Поль Элюар — для меня самый осенний поэт. Его стихи, непокорные пунктуации, шагающие своим, независимым ритмическим шагом, лучше всего читать на скамейке в парке, на фоне жёлтой и уже опавшей листвы. Элюар никогда не упускает из виду политическое, при этом слова его всегда лиричны, проникнуты светлой грустью, собственно, как и сама осень. Но этот сон природы — не смерть. А если и смерть, за ней обязательно будет воскресение. Вот надеждой и светится грусть элюаровских строф, и всё становится прозрачнее и яснее — как все предметы в осеннем, потерявшем листву (как мы — иллюзии) парке.

#Элюар #осеннее_настроение

Ноябрь 1936
(из цикла «Естественный ход вещей»)

Взгляните как работают строители развалин
Размеренные цепкие богатые тупые
Как злобно эти нелюди изводят всё живое
Как метко и старательно оплёвывают душу
И в прах втоптать торопятся беспечные дворцы.

*

Ко всему привыкаешь
Только не к этим свинцовым птицам
Только не к злобе с какою они затмевают солнце
Только не к мысли им уступить.

*

Говорите про небо очистилось небо
Неважно что осень сейчас на дворе
Хозяева злятся
Мы про осень забыли
Мы про хозяев сумеем забыть.

*

Убывающий город океан вырастающий из единственной капли спасённой воды
Из единственного алмаза отшлифованного зарёй
Мадрид город привычный для тех кто страдал
Страдал от жуткого благоденствия которое нам ненавистно
Для тех кто страдал
От нищеты без которой благоденствие это немыслимо.

*

Пусть рот к своей вернется правде
Дыханье и улыбка звенья вечной цепи
Пусть человек отринет прошлого нелепость
И к братьям обратит своё лицо как равный

И разуму даст вольных два крыла.

#Элюар

Жаль, что «государи» «Государя» если читали, то не поняли.

Дилемма Макиавелли.

Зря старика Макиавелли бранят. Он просто-напросто трезво смотрел на вещи, на человеческие отношения как субстрат политики.

И не надо разбрасываться эпитетами типа «цинизм». Не каждый, кто трезво смотрит на вещи — циник. Более того, холодный ум — вовсе не цинизм. (Цинизм — это восторженность навыворот, другая абстрактная, лишённая ума, крайность).

И вот пример такого холодного, но верного мышления Макиавелли — совет властителю, захватившему город: жителей его надо или сделать своими друзьями — или убить. Tertium non datur.

Гениальность великого флорентийца в том, что любой конфликт, тянущийся годами и десятилетиями (примеры сами приведёте — их слишком много) полностью укладывается в эту логику.

Просто подчинить себе побеждённых невозможно. Уже потому, что человек есть личность, существо самосознательное. Будучи жестоко подавлен, он выносит в сердце мечту мести — и рано или поздно вонзит кинжал в своего давнего победителя. Будучи подавлен не так жестоко, будучи привилегированным Рабом, побеждённый становится незаменим для своего Господина — и потому сам ставит его в зависимость фактическую, а потом и утверждает своё «рабское» господство над бывшим Господином уже юридически (что блестяще описал Гегель в «Феноменологии Духа»).

Так или иначе, просто «подчинить» побеждённых невозможно — они всё равно свергнут своего победителя. «Победитель сегодня побеждённым станет завтра».

Надо понимать: Макиавелли был истинным человеком Возрождения. Его максима «либо обратить в друзей — либо убить» опирается, конечно, на мысль о том, что второй вариант невозможен, что властитель, поскольку он желает быть истинным Государем (то есть, соответствующим своему понятию), никогда не замарает себя мерзостью массовых казней. Не думал Макиавелли, каких отморозков явит нам история! А может, и думал: но в итоге чем кончили все эти «вожди», предпочитавшие второй полюс макиавеллевской дилеммы?

В итоге, остаётся лишь одно: победитель должен сделать побеждённых друзьями — то есть равными себе. Иными словами: побеждённые должны перестать быть побеждёнными. В этом решение любого тянущегося конфликта. Только так и можно разомкнуть порочный круг взаимного насилия, остановить эту кровавую карусель. В этом, в конце концов, и заключается задача настоящего политика-дипломата. Истинного Государя, если угодно.

И здесь флорентийский мудрец выступил как правоверный христианин — ибо вся Библия проникнута идеей прощения. В Нагорной проповеди Христос сказал: «Мирись с соперником твоим скорее, пока ты ещё на пути с ним, чтобы соперник не отдал тебя судье, а судья не отдал бы тебя слуге, и не ввергли бы тебя в темницу; истинно говорю тебе: ты не выйдешь оттуда, пока не отдашь последнего кодранта». (Матф. 5:25-26).

Но кто же этот судья? «Мировая история — это мировой суд» (Шиллер).

Отсюда вывод простой: надо уметь прощать и примиряться. И по боку тщеславные претензии на титул идеального Государя! — прощать и примиряться нужно уже для того, чтоб просто жить, и жить свободным, а не в темнице, выплачивая до конца дней дань своему тюремщику-тщеславию.

#Макиавелли #Государь #Христос

Философия как сизифов труд.

Философия есть необходимость постоянно повторять.

«Познай самого себя» Дельфийского оракула — «Познай самого себя» Сократа — Cogito ergo sum Декарта — Антитетика Я и не-Я Фихте — Абсолютный сам-себя-сознающий Дух Гегеля.

Конкретизация первоначального тезиса? Да. Но и хождение по кругу. Впрочем, почему бы нет? «Философия есть круг» (Гегель).

А нельзя ли этот круг уже разомкнуть?

И тут какое дело: в плане общественном круг философии должен быть (нет, не разомкнут — это неудачный образ! — но) включить в себя всё социальное бытие.

При этом каждый станет философом. Но и каждый должен будет индивидуально проходить этот круг.

Сизифов труд?

Да, но нет: камень в итоге не скатывается в долину, но остаётся на вершине. Пригодится для фундамента разумного человечества.

#Сократ #Декарт #Фихте #Гегель #судьбафилософии

Сумерки тщеславия.

Каждую ночь
мертвец
приподнимает гробовую плиту
и проверяет на ощупь:
не стерлось ли имя на камне?

#Эрих_Фрид

Революция — это искусство.

В советских учебниках по истории Нового времени было такое определение революции: «коренной общественный переворот, изменяющий основы общественного способа производства».

Верно, но абстрактно, догматично и, если ты ещё не марксист — ничего не объясняет. А если ты уже марксист — такое объяснение просто излишне. Но вот такое было определение.

Мой же тезис таков: любая революция (Великая французская, сексуальная, научно-техническая) — это искусство.

Поясню.

Революция — не насилие над историей и обществом. Это её, истории, порождение, это его, общества, продукт.

Революция — это воплощённое сознание общества, ибо приводит общество к адекватности собственному понятию.

Но как приводит? Отсекая ненужное. Именно поэтому революция есть в высшей степени творческий, художественный и поэтический акт.

Убрать ненужное (в случае с революцией — устаревшие, отжившие, мёртвые формы человеческих отношений), дать материалу истинную форму — вот задача художника-поэта.

Вспомним Микеланджело: «Я беру глыбу мрамора и отсекаю всё лишнее».

Вот и революция — не что иное, как отсекание лишнего у мрамора истории, чтоб оставить только необходимую форму.

Точнее — привести материал истории в соответствие с этой необходимой, стремящейся к эстетическому и одновременно логическому идеалу, формой.

Как говорил один музыкант: сочинять музыку несложно, сложно выбрасывать ненужные ноты.

Вспомним Маяковского:

Поэзия —
     та же добыча радия.
В грамм добыча,
        в год труды.
Изводишь
     единого слова ради
тысячи тонн
      словесной руды.

Материала для создания прекрасного произведения попутно тратится много. И если у поэта — это выброшенные слова и ненужные строки, то у революции — люди. Sad but true. Искусство вообще — штука не сентиментальная.

И даже в этом революция — тоже искусство. Супер-романтическая форма его.

#Маяковский #революция

Диалог Философствующего и Мыслящего.

— В чём твоё искусство, Философствующий?

— Я осмысляю великое противоречие мира, я строю Великий Синтез.

— Это есть твоё искусство? Как же оно называется?

— Философствование!

— А ты не пробовал просто мыслить?

— Мыслить? Это же какая-то низшая форма ума! Это максимум рассудок.

— Чем же ты пользуешься для такого почетного дела, как строительство Великого Синтеза?

— Разумом!

— И тебе не нужен рассудок, о Философствующий?

— Зачем он мне? Я и так уже обладаю высшей формой ума — Разумом!

— Но, получается, друг мой, твой разум без рассудка есть дворец ума, висящий в воздухе, ибо нет у него фундамента. И нет опоры у твоих синтезов — ибо не знаешь ты самих моментов противоречия (ведь ты сам говоришь, что абстрактны и не-истинны они, и только рассудок абстракциями ведает). И потому конструируешь Великий Синтез из своей головы.

— Что мне дело до этого, ведь я философствую!

— Лучше бы ты просто мыслил…

#диалоги

«Сказка — ложь, да в ней абсурд»…

Пьер Абеляр ещё в XII веке в своём «Диалоге между Философом, Иудеем и Христианином» сформулировал истину любого спора: каждый может быть опровергнут только на основании того, что он сам признаёт.

Это великая истина диалектики: критика всегда должна вестись изнутри критикуемого, по его логике. По сути, это метод сведения к абсурду. Ибо: если критикуемый действительно неправ, то надо просто предельно развить его мысль, до последних логических выводов — и если изначальная мысль его была неверна — она покажет всю свою нелепость. Так, кстати, в логику вместе с абсурдом входит незаметно и сама истина. Абсурд очевиден всем — но почему? Потому что вольно или нет, сознательно или нет — мы сравниваем развитую до абсурда ложь с истиной. Только в свете истины и видна неприглядная убогость лжи, её абсурдность. Это такой негативный, отрицательный путь к истине. Но от того не менее верный.

И заметим: метод сведения к абсурду есть одновременно и метод приведения спорящих сторон к общему, к истине. Только так и возможен спор — иначе: если один защищает квадратное, а другой заступается за жареное — спора между ними быть не может, ибо нет общего.

Но вот вам диалектический фокус-покус: когда стороны приведены к общему, когда только и возможен спор — оказывается что спора уже нет. На почве общего понимания истины его быть не может.

Поэтому вот лозунг: «Даёшь сведение всей лжи к абсурду!»

#Абеляр

«Долгие века» — для коротких умов.

Арриги написал «Долгий двадцатый век».
Могучий марксистский и при этом исторический дед Хобсбаум постоянно козырял «долгим девятнадцатым веком».
Английские историки, измеряющие всё аршином событий своей родины (к вопросу об интеллектуальном империализме, кстати), любят поговорить о «долгом восемнадцатом веке».
Бродель в своём долготомном талмуде о возникновении капитализма постоянно оперировал «долгим шестнадцатым веком».
Намедни в телеге «Фаланстера» увидел труд какого-то научного мужа, где речь шла уже о «длинном семнадцатом веке».

Получается, каждый век — «долгий», каждый век выходит за рамки своей календарной хронологии. Но когда все века такие неформатные, «долгие» — тогда и смысла нет говорить об их «долготе». Теряется сам отличительный признак. Смешно? Да, если бы не печально.

Это ведь не случайные люди о «долгих веках» твердят, но признанные светила исторической науки! «Уважаемые люди», как-никак.

Но это не случайность, а напротив, закономерный и вопиющий пример нищеты историзма — «науки истории», на позитивистский лад молящейся на «факты». Но факты не существуют без мысли, их выделяющей из тотального событийного целого, факты — ничто без осмысливающего их ума, фактов нет без теории, в которую они всегда встраиваются. Потому историки и строят «теории» — храмы для своего божка Факта.

И здесь включается специфика бытия современного академического учёного (здесь: учёного-историка, а вообще любого учёного) при капитализме. Которое (бытие), пардон за вульгарное марксистское напоминание, определяет сознание.

Перечислим его, капитализма, шрамы на интеллектуальных лицах наших учёных светил.

Первое — интеллектуальный товар, чтоб быть товаром (то есть, чтоб вообще быть!), должен иметь свои отличительные качества. Маркетинговую узнаваемость. Отсюда заповедь Евангелия от Капитала: будь оригинальным! Если у тебя нет своей кустарной самодельной системки, самой захудалой, но «теории» — грош тебе цена. Никто тебя слушать и печатать не станет. Продать свои «идеи» ты не сможешь. Потому: будь оригинальным! Придумывай свой «долгий …цатый век».

Второе: капиталистическое разделение труда. Оно ведь не только чумазых пролетариев у станка уродует, превращая их в хорошо подогнанный винтик к общественной машине производства. «Пролетариев умственного труда» это касается не меньше — если не больше. Отсюда потребность в специализации. Опять же: занимайся своим «долгим …цатым веком».

Третье и последнее, но не по важности последнее: религия факта, буржуазная специализация отчуждает «историков» от философии. Отсюда и все эти наивные глупости с «долгими веками» — людям-историкам элементарно недоступно понятие континуальности, длительности истории как единого тотального процесса. Они цепляются за рамки календарных «веков» и обнаруживают, что рамки эти совершенно условны, что любимые факты в эти рамки не пролезают, как рояль в однокомнатную «хрущёвку» — и, чтоб как-то этот удивительный феномен объяснить, изобретают свои «долгие века» (у каждого свой, естественно).

А всё дело в том, что нет никаких «долгих веков», как нет никакой изолированной науки истории, а есть, пардон за каламбур, «долгая философия».

Ведь что такое история? — история всегда есть осмысление, осознание произошедших событий с использованием более или менее развитого аппарата философских категорий. То есть: история (поскольку она не химера) всегда есть философия истории, тем более истинная, чем она сознательнее именно как философия. То есть, что бы о себе ни думал сам историк — он есть философ истории. И он тем ближе к истине своей науки, чем сознательнее он как философ. И наоборот: чем дальше он от философии, тем дальше от смысла истории, тем чаще он говорит об очередном «долгом веке»…

#Арриги #Хобсбаум #Бродель #философияистории

Двери

Если бы у ночи
не было дверей
откуда
пришёл бы день

И наконец куда бы
он ушёл
если бы у ночи
не было дверей?

#Эрих_Фрид

Логика системы и система логики.

Система (термодинамическая, Солнечная, биологическая, социальная, философская), живущая по одной и той же логике, всегда заканчивает свои дни одинаково.

Вопрос лишь в том, возможна ли иная логика? Возможна ли иная судьба?

И вот оно, тождество мышления и бытия: возможность самого этого вопроса указывает на возможность иной логики, иных её выводов — а значит, и иной судьбы для системы.

Без ложного самоуспокоения: возможное ещё не есть действительное.

Но человек для того и человек — чтоб реализовывать потенции. И это тоже логика, но более высокого (ибо сознательного, Абсолютного) порядка: саму систему можно перепридумать.

#система #логика

«Никогда, никогда ни о чём не жалейте…»

Воспоминания — штука коварная. Худшее память заботливо прячет, возвращая в сознание давно ушедшие лица, любови, радости — всё лучшее, что было с человеком.

Щемящее чувство тоски по невозвратно ушедшему возникает в ответ. И — протест: но зачем же всё это было, если всё это ушло безвозвратно? Кто-то в итоге грустит, кто-то пускается в погоню за мгновением («Остановись! Ты — прекрасно!»), в надежде повторить и превзойти дорогие сердцу моменты. Но — тщетно. Река времени не течёт вспять.

И это нормально. И нет места для уныния — если только правильно понимать суть дела.

Времени как такового нет — есть процесс бытия и прехождения всего существующего. То есть: изменение каждого предмета, нашего сознания и нас самих мы и называем временем.

И смысл этого процесса бытия — в самом корне этого слова — «бытие». Быть — вот смысл бытия. Но не просто быть, а быть истинно. Быть, как сказал бы Гегель, соответствуя своему понятию. А что такое понятие? Это истина, добро и красота.

И вот если это всё (истина-добро-красота) у Вас было — а, конечно же, было! память не случайно подбрасывает воспоминания, согретые теплом ласкового солнца любви и радости — то всё и было в соотвествии с истиной, добром и красотой. В соответствии с понятием, то есть.

И потому какая разница, что этого прошедшего нет сейчас? — достаточно того, что оно было! Истина уже реализована.

И неважно, что с нами будет дальше, и сколько просуществует наша прекрасная маленькая планета — даже если через миллиарды лет Вселенная схлопнется или просто околеет от тепловой смерти, или — что там ещё нафантазируют физики, эти современные мистики-фантасты! — всё это неважно!

Даже если излишним (и да, не вполне философским) оптимизмом кажутся слова «мы будем!» — в ответ прозвучит философское «мы были». Этого достаточно.

#Гегель #время #бытие

Мы все живём в картине.

Для Шекспира весь мир был театром. Пару веков спустя Новалис как-то заметил: «Мы все живём в романе».

Но не менее верно, что мы все живём в картине. И все мы всего лишь детали, более-менее крупные (или напротив, микроскопические) штрихи на этом полотне.

Нелегко смириться с этой ролью.

Но!

Есть чем утешиться:

1) Почётнейшая миссия — быть сопричастным произведению искусства, при чём — произведению самому прекрасному и безмерно величественному, прекрасному и величественному настолько, что прекраснее и величественнее ничего не может быть! А человечество — не просто сопричастно мировой картине, оно и есть это произведение искусства. Выше миссии быть не может.

2) «Да, — возразит человек, — «но что мне от этой прекраснейшей картины — если я не могу на неё посмотреть, если я и есть та картина!»

Но дело в том, что и сама вселенская картина, и художник её — есть единое целое. Мы и рисуем это полотно, и сами же ложимся мазками на холст, и сами же созерцаем его, и рукоплещем гениальному произведению, и критикуем его.

3) И художник не может не творить — как раз тогда, когда он не творит, он как будто изменяет своему смыслу, он как будто и перестаёт быть художником — от этого, кстати, и муки творчества, сродни родовым мукам, когда произведение просится на свет божий, но само появление пока не стало конкретной формой. И как художник не может не творить — так не может человечество не творить, не рисовать великое полотно-панораму своей судьбы.

Мы обречены на творчество прекраснейшего из произведений искусств — собственной жизни. Надо лишь, чтоб эта жизнь была подлинно человеческой.

И другой судьбы у человечества нет.

#эстетика #Шекспир #Новалис #романтизм

Судьба дурного правителя. Из ненаписанного ветхозаветного апокрифа.

…Ибо сказано: Ахав, надменный властитель земли ханаанской, отвращал очи свои от зол дня сего и залеплял уши свои от стонов больных и умирающих и затворял сердце своё от страданий нищего. Не разумел державный владыка скорби сирот, печали вдов, бедствий калек. И не было мира у него с соседями, и потому умножал Ахав сирот, вдов и калек. Но глух он был к стенаниям несчастных. Ибо не желал гордец, чтобы скорбь легла на чело его. Жестокосердый, бежал он от тягот и дум, ибо жестокость сердца его была трусость его. Ибо слаб был владыка сей. И обречено было царство его: ржа разъедала его, но не хотел он видеть ржу, и набат тревоги не был слышен ему, ибо затворился он в башне высокой. Людей праведных и пророков не желал он видеть пред лице своё и отдавал он праведников и пророков слугам своим нечестивым на суд неправедный. И бесстыдство с блудом заступили на место праведности, и ложь порочила истину, и убийцы с ворами праздновали пиры, и поклонялись люди не Богу истинному, но тельцу золотому, и превратилась столица в блудницу Вавилонскую. Но настал день страшный, день расплаты неизглаголанной. И разделилось в себе царство. И пришёл тогда Жнец за царством его. И лишь спросил властитель, смутясь разумом: откуда ты, Жнец? Не было тебя, не ведал тебя никто, не звал тебя никто. И ответил скудоумному владыке Ахаву Вершитель истинный: Я был всегда здесь и рядом. Я кричал тебе, но ты не слышал, я стоял пред тобой, но ты не видел, я предупреждал тебя, но ты не мыслил. Ибо надменность твоя суть слепота очей разума твоего. Не о державе своей, не о людях своих, но о себе лишь ты думал, скорбноглавец тщеславный. Вознёсся гордыней ты, князем мира сего возомнил себя, ничтожный. Прими же воздаяние за грех сей: и сам ты, и царство твоё пойдут прахом, и нет тебе места в мире грядущем, ибо врата его закрыты для нечестивых…

#апокриф

Верлибр Калау требует небольшого комментария. Поэзия вообще хороша своей широтой, пространством для понимания. И жёсткую, безжалостную (в первую очередь, по отношению к «своим») иронию Калау надо правильно понять. Конечно, эта «перспективная» (в переводе Вячеслава Куприянова) идея (в оригинале hoffnungsvollen, буквально: полная надежды — хотя вернее будет: дающая надежду, обнадёживающая), эта идея у Калау (коммуниста, жившего в ГДР) есть коммунизм. Поэтому верлибр его есть не критика, а самокритика левых. Но чтобы признать противоречие между великой идеей и ничтожеством некоторых «примкнувших» к ней — не надо быть семи пядей во лбу, ибо это фиксация очевидного. Калау и не об этом, он задаёт главный вопрос: могут ли недостатки реализации идеи свидетельствовать против самой идеи?

И вот ответ: нет. Иначе и человека как такового надо было бы признать существом неразумным, ибо безумств человеческая история знает немало (и они продолжаются!) — но это было бы и несправедливо и грехом против истины: человечество при всей сложности своей интеллектуальной биографии остаётся воплощением разума. Потому hoffnungsvollen Idee всё ещё даёт надежду и сама имеет шанс. И разношёрстная публика, в которую облекается идея как душа в материю тела — идее не только не помеха, но (по принципу «хитрости Разума») единственный инструмент реализации идеи.

#Хайнц_Калау

Или, как лапидарно (но совсем не поэтично) сформулировал бывший тифлисский семинарист: «Других людей у меня для вас нет».