О счастье и страдании.
Счастливый человек всегда подозрителен: уж не идиот ли он?
Или просто лжец и лицемер?
Не может порядочный человек быть счастливым: ибо «многие мудрости — многие печали».
Вот и Гегель о том же:
«Страдание составляет привилегию высших натур: чем выше натура, тем больше несчастий испытывает она».
#aphorismata
Счастливый человек всегда подозрителен: уж не идиот ли он?
Или просто лжец и лицемер?
Не может порядочный человек быть счастливым: ибо «многие мудрости — многие печали».
Вот и Гегель о том же:
«Страдание составляет привилегию высших натур: чем выше натура, тем больше несчастий испытывает она».
#aphorismata
Продолжение подглавы об интеллектуальном созерцании Шеллинга из «Разрушения разума».
Шопенгауэр и Северная Корея.
По сути, вся философия Шопенгауэра — один беспрестанный, мучительный, напряжённый поиск специфической формы бытия буржуазного индивида, формулировка этого Auf-sich-Gestelltsein, на-самого-себя-опирающегося-бытия буржуазного индивида, скорее даже — декадентствующего буржуазного интеллектуала.
Постойте, но это же что-то знакомое?..
Да, конечно, это не что иное, как рафинированное выражение «чучхе», идеологии «опоры на собственные силы». Точнее, наоборот, «чучхе» — это крайне грубый, донельзя примитивизированный вариант шопенгауэровской задачи.
(Вряд ли, конечно, семейство Кимов читало всяких шопенгауэров — хотя, если учесть, что мы о них, о Кимах этих, вообще мало что знаем — исключать такой вариант нельзя. Тем более, что немец-пессимист со своей квази-буддистской, восточной мистикой нирваны мог оказаться вполне близок северокорейским товарищам. Но дело даже не в субъективных историко-философских связях и опосредованиях. Дело в объективной диалектике идей: Шопенгауэр со всей своей бескомпромиссно-безжалостной, нагло-циничной прямотой выразил суть душевного склада обычного, типичного индивида современного буржуазного общества. И эта суть настолько всеобща (вспомним Ленина: «Жить в обществе и быть независимым от него — невозможно» или Маркса: «Господствующей идеологией является идеология господствующего класса») — так вот, эта суть настолько всеобща, что оказывается объективно весьма близка правителям восточной автаркии под названием КНДР.
Красные знамёна, звёзды, внешняя «как бы» коммунистическая обрядность и символика в КНДР — это лишь видимость (не в смысле проявления сути, а в смысле обмана, кажимости).
А суть-то, вот она — психология современного индивида, стихийного шопенгауэрианца, эгоиста и мизантропа.
Если это понять, всё становится на свои места с КНДР. Левизны и коммунизма в этом режиме столько же, сколько левизны и коммунизма в Шопенгауэре (да вообще в любом архи-буржуазном идеологе) — то есть нисколько. Наоборот, философия немецкого иррационалиста — идеальный базис для любой ультра-правой идеологии. Если это понимать, история КНДР открывается с необычной, но верной стороны.
#Шопенгаур #чучхе #Корея
По сути, вся философия Шопенгауэра — один беспрестанный, мучительный, напряжённый поиск специфической формы бытия буржуазного индивида, формулировка этого Auf-sich-Gestelltsein, на-самого-себя-опирающегося-бытия буржуазного индивида, скорее даже — декадентствующего буржуазного интеллектуала.
Постойте, но это же что-то знакомое?..
Да, конечно, это не что иное, как рафинированное выражение «чучхе», идеологии «опоры на собственные силы». Точнее, наоборот, «чучхе» — это крайне грубый, донельзя примитивизированный вариант шопенгауэровской задачи.
(Вряд ли, конечно, семейство Кимов читало всяких шопенгауэров — хотя, если учесть, что мы о них, о Кимах этих, вообще мало что знаем — исключать такой вариант нельзя. Тем более, что немец-пессимист со своей квази-буддистской, восточной мистикой нирваны мог оказаться вполне близок северокорейским товарищам. Но дело даже не в субъективных историко-философских связях и опосредованиях. Дело в объективной диалектике идей: Шопенгауэр со всей своей бескомпромиссно-безжалостной, нагло-циничной прямотой выразил суть душевного склада обычного, типичного индивида современного буржуазного общества. И эта суть настолько всеобща (вспомним Ленина: «Жить в обществе и быть независимым от него — невозможно» или Маркса: «Господствующей идеологией является идеология господствующего класса») — так вот, эта суть настолько всеобща, что оказывается объективно весьма близка правителям восточной автаркии под названием КНДР.
Красные знамёна, звёзды, внешняя «как бы» коммунистическая обрядность и символика в КНДР — это лишь видимость (не в смысле проявления сути, а в смысле обмана, кажимости).
А суть-то, вот она — психология современного индивида, стихийного шопенгауэрианца, эгоиста и мизантропа.
Если это понять, всё становится на свои места с КНДР. Левизны и коммунизма в этом режиме столько же, сколько левизны и коммунизма в Шопенгауэре (да вообще в любом архи-буржуазном идеологе) — то есть нисколько. Наоборот, философия немецкого иррационалиста — идеальный базис для любой ультра-правой идеологии. Если это понимать, история КНДР открывается с необычной, но верной стороны.
#Шопенгаур #чучхе #Корея
О «продажных девках империализма» или Похвала релятивизму.
У лучших марксистов (у того же Лукача) часто встречаешь фразы о «буржуазной науке» (у Лукача речь даже о «bürgerliche Atomphysik», «буржуазной атомной физике»).
Как так? Как наука может быть классовой? Это же какой-то социологический релятивизм у марксистов получается! «Всё относительно…» — ха-ха, вот так плоская обывательщина, трюизм, а не марксизм! Как научный факт 2 х 2 = 4 может быть, например, буржуазным? Смех, да и только!
Но на поверку nothing fun.
Вот несколько слов в защиту этого марксистского «релятивизма».
Мы все с бессознательного возраста приучены к «научным достижениям», к всемогуществу науки, к абсолютной истине её, науки, взгляда на мир.
Наука представляется нам неким абсолютом, от века данным, истиной в последней инстанции, и — каламбур — истинным знанием, парящим над партийными дрязгами и противоречиями предметных, повседневных интересов там, на грешной Земле.
Но что, если это всё — обман?
Что, если наука — это такая же идеология, как и все другие? Что, если эта идеология так же — скрыто, под наукообразной вуалью, политизирована? Что, если она так же защищает интересы господствующего класса — как это (с успехом) делает любая господствующая идеология? Что, если наука не только имеет, но активно лоббирует, защищает и свои собственные корыстные интересы? (Миллиарды, потраченные на Большой адронный коллайдер были потрачены не зря, да-да, конечно).
Вопросы риторические — мы все прекрасно знаем (но предпочитаем не думать), что это «что, если» на самом деле равно «так и есть».
Правящий класс (не нравится марксистский категориальный аппарат, можете использовать другой, суть не поменяется) убеждает нас (и, что не менее важно, самого себя) что существующая историческая версия науки — абсолютная, «от века», в неких золотых скрижалях записанная истина.
Но это не так.
Объясню по пунктам.
У лучших марксистов (у того же Лукача) часто встречаешь фразы о «буржуазной науке» (у Лукача речь даже о «bürgerliche Atomphysik», «буржуазной атомной физике»).
Как так? Как наука может быть классовой? Это же какой-то социологический релятивизм у марксистов получается! «Всё относительно…» — ха-ха, вот так плоская обывательщина, трюизм, а не марксизм! Как научный факт 2 х 2 = 4 может быть, например, буржуазным? Смех, да и только!
Но на поверку nothing fun.
Вот несколько слов в защиту этого марксистского «релятивизма».
Мы все с бессознательного возраста приучены к «научным достижениям», к всемогуществу науки, к абсолютной истине её, науки, взгляда на мир.
Наука представляется нам неким абсолютом, от века данным, истиной в последней инстанции, и — каламбур — истинным знанием, парящим над партийными дрязгами и противоречиями предметных, повседневных интересов там, на грешной Земле.
Но что, если это всё — обман?
Что, если наука — это такая же идеология, как и все другие? Что, если эта идеология так же — скрыто, под наукообразной вуалью, политизирована? Что, если она так же защищает интересы господствующего класса — как это (с успехом) делает любая господствующая идеология? Что, если наука не только имеет, но активно лоббирует, защищает и свои собственные корыстные интересы? (Миллиарды, потраченные на Большой адронный коллайдер были потрачены не зря, да-да, конечно).
Вопросы риторические — мы все прекрасно знаем (но предпочитаем не думать), что это «что, если» на самом деле равно «так и есть».
Правящий класс (не нравится марксистский категориальный аппарат, можете использовать другой, суть не поменяется) убеждает нас (и, что не менее важно, самого себя) что существующая историческая версия науки — абсолютная, «от века», в неких золотых скрижалях записанная истина.
Но это не так.
Объясню по пунктам.
Гегельнегоголь
О «продажных девках империализма» или Похвала релятивизму. У лучших марксистов (у того же Лукача) часто встречаешь фразы о «буржуазной науке» (у Лукача речь даже о «bürgerliche Atomphysik», «буржуазной атомной физике»). Как так? Как наука может быть классовой?…
1. Абсолютные истины (в пределе она одна, но сейчас не об этом), конечно, существуют. Но дело-то в том, что сам ход опытного знания — всегда относителен. Такая наука (а вся современная наука и есть такая наука), оторванная от умозрения, от философии, то есть от абсолютного метода всегда остаётся лишь ступеньками лестницы познания — сама же лестница, как улыбка Чеширского кота, либо висит в воздухе, либо просто в итоге не существует. Отсюда, с одной стороны, фетишизация частных фактов. Глупость этого фетиша смутно понимают даже обыватели: не случайно мемной шуткой стала фраза про то, что очередные британские учёные что-то открыли — эти открытия, взятые сами по себе, ничего не меняют и никакого смысла не имеют. Отсюда, с другой стороны, псевдо-метафизическое конструирование «картины мира»: все мы знаем эти фантасмагории про мифические «частицы Бога», про различные модели возникновения Вселенной и тому подобную мракобесную чушь, которая сейчас высшей наукой зовётся. (На поверку — дрянная и примитивная мифология и софистика, за которую древние учителя мудрости современным «натурфилософам» хорошенько надрали бы уши). Итак: современная наука не-абсолютна, относительна по своему определению, происхождению, «методу». Если на то пошло: имеет исторически преходящий характер.
2. Наука в современном обществе — всегда наука прикладная. В академическом топе кто? Физики и математики. По сути, это так или иначе инженеры капиталистического производства (от айфонов до баллистических ракет), если не унтер-офицеры капитала, то советники унтер-офицеров. В итоге: современная наука — это придаток производственной системы, цель которой известна: получение большей нормы прибыли. Любой ценой. Как в Средние века философия была служанкой богословия — так современная наука — служанка капиталистического производства.
3. Но даже эта прикладная наука, как приводной ремень монструозной машины общественного производства, преподаётся в университетах. Которые так или иначе есть очаги — да, культуры — но буржуазной культуры. То есть: рассадники господствующей идеологии — ибо кто же им даст другую-то идеологию пропагандировать? (За скобкой остаются исключения в виде отдельных академических вольнодумцев — и среди овощей есть свой Чиполлино). Итак: современная наука есть институализированная идеология. Даже в самых своих рафинированных и удалённых от производства областях (например, в шекспироведении) науке наших дней дозволено лишь то, что полезно для мировоззрения буржуа, то есть — опосредованно — для всё того же процесса производства современной формы общества.
Подытожим: современная наука есть наука классовая, есть прикладной инструмент системы производства, идеологическое обеспечение этого производства. Картина мира, создаваемая такой наукой, всегда будет социальным солипсизмом, коллективно-субъективным сном обобщённого человека-буржуа. Такая наука, как идеология, как форма классового сознания никогда не укажет выхода за пределы «этого» сознания и «этого» общества. Для неё (как и для обобщённого буржуа) это было бы равносильно самоубийству.
Итак, повторимся: современная наука — классовая наука.
2 х 2 = 4, да штука бесклассовая, но это ещё не наука. А вот какой вывод из этого = 4 будет сделан, как этот вывод будет применён — это и делает науку наукой и определяет её конкретную историческую форму.
Сказанное не означает, что, например, «генетика — продажная девка империализма» (хотя это ещё не точно: думаете, случайно, что ли, генетика то и дело скатывается к откровенно фашистской евгенике?) — сказанное означает, что ради высшей науки, надо скептически относиться к абсолютизирующим суждениям современных учёных. Надо понимать, что радикального прорыва (как в микрокосм человека, так и в макрокосм Вселенной) от этой науки ждать не приходится (если только этот прорыв не посулит баснословные прибыли — что вряд ли: норма прибыли на стадии подготовки этого прорыва просто невозможна, что делает проект прорыва абсурдным с точки зрения буржуа).
2. Наука в современном обществе — всегда наука прикладная. В академическом топе кто? Физики и математики. По сути, это так или иначе инженеры капиталистического производства (от айфонов до баллистических ракет), если не унтер-офицеры капитала, то советники унтер-офицеров. В итоге: современная наука — это придаток производственной системы, цель которой известна: получение большей нормы прибыли. Любой ценой. Как в Средние века философия была служанкой богословия — так современная наука — служанка капиталистического производства.
3. Но даже эта прикладная наука, как приводной ремень монструозной машины общественного производства, преподаётся в университетах. Которые так или иначе есть очаги — да, культуры — но буржуазной культуры. То есть: рассадники господствующей идеологии — ибо кто же им даст другую-то идеологию пропагандировать? (За скобкой остаются исключения в виде отдельных академических вольнодумцев — и среди овощей есть свой Чиполлино). Итак: современная наука есть институализированная идеология. Даже в самых своих рафинированных и удалённых от производства областях (например, в шекспироведении) науке наших дней дозволено лишь то, что полезно для мировоззрения буржуа, то есть — опосредованно — для всё того же процесса производства современной формы общества.
Подытожим: современная наука есть наука классовая, есть прикладной инструмент системы производства, идеологическое обеспечение этого производства. Картина мира, создаваемая такой наукой, всегда будет социальным солипсизмом, коллективно-субъективным сном обобщённого человека-буржуа. Такая наука, как идеология, как форма классового сознания никогда не укажет выхода за пределы «этого» сознания и «этого» общества. Для неё (как и для обобщённого буржуа) это было бы равносильно самоубийству.
Итак, повторимся: современная наука — классовая наука.
2 х 2 = 4, да штука бесклассовая, но это ещё не наука. А вот какой вывод из этого = 4 будет сделан, как этот вывод будет применён — это и делает науку наукой и определяет её конкретную историческую форму.
Сказанное не означает, что, например, «генетика — продажная девка империализма» (хотя это ещё не точно: думаете, случайно, что ли, генетика то и дело скатывается к откровенно фашистской евгенике?) — сказанное означает, что ради высшей науки, надо скептически относиться к абсолютизирующим суждениям современных учёных. Надо понимать, что радикального прорыва (как в микрокосм человека, так и в макрокосм Вселенной) от этой науки ждать не приходится (если только этот прорыв не посулит баснословные прибыли — что вряд ли: норма прибыли на стадии подготовки этого прорыва просто невозможна, что делает проект прорыва абсурдным с точки зрения буржуа).
Гегельнегоголь
О «продажных девках империализма» или Похвала релятивизму. У лучших марксистов (у того же Лукача) часто встречаешь фразы о «буржуазной науке» (у Лукача речь даже о «bürgerliche Atomphysik», «буржуазной атомной физике»). Как так? Как наука может быть классовой?…
Более того, такая классово-ограниченная наука неизбежно дополняется своим близнецом-антиподом, имя которого: мракобесие и мистицизм. Вот так: реакционная идеология рождает реакцию на саму себя — и реакцию ещё более лютую по своей сути. Минус на минус не всегда даёт плюс.
Но вот и хорошая новость: как форма сознания, наука исторически менялась и меняется вместе с обществом, с его отношениями. И зафиксируем как разновидность настоящей научной, абсолютной истины: когда-то люди увидят новую науку, не классовую, но «научную науку», науку соответствующую своему понятию. Когда же? — вопрос существенный для человека, но не для человечества. К тому же, ответ этот всегда зависит от самого человека, как совокупности общественных отношений.
И тогда правильно понятый «релятивизм» окажется исторической конкретизацией абсолютного принципа.
Но вот и хорошая новость: как форма сознания, наука исторически менялась и меняется вместе с обществом, с его отношениями. И зафиксируем как разновидность настоящей научной, абсолютной истины: когда-то люди увидят новую науку, не классовую, но «научную науку», науку соответствующую своему понятию. Когда же? — вопрос существенный для человека, но не для человечества. К тому же, ответ этот всегда зависит от самого человека, как совокупности общественных отношений.
И тогда правильно понятый «релятивизм» окажется исторической конкретизацией абсолютного принципа.
Новости «Разрушения разума». Друзья мои, любители немецкой философии и ценители тонкой диалектики — таки чтобы вы кайфовали: публикую перевод третьей, завершающей части подглавы «Интеллектуальное созерцание Шеллинга как первая форма проявления иррационализма». Подглаву о позднем Шеллинге, возможно, на следующей неделе вывешу.
Жижек и растительное масло.
Конечно, комментировать комментатора — то ещё занятие. Но что делать, если сей комментатор —титан мысли и отец русской демократии Жижек? То есть: лицензированно ведущий левый интеллектуал (уж публицист как минимум). Никуда не денешься, приходится комментировать его комментарии.
Вот тут перевели очередную колонку словенского старца на тему поэзии, иррационализма и фашизма — по поводу и на примере текущей войны в Газе.
Очевидно, марксистская критика иррационализма Лукачем всё-таки глубоко сидит в сознании Жижека. И это бы ладно, и это бы нормально (разговор о философии последних 150 лет вообще невозможно вести, не зная лукачевского «Разрушения разума»). Но применяет эту критику Жижек до ужаса вульгарно (хотя и публицистически виртуозно). Не в первый уже раз он атакует поэзию, вполне по-платоновски предлагая выселить поэтов из цивилизованного полиса. По сути, все его размышления сводятся к силлогизму: поэзия — иррациональна. Иррационализм порождает фашизм. Вывод: поэзия порождает фашизм.
Чушь несусветная, конечно.
Поэзия, как и любое искусство — не логична. Это чувственное познание мира, не понятийное. Поэт перестаёт быть поэтом ровно в ту секунду, когда он задумывается о логике, плане, социальной ответственности своих стихов. Поэт в эту секунду (и навсегда) умирает, но рождается ремесленник слова. Хитрый приспособленец, предатель своей родины — поэтического Элизиума, и что самое страшное — предатель самого себя. Ибо поэт мыслит образами, не понятиями. И вот вам диалектический кунштюк: чтоб оставаться поэтом, поэт должен соответствовать своему понятию: то есть продолжать мыслить образами, не понятиями.
Поэтому сказать: «поэзия иррациональна» — это попасть пальцем в небо. Это как рекламная надпись на бутылке с растительным маслом: «не содержит холестерина» — да, не содержит, потому что растительное масло в принципе не может содержать животного жира холестерина.
Другой вопрос, что поэзию — в силу её принципиальной нелогичности, понятийной абстрактности — может использовать пропаганда иррационализма (в своём пределе: фашизма).
Но и тут Жижек под видом немецкоязычного каламбура говорит чушь.
Противопоставляя Dichter’ов (поэтов) и Denker’ов (мыслителей) — Richter’ам (судьям) и Henker’ам (вешателям), наш могучий старик решает поиграть с читателем в напёрстки, произвольно переставляя эти 4 фигуры. Поэты у него в итоге оказываются на одной доске с вешателями, а судьи — с мыслителями.
Это вновь трюизм с одной стороны и подтасовка с другой.
Трюизм: любая мысль есть суждение. «Иван есть человек, Жижек есть мыслитель, на улице идёт снег». Поэтому все, кто мыслят — судьи.
«Die Weltgeschichte ist das Weltgericht» — «Мировая история есть мировой суд» — великие слова! Но кто их сказал? — Великий поэт Шиллер, тот самый Dichter, который, по Жижеку, стоит в одном ряду с Henker’ами, с вешателями.
Подтасовка ясна уже отсюда: из фактического несовпадения. Антипоэтический (в своей основе антииррациональный, исходящий из лучших пожеланий, как-бы-лукачианский и как-бы-платоновский) пафос Жижека оборачивается ложью. Но дело даже не в фактической правоте (это штука обманчивая: на сотню великих поэтов-гуманистов можно привести тысячу сомнительных поэтов, но при этом несомненных фашистов и людоедов). Дело (всё-таки) в логике: любая мысль есть суждение. Но суждение есть приговор. Что же значит приговор без приведения его в исполнение? Если мысль хоть что-то значит, она должна реализовываться, приговор мысли должен исполняться.
Вопрос лишь в том, «а судьи кто?»
И здесь нет никакого релятивизма: мыслят и враги истины — и её поборники. Итак, вопрос лишь в стороне дилеммы.
А в Henker’ах, исполняющих её приговоры, великодушная истина нуждается ещё более, чем самая людоедская ложь: у истины больше тяжёлой судейской работы в мире, погрязшем в глупости.
Подытожим. Поразительно, как либеральный человеколюб Жижек с готовностью готов отправить в местный интеллектуальный ГУЛАГ целую область человеческого духа — поэзию.
Конечно, комментировать комментатора — то ещё занятие. Но что делать, если сей комментатор —
Вот тут перевели очередную колонку словенского старца на тему поэзии, иррационализма и фашизма — по поводу и на примере текущей войны в Газе.
Очевидно, марксистская критика иррационализма Лукачем всё-таки глубоко сидит в сознании Жижека. И это бы ладно, и это бы нормально (разговор о философии последних 150 лет вообще невозможно вести, не зная лукачевского «Разрушения разума»). Но применяет эту критику Жижек до ужаса вульгарно (хотя и публицистически виртуозно). Не в первый уже раз он атакует поэзию, вполне по-платоновски предлагая выселить поэтов из цивилизованного полиса. По сути, все его размышления сводятся к силлогизму: поэзия — иррациональна. Иррационализм порождает фашизм. Вывод: поэзия порождает фашизм.
Чушь несусветная, конечно.
Поэзия, как и любое искусство — не логична. Это чувственное познание мира, не понятийное. Поэт перестаёт быть поэтом ровно в ту секунду, когда он задумывается о логике, плане, социальной ответственности своих стихов. Поэт в эту секунду (и навсегда) умирает, но рождается ремесленник слова. Хитрый приспособленец, предатель своей родины — поэтического Элизиума, и что самое страшное — предатель самого себя. Ибо поэт мыслит образами, не понятиями. И вот вам диалектический кунштюк: чтоб оставаться поэтом, поэт должен соответствовать своему понятию: то есть продолжать мыслить образами, не понятиями.
Поэтому сказать: «поэзия иррациональна» — это попасть пальцем в небо. Это как рекламная надпись на бутылке с растительным маслом: «не содержит холестерина» — да, не содержит, потому что растительное масло в принципе не может содержать животного жира холестерина.
Другой вопрос, что поэзию — в силу её принципиальной нелогичности, понятийной абстрактности — может использовать пропаганда иррационализма (в своём пределе: фашизма).
Но и тут Жижек под видом немецкоязычного каламбура говорит чушь.
Противопоставляя Dichter’ов (поэтов) и Denker’ов (мыслителей) — Richter’ам (судьям) и Henker’ам (вешателям), наш могучий старик решает поиграть с читателем в напёрстки, произвольно переставляя эти 4 фигуры. Поэты у него в итоге оказываются на одной доске с вешателями, а судьи — с мыслителями.
Это вновь трюизм с одной стороны и подтасовка с другой.
Трюизм: любая мысль есть суждение. «Иван есть человек, Жижек есть мыслитель, на улице идёт снег». Поэтому все, кто мыслят — судьи.
«Die Weltgeschichte ist das Weltgericht» — «Мировая история есть мировой суд» — великие слова! Но кто их сказал? — Великий поэт Шиллер, тот самый Dichter, который, по Жижеку, стоит в одном ряду с Henker’ами, с вешателями.
Подтасовка ясна уже отсюда: из фактического несовпадения. Антипоэтический (в своей основе антииррациональный, исходящий из лучших пожеланий, как-бы-лукачианский и как-бы-платоновский) пафос Жижека оборачивается ложью. Но дело даже не в фактической правоте (это штука обманчивая: на сотню великих поэтов-гуманистов можно привести тысячу сомнительных поэтов, но при этом несомненных фашистов и людоедов). Дело (всё-таки) в логике: любая мысль есть суждение. Но суждение есть приговор. Что же значит приговор без приведения его в исполнение? Если мысль хоть что-то значит, она должна реализовываться, приговор мысли должен исполняться.
Вопрос лишь в том, «а судьи кто?»
И здесь нет никакого релятивизма: мыслят и враги истины — и её поборники. Итак, вопрос лишь в стороне дилеммы.
А в Henker’ах, исполняющих её приговоры, великодушная истина нуждается ещё более, чем самая людоедская ложь: у истины больше тяжёлой судейской работы в мире, погрязшем в глупости.
Подытожим. Поразительно, как либеральный человеколюб Жижек с готовностью готов отправить в местный интеллектуальный ГУЛАГ целую область человеческого духа — поэзию.
И на основании чего? На основании ложного обвинения, написанного в каком-то колумнистском (не путать с коммунистским!) угаре.
И если нужно выбирать между живым миром поэзии и сухим, бесцветным миром жижековских судей-мыслителей, я бы остался с миром поэзии. Просто потому, что последняя всё равно прорастёт в высшее, понятийное мышление, дорастёт до него. А вот сухое, формально логичное мышление а-ля Жижек есть лишь мертвящая рассудочность; это мышление, потерявшее свою неотъемлемую часть; это мышление человека с лоботомией.
Благо, выбирать не надо. Настоящая логика и настоящая поэзия по-настоящему никогда не разделены, это всего лишь по-разному сверкающие грани бриллианта единой истины.
#Жижек #Лукач #поэзия #логика
И если нужно выбирать между живым миром поэзии и сухим, бесцветным миром жижековских судей-мыслителей, я бы остался с миром поэзии. Просто потому, что последняя всё равно прорастёт в высшее, понятийное мышление, дорастёт до него. А вот сухое, формально логичное мышление а-ля Жижек есть лишь мертвящая рассудочность; это мышление, потерявшее свою неотъемлемую часть; это мышление человека с лоботомией.
Благо, выбирать не надо. Настоящая логика и настоящая поэзия по-настоящему никогда не разделены, это всего лишь по-разному сверкающие грани бриллианта единой истины.
#Жижек #Лукач #поэзия #логика
Telegram
PhilosophyToday
Славой Жижек
От поэтов к палачам
Когда рушится общественный договор, что, судя по всему, происходит во всем мире, начинают распространяться дикие слухи и теории заговора. Даже (или особенно) когда информация явно бессмысленна, она, тем не менее, может пробудить…
От поэтов к палачам
Когда рушится общественный договор, что, судя по всему, происходит во всем мире, начинают распространяться дикие слухи и теории заговора. Даже (или особенно) когда информация явно бессмысленна, она, тем не менее, может пробудить…
Гегельнегоголь
Жижек и растительное масло. Конечно, комментировать комментатора — то ещё занятие. Но что делать, если сей комментатор — титан мысли и отец русской демократии Жижек? То есть: лицензированно ведущий левый интеллектуал (уж публицист как минимум). Никуда не…
Продолжим постоянной рубрикой «А теперь слайды…»
И сегодня у нас в гостях Бертольт Брехт со своим знаменитым стихотворением «Допрос хорошего человека» (альтернативный вариант: «Хороший, но для кого?»)
Подойди. Говорят,
Ты хороший человек.
Ты неподкупен.
Впрочем,
Молния, ударившая в дом, —
Тоже.
Ты не отступаешься
От того, что когда-то сказал.
Но что ты сказал?
Ты честен: что думаешь, то и говоришь.
Но что ты думаешь?
Ты храбр.
Но в борьбе против кого?
Ты умён.
Но кому служит твой ум?
Ты не заботишься о своей выгоде.
А о чьей?
Ты хороший друг.
Но хороших ли людей?
Слушай же, мы знаем:
Ты наш враг.
Поэтому
Мы тебя поставим к стенке.
Но, учитывая твои заслуги и твои достоинства,
Мы поставим тебя к хорошей стенке
И расстреляем тебя из хороших винтовок хорошими пулями,
А потом закопаем
Хорошей лопатой в хорошей земле.
#Брехт
И сегодня у нас в гостях Бертольт Брехт со своим знаменитым стихотворением «Допрос хорошего человека» (альтернативный вариант: «Хороший, но для кого?»)
Подойди. Говорят,
Ты хороший человек.
Ты неподкупен.
Впрочем,
Молния, ударившая в дом, —
Тоже.
Ты не отступаешься
От того, что когда-то сказал.
Но что ты сказал?
Ты честен: что думаешь, то и говоришь.
Но что ты думаешь?
Ты храбр.
Но в борьбе против кого?
Ты умён.
Но кому служит твой ум?
Ты не заботишься о своей выгоде.
А о чьей?
Ты хороший друг.
Но хороших ли людей?
Слушай же, мы знаем:
Ты наш враг.
Поэтому
Мы тебя поставим к стенке.
Но, учитывая твои заслуги и твои достоинства,
Мы поставим тебя к хорошей стенке
И расстреляем тебя из хороших винтовок хорошими пулями,
А потом закопаем
Хорошей лопатой в хорошей земле.
#Брехт
Диктатура пролетариата и поэзия.
И вновь о Henker’ах и Denker’ах.
Как видим, в «Допросе хорошего человека» Брехт дал нам потрясающий воображение синтез: герой, от лица которого ведётся обвинительный монолог, одновременно является и Dichter’ом (альтер-эго поэта), и Denker’ом (мыслителем, ибо логический посыл очевиден), и Richter’ом (судьёй) и Henker’ом (вешателем — правда, в стихотворении конкретно начальником расстрельной команды).
Как видим, никакой китайской (или берлинской, или какой угодно другой) стены между этими ипостасями нет. И вопрос лишь в том, кто судья, на основании чего — объективной истины или лжи — он судит? Или говоря словами Герцена, этого великого нашего поэта-философа-диалектика-революционера: «Истинна ли истина?»
Вот и ответ на вопрос: «Хороший, но для кого?»
И, более того, поэт-коммунист Брехт понимал Маркса намного лучше чем философ-коммунист Жижек.
Ибо эта формально-рассудочная противоположность четырёх ипостасей давным-давно преодолена была Марксом — в теории диктатуры пролетариата.
Ещё в «18 брюмера», этом гениальном и нестареющем политическом памфлете на всю буржуазную цивилизацию, он едко-язвительно, убийственно раскритиковал формально-рассудочную теорию разделения власти на три ветви: законодательную, судебную и исполнительную, которые, якобы, должны быть независимы друг от друга.
Маркс неопровержим.
Во-первых, такая независимость невозможна фактически. Нет ни одного исторического примера реальности этого деления и независимости «ветвей».
Во-вторых, эта конструкция ущербна теоретически, как замысел. Ибо: как мысль вообще (законодательная власть) может быть отделена от мысли-суждения (судебная власть) и обе они — от мысли, ставшей практикой, реализацией мысли, истинной мыслью (исполнительная власть)? Это абстракция-химера, которую способен родить сухой мозг доктринёра, но абстракция нежизнеспособная и тем более несносная, что весь пафос левого гегельянства был напитан идеей соединить теорию и практику. «18 брюмера» — хорошая иллюстрация, что Маркс, даже спустя годы после распада левогегельянской школы, оставался верен её философской истине.
Отсюда — его теория диктатуры пролетариата, как синтетического и конкретного тождества всех трёх, искусственно и абстрактно разделённых «ветвей власти». Поэт, мыслитель, судья и палач оказываются-таки неразлучны.
Но властей же три, а фигуры — четыре? Поэт в этой компании явно лишний! — Вовсе нет. Ибо это синтетическое тождество, эта собранная компания из четырёх фигур — во имя истины. Истина же в практическом мире есть справедливость. Но высшая справедливость бренного мира есть поэтическая справедливость. Справедливость вообще есть архипоэтическая, суперпоэтическая штука. Поэтому нет, тут без поэта не обойтись. Ради высшей поэзии — поэзии истины — всё и задумывалось.
#Маркс #Брехт #Жижек #диктатура_пролетариата
И вновь о Henker’ах и Denker’ах.
Как видим, в «Допросе хорошего человека» Брехт дал нам потрясающий воображение синтез: герой, от лица которого ведётся обвинительный монолог, одновременно является и Dichter’ом (альтер-эго поэта), и Denker’ом (мыслителем, ибо логический посыл очевиден), и Richter’ом (судьёй) и Henker’ом (вешателем — правда, в стихотворении конкретно начальником расстрельной команды).
Как видим, никакой китайской (или берлинской, или какой угодно другой) стены между этими ипостасями нет. И вопрос лишь в том, кто судья, на основании чего — объективной истины или лжи — он судит? Или говоря словами Герцена, этого великого нашего поэта-философа-диалектика-революционера: «Истинна ли истина?»
Вот и ответ на вопрос: «Хороший, но для кого?»
И, более того, поэт-коммунист Брехт понимал Маркса намного лучше чем философ-коммунист Жижек.
Ибо эта формально-рассудочная противоположность четырёх ипостасей давным-давно преодолена была Марксом — в теории диктатуры пролетариата.
Ещё в «18 брюмера», этом гениальном и нестареющем политическом памфлете на всю буржуазную цивилизацию, он едко-язвительно, убийственно раскритиковал формально-рассудочную теорию разделения власти на три ветви: законодательную, судебную и исполнительную, которые, якобы, должны быть независимы друг от друга.
Маркс неопровержим.
Во-первых, такая независимость невозможна фактически. Нет ни одного исторического примера реальности этого деления и независимости «ветвей».
Во-вторых, эта конструкция ущербна теоретически, как замысел. Ибо: как мысль вообще (законодательная власть) может быть отделена от мысли-суждения (судебная власть) и обе они — от мысли, ставшей практикой, реализацией мысли, истинной мыслью (исполнительная власть)? Это абстракция-химера, которую способен родить сухой мозг доктринёра, но абстракция нежизнеспособная и тем более несносная, что весь пафос левого гегельянства был напитан идеей соединить теорию и практику. «18 брюмера» — хорошая иллюстрация, что Маркс, даже спустя годы после распада левогегельянской школы, оставался верен её философской истине.
Отсюда — его теория диктатуры пролетариата, как синтетического и конкретного тождества всех трёх, искусственно и абстрактно разделённых «ветвей власти». Поэт, мыслитель, судья и палач оказываются-таки неразлучны.
Но властей же три, а фигуры — четыре? Поэт в этой компании явно лишний! — Вовсе нет. Ибо это синтетическое тождество, эта собранная компания из четырёх фигур — во имя истины. Истина же в практическом мире есть справедливость. Но высшая справедливость бренного мира есть поэтическая справедливость. Справедливость вообще есть архипоэтическая, суперпоэтическая штука. Поэтому нет, тут без поэта не обойтись. Ради высшей поэзии — поэзии истины — всё и задумывалось.
#Маркс #Брехт #Жижек #диктатура_пролетариата
Лозунг как задача интеллектуала.
Надо быть снисходительнее к людям. Нет, не жалеть их — жалость, как известно, унижает человека — но элементарно не требовать от них больше, чем они способны дать.
Поэтому бесплодно-риторичны все эти патетические вопрошания людей интеллектуальных:
«Как другие люди могут этого не понимать?!»
Очень просто могут не понимать.
Чтобы что-то понять — надо (в первую голову) проследить причинно-следственные связи. Это элементарное требование — но отнюдь не простое. Не простое для громадного большинства людей, ибо это большинство живёт не категориями истории, но категориями повседневной жизни (немцы называют её All-tags-Leben). И вот в этой All-tags-Leben легко теряется, как в утреннем тумане, даже вчерашний день — и тем легче, что этот вчерашний день обывателя как две капли похож на предыдущий. «День сурка», да. И «Every day is exactly the same», как печально констатировал Трент Резнор.
Примеры из области субъективной психо-феноменологии приводить можно бесконечно: для большей части людей даже хронология собственной жизни тонет в тумане повседневности: когда каждый день — День сурка — памяти не за что уцепиться. А если и получается, то тут неизбежны аберрации памяти: при отсутствии общего (исторического!) масштаба далёкое выдаётся за близкое, близкое — за далёкое.
И это не есть специфическое свойство (и беда!) какого-то одного народа. Это общее свойство памяти — при одной поправке: в странах, где объективно историческая память никогда не была развита, память индивидуально-бытовая просто не может быть крепкой. Замкнутый круг.
Но вернёмся к нашему вопросу. Дело понимания только начинается с причинно-следственных связей, это первая ступень необходима, но это только первая ступень. Это лишь базис для рассудочного мышления — но понимание рассудочное есть хоть и необходимое, но недостаточное понимание. Оно плоское и одностороннее: чёрное есть чёрное, белое есть белое. «Фунт мяса есть фунт мяса». Поэтому дело, далее, в опосредствованиях, в более тонких взаимодействиях вещей и идей, идей и идей между собой.
А вот это уже высший пилотаж, это уже поля диалектики, истинного разума — и требовать понимания опосредствований от «широких народных масс» — это то же самое, что требовать от них понимания гегелевой «Науки логики» (впрочем, имя opus magnum можете подобрать и другое).
Ту же «Науку логики» и из числа интеллектуалов осилили немногие — что уж говорить про «ширнармассы»?!
(И здесь нет никакого интеллектуального аристократизма а-ля Шеллинг или Шопенгауэр — только трезвое понимание status quo. Тот же Шеллинг в принципе отказывал в познании непосвящённым — нет, познание доступно всем, но в возможности. Старик Аристотель не зря же различал потенциальное и реальное).
Что же делать, если мы не желаем ни становиться в гордую позу пророков высших истин, недосягаемых для «черни презренной» — и, наоборот, не желаем оправдывать и благословлять тупое закоснение человечества в All-tags-Leben?
Что делать? Если вкратце: просвещать. Человечеству нужно второе издание Просвещения. В этом задача и ответственность интеллектуалов. Но как? Где то самое опосредующее звено, позволяющее начать процесс вытягивания сознания из болота All-tags-Leben и All-tags-Denken?
Это звено — лозунги.
Пока опосредствования недоступны сознанию, истина должна и может быть дана как выжимка, как верный тезис. Но тезисы — в философии, в «широкой народной» жизни тезисы называются лозунгами.
Но чтобы интеллектуалы могли заронить в массовое сознание эти тезисы, эти зёрна истины, сами интеллектуалы должны обладать истиной. В идеале — должны обладать цельной и верной картиной мира, Weltbild.
«Воспитатель сам должен быть воспитан».
Но об этом в следующий раз.
Надо быть снисходительнее к людям. Нет, не жалеть их — жалость, как известно, унижает человека — но элементарно не требовать от них больше, чем они способны дать.
Поэтому бесплодно-риторичны все эти патетические вопрошания людей интеллектуальных:
«Как другие люди могут этого не понимать?!»
Очень просто могут не понимать.
Чтобы что-то понять — надо (в первую голову) проследить причинно-следственные связи. Это элементарное требование — но отнюдь не простое. Не простое для громадного большинства людей, ибо это большинство живёт не категориями истории, но категориями повседневной жизни (немцы называют её All-tags-Leben). И вот в этой All-tags-Leben легко теряется, как в утреннем тумане, даже вчерашний день — и тем легче, что этот вчерашний день обывателя как две капли похож на предыдущий. «День сурка», да. И «Every day is exactly the same», как печально констатировал Трент Резнор.
Примеры из области субъективной психо-феноменологии приводить можно бесконечно: для большей части людей даже хронология собственной жизни тонет в тумане повседневности: когда каждый день — День сурка — памяти не за что уцепиться. А если и получается, то тут неизбежны аберрации памяти: при отсутствии общего (исторического!) масштаба далёкое выдаётся за близкое, близкое — за далёкое.
И это не есть специфическое свойство (и беда!) какого-то одного народа. Это общее свойство памяти — при одной поправке: в странах, где объективно историческая память никогда не была развита, память индивидуально-бытовая просто не может быть крепкой. Замкнутый круг.
Но вернёмся к нашему вопросу. Дело понимания только начинается с причинно-следственных связей, это первая ступень необходима, но это только первая ступень. Это лишь базис для рассудочного мышления — но понимание рассудочное есть хоть и необходимое, но недостаточное понимание. Оно плоское и одностороннее: чёрное есть чёрное, белое есть белое. «Фунт мяса есть фунт мяса». Поэтому дело, далее, в опосредствованиях, в более тонких взаимодействиях вещей и идей, идей и идей между собой.
А вот это уже высший пилотаж, это уже поля диалектики, истинного разума — и требовать понимания опосредствований от «широких народных масс» — это то же самое, что требовать от них понимания гегелевой «Науки логики» (впрочем, имя opus magnum можете подобрать и другое).
Ту же «Науку логики» и из числа интеллектуалов осилили немногие — что уж говорить про «ширнармассы»?!
(И здесь нет никакого интеллектуального аристократизма а-ля Шеллинг или Шопенгауэр — только трезвое понимание status quo. Тот же Шеллинг в принципе отказывал в познании непосвящённым — нет, познание доступно всем, но в возможности. Старик Аристотель не зря же различал потенциальное и реальное).
Что же делать, если мы не желаем ни становиться в гордую позу пророков высших истин, недосягаемых для «черни презренной» — и, наоборот, не желаем оправдывать и благословлять тупое закоснение человечества в All-tags-Leben?
Что делать? Если вкратце: просвещать. Человечеству нужно второе издание Просвещения. В этом задача и ответственность интеллектуалов. Но как? Где то самое опосредующее звено, позволяющее начать процесс вытягивания сознания из болота All-tags-Leben и All-tags-Denken?
Это звено — лозунги.
Пока опосредствования недоступны сознанию, истина должна и может быть дана как выжимка, как верный тезис. Но тезисы — в философии, в «широкой народной» жизни тезисы называются лозунгами.
Но чтобы интеллектуалы могли заронить в массовое сознание эти тезисы, эти зёрна истины, сами интеллектуалы должны обладать истиной. В идеале — должны обладать цельной и верной картиной мира, Weltbild.
«Воспитатель сам должен быть воспитан».
Но об этом в следующий раз.
Гегельнегоголь
Лозунг как задача интеллектуала. Надо быть снисходительнее к людям. Нет, не жалеть их — жалость, как известно, унижает человека — но элементарно не требовать от них больше, чем они способны дать. Поэтому бесплодно-риторичны все эти патетические вопрошания…
Лозунг как пароль истины.
И ещё и лозунгах. Конкретизация, конкретизация!
Отравленное, замученное пропагандой, уставшее от неё мышление спросит: как?! Снова лозунги?! Да сколько можно?!
Столько, сколько нужно для выяснения истины.
Надо понимать, надо различать: есть лозунги и есть лозунги.
Лозунг — инструмент мышления, вопрос как и с каким целеполаганием применяется инструмент. Возможно, для оглупления масс, а возможно — и это задача мыслящих — для их просвещения. Инструмент есть всего лишь инструмент. В любом случае, обжегшись на молоке, не стоит дуть на воду — вот бытовой пример философской конкретизации.
Само это немецкое слово «лозунг», как нельзя лучше подходит для опосредствования истины, ибо, как и полагается немецким словам, само дышит многосмысленной диалектикой.
Филологи путаются в показаниях: то ли Losung — от глагола losen (в значении бросить жребий), то ли от от того же глагола, который в южно-немецких диалектах имеет значение «слушать».
Нас устроят обе формулировки.
Мыслить вообще — это бросание (раз и навсегда) жребия. Раз начав мыслить, уже не можешь остановить этот процесс (со всеми последствиями: «многие мудрости есть многие печали»). Перестать мыслить для мыслящего равносильно смерти, равносильно отказу от своего человеческого Я. (Что не значит, что среди мыслящих не бывает ренегатов).
Но умение мыслить означает и умение слышать, слушать. Других людей, себя самого, но самое главное — великую истину объективного мира. «Кто разумно смотрит на мир, на того и мир смотрит разумно».
Так что да, оба смысла слова Losung нам подходят.
Но к тому же: Losung уж очень похоже на Lösung. Последнее ещё добавляет диалектических смыслов: это и решение, и разрешение, распутывание, распускание.
(Кстати, в народ слово лозунг пошло от военных: лозунгом назывался «отзыв», ответ на пароль. Поэтому лозунг — это (раз)решение пройти дальше, скорее не роспуск, но пропуск).
Вот это-то нам и нужно! Пропуск мышления дальше, от чувственно-рассудочных абстракций — к конкретике истины, пусть изначально и имеющей абстрактную форму лозунга.
Итак: лозунг — это решение.
Решение вопросов и задач, стоящих перед всем человечеством вообще и перед каждым народом в частности.
Вот потому лозунги должны дать интеллектуалы — ибо они должны дать это решение. Спрос с интеллектуалов такой же, как с мозга. Только мозга коллективного, общественного.
Нет, прерогатива мозговой функции не делает интеллектуалов кастой людопасов, сословием жрецов мысли. Наоборот, интеллектуал должен поставить свой ум на службу своей эпохе, своему народу — не для того, чтобы рабски подчиниться им, но наоборот, чтобы просветить и эпоху, и народ — и поднять их до своего уровня.
В качестве примера приведу… Ленина: из героев истории именно он (как бы кто к нему ни относился) лучше всех понимал значение лозунгов.
И не случайно. Много ли история знает руководителей государств и вождей народов, не только прочитавших гегелеву «Науку логики», но ещё и кое-что уловивших оттуда?! А Ленин — был именно таков.
И — вот альфа и омега ленинского искусства политики — умозрительные истины он всегда умел дать в виде лозунга.
(Здесь не время и не место подробно развивать эту тему, сошлюсь только на знаменитую ленинскую статью «О лозунгах» как пример блестящего понимания и применения диалектики в практике, в политическом. А об ответственности и задаче интеллектуалов Ленин исчерпывающе высказался ещё в относительно ранней работе «Что делать?»).
В общем, лозунг — пароль истины.
Но чтобы назвать пароль, и тем более — чтоб дать на него отзыв, надо помнить: лозунг — это решение.
Точнее: формулировка решения. Но прежде сама задача должна быть решена. И задача эта, задача для интеллектуалов — дать обществу (а для начала самим себе) картину мира, Weltbild.
И вот тут начинается самое интересное…
#Ленин #лозунги #Weltbild
И ещё и лозунгах. Конкретизация, конкретизация!
Отравленное, замученное пропагандой, уставшее от неё мышление спросит: как?! Снова лозунги?! Да сколько можно?!
Столько, сколько нужно для выяснения истины.
Надо понимать, надо различать: есть лозунги и есть лозунги.
Лозунг — инструмент мышления, вопрос как и с каким целеполаганием применяется инструмент. Возможно, для оглупления масс, а возможно — и это задача мыслящих — для их просвещения. Инструмент есть всего лишь инструмент. В любом случае, обжегшись на молоке, не стоит дуть на воду — вот бытовой пример философской конкретизации.
Само это немецкое слово «лозунг», как нельзя лучше подходит для опосредствования истины, ибо, как и полагается немецким словам, само дышит многосмысленной диалектикой.
Филологи путаются в показаниях: то ли Losung — от глагола losen (в значении бросить жребий), то ли от от того же глагола, который в южно-немецких диалектах имеет значение «слушать».
Нас устроят обе формулировки.
Мыслить вообще — это бросание (раз и навсегда) жребия. Раз начав мыслить, уже не можешь остановить этот процесс (со всеми последствиями: «многие мудрости есть многие печали»). Перестать мыслить для мыслящего равносильно смерти, равносильно отказу от своего человеческого Я. (Что не значит, что среди мыслящих не бывает ренегатов).
Но умение мыслить означает и умение слышать, слушать. Других людей, себя самого, но самое главное — великую истину объективного мира. «Кто разумно смотрит на мир, на того и мир смотрит разумно».
Так что да, оба смысла слова Losung нам подходят.
Но к тому же: Losung уж очень похоже на Lösung. Последнее ещё добавляет диалектических смыслов: это и решение, и разрешение, распутывание, распускание.
(Кстати, в народ слово лозунг пошло от военных: лозунгом назывался «отзыв», ответ на пароль. Поэтому лозунг — это (раз)решение пройти дальше, скорее не роспуск, но пропуск).
Вот это-то нам и нужно! Пропуск мышления дальше, от чувственно-рассудочных абстракций — к конкретике истины, пусть изначально и имеющей абстрактную форму лозунга.
Итак: лозунг — это решение.
Решение вопросов и задач, стоящих перед всем человечеством вообще и перед каждым народом в частности.
Вот потому лозунги должны дать интеллектуалы — ибо они должны дать это решение. Спрос с интеллектуалов такой же, как с мозга. Только мозга коллективного, общественного.
Нет, прерогатива мозговой функции не делает интеллектуалов кастой людопасов, сословием жрецов мысли. Наоборот, интеллектуал должен поставить свой ум на службу своей эпохе, своему народу — не для того, чтобы рабски подчиниться им, но наоборот, чтобы просветить и эпоху, и народ — и поднять их до своего уровня.
В качестве примера приведу… Ленина: из героев истории именно он (как бы кто к нему ни относился) лучше всех понимал значение лозунгов.
И не случайно. Много ли история знает руководителей государств и вождей народов, не только прочитавших гегелеву «Науку логики», но ещё и кое-что уловивших оттуда?! А Ленин — был именно таков.
И — вот альфа и омега ленинского искусства политики — умозрительные истины он всегда умел дать в виде лозунга.
(Здесь не время и не место подробно развивать эту тему, сошлюсь только на знаменитую ленинскую статью «О лозунгах» как пример блестящего понимания и применения диалектики в практике, в политическом. А об ответственности и задаче интеллектуалов Ленин исчерпывающе высказался ещё в относительно ранней работе «Что делать?»).
В общем, лозунг — пароль истины.
Но чтобы назвать пароль, и тем более — чтоб дать на него отзыв, надо помнить: лозунг — это решение.
Точнее: формулировка решения. Но прежде сама задача должна быть решена. И задача эта, задача для интеллектуалов — дать обществу (а для начала самим себе) картину мира, Weltbild.
И вот тут начинается самое интересное…
#Ленин #лозунги #Weltbild
О революциях.
«Великим, бросающимся в глаза революциям должна предшествовать тихая, тайная, видимая не каждому глазу революция в самом Духе эпохи. Незнание таких революций, происходящих в духовном мире, заставляет потом удивляться результату».
Гегель.
Сухой и тёмный логик, говорите?
(Цитата из его ранней работы «Позитивность христианской религии»).
#Гегель
«Великим, бросающимся в глаза революциям должна предшествовать тихая, тайная, видимая не каждому глазу революция в самом Духе эпохи. Незнание таких революций, происходящих в духовном мире, заставляет потом удивляться результату».
Гегель.
Сухой и тёмный логик, говорите?
(Цитата из его ранней работы «Позитивность христианской религии»).
#Гегель
Тонкости перевода.
Культура любого народа — это культура перевода. Интеллектуальные автаркии невозможны в принципе, ибо человеческое Всеобщее неизмеримо выше, действительнее, умнее, чем самая умная страна или народ. Обмен мыслями — необходимое условие любой культуры. Но чтобы обмен стал именно достоянием культуры народа, а не интеллекта отдельного человека (грош цена такому индивидуальному «богатству»), этот обмен принимает форму перевода.
Поэтому да: мы живём в мире переводов. Даже те интеллектуальные глыбы, которые исконно-посконно «наши», которые «на экспорт» — они сами возникли на базисе диалога, обмена идеями с другими национальными культурами.
Перевод — это интеллектуальные очки, через которые мы видим культуру человечества (и свою собственную, как составную часть мировой).
Но что, если эти очки вам врут? Искажают даже не очертания предметов, но их суть?
Всего лишь пара-тройка примеров.
Переводя Лукача, встретился с цитатой из раннего Гегеля — уже приводил её здесь ранее.
«Великим, бросающимся в глаза революциям должна предшествовать тихая, тайная, видимая не каждому глазу революция в самом Духе эпохи… Незнание таких революций, происходящих в духовном мире, заставляет потом удивляться результату».
Забыл, что работа, откуда взяты эти слова, есть на русском. Поэтому перевёл сам, и только потом решил посмотреть, как это место выглядит в каноническом переводе издательства «Мысль».
А вот так выглядит:
«Великим, бросающимся в глаза революциям должна предшествовать тихая, скрытая революция, совершающаяся в самом духе века, революция незримая для взора каждого… Поскольку мы не знакомы с этими революциями в царстве духа, результат заставляет нас поражаться…»
Что не так? Во-первых: у Гегеля революция в мышлении эпохи видна «не каждому глазу» (ну, то есть, кое-кому видна!), в переводе же Института философии это уже революция, «незримая для взора каждого». Получается двусмысленность: как будто эта революция невидима вообще для всех! (Как тогда Гегель о ней узнал?!) Во-вторых, Гегель пишет о «духовном мире» (Geisterwelt), которое наши философы зачем-то перевели как «духовное царство». Вероятно, чтобы не разрушать созданный в советском марксизме образ Гегеля-консерватора и апологета монархии. И да, в следующем предложении сам Гегель говорит уже о «царстве духа» (Geisterreich), но так и надо переводить: где мир — там мир, где царство — там царство. Не зря же сам он двумя словами называл мир мышления. Иначе — мистификация и фальсификация. Пусть смысл, как будто, и сохранён.
Другой пример. Уж, казалось бы, переводы Института Маркса-Энгельса-Ленина (ИМЭЛ) 100%-но выверены и хороши даже эстетически: переводили люди со знанием и любовью к предмету.
Но и тут не всё ладно.
Открываем раннюю работу Маркса «К еврейскому вопросу». Там ясно написано:
«Человек, как член гражданского общества, имеет значение собственно человека, это — homme в отличие от citoyen, ибо он является человеком в своем чувственном, индивидуальном, непосредственном существовании, тогда как политический человек есть лишь абстрактный, искусственный человек, человек как аллегорическое, юридическое лицо».
Да, но только у Маркса в оригинале не юридическое, а моральное лицо, moralische Person.
Но мораль не то же самое, что юриспруденция, верно же?
Зачем фальсифицировать? Уж казалось бы, из различия между лицом моральным и юридическим троцкизма не выведешь? Чего тогда испугались в ИМЭЛе? Скорее всего, просто решили, что читатель — тупой и не поймёт всех этих гегельянских тонкостей про «морального индивида».
Тут уже не только форма, тут уже и суть искажается.
Ибо понятие моральности — да, это раздел гегелевской философии права, но мораль у него означает не абстрактно юридическое, как решили в ИМЭЛ, а конкретное понятие лица как субъекта. Тонкая диалектика мысли Маркса в переводе ИМЭЛ полностью теряется.
#Маркс #Гегель
Культура любого народа — это культура перевода. Интеллектуальные автаркии невозможны в принципе, ибо человеческое Всеобщее неизмеримо выше, действительнее, умнее, чем самая умная страна или народ. Обмен мыслями — необходимое условие любой культуры. Но чтобы обмен стал именно достоянием культуры народа, а не интеллекта отдельного человека (грош цена такому индивидуальному «богатству»), этот обмен принимает форму перевода.
Поэтому да: мы живём в мире переводов. Даже те интеллектуальные глыбы, которые исконно-посконно «наши», которые «на экспорт» — они сами возникли на базисе диалога, обмена идеями с другими национальными культурами.
Перевод — это интеллектуальные очки, через которые мы видим культуру человечества (и свою собственную, как составную часть мировой).
Но что, если эти очки вам врут? Искажают даже не очертания предметов, но их суть?
Всего лишь пара-тройка примеров.
Переводя Лукача, встретился с цитатой из раннего Гегеля — уже приводил её здесь ранее.
«Великим, бросающимся в глаза революциям должна предшествовать тихая, тайная, видимая не каждому глазу революция в самом Духе эпохи… Незнание таких революций, происходящих в духовном мире, заставляет потом удивляться результату».
Забыл, что работа, откуда взяты эти слова, есть на русском. Поэтому перевёл сам, и только потом решил посмотреть, как это место выглядит в каноническом переводе издательства «Мысль».
А вот так выглядит:
«Великим, бросающимся в глаза революциям должна предшествовать тихая, скрытая революция, совершающаяся в самом духе века, революция незримая для взора каждого… Поскольку мы не знакомы с этими революциями в царстве духа, результат заставляет нас поражаться…»
Что не так? Во-первых: у Гегеля революция в мышлении эпохи видна «не каждому глазу» (ну, то есть, кое-кому видна!), в переводе же Института философии это уже революция, «незримая для взора каждого». Получается двусмысленность: как будто эта революция невидима вообще для всех! (Как тогда Гегель о ней узнал?!) Во-вторых, Гегель пишет о «духовном мире» (Geisterwelt), которое наши философы зачем-то перевели как «духовное царство». Вероятно, чтобы не разрушать созданный в советском марксизме образ Гегеля-консерватора и апологета монархии. И да, в следующем предложении сам Гегель говорит уже о «царстве духа» (Geisterreich), но так и надо переводить: где мир — там мир, где царство — там царство. Не зря же сам он двумя словами называл мир мышления. Иначе — мистификация и фальсификация. Пусть смысл, как будто, и сохранён.
Другой пример. Уж, казалось бы, переводы Института Маркса-Энгельса-Ленина (ИМЭЛ) 100%-но выверены и хороши даже эстетически: переводили люди со знанием и любовью к предмету.
Но и тут не всё ладно.
Открываем раннюю работу Маркса «К еврейскому вопросу». Там ясно написано:
«Человек, как член гражданского общества, имеет значение собственно человека, это — homme в отличие от citoyen, ибо он является человеком в своем чувственном, индивидуальном, непосредственном существовании, тогда как политический человек есть лишь абстрактный, искусственный человек, человек как аллегорическое, юридическое лицо».
Да, но только у Маркса в оригинале не юридическое, а моральное лицо, moralische Person.
Но мораль не то же самое, что юриспруденция, верно же?
Зачем фальсифицировать? Уж казалось бы, из различия между лицом моральным и юридическим троцкизма не выведешь? Чего тогда испугались в ИМЭЛе? Скорее всего, просто решили, что читатель — тупой и не поймёт всех этих гегельянских тонкостей про «морального индивида».
Тут уже не только форма, тут уже и суть искажается.
Ибо понятие моральности — да, это раздел гегелевской философии права, но мораль у него означает не абстрактно юридическое, как решили в ИМЭЛ, а конкретное понятие лица как субъекта. Тонкая диалектика мысли Маркса в переводе ИМЭЛ полностью теряется.
#Маркс #Гегель
Гегельнегоголь
Тонкости перевода. Культура любого народа — это культура перевода. Интеллектуальные автаркии невозможны в принципе, ибо человеческое Всеобщее неизмеримо выше, действительнее, умнее, чем самая умная страна или народ. Обмен мыслями — необходимое условие любой…
Но вот вам третий, самый вопиющий пример.
«Трубный глас Страшного суда над Гегелем, атеистом и Антихристом» — ироническо-философский памфлет с намеренно длиннющим названием, пародирующим заглавия пасторских проповедей. На титуле значится Бруно Бауэр, но, скорее всего писал он его в соавторстве с юным Марксом, с которым они в то время были тесно дружны.
Замысел Бауэра и Маркса — демистифицировать Гегеля, превратить Дух в чисто человеческое мышление. В такой интерпретации Гегель автоматически становится атеистом и революционером. Поэтому Бауэр пишет (я не поленился, нашёл в сети оригинал 1841 года):
«Der Weltgeist hat erst seine Wirklichkeit im Menschengeiste, oder er ist Nichts als der «Begriff des Geistes», der im geschichtlichen Geiste und in dessen Selbstbewußtsein sich entwickelt und vollendet… Das Selbstbewußtsein ist die einzige Macht der Welt und der Geschichte, und die Geschichte hat keinen anderen Sinn als den des Werdens und der Entwicklung des Selbstbewußtseins».
То есть:
«Мировой дух имеет свою действительность только в человеческом духе, или он есть ничто в качестве «понятия духа», которое развивается и завершается в историческом духе и в его самосознании... Самосознание есть единственная сила мира и истории; история не имеет другого смысла, как только быть становлением и развитием самосознания».
Бауэр, переводящий Гегеля на «реальные», «демистифицированные» рельсы, подчёркивает: или гегелевский мировой дух есть сознание людей, их самосознание — и тогда он реален, но только как самосознание — ИЛИ (oder) он есть ничто, лишь абстрактное, бесплотное, мистическое «понятие духа». Глава, из которой цитата, так и называется: «Призрак мирового духа». Вполне ясная позиция, учитывая субъективистскую версию гегельянства у Бауэра и его культ самосознания.
Что делает советский переводчик 1930-х годов? Он игнорирует это ИЛИ, это противопоставление, антитезу и переводит так:
«Мировой дух имеет свою действительность только в человеческом духе; он только «понятие духа», развивающееся в завершающееся в историческом духе и в его самосознании… Самосознание есть единственная сила в мире и в истории; история не имеет другого смысла, как только становление в развитие самосознания».
Проигнорировав бауэровское ИЛИ, получаем бессмыслицу: человеческий дух, который в пределе есть самосознание — это «единственная сила в мире и истории», или же он есть только «понятие духа»? Переводчик таким вопросом не задавался. Он просто переводил…
Мораль басни? Да её, этой морали, нет. Без диалога с другими языками и культурами невозможен ни один язык, ни одна культура. Ибо ни один человек не может владеть всеми языками, понимать всех. И чтобы культура была культурой как явлением всеобщим, а не частно-индивидуальным, переводы неизбежны, и необходимы — и чем больше по количеству и (самое главное!) качеству — тем лучше.
Но и слепо доверяться переводам не стоит, это в любом случае пересказ (в идеале точный и даже конгениальный) оригинала. Поэтому иностранный язык (а лучше парочку) надо знать. Ведь «всегда неплохо что-то знать», как говорил Гёте.
Тем более, как любил повторять Маркс: «Сколько языков ты знаешь, столько раз ты человек».
#Маркс #Бауэр #Гегель
«Трубный глас Страшного суда над Гегелем, атеистом и Антихристом» — ироническо-философский памфлет с намеренно длиннющим названием, пародирующим заглавия пасторских проповедей. На титуле значится Бруно Бауэр, но, скорее всего писал он его в соавторстве с юным Марксом, с которым они в то время были тесно дружны.
Замысел Бауэра и Маркса — демистифицировать Гегеля, превратить Дух в чисто человеческое мышление. В такой интерпретации Гегель автоматически становится атеистом и революционером. Поэтому Бауэр пишет (я не поленился, нашёл в сети оригинал 1841 года):
«Der Weltgeist hat erst seine Wirklichkeit im Menschengeiste, oder er ist Nichts als der «Begriff des Geistes», der im geschichtlichen Geiste und in dessen Selbstbewußtsein sich entwickelt und vollendet… Das Selbstbewußtsein ist die einzige Macht der Welt und der Geschichte, und die Geschichte hat keinen anderen Sinn als den des Werdens und der Entwicklung des Selbstbewußtseins».
То есть:
«Мировой дух имеет свою действительность только в человеческом духе, или он есть ничто в качестве «понятия духа», которое развивается и завершается в историческом духе и в его самосознании... Самосознание есть единственная сила мира и истории; история не имеет другого смысла, как только быть становлением и развитием самосознания».
Бауэр, переводящий Гегеля на «реальные», «демистифицированные» рельсы, подчёркивает: или гегелевский мировой дух есть сознание людей, их самосознание — и тогда он реален, но только как самосознание — ИЛИ (oder) он есть ничто, лишь абстрактное, бесплотное, мистическое «понятие духа». Глава, из которой цитата, так и называется: «Призрак мирового духа». Вполне ясная позиция, учитывая субъективистскую версию гегельянства у Бауэра и его культ самосознания.
Что делает советский переводчик 1930-х годов? Он игнорирует это ИЛИ, это противопоставление, антитезу и переводит так:
«Мировой дух имеет свою действительность только в человеческом духе; он только «понятие духа», развивающееся в завершающееся в историческом духе и в его самосознании… Самосознание есть единственная сила в мире и в истории; история не имеет другого смысла, как только становление в развитие самосознания».
Проигнорировав бауэровское ИЛИ, получаем бессмыслицу: человеческий дух, который в пределе есть самосознание — это «единственная сила в мире и истории», или же он есть только «понятие духа»? Переводчик таким вопросом не задавался. Он просто переводил…
Мораль басни? Да её, этой морали, нет. Без диалога с другими языками и культурами невозможен ни один язык, ни одна культура. Ибо ни один человек не может владеть всеми языками, понимать всех. И чтобы культура была культурой как явлением всеобщим, а не частно-индивидуальным, переводы неизбежны, и необходимы — и чем больше по количеству и (самое главное!) качеству — тем лучше.
Но и слепо доверяться переводам не стоит, это в любом случае пересказ (в идеале точный и даже конгениальный) оригинала. Поэтому иностранный язык (а лучше парочку) надо знать. Ведь «всегда неплохо что-то знать», как говорил Гёте.
Тем более, как любил повторять Маркс: «Сколько языков ты знаешь, столько раз ты человек».
#Маркс #Бауэр #Гегель
«Не юбилейте!» или Всего один тезис к 300-летию Канта.
«Белой гвардии
для меня
белей
имя мертвое: юбилей.
Юбилей — это пепел,
песок и дым;
юбилей —
это радость седым;
юбилей —
это край
кладбищенских ям;
это речи
и фимиам;
остановка предсмертная,
вздохи,
елей —
вот что лезет
из букв
«ю-б-и-л-е-й»…
Любая идея жива — как её мыслитель жив — пока не начинают отмечать её и его юбилеи.
А раз заюбилеили — ну, всё, нет живой идеи, а только бронзовый истукан остался, да ещё и звенящий, ибо пустой внутри.
И дело не в казённых речах людей с кабинетными физиономиями.
Ибо просто вернуться к идеям — с Кантом тоже не получится.
Если мыслящие не желают и дальше дымить фимиамом на краю разверстой могилы философии, то все эти призывы а-ля «Назад к Канту!» — необходимо отбросить. История не повторяется и возвратных рекурсий не делает. Лозунг «Назад к…» — неважно, к кому: хоть Канту, хоть Гегелю, хоть Платону или Марксу — лозунг дурной, ибо, с одной стороны, он аннулирует всё историческое движение после, просто выбрасывает его — и таким образом обесценивает и фигуру самого, к которому призывает вернуться. С другой стороны, это чистый эскапизм, желание сбежать от логических сложностей конкретной исторической реальности в уютное гетто старой философской системы.
Тот, кто имеет в себе силы жить и мыслить, никогда не идёт назад.
Путь живого и истинного — вперёд. Только так и оправдывается исторически прошедшее. Только так и воздаётся настоящая хвала мыслителям-предшественникам. Если их идеи были не ложны — они сохранились в снятом виде в последующем синтезе. И нет смысла возвращаться даже и к этому финальному синтезу «конца философии». Надо просто вдуматься в этот синтез, освоить его — то есть: сделать своим. И от «конца философии» идти к началу истории. Но прежде — завершить предысторию человечества. Без этого философию не осуществишь — а ведь всё дело в том, чтобы идея обрела адекватное воплощение, чтобы мир «вещей в себе» совпал-таки с миром «вещей для нас».
Потому: не «Назад к Канту!» — а «Вперёд с Гегелем!».
#Кант #Гегель
«Белой гвардии
для меня
белей
имя мертвое: юбилей.
Юбилей — это пепел,
песок и дым;
юбилей —
это радость седым;
юбилей —
это край
кладбищенских ям;
это речи
и фимиам;
остановка предсмертная,
вздохи,
елей —
вот что лезет
из букв
«ю-б-и-л-е-й»…
Любая идея жива — как её мыслитель жив — пока не начинают отмечать её и его юбилеи.
А раз заюбилеили — ну, всё, нет живой идеи, а только бронзовый истукан остался, да ещё и звенящий, ибо пустой внутри.
И дело не в казённых речах людей с кабинетными физиономиями.
Ибо просто вернуться к идеям — с Кантом тоже не получится.
Если мыслящие не желают и дальше дымить фимиамом на краю разверстой могилы философии, то все эти призывы а-ля «Назад к Канту!» — необходимо отбросить. История не повторяется и возвратных рекурсий не делает. Лозунг «Назад к…» — неважно, к кому: хоть Канту, хоть Гегелю, хоть Платону или Марксу — лозунг дурной, ибо, с одной стороны, он аннулирует всё историческое движение после, просто выбрасывает его — и таким образом обесценивает и фигуру самого, к которому призывает вернуться. С другой стороны, это чистый эскапизм, желание сбежать от логических сложностей конкретной исторической реальности в уютное гетто старой философской системы.
Тот, кто имеет в себе силы жить и мыслить, никогда не идёт назад.
Путь живого и истинного — вперёд. Только так и оправдывается исторически прошедшее. Только так и воздаётся настоящая хвала мыслителям-предшественникам. Если их идеи были не ложны — они сохранились в снятом виде в последующем синтезе. И нет смысла возвращаться даже и к этому финальному синтезу «конца философии». Надо просто вдуматься в этот синтез, освоить его — то есть: сделать своим. И от «конца философии» идти к началу истории. Но прежде — завершить предысторию человечества. Без этого философию не осуществишь — а ведь всё дело в том, чтобы идея обрела адекватное воплощение, чтобы мир «вещей в себе» совпал-таки с миром «вещей для нас».
Потому: не «Назад к Канту!» — а «Вперёд с Гегелем!».
#Кант #Гегель