Гегельнегоголь
Что же, можно всякому пороть любую чушь, что только вздумается? Положим, пороть чушь человечеству никто никогда не запрещал — человечество этим занимается 99,9% своей истории. Если что и запрещалось людьми для людей, так это истина. Как же отличить её в потоке…
Подытожим. Абсолют недоказуем и не должен быть доказуем. Иначе он не Абсолют: если можно его доказывать — значит, можно выводить из другого. Но такое выведение автоматически ставит Абсолют в зависимость от этого другого. Однако, Абсолют на то и Абсолют, что ни от чего и ни от кого не зависит (кроме как от самого себя).
И здесь начало любого абсолютного знания — философии точно так же, как и религии. Почему, кстати, глупость говорят, когда настаивают на первичности веры в философии. Дескать, раз вы, философы, не можете доказать своё Первоначало (действительно, не можем, и никто не может) — то надо признать его актом веры. Ну, а дальше, вы понимаете, «философия — служанка теологии» и прочие милые вещи (Джордано Бруно не даст соврать).
А всё дело в том, что Первоначало = Абсолют, и он не может быть доказан. Но это как раз абсолютно логическая мысль! И никакой веры для этой логики не требуется. Логике нужна только сама логика.
#Абсолют
И здесь начало любого абсолютного знания — философии точно так же, как и религии. Почему, кстати, глупость говорят, когда настаивают на первичности веры в философии. Дескать, раз вы, философы, не можете доказать своё Первоначало (действительно, не можем, и никто не может) — то надо признать его актом веры. Ну, а дальше, вы понимаете, «философия — служанка теологии» и прочие милые вещи (Джордано Бруно не даст соврать).
А всё дело в том, что Первоначало = Абсолют, и он не может быть доказан. Но это как раз абсолютно логическая мысль! И никакой веры для этой логики не требуется. Логике нужна только сама логика.
#Абсолют
Гегельнегоголь
Подытожим. Абсолют недоказуем и не должен быть доказуем. Иначе он не Абсолют: если можно его доказывать — значит, можно выводить из другого. Но такое выведение автоматически ставит Абсолют в зависимость от этого другого. Однако, Абсолют на то и Абсолют, что…
Но мы забыли last but not least — последний, но не по важности последний! — вопрос. Может ли Абсолют становиться? Ответ будет истинно диалектическим: да и нет.
Нет, не может Абсолют становиться — иначе это не Абсолют. Опять же, становление — становление из другого. Допустим, что это становление в себе. Но так или иначе, становление предполагает ситуацию, когда становящегося не было. Допустить такое с Абсолютом — совершенно невозможно.
Да, Абсолют может и должен становиться — в уме человека он не даётся как встроенная по дефолту константа. Просто потому, что ум человеку тоже не от рождения достаётся, а добывается. Потому и каждый отдельно взятый человек, и человечество в целом должны постигать Абсолют — он должен проходить становление в истории мышления (сиречь, философии) один раз — и бесчисленное количество раз повторять своё становление в индивидуальных сознаниях — так же, как свет, проходя сквозь кристалл, должен отразиться и играть на каждой из бесчисленных его, кристалла, граней.
В итоге: онтологически Абсолют есть от века, время для него не существует (я уже как-то писал, что онтологически время вообще не существует). И потому становиться Абсолют не может. Но поскольку человек изначально не есть существо абсолютное — он должен воспроизводить Абсолют в своём сознании, постигать его, возвышаться к нему. Строго говоря, это не Абсолют становится в сознании человека — это человек становится по мере познания Абсолюта — и, конечно же, в итоге становится кем? — правильно, Абсолютом.
#Абсолют
Нет, не может Абсолют становиться — иначе это не Абсолют. Опять же, становление — становление из другого. Допустим, что это становление в себе. Но так или иначе, становление предполагает ситуацию, когда становящегося не было. Допустить такое с Абсолютом — совершенно невозможно.
Да, Абсолют может и должен становиться — в уме человека он не даётся как встроенная по дефолту константа. Просто потому, что ум человеку тоже не от рождения достаётся, а добывается. Потому и каждый отдельно взятый человек, и человечество в целом должны постигать Абсолют — он должен проходить становление в истории мышления (сиречь, философии) один раз — и бесчисленное количество раз повторять своё становление в индивидуальных сознаниях — так же, как свет, проходя сквозь кристалл, должен отразиться и играть на каждой из бесчисленных его, кристалла, граней.
В итоге: онтологически Абсолют есть от века, время для него не существует (я уже как-то писал, что онтологически время вообще не существует). И потому становиться Абсолют не может. Но поскольку человек изначально не есть существо абсолютное — он должен воспроизводить Абсолют в своём сознании, постигать его, возвышаться к нему. Строго говоря, это не Абсолют становится в сознании человека — это человек становится по мере познания Абсолюта — и, конечно же, в итоге становится кем? — правильно, Абсолютом.
#Абсолют
Философские системы и свалка истории.
Философов много. Тех, которые создали системы мысли — существенно меньше, но тоже хватает. (Вообще, конечно, несистематично мыслящий философ есть ходячий оксюморон, ну да ладно).
И вот вопрос: как понять, сущностна та или иная философская система — или нет? Есть в ней великая и объективная необходимость (она же свобода мышления) — или перед нами случайное произведение субъективной прихоти, этакое приятное занятие перед обедом — для лучшего пищеварения:
Куда как чуден создан свет! Пофилософствуй, ум вскружится;
То бережёшься, то обед:
Ешь три часа, а в три дни не сварится!
Короче говоря: Абсолют перед нами в своём единичном измерении — или относительность, эгоистично претендующая на Всеобщее значение?
Вопрос важный: случайность должна быть отбракована и отправлена на свалку истории.
Но где критерий случайности/необходимости?
Ссылаться на авторитет времени не стоит. — Дескать, оно всё расставит по порядку, раздаст всем сестрам по серьгам, и если кого-то со временем забыли, а кого-то вспомнили — то вот вам и критерий!
Нет.
Во-первых, сами эти философские репутации в наш век рекламы и поверхностного знакомства — лишь произведения лёгонькой конъюнктурности. Скажем, ещё полвека назад кому был известен тот же Владимир Соловьёв? Зато как гремел с конца 1980-х! Но отгремел, и не факт, что ещё через полвека его софиологию и теократическое всеединство кто-то будет помнить. Философская мода так же легковесна и преходяща, как и мода на фасон одежды.
Во-вторых, история не закончена, вердикт её не произнесён. Потому авторитеты сегодня с большой вероятностью будут underdog’ами завтра. Монументы кумирам легко заносятся песками истории до размера могильной плиты.
Что же делать?
Можно, конечно, провести такой мыслительный эксперимент: хорошенько усвоив себе ту или иную систему мысли (ну, или попытку таковой) — представьте, сможет или нет мировая философия существовать без неё? Вносит ли (пусть небольшую) лепту этот философ в философию? Или можно его по прочтении забыть — и ничего не изменится?
Понятно, что ответы будут у каждого свои. И здесь нет смысла спорить: какой ты человек, такова и твоя философия.
Но что более важно: если мы усвоили ту или иную философскую систему — даже если она вызывает раздражение и категорически не симпатична! — мы уже не можем без неё обойтись, мы уже не можем мыслить философию без неё. Именно в силу того, что мы её усвоили, то есть — сделали своей.
Отсюда и вывод: для истории философии нет неважных систем мысли. Самая ничтожная — так же важна, как и самая великая. Хотя бы для понимания масштаба. И, что более важно, Абсолют (а философия и есть этот Абсолют, только уложенный в человеческую голову) не может оставлять что-то вне себя. Иначе это был бы не Абсолют. Всё в нём — и он во всём. Тотальность, как сказал бы Гегель.
И тут прав был Николай Фёдоров: мы должны помнить всех, кто был до нас.
Мировая философия и помнит. Да, не непосредственно — а через самих философов. Да, каждый из нас не может (и не хочет) помнить все философские системы. Отсюда и вся разница в субъективных философских пристрастиях. Но именно так, через единичную рознь интеллектуальных вкусов созидается тотальность мировой философии. Хитрость Разума, как сказал всё тот же Гегель.
#Фёдоров #Гегель
Философов много. Тех, которые создали системы мысли — существенно меньше, но тоже хватает. (Вообще, конечно, несистематично мыслящий философ есть ходячий оксюморон, ну да ладно).
И вот вопрос: как понять, сущностна та или иная философская система — или нет? Есть в ней великая и объективная необходимость (она же свобода мышления) — или перед нами случайное произведение субъективной прихоти, этакое приятное занятие перед обедом — для лучшего пищеварения:
Куда как чуден создан свет! Пофилософствуй, ум вскружится;
То бережёшься, то обед:
Ешь три часа, а в три дни не сварится!
Короче говоря: Абсолют перед нами в своём единичном измерении — или относительность, эгоистично претендующая на Всеобщее значение?
Вопрос важный: случайность должна быть отбракована и отправлена на свалку истории.
Но где критерий случайности/необходимости?
Ссылаться на авторитет времени не стоит. — Дескать, оно всё расставит по порядку, раздаст всем сестрам по серьгам, и если кого-то со временем забыли, а кого-то вспомнили — то вот вам и критерий!
Нет.
Во-первых, сами эти философские репутации в наш век рекламы и поверхностного знакомства — лишь произведения лёгонькой конъюнктурности. Скажем, ещё полвека назад кому был известен тот же Владимир Соловьёв? Зато как гремел с конца 1980-х! Но отгремел, и не факт, что ещё через полвека его софиологию и теократическое всеединство кто-то будет помнить. Философская мода так же легковесна и преходяща, как и мода на фасон одежды.
Во-вторых, история не закончена, вердикт её не произнесён. Потому авторитеты сегодня с большой вероятностью будут underdog’ами завтра. Монументы кумирам легко заносятся песками истории до размера могильной плиты.
Что же делать?
Можно, конечно, провести такой мыслительный эксперимент: хорошенько усвоив себе ту или иную систему мысли (ну, или попытку таковой) — представьте, сможет или нет мировая философия существовать без неё? Вносит ли (пусть небольшую) лепту этот философ в философию? Или можно его по прочтении забыть — и ничего не изменится?
Понятно, что ответы будут у каждого свои. И здесь нет смысла спорить: какой ты человек, такова и твоя философия.
Но что более важно: если мы усвоили ту или иную философскую систему — даже если она вызывает раздражение и категорически не симпатична! — мы уже не можем без неё обойтись, мы уже не можем мыслить философию без неё. Именно в силу того, что мы её усвоили, то есть — сделали своей.
Отсюда и вывод: для истории философии нет неважных систем мысли. Самая ничтожная — так же важна, как и самая великая. Хотя бы для понимания масштаба. И, что более важно, Абсолют (а философия и есть этот Абсолют, только уложенный в человеческую голову) не может оставлять что-то вне себя. Иначе это был бы не Абсолют. Всё в нём — и он во всём. Тотальность, как сказал бы Гегель.
И тут прав был Николай Фёдоров: мы должны помнить всех, кто был до нас.
Мировая философия и помнит. Да, не непосредственно — а через самих философов. Да, каждый из нас не может (и не хочет) помнить все философские системы. Отсюда и вся разница в субъективных философских пристрастиях. Но именно так, через единичную рознь интеллектуальных вкусов созидается тотальность мировой философии. Хитрость Разума, как сказал всё тот же Гегель.
#Фёдоров #Гегель
Надеюсь, нашу эпоху уважаемые товарищи потомки назовут Тёмными веками. И это было бы прекрасно. Значит, в их время будет светлее. Значит, мы не напрасно жили.
#paradoxalia
#paradoxalia
Поэты и философы.
Самовлюблённость для поэта — нормальное состояние, необходимое условие творчества. Чтобы творить, он должен забыть целое ради себя. Для философа самовлюблённость — смертный грех. Он должен забыть себя ради целого.
Оттого синтез поэзии и философии — великая редкость, автоматически дающая лицензию на гениальность. Гёте как пример.
#Гёте #aphorismata
Самовлюблённость для поэта — нормальное состояние, необходимое условие творчества. Чтобы творить, он должен забыть целое ради себя. Для философа самовлюблённость — смертный грех. Он должен забыть себя ради целого.
Оттого синтез поэзии и философии — великая редкость, автоматически дающая лицензию на гениальность. Гёте как пример.
#Гёте #aphorismata
Герой и лакеи. «Наполеон» Ридли Скотта.
«Для лакея нет героя — не потому, что герой не герой, а потому что лакей есть лакей», — так наперёд Гегель сформулировал всю суть претензий «маленьких» людей к «великим». И — обрисовал суть наших современных кино- и прочих критиков.
Эти «маленькие» люди решили своей суммарной массой задавить сэра Ридли: что твои лилипуты, связавшие сонного Гулливера. В сети о «Наполеоне» преобладает негатив — снято, видите ли, «не так», Хоакин Феникс староват, Жозефины слишком много, «неба Аустерлица» слишком мало, 56 из 60 наполеоновских сражений оказались даже не упомянуты, про Итальянскую кампанию (первую или вторую?) забыли, и так далее и тому подобное.
К «маленьким», но сильным числом критиканам мы ещё вернёмся, а пока скажу так: фильм отличный. 10 из 10. Не верьте критикующим, идите сами и смотрите.
Вкратце суть:
Ридли Скотт рисует картину, где за «великим» человеком всегда стоит человек обычный. Нет, это не значит, что он не герой. «Герой, конечно, но зачем же стулья ломать ?» — именно так: герой на исторической арене есть обычный человек дома и в постели. Вот вам диалектическое противоречие! — и Ридли Скотт его блестяще «снимает» доступными художественными средствами. Не унижая, и не отрицая ни полюс геройства, ни полюс буржуа-обывателя. Потому что Наполеон был и тем, и другим одновременно — и при этом натурой цельной.
И одновременно, «Наполеон» — это не история Наполеона вообще. Его фигура — лишь повод рассказать о коллизии обычного человека и его «великой» тени, о том, как тень прижизненно подчиняет себе своего человека.
С фильмом всё понятно. Он хорош, он удался. Но критика…
Она больше говорит о самих критиках, чем о фильме.
Проследим несколько тенденций.
Первая. В первую очередь, недовольны картиной вождисты-фетишисты. Наполеон для них — мраморный бюстик, кумир, новый Александр Македонский, подчинивший чуть не всю Европу и остановившийся в шаге от мирового господства. Это лакеи, для которых нет героя, но очень нужен начальник-господин. Если в реальном мире уважать некого — мазохистская страсть переносится на «великих» из прошлого, которые от такого почитания мгновенно бронзовеют и возносятся на Олимп, теряя всякое человекоподобие.
В России это веяние, по определённым причинам, очень сильно. Как заметил Жан Тюлар, кроме Франции, только в России Наполеон пользуется такой популярностью — судя по количеству книг о нём, по его присутствию в массовом сознании.
С вождистами всё ясно: их критика сводится к тому, что на экране они увидели не бронзовый монумент, а живого человека.
Вторая тенденция. Потребительская. Смешно читать, когда пишут о том, что Ридли Скотт не показал всю историю Наполеона, все 60 его сражений, военные кампании по годам. Такая критика есть, во-первых, симптом убогости обывательского сознания: давай-ка, режиссёр, изобрази нам учебник истории в картинках, а мы пока за поп-корном сбегаем!
И во-вторых, деградация современного мышения до комиксового, сериального уровня. Положительных откликов было бы много больше, если бы сэр Ридли запилил сериальчик (с кровью, кишками, сексом, эпичными баталиями и дипломатическими интригами) сезонов так на 7 — 8.
Тенденция третья. Подлинно лакейская. Речь о профессиональных критиках. Их принцип: не умеешь сделать сам — критикуй! Отсюда их претензии: почему Наполеон-Феникс говорит на английском? Почему Феникс такой старый? Почему пирамиды не занесены песком? И вообще глубины мысли нет, у Льва Толстого лучше получилось! (Жаль, что граф фильмов не снимал, да).
Нет смысла препарировать эту чушь. На все претензии «почему?» — ответ простой:
потому что «Наполеон» (вот открытие!) художественное произведение, а не абстрактное «отражение действительности». И вот тут выясняется, что наши либеральные кинокритики, воротящие от «совдепии» нос… мыслят-то в категориях «соцреализьма»!
Но довольно о критиках. Бог всё равно остаётся на стороне больших батальонов — и больших режиссёров.
#кино #рецензия #Наполеон #Ридли_Скотт
«Для лакея нет героя — не потому, что герой не герой, а потому что лакей есть лакей», — так наперёд Гегель сформулировал всю суть претензий «маленьких» людей к «великим». И — обрисовал суть наших современных кино- и прочих критиков.
Эти «маленькие» люди решили своей суммарной массой задавить сэра Ридли: что твои лилипуты, связавшие сонного Гулливера. В сети о «Наполеоне» преобладает негатив — снято, видите ли, «не так», Хоакин Феникс староват, Жозефины слишком много, «неба Аустерлица» слишком мало, 56 из 60 наполеоновских сражений оказались даже не упомянуты, про Итальянскую кампанию (первую или вторую?) забыли, и так далее и тому подобное.
К «маленьким», но сильным числом критиканам мы ещё вернёмся, а пока скажу так: фильм отличный. 10 из 10. Не верьте критикующим, идите сами и смотрите.
Вкратце суть:
Ридли Скотт рисует картину, где за «великим» человеком всегда стоит человек обычный. Нет, это не значит, что он не герой. «Герой, конечно, но зачем же стулья ломать ?» — именно так: герой на исторической арене есть обычный человек дома и в постели. Вот вам диалектическое противоречие! — и Ридли Скотт его блестяще «снимает» доступными художественными средствами. Не унижая, и не отрицая ни полюс геройства, ни полюс буржуа-обывателя. Потому что Наполеон был и тем, и другим одновременно — и при этом натурой цельной.
И одновременно, «Наполеон» — это не история Наполеона вообще. Его фигура — лишь повод рассказать о коллизии обычного человека и его «великой» тени, о том, как тень прижизненно подчиняет себе своего человека.
С фильмом всё понятно. Он хорош, он удался. Но критика…
Она больше говорит о самих критиках, чем о фильме.
Проследим несколько тенденций.
Первая. В первую очередь, недовольны картиной вождисты-фетишисты. Наполеон для них — мраморный бюстик, кумир, новый Александр Македонский, подчинивший чуть не всю Европу и остановившийся в шаге от мирового господства. Это лакеи, для которых нет героя, но очень нужен начальник-господин. Если в реальном мире уважать некого — мазохистская страсть переносится на «великих» из прошлого, которые от такого почитания мгновенно бронзовеют и возносятся на Олимп, теряя всякое человекоподобие.
В России это веяние, по определённым причинам, очень сильно. Как заметил Жан Тюлар, кроме Франции, только в России Наполеон пользуется такой популярностью — судя по количеству книг о нём, по его присутствию в массовом сознании.
С вождистами всё ясно: их критика сводится к тому, что на экране они увидели не бронзовый монумент, а живого человека.
Вторая тенденция. Потребительская. Смешно читать, когда пишут о том, что Ридли Скотт не показал всю историю Наполеона, все 60 его сражений, военные кампании по годам. Такая критика есть, во-первых, симптом убогости обывательского сознания: давай-ка, режиссёр, изобрази нам учебник истории в картинках, а мы пока за поп-корном сбегаем!
И во-вторых, деградация современного мышения до комиксового, сериального уровня. Положительных откликов было бы много больше, если бы сэр Ридли запилил сериальчик (с кровью, кишками, сексом, эпичными баталиями и дипломатическими интригами) сезонов так на 7 — 8.
Тенденция третья. Подлинно лакейская. Речь о профессиональных критиках. Их принцип: не умеешь сделать сам — критикуй! Отсюда их претензии: почему Наполеон-Феникс говорит на английском? Почему Феникс такой старый? Почему пирамиды не занесены песком? И вообще глубины мысли нет, у Льва Толстого лучше получилось! (Жаль, что граф фильмов не снимал, да).
Нет смысла препарировать эту чушь. На все претензии «почему?» — ответ простой:
потому что «Наполеон» (вот открытие!) художественное произведение, а не абстрактное «отражение действительности». И вот тут выясняется, что наши либеральные кинокритики, воротящие от «совдепии» нос… мыслят-то в категориях «соцреализьма»!
Но довольно о критиках. Бог всё равно остаётся на стороне больших батальонов — и больших режиссёров.
#кино #рецензия #Наполеон #Ридли_Скотт
Похвала дилетантизму.
Общеизвестно: наша эпоха — время специализации. «Эпоха отчуждения!» — зло ухмыльнулся бы в свою бороду старина Маркс.
Помню, как на книжной ярмарке в 2018 году Льву Данилкину прыткий критик пытался устроить обструкцию за его биографию Ленина. Дескать, это ж дело специалистов-историков, куда ты, журналист, суёшься? Автор скромно-интеллигентно оправдывался, что, мол, добросовестно всё изучил, по местам боевой славы Ильича даже ездил (тогда ещё можно было). Прыткого критика-Зоила эти оправдания не устраивали: не спец ты и всё тут!
Это я всё к чему?
А к тому, что, так задуматься: каждый философ — не специалист, не профессионал, но дилетант. Ибо кто такой дилетант? — любитель по-итальянски. Да и по-гречески: философ есть любитель мудрости же, все это знают.
Нет, конечно, у каждого есть своя любимая философия — любовь должна конкретизироваться, естественно. Кто-то обожает древних греков, кто-то классических немцев, для кого-то философия старше последних 100 лет — сухая метафизика. Кто-то синтетически объемлет всё. Неважно: эта конкретизация любви есть любовь к целому.
Конечно, философия не в эфире парит, поскольку она преподаётся в ВУЗах, она тоже подвержена «разделению труда». Из неё тоже постоянно норовят сделать идеологию. Но у нас всегда есть возможность ускользнуть от этого калечащего, уродливого разделения труда.
Ещё Григорий Сковорода, этот загадочный странник, поэт и философ-платоник высказал этическую максиму каждого, кто не чужд умозрению: «Мир ловил меня, да не поймал!»
Поэтому: слава дилетантам!
И вот мораль: философия — единственная, наверное, сейчас территория, в которой возможна свобода от специализации. «От отчуждения!» — снова буркнул бы старина Маркс.
#философия #отчуждение #Маркс
Общеизвестно: наша эпоха — время специализации. «Эпоха отчуждения!» — зло ухмыльнулся бы в свою бороду старина Маркс.
Помню, как на книжной ярмарке в 2018 году Льву Данилкину прыткий критик пытался устроить обструкцию за его биографию Ленина. Дескать, это ж дело специалистов-историков, куда ты, журналист, суёшься? Автор скромно-интеллигентно оправдывался, что, мол, добросовестно всё изучил, по местам боевой славы Ильича даже ездил (тогда ещё можно было). Прыткого критика-Зоила эти оправдания не устраивали: не спец ты и всё тут!
Это я всё к чему?
А к тому, что, так задуматься: каждый философ — не специалист, не профессионал, но дилетант. Ибо кто такой дилетант? — любитель по-итальянски. Да и по-гречески: философ есть любитель мудрости же, все это знают.
Нет, конечно, у каждого есть своя любимая философия — любовь должна конкретизироваться, естественно. Кто-то обожает древних греков, кто-то классических немцев, для кого-то философия старше последних 100 лет — сухая метафизика. Кто-то синтетически объемлет всё. Неважно: эта конкретизация любви есть любовь к целому.
Конечно, философия не в эфире парит, поскольку она преподаётся в ВУЗах, она тоже подвержена «разделению труда». Из неё тоже постоянно норовят сделать идеологию. Но у нас всегда есть возможность ускользнуть от этого калечащего, уродливого разделения труда.
Ещё Григорий Сковорода, этот загадочный странник, поэт и философ-платоник высказал этическую максиму каждого, кто не чужд умозрению: «Мир ловил меня, да не поймал!»
Поэтому: слава дилетантам!
И вот мораль: философия — единственная, наверное, сейчас территория, в которой возможна свобода от специализации. «От отчуждения!» — снова буркнул бы старина Маркс.
#философия #отчуждение #Маркс
Похвала незнанию (будущего).
Как хорошо, что
«Нам не дано предугадать
Как слово наше отзовётся».
Иначе никто ничего никогда не сделал бы вообще. Пальцем о палец не ударил бы.
Александр Македонский, увидев пики Гиндукуша, посчитал, что дошёл до пределов Земли, и осталось только покорить Индию, лежащую на юге. Ах, если бы знал Александр о других материках, о размерах хотя бы одной Евразии — не пошёл бы он в свой восточный поход, а так бы и остался править унаследованной от отца небольшой державой на Балканах. Смысл завоёвывать одну Азию — если мир на ней не заканчивается, а до других стран или не добраться, или жизни не хватит всех завоёвывать?
Христос, узнав о милых шалостях святой инквизиции, и религиозных войнах, ведущихся его именем, не стал бы читать Нагорной проповеди, и не дожидаясь заветной ночи в Гефсиманском саду, плюнул бы на всё, и вернулся к ремеслу плотника.
Шеллинг, услышав, что его гимном гению-художнику позднее будут вдохновляться утончённые людоеды праворадикального толка, сжёг бы рукопись «Системы трансцендентального идеализма» и мирно преподавал историю философии в одном из многочисленных университетских городков Германии.
Ницше, этот рафинированный интеллектуал, спятивший при виде страданий забитой лошади — сошёл бы с ума раньше, только узнав, что его анархо-индивидуалистская проповедь приведёт к печам Освенцима.
Маркс, знай он, что из его критики капитализма во имя «свободной ассоциации трудящихся» будет сделан практический вывод в форме ГУЛАГа — знай Маркс это, он бы послал к чёрту Британский музей с его талмудами по экономике, и вернулся бы в Бонн, где до глубоких седин читал в местном университете лекции по истории гегелевской школы.
К счастью, никто из них ничего не знал о будущем своих идей, об их преломлении в мутном кристалле материального мира.
Вообще, если бы люди знали своё будущее — человечество давно бы закончило суицидом. Ибо скучно и страшно, и страшно скучно было бы жить. Но, к счастью, мы не знаем будущего — просто потому, что его нет! Вот когда наши ясные идеи вновь преломятся в тусклом субстрате материи — тогда и возникнет нечто новое — но опять же, не будущее, а настоящее. И потому старик Гегель строго предупреждал насчёт разглагольствований на тему будущего: умный человек мыслит только о том, что есть — будущее же не существует.
К счастью,
«Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовётся» —
иначе людям пришлось бы остаться бессловесными.
#Христос #Шеллинг #Ницше #Маркс #Гегель #No_Future
Как хорошо, что
«Нам не дано предугадать
Как слово наше отзовётся».
Иначе никто ничего никогда не сделал бы вообще. Пальцем о палец не ударил бы.
Александр Македонский, увидев пики Гиндукуша, посчитал, что дошёл до пределов Земли, и осталось только покорить Индию, лежащую на юге. Ах, если бы знал Александр о других материках, о размерах хотя бы одной Евразии — не пошёл бы он в свой восточный поход, а так бы и остался править унаследованной от отца небольшой державой на Балканах. Смысл завоёвывать одну Азию — если мир на ней не заканчивается, а до других стран или не добраться, или жизни не хватит всех завоёвывать?
Христос, узнав о милых шалостях святой инквизиции, и религиозных войнах, ведущихся его именем, не стал бы читать Нагорной проповеди, и не дожидаясь заветной ночи в Гефсиманском саду, плюнул бы на всё, и вернулся к ремеслу плотника.
Шеллинг, услышав, что его гимном гению-художнику позднее будут вдохновляться утончённые людоеды праворадикального толка, сжёг бы рукопись «Системы трансцендентального идеализма» и мирно преподавал историю философии в одном из многочисленных университетских городков Германии.
Ницше, этот рафинированный интеллектуал, спятивший при виде страданий забитой лошади — сошёл бы с ума раньше, только узнав, что его анархо-индивидуалистская проповедь приведёт к печам Освенцима.
Маркс, знай он, что из его критики капитализма во имя «свободной ассоциации трудящихся» будет сделан практический вывод в форме ГУЛАГа — знай Маркс это, он бы послал к чёрту Британский музей с его талмудами по экономике, и вернулся бы в Бонн, где до глубоких седин читал в местном университете лекции по истории гегелевской школы.
К счастью, никто из них ничего не знал о будущем своих идей, об их преломлении в мутном кристалле материального мира.
Вообще, если бы люди знали своё будущее — человечество давно бы закончило суицидом. Ибо скучно и страшно, и страшно скучно было бы жить. Но, к счастью, мы не знаем будущего — просто потому, что его нет! Вот когда наши ясные идеи вновь преломятся в тусклом субстрате материи — тогда и возникнет нечто новое — но опять же, не будущее, а настоящее. И потому старик Гегель строго предупреждал насчёт разглагольствований на тему будущего: умный человек мыслит только о том, что есть — будущее же не существует.
К счастью,
«Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовётся» —
иначе людям пришлось бы остаться бессловесными.
#Христос #Шеллинг #Ницше #Маркс #Гегель #No_Future
Иксу и игреку
Если
мои способности думать
я должен
ограничить
вашими способностями
понимать,
не надо рассчитывать
на то, что я
(хотя мы и служим одному делу)
буду всегда разделять ваше мнение.
#Хайнц_Калау
Если
мои способности думать
я должен
ограничить
вашими способностями
понимать,
не надо рассчитывать
на то, что я
(хотя мы и служим одному делу)
буду всегда разделять ваше мнение.
#Хайнц_Калау
Гегельнегоголь pinned «Иксу и игреку Если мои способности думать я должен ограничить вашими способностями понимать, не надо рассчитывать на то, что я (хотя мы и служим одному делу) буду всегда разделять ваше мнение. #Хайнц_Калау»
В эфире совместный проект рубрик «Трудности перевода» и «Сконапель ля поэзи».
В 1844 году Хайнрих Хайне (более известный у нас как Генрих Гейне) написал одно из лучших — потому что ироничное! — стихотворений о любви - «Der Brief, den du geschrieben» («Письмо, что ты написала»).
Сначала прочтём оригинал и переведём его прозаически и буквально — а затем познакомимся со значимыми русскими переводами.
Итак,
Der Brief, den du geschrieben
Er macht mich gar nicht bang,
Du willst mich nicht mehr lieben.
Aber dein Brief ist lang.
Zwölf Seiten, eng und zierlich!
Ein kleines Manuskript!
Man schreibt nicht so ausführlich,
Wenn man den Abschied gibt.
Письмо, которое ты написала
Не убило меня (bang — взрыв, выстрел. Коннотации здесь грубые. Можно перевести глаголом «трахнуть, грохнуть»).
Ты больше не желаешь любить меня,
Но письмо твоё длинно.
Двенадцать страниц, исписанных убористым и изящным почерком!
Маленький манускрипт!
Не пишут так подробно,
Когда дают отставку.
Смысл в переводе понятен, ирония ясна, поэзия убита наповал (в отличие от лирического героя). А теперь посмотрим, как эту проблему решали наши поэты.
Через 13 лет, в 1857 году Аполлон Майков публикует свой перевод:
Меня ты не смутила,
Мой друг, своим письмом.
Грозишь со мной всё кончить —
И пишешь — целый том!
Так мелко и так много.
Читаю битый час
Не пишут так пространно
Решительный отказ!
Перевод неплох (всё же Майков был известным литератором, не высшая лига, но как поэт очень крепкий). Сохранён размер и ритмика — но за счёт точности: все мелкие нюансы утеряны. Нет ни 12 страниц, ни «маленького манускрипта», зато есть «целый том».
Возлюбленная всего лишь «не смутила» героя, ставшего у Майкова целомудренным неженкой — в то время как герой Гейне отвечает солёным словцом: она его «gar nicht bang» («не трахнула», что, кстати, добавляет смыслов). По сути, у Майкова получилось своё стихотворение по мотивам» Гейне — но не перевод.
Ещё через 4 года, в 1861 году выходит перевод Плещеева. И это уже — еріс fail:
Письмо, что ты мне написала,
Меня ничуть не испугало.
Меня не любишь ты давно?
Но что же длинно так оно?
Тетрадь исписанная мелко,
Страниц в двенадцать не безделка!
Когда хотят отставку дать,
Не станут длинно так писать!
Получилась речёвка на плацу. Ритм, делающий поэзию поэзией, утерян, размер не тот, эфирная ирония Гейне («Ein kleines Manuskript!») бесследно испарилась, превратившись в бытовой анекдот («не безделка!»)
О прочих деталях и говорить не стоит — они полностью утрачены. Это не перевод, это слабая поделка слабого поэта. (Кстати, как-то уже писал о другом стихотворении Гейне — и вариант Плещеева тоже был хуже всех).
B 1890 году опубликован перевод Константина Бальмонта:
В письме своём ты злобой дышишь,
Не хочешь больше быть моей.
Не страшно мне! Ты длинно пишешь
Страниц двенадцать! Ей же-ей,
Всё это, друг мой, очень странно,
И нет ни капли смысла тут:
Ну, разве пишут так пространно,
Когда карету подают!
Удачей такой перевод не назовёшь. Возлюбленная героя вдруг становится бешеной гарпией («ты злобой дышишь») — откуда это? Похоже, Бальмонт тут описал свой опыт общения с дамами. Отношения героя с девушкой тоже как-то уж совсем раскрыты — тут нет романтического тумана недомолвок, полутонов: «она не хочет быть его»! — и баста. А поданная «карета» просто превращает перевод в пародию.
В 1844 году Хайнрих Хайне (более известный у нас как Генрих Гейне) написал одно из лучших — потому что ироничное! — стихотворений о любви - «Der Brief, den du geschrieben» («Письмо, что ты написала»).
Сначала прочтём оригинал и переведём его прозаически и буквально — а затем познакомимся со значимыми русскими переводами.
Итак,
Der Brief, den du geschrieben
Er macht mich gar nicht bang,
Du willst mich nicht mehr lieben.
Aber dein Brief ist lang.
Zwölf Seiten, eng und zierlich!
Ein kleines Manuskript!
Man schreibt nicht so ausführlich,
Wenn man den Abschied gibt.
Письмо, которое ты написала
Не убило меня (bang — взрыв, выстрел. Коннотации здесь грубые. Можно перевести глаголом «трахнуть, грохнуть»).
Ты больше не желаешь любить меня,
Но письмо твоё длинно.
Двенадцать страниц, исписанных убористым и изящным почерком!
Маленький манускрипт!
Не пишут так подробно,
Когда дают отставку.
Смысл в переводе понятен, ирония ясна, поэзия убита наповал (в отличие от лирического героя). А теперь посмотрим, как эту проблему решали наши поэты.
Через 13 лет, в 1857 году Аполлон Майков публикует свой перевод:
Меня ты не смутила,
Мой друг, своим письмом.
Грозишь со мной всё кончить —
И пишешь — целый том!
Так мелко и так много.
Читаю битый час
Не пишут так пространно
Решительный отказ!
Перевод неплох (всё же Майков был известным литератором, не высшая лига, но как поэт очень крепкий). Сохранён размер и ритмика — но за счёт точности: все мелкие нюансы утеряны. Нет ни 12 страниц, ни «маленького манускрипта», зато есть «целый том».
Возлюбленная всего лишь «не смутила» героя, ставшего у Майкова целомудренным неженкой — в то время как герой Гейне отвечает солёным словцом: она его «gar nicht bang» («не трахнула», что, кстати, добавляет смыслов). По сути, у Майкова получилось своё стихотворение по мотивам» Гейне — но не перевод.
Ещё через 4 года, в 1861 году выходит перевод Плещеева. И это уже — еріс fail:
Письмо, что ты мне написала,
Меня ничуть не испугало.
Меня не любишь ты давно?
Но что же длинно так оно?
Тетрадь исписанная мелко,
Страниц в двенадцать не безделка!
Когда хотят отставку дать,
Не станут длинно так писать!
Получилась речёвка на плацу. Ритм, делающий поэзию поэзией, утерян, размер не тот, эфирная ирония Гейне («Ein kleines Manuskript!») бесследно испарилась, превратившись в бытовой анекдот («не безделка!»)
О прочих деталях и говорить не стоит — они полностью утрачены. Это не перевод, это слабая поделка слабого поэта. (Кстати, как-то уже писал о другом стихотворении Гейне — и вариант Плещеева тоже был хуже всех).
B 1890 году опубликован перевод Константина Бальмонта:
В письме своём ты злобой дышишь,
Не хочешь больше быть моей.
Не страшно мне! Ты длинно пишешь
Страниц двенадцать! Ей же-ей,
Всё это, друг мой, очень странно,
И нет ни капли смысла тут:
Ну, разве пишут так пространно,
Когда карету подают!
Удачей такой перевод не назовёшь. Возлюбленная героя вдруг становится бешеной гарпией («ты злобой дышишь») — откуда это? Похоже, Бальмонт тут описал свой опыт общения с дамами. Отношения героя с девушкой тоже как-то уж совсем раскрыты — тут нет романтического тумана недомолвок, полутонов: «она не хочет быть его»! — и баста. А поданная «карета» просто превращает перевод в пародию.
Telegram
Гегельнегоголь
А вот стихотворные переводы на русский. Всего их три. Насладимся ими в хронологическом порядке.
Первым, в 1846 году, появился перевод А.Н. Плещеева — как его в советское время величали: «революционного демократа», публиковавшегося в «Современнике», бывшем…
Первым, в 1846 году, появился перевод А.Н. Плещеева — как его в советское время величали: «революционного демократа», публиковавшегося в «Современнике», бывшем…
Гегельнегоголь
В эфире совместный проект рубрик «Трудности перевода» и «Сконапель ля поэзи». В 1844 году Хайнрих Хайне (более известный у нас как Генрих Гейне) написал одно из лучших — потому что ироничное! — стихотворений о любви - «Der Brief, den du geschrieben» («Письмо…
Казалось бы, у «Письма» нет удачной судьбы на русском. Но в январе — феврале 1921 года, за полгода до смерти Александр Блок пишет свой, ставший классическим, перевод.
Своим письмом напрасно
Ты хочешь напугать;
Ты пишешь длинно ужасно.
Что нам пора порвать.
Страниц двенадцать, — странно!
И почерк так красив!
Не пишут так пространно,
Отставку дать решив.
Вот это, на полном серьёзе, рука мастера! Размер, настроение — всё в точку. Буквально перевести стихотворение невозможно — и Блок сделал всё, чтоб дать его эквивалент, настоящий перевод на русский язык.
Казалось бы, дальше пойти невозможно. Но вот десятилетия спустя Вильгельм Левик, большой знаток немецкого языка и мастер перевода, подаривший русской культуре немало шедевров немецкой литературы, публикует свой вариант «Письма»:
Вы, право, не убили
Меня своим письмом,
Меня вы разлюбили,
А клятв на целый том!
Отказ длинён немножко:
Посланье в шесть листов.
Чтоб дать отставку, крошка,
Не тратят столько слов!
Странное чувство. Ритмика оригинала сохранена, но странные неточности делают всё стихотворение фальшивым. Ну вот с какой стати оно начинается с обращения на «Вы», когда на немецком (всегда строго различающем «ты» и «Вы») стоит ясное du, что уже много говорит об отношениях героя и его девушки? И это бы ладно, но Левик почему-то не выдерживает ложно заданного тона «высоких, высоких отношений» и уже в следующей строфе быстро падает до фамильярного «крошка».
«Бэби, можно я загляну к Вам вечерком на чашечку кофе?» — так, что ли?! И да, не стоит и говорить, что у либертена и при том романтика Гейне и речи нет о сальностях типа левиковской «крошки».
Мораль басни: стихотворения иностранных авторов надо читать только в оригинале. И что, переводы не нужны? Наоборот: любой настоящий перевод (в случае с «Письмом» это, безусловно, перевод Блока) обогащает другой язык и его культуру.
#Гейне #Блок #Левик #Бальмонт #Плещеев #Майков #романтизм
Своим письмом напрасно
Ты хочешь напугать;
Ты пишешь длинно ужасно.
Что нам пора порвать.
Страниц двенадцать, — странно!
И почерк так красив!
Не пишут так пространно,
Отставку дать решив.
Вот это, на полном серьёзе, рука мастера! Размер, настроение — всё в точку. Буквально перевести стихотворение невозможно — и Блок сделал всё, чтоб дать его эквивалент, настоящий перевод на русский язык.
Казалось бы, дальше пойти невозможно. Но вот десятилетия спустя Вильгельм Левик, большой знаток немецкого языка и мастер перевода, подаривший русской культуре немало шедевров немецкой литературы, публикует свой вариант «Письма»:
Вы, право, не убили
Меня своим письмом,
Меня вы разлюбили,
А клятв на целый том!
Отказ длинён немножко:
Посланье в шесть листов.
Чтоб дать отставку, крошка,
Не тратят столько слов!
Странное чувство. Ритмика оригинала сохранена, но странные неточности делают всё стихотворение фальшивым. Ну вот с какой стати оно начинается с обращения на «Вы», когда на немецком (всегда строго различающем «ты» и «Вы») стоит ясное du, что уже много говорит об отношениях героя и его девушки? И это бы ладно, но Левик почему-то не выдерживает ложно заданного тона «высоких, высоких отношений» и уже в следующей строфе быстро падает до фамильярного «крошка».
«Бэби, можно я загляну к Вам вечерком на чашечку кофе?» — так, что ли?! И да, не стоит и говорить, что у либертена и при том романтика Гейне и речи нет о сальностях типа левиковской «крошки».
Мораль басни: стихотворения иностранных авторов надо читать только в оригинале. И что, переводы не нужны? Наоборот: любой настоящий перевод (в случае с «Письмом» это, безусловно, перевод Блока) обогащает другой язык и его культуру.
#Гейне #Блок #Левик #Бальмонт #Плещеев #Майков #романтизм
Чёрное на красном.
Прочитал ту самую романизированную биографию Лимонова, авторства Эммануэля Каррера.
Прочёл залпом, как выпивают добрый стакан водки, когда хотят напиться. Каррер создал такое литературное guilty pleasure: настолько отвратительно, что приносит удовольствие, от которого сложно оторваться.
Биографию Эдички, затем Эдди, старшего Эдуардом Вениаминовичем, а потом легендарным Дедом пересказывать не буду. Каррер основательно подошёл к задаче жизнеописания: био Лимонова он прослеживает со встречи его родителей при свете пожара местного завода, подожжённого нацистскими бомбами. Харьковский гопник, пациент психушки, случайно прорвавшийся (через постель!) в полуподпольную тусовку местных художников и литераторов, обшивающий чуть не всю московскую культур-элиту начала 1970-х нонконформист-«андер», эмигрант, неудачник, новый — и последний! — «проклятый поэт», эпатирующий публику смакованием физиологических подробностей нравственного падения, ставший вдруг модным писателем (на волне всё того же эпатажа!), бродяга, солдат удачи, радикальный публицист, политзек, вождь подпольной партии… — Кажется, довольно: одно это перечисление ипостасей Лимонова уже становится каким-то катафатическим богословием, тонущем в бесконечных эпитетах своего Бога-Абсолюта.
Но так и есть: для русской культуры, замершей в лице героев Достоевского на грани бездны и глазком заглянувшей в неё, Лимонов стал «тёмным Абсолютом». Русская литература оказалась пуглива — за столетие после Фёдора Михайловича ни шагу в сторону бездны (в неё саму) сделано не было. Непоследовательно: русским полумеры несвойственны, «раз повесился — надо висеться». И тут, как в плохом анекдоте, «в городок приехал Ржевский…» Лимонов и стал нашим Бодлером, Лотреамоном, Селиным, Че Геварой и Д’Аннунцио, Спинозой и Ницше в одном лице. Всё в нём и он во всём — ну чем не Абсолют? И пусть тёмный, пусть из бездны — других на нашей почве сыскать трудно. «Не мы такие, жизнь такая…»
Единственная претензия к Карреру (точнее, их две, но они укладываются в одну большую): он написал не биографию, но роман. И, более того, героя (по крайней мере, его американский период) он полностью сплагиатил с романов самого Лимонова, почти дословно переписал. Уместно ли такое незакавыченное цитирование не из мемуаров, а из художественного произведения — сомнительно, но и результат (не оторваться!) оправдывает плагиат, и сам Дед не был против. А вот против чего он восстал — так это против тенденции автора. Лимонов получился этаким Жюльеном Сорелем из «Красного и чёрного» Стендаля. Каррер исподволь, но упрямо продвигает эту параллель: Эд впервые режет себе вены и кровь лужей подтекает под роман Стендаля, лежащий на столе. Он пробивается «в люди», холодно используя людей, главное — выбраться, выбиться наверх, не быть «как они» — русский Сорель. Более того, прочитанный через Эриха Фромма: перед нами типичная история болезни сексуально озабоченного садо-мазохиста! Всех, кого он считает ниже себя — он презирает, всех, кого считает выше — преклоняется. Ну садо-мазо как есть.
Вот за эту стендализацию себя Лимонов даже не хотел идти на вечер в «Фаланстере», где презентовали только вышедшую книгу Каррера. И руки ему особо давать не хотел. Но и пошёл, и после третьей грушевой граппы обнялся со своим биографом. Дело было в 2013-м.
С тех пор много воды утекло в земных реках, много душ кануло в Лету. И сам Лимонов покинул нас, присоединившись к более интересному обществу.
Но — и остался. В том числе и в своей биографии-романе. И не важно, каким он был на самом деле: Сорелем 2.0 или Че Геварой 1.5. Всё правда, и каждый атрибут, и любой эпитет к нему подходит — и подходит тем более, чем невероятнее. Ведь Лимонов — это наш Абсолют. Пусть и тёмный. «Других Абсолютов, товарищи, у меня для вас нет!..»
#Лимонов #Каррер
Прочитал ту самую романизированную биографию Лимонова, авторства Эммануэля Каррера.
Прочёл залпом, как выпивают добрый стакан водки, когда хотят напиться. Каррер создал такое литературное guilty pleasure: настолько отвратительно, что приносит удовольствие, от которого сложно оторваться.
Биографию Эдички, затем Эдди, старшего Эдуардом Вениаминовичем, а потом легендарным Дедом пересказывать не буду. Каррер основательно подошёл к задаче жизнеописания: био Лимонова он прослеживает со встречи его родителей при свете пожара местного завода, подожжённого нацистскими бомбами. Харьковский гопник, пациент психушки, случайно прорвавшийся (через постель!) в полуподпольную тусовку местных художников и литераторов, обшивающий чуть не всю московскую культур-элиту начала 1970-х нонконформист-«андер», эмигрант, неудачник, новый — и последний! — «проклятый поэт», эпатирующий публику смакованием физиологических подробностей нравственного падения, ставший вдруг модным писателем (на волне всё того же эпатажа!), бродяга, солдат удачи, радикальный публицист, политзек, вождь подпольной партии… — Кажется, довольно: одно это перечисление ипостасей Лимонова уже становится каким-то катафатическим богословием, тонущем в бесконечных эпитетах своего Бога-Абсолюта.
Но так и есть: для русской культуры, замершей в лице героев Достоевского на грани бездны и глазком заглянувшей в неё, Лимонов стал «тёмным Абсолютом». Русская литература оказалась пуглива — за столетие после Фёдора Михайловича ни шагу в сторону бездны (в неё саму) сделано не было. Непоследовательно: русским полумеры несвойственны, «раз повесился — надо висеться». И тут, как в плохом анекдоте, «в городок приехал Ржевский…» Лимонов и стал нашим Бодлером, Лотреамоном, Селиным, Че Геварой и Д’Аннунцио, Спинозой и Ницше в одном лице. Всё в нём и он во всём — ну чем не Абсолют? И пусть тёмный, пусть из бездны — других на нашей почве сыскать трудно. «Не мы такие, жизнь такая…»
Единственная претензия к Карреру (точнее, их две, но они укладываются в одну большую): он написал не биографию, но роман. И, более того, героя (по крайней мере, его американский период) он полностью сплагиатил с романов самого Лимонова, почти дословно переписал. Уместно ли такое незакавыченное цитирование не из мемуаров, а из художественного произведения — сомнительно, но и результат (не оторваться!) оправдывает плагиат, и сам Дед не был против. А вот против чего он восстал — так это против тенденции автора. Лимонов получился этаким Жюльеном Сорелем из «Красного и чёрного» Стендаля. Каррер исподволь, но упрямо продвигает эту параллель: Эд впервые режет себе вены и кровь лужей подтекает под роман Стендаля, лежащий на столе. Он пробивается «в люди», холодно используя людей, главное — выбраться, выбиться наверх, не быть «как они» — русский Сорель. Более того, прочитанный через Эриха Фромма: перед нами типичная история болезни сексуально озабоченного садо-мазохиста! Всех, кого он считает ниже себя — он презирает, всех, кого считает выше — преклоняется. Ну садо-мазо как есть.
Вот за эту стендализацию себя Лимонов даже не хотел идти на вечер в «Фаланстере», где презентовали только вышедшую книгу Каррера. И руки ему особо давать не хотел. Но и пошёл, и после третьей грушевой граппы обнялся со своим биографом. Дело было в 2013-м.
С тех пор много воды утекло в земных реках, много душ кануло в Лету. И сам Лимонов покинул нас, присоединившись к более интересному обществу.
Но — и остался. В том числе и в своей биографии-романе. И не важно, каким он был на самом деле: Сорелем 2.0 или Че Геварой 1.5. Всё правда, и каждый атрибут, и любой эпитет к нему подходит — и подходит тем более, чем невероятнее. Ведь Лимонов — это наш Абсолют. Пусть и тёмный. «Других Абсолютов, товарищи, у меня для вас нет!..»
#Лимонов #Каррер
Все значимые дела в истории совершены так называемыми «негодяями». А так называемые «порядочные люди» люди ни на что не годятся. Это статисты истории — хуже! — мебель на сцене мировой пьесы.
#aphorismata
#aphorismata
Гегельнегоголь
Все значимые дела в истории совершены так называемыми «негодяями». А так называемые «порядочные люди» люди ни на что не годятся. Это статисты истории — хуже! — мебель на сцене мировой пьесы. #aphorismata
Разверну мысль.
Тут важно понять: негодяй — но для кого?
Сократ был признан негодяем своими достопочтенными согражданами — и приговорен к чаше с цикутой.
Александр Македонский был проклинаем бесчисленными народами, склонившимися перед ним.
Иерусалимская толпа кричала Пилату на его вопрос о судьбе Христа: «да будет распят!» Как негодяй и преступник, с разбойниками рядом.
Греческие философы — все как один негодяи, по мнению порядочного христианина Тертуллиана.
Мартин Лютер — воплощённый антихрист для папского престола.
Спиноза — подонок, возведший хулу на Писание, отщепенец и предатель. Для кого? Для правоверных раввинов.
Наполеон — ну опять же, воплощённый Антихрист, тварь из преисподней — для всех божьих помазанников Европы.
Гегель — негодяй, узурпатор-рационалист, ужасный «панлогист», страшилка для всех, кому лень продумать собственные мысли. Вспомнить хотя бы вопли наших православных славянофилов (Хомяков и Ко).
Ленин — революционер, и как все революционеры — негодяй, кровавый диктатор. Для кого? Для людей «порядочных» и благонамеренных.
Тот же Лимонов — сам же себя негодяем назвал, бесстыжий! Конченный человек, ещё и циник впридачу — думают люди правильного образа мыслей.
Можно продолжать и продолжать. «Негодяи» (и только они!) двигают историю — с этим и «порядочным людям» трудно спорить. Наша история, всё, что мы знаем — всё это создано «негодяями».
Тут важно понять: негодяй — но для кого?
Сократ был признан негодяем своими достопочтенными согражданами — и приговорен к чаше с цикутой.
Александр Македонский был проклинаем бесчисленными народами, склонившимися перед ним.
Иерусалимская толпа кричала Пилату на его вопрос о судьбе Христа: «да будет распят!» Как негодяй и преступник, с разбойниками рядом.
Греческие философы — все как один негодяи, по мнению порядочного христианина Тертуллиана.
Мартин Лютер — воплощённый антихрист для папского престола.
Спиноза — подонок, возведший хулу на Писание, отщепенец и предатель. Для кого? Для правоверных раввинов.
Наполеон — ну опять же, воплощённый Антихрист, тварь из преисподней — для всех божьих помазанников Европы.
Гегель — негодяй, узурпатор-рационалист, ужасный «панлогист», страшилка для всех, кому лень продумать собственные мысли. Вспомнить хотя бы вопли наших православных славянофилов (Хомяков и Ко).
Ленин — революционер, и как все революционеры — негодяй, кровавый диктатор. Для кого? Для людей «порядочных» и благонамеренных.
Тот же Лимонов — сам же себя негодяем назвал, бесстыжий! Конченный человек, ещё и циник впридачу — думают люди правильного образа мыслей.
Можно продолжать и продолжать. «Негодяи» (и только они!) двигают историю — с этим и «порядочным людям» трудно спорить. Наша история, всё, что мы знаем — всё это создано «негодяями».
Шеллинг и концлагеря.
Коллеги из Philosophy Today недавно обратили внимание на эту книжную новинку — и испугались (шутя, конечно) за судьбу Шеллинга.
Ну, Шеллинга, конечно, никто не отменит («он же памятник»). Но поразмыслить есть над чем.
В родословной современного иррационализма Шеллинг, безусловно, занимает место почтенного патриарха. Даже Шопенгауэр тут вторичен: созданный им в «Мире как воле…» культ гения, которому единственно доступно познание мира — целиком вдохновлён гимном гению-поэту из шеллинговой «Системы трансцендентального идеализма».
Дорожка понятна: от Шеллинга к Шопенгауэру, от Шопенгауэра — к Ницше. Ну а дальше вы уже всё знаете: «Заратустра» в каждом втором солдатском ранце вермахта, «Jedem das Seine» и марширующие übermensch’и, для которых «Über alles» была их Deutschland.
Да, в солдатских ранцах лежал Ницше. Но Шеллинг стоял на полке концлагерной библиотеки — факт удивительный только для того, кто не понял траекторию философского мышления за последние две сотни лет.
Сомневаюсь, кстати, что Шеллинга могли читать заключённые. Да, Бухенвальд — не Освенцим, но стоит посетить мемориал в Освенциме и понять, почему это невозможная гипотеза. В условиях тотального недостатка в пище при изнуряющем труде люди в концлагере сгорали месяца за три. Тут, мягко говоря, не до чтения. Так что изучали великого немецкого философа, конечно, юберменши из персонала лагеря.
Вообще издевательской (пусть и не осознанной) отсылкой к шеллинговым «Философским исследованиям о сущности человеческой свободы» служит «Arbeit macht frei» («Труд делает свободным») — девиз над лагерными воротами Освенцима и многих других фабрик смерти.
Но что же делать, зная всё это?
«Не плакать, не смеяться, а понимать!» — завещал Спиноза. Вот именно, понимать. Понимать всю диалектику мышления, бесстрастно признавая его глубочайшие ошибки, стоящие за самыми ужасными преступлениями последних столетий. Не кэнселить того же Шеллинга, а включить его (на правах мрачного антитезиса, злого оппонента) в единую систему философского — то есть разумного — мышления. Вместе с Шопенгауэром и Ницше. Если разум есть Абсолют, то для него нет ничего внешнего, отвергнутого, оставленного за бортом. Парадокс, но: человеконенавистничество немецких юберменшей-иррационалистов было на практике раскритиковано силой оружия людей разумных — но серьёзная критика идейных предпосылок «разрушения разума» так и не была осуществлена. Единственное исключение — книга Георга Лукача «Die Zerstörung der Vernunft». Но Лукач как раз близок к тому, чтоб поставить печать «Cancel» на Шеллинге и Ко.
Критика «разрушения разума», чтоб быть реальной, должна вестись в самом разуме. И «культура отмены» может только помешать. Без включения врагов мышления в тотальность самого мышления — практические ужасы иррационализма не будут по-настоящему преодолены и повторятся (уже повторяются) вновь и вновь.
#Шеллинг #Шопенгауэр #Ницше #Лукач
Коллеги из Philosophy Today недавно обратили внимание на эту книжную новинку — и испугались (шутя, конечно) за судьбу Шеллинга.
Ну, Шеллинга, конечно, никто не отменит («он же памятник»). Но поразмыслить есть над чем.
В родословной современного иррационализма Шеллинг, безусловно, занимает место почтенного патриарха. Даже Шопенгауэр тут вторичен: созданный им в «Мире как воле…» культ гения, которому единственно доступно познание мира — целиком вдохновлён гимном гению-поэту из шеллинговой «Системы трансцендентального идеализма».
Дорожка понятна: от Шеллинга к Шопенгауэру, от Шопенгауэра — к Ницше. Ну а дальше вы уже всё знаете: «Заратустра» в каждом втором солдатском ранце вермахта, «Jedem das Seine» и марширующие übermensch’и, для которых «Über alles» была их Deutschland.
Да, в солдатских ранцах лежал Ницше. Но Шеллинг стоял на полке концлагерной библиотеки — факт удивительный только для того, кто не понял траекторию философского мышления за последние две сотни лет.
Сомневаюсь, кстати, что Шеллинга могли читать заключённые. Да, Бухенвальд — не Освенцим, но стоит посетить мемориал в Освенциме и понять, почему это невозможная гипотеза. В условиях тотального недостатка в пище при изнуряющем труде люди в концлагере сгорали месяца за три. Тут, мягко говоря, не до чтения. Так что изучали великого немецкого философа, конечно, юберменши из персонала лагеря.
Вообще издевательской (пусть и не осознанной) отсылкой к шеллинговым «Философским исследованиям о сущности человеческой свободы» служит «Arbeit macht frei» («Труд делает свободным») — девиз над лагерными воротами Освенцима и многих других фабрик смерти.
Но что же делать, зная всё это?
«Не плакать, не смеяться, а понимать!» — завещал Спиноза. Вот именно, понимать. Понимать всю диалектику мышления, бесстрастно признавая его глубочайшие ошибки, стоящие за самыми ужасными преступлениями последних столетий. Не кэнселить того же Шеллинга, а включить его (на правах мрачного антитезиса, злого оппонента) в единую систему философского — то есть разумного — мышления. Вместе с Шопенгауэром и Ницше. Если разум есть Абсолют, то для него нет ничего внешнего, отвергнутого, оставленного за бортом. Парадокс, но: человеконенавистничество немецких юберменшей-иррационалистов было на практике раскритиковано силой оружия людей разумных — но серьёзная критика идейных предпосылок «разрушения разума» так и не была осуществлена. Единственное исключение — книга Георга Лукача «Die Zerstörung der Vernunft». Но Лукач как раз близок к тому, чтоб поставить печать «Cancel» на Шеллинге и Ко.
Критика «разрушения разума», чтоб быть реальной, должна вестись в самом разуме. И «культура отмены» может только помешать. Без включения врагов мышления в тотальность самого мышления — практические ужасы иррационализма не будут по-настоящему преодолены и повторятся (уже повторяются) вновь и вновь.
#Шеллинг #Шопенгауэр #Ницше #Лукач
Telegram
PhilosophyToday
Один мужчина нерусский такой сделал далекоидущие выводы из факта присутствия в библиотеке Бухенвальда томика Шеллинга «Философские исследования о сущности человеческой свободы». В общем, кажется появился еще один кандидат на отмену. А с учетом того, что весь…