набожные наоборот, Сатану в нём видели), и как экзистенциалиста в частности, иррационалиста в целом его трактовали, и тоталитаристом, и ультра-либералом называли.
Это всё трактовки ложные (пусть сами свою партийную принадлежность не сознающие), пытающиеся как раз приватизировать Георгия нашего Фёдоровича. Приватизировать, чтобы сначала исказить в угоду партийному интересу, и уже потом на этом обезображенном Гегеле строить свою — философски иррациональную, социально реакционную — систему. (Кстати, не всегда философа приватизируют для «поднятия на знамя» — приватизируют и для того, чтобы растоптать. Рейдерские захваты они такие: уничтожить производственные мощности конкурента).
Истинна другая трактовка: Гегель — философ разума, поэтому, уже в силу первенства логики, проповедник свободы и демократии, которая, как известно, без социальных благ есть обман и пустышка — и потому Гегель, в пределе, предтеча социализма.
И не надо наводить релятивистскую тень на философский плетень: дескать, раз в Гегеле философствующие нашли «всё это», противоречащие точки зрения — так это и есть настоящий Гегель. Это позиция примирительная, компромиссная — и, как все компромиссы — ложная.
Нет в Гегеле никакого тождества разума и неразумия, логики и интуиции, рационализма и иррационализма. Говорить о таком тождестве — опять же, равно получить партбилет иррационализма. Ибо, когда кто-то говорит: истина равна лжи (рационализм равен иррационализму) — этот кто-то не только обеляет ложь, он разрушает саму истину.
Но… «Какие Ваши доказательства?» — наши доказательства — это сам Гегель. Читайте, и обрящете. Не помогает? — тогда философия бессильна. Истина указывает на себя и на ложь — но это указание надо узреть умом.
Поэтому: есть только один Гегель. Рационалист, гениальный логик, радикальный демократ, признающий все права революций в истории, предтеча социализма.
И да, это и есть «наш», истинный Гегель.
#Гегель #философия #партийность #рационализм #социализм
En gros или О большом масштабе.
Гегелю частенько ставят в вину — в основном, критики слева — что в его философии торжество разума, осуществление справедливости в истории происходит только en gros, только в большом масштабе.
Претензия пустая. Ибо:
а разве бывает другая история, кроме истории «большого масштаба», кроме истории en gros?
Нет, не бывает. Любая история есть осознание произошедшего, это мысль, охватывающая факты, обнаруживающая их смысл. Уже отсюда понятно: не всё произошедшее вообще удостаивается чести быть историческим. Смысл, логика, необходимость должны стоять за фактом, чтоб он вообще мог стать предметом исторического осмысления. А смысл — поскольку он смысл — объективен, масштабен, всеобщ. Такова и историческая мысль, его в фактах осознающая — и поэтому ему тождественная.
Отсюда: любая история — есть Всеобщее, «большой» масштаб, en gros.
И поскольку любая история есть только en gros, постольку и разум в ней торжествует только en gros.
#Гегель #история #en_gros
Гегелю частенько ставят в вину — в основном, критики слева — что в его философии торжество разума, осуществление справедливости в истории происходит только en gros, только в большом масштабе.
Претензия пустая. Ибо:
а разве бывает другая история, кроме истории «большого масштаба», кроме истории en gros?
Нет, не бывает. Любая история есть осознание произошедшего, это мысль, охватывающая факты, обнаруживающая их смысл. Уже отсюда понятно: не всё произошедшее вообще удостаивается чести быть историческим. Смысл, логика, необходимость должны стоять за фактом, чтоб он вообще мог стать предметом исторического осмысления. А смысл — поскольку он смысл — объективен, масштабен, всеобщ. Такова и историческая мысль, его в фактах осознающая — и поэтому ему тождественная.
Отсюда: любая история — есть Всеобщее, «большой» масштаб, en gros.
И поскольку любая история есть только en gros, постольку и разум в ней торжествует только en gros.
#Гегель #история #en_gros
История как критика истории.
Начну с аксиомы.
История как история возможна лишь как тотальность, как единая ткань.
Отсюда: если историку по душе тот или иной исторический период — он должен оценивать всю историю позитивно: ибо, в силу тотальности, непрерывности, всеобщей взаимосвязи всё, что предшествовало этому позитивно оцениваемому периоду — очевидно, и привело к нему, породило его, и потому само должно быть оценено позитивно. И равно: всё, что произошло позднее — есть, очевидно, следствие этого позитивного периода и, следовательно, должно быть оценено позитивно.
Получается сплошная позитивная история мира, «лучшего из лучших миров».
Но дело в том, что никому не нравится всё в истории. И это не вопрос субъективного вкуса, это объективная характеристика исторического бытия: оно даёт массу примеров неразумия (собственно, будь история уже разумна — следовательно, объективно хороша — общественные формы не сменяли бы одна другую).
И так как эта несимпатичность не отменяет тотальности истории (это бы уничтожило саму историю), следовательно, вся история должна быть оценена критически. Отсюда: истинное понимание истории — это всегда критическое понимание.
Конечно, это критическое понимание не отменяет — напротив, подразумевает — конкретное различие исторических периодов, их прогрессивности (или, наоборот, ретроградности) для человечества, их смысла (всё более конкретное проявление разума). Но суть остаётся неизменной: понимание истории возможно только как критика истории.
Или, если проще: если Вас полностью устраивает настоящее — тогда только для Вас полностью оправдана вся предыдущая история. Оправдана некритически — и, значит, не понята.
Ибо «лучший из лучших миров» пока ещё не существовал.
#философия #история #философия_истории
Начну с аксиомы.
История как история возможна лишь как тотальность, как единая ткань.
Отсюда: если историку по душе тот или иной исторический период — он должен оценивать всю историю позитивно: ибо, в силу тотальности, непрерывности, всеобщей взаимосвязи всё, что предшествовало этому позитивно оцениваемому периоду — очевидно, и привело к нему, породило его, и потому само должно быть оценено позитивно. И равно: всё, что произошло позднее — есть, очевидно, следствие этого позитивного периода и, следовательно, должно быть оценено позитивно.
Получается сплошная позитивная история мира, «лучшего из лучших миров».
Но дело в том, что никому не нравится всё в истории. И это не вопрос субъективного вкуса, это объективная характеристика исторического бытия: оно даёт массу примеров неразумия (собственно, будь история уже разумна — следовательно, объективно хороша — общественные формы не сменяли бы одна другую).
И так как эта несимпатичность не отменяет тотальности истории (это бы уничтожило саму историю), следовательно, вся история должна быть оценена критически. Отсюда: истинное понимание истории — это всегда критическое понимание.
Конечно, это критическое понимание не отменяет — напротив, подразумевает — конкретное различие исторических периодов, их прогрессивности (или, наоборот, ретроградности) для человечества, их смысла (всё более конкретное проявление разума). Но суть остаётся неизменной: понимание истории возможно только как критика истории.
Или, если проще: если Вас полностью устраивает настоящее — тогда только для Вас полностью оправдана вся предыдущая история. Оправдана некритически — и, значит, не понята.
Ибо «лучший из лучших миров» пока ещё не существовал.
#философия #история #философия_истории