О «классовом анализе» как разновидности мата

«Сукин сын Дантес!
Великосветский шкода.
Мы б его спросили:
— А ваши кто родители?
Чем вы занимались
до 17-го года? —
Только этого Дантеса бы и видели…» —

гремел Маяковский в честь посмертно забронзовевшего Пушкина. Но сейчас не о Маяковском и не о Пушкине.

Вспомнил я эти строки намедни, читая о том, как поссорился Александр Иванович с Николаем Григорьевичем. Герцен с Чернышевским.

#Герцен #Чернышевский #мат

Дело, как всегда при скандалах в маленьких сообществах, где вроде бы «все свои», завертелось вокруг, казалось бы, ерунды: Герцен в статье «Very dangerous!!!» устроил головомойку Добролюбову за его постоянные насмешки над обличительными статьями в «Колоколе» (тут Герцен был предтечей современных расследователей, постоянно находящих неучтённые богатства российских чиновников).

Головомойка была жёсткой — всё же Герцен был тогда и остаётся спустя почти два века золотым пером русской публицистики: и изящное это перо могло превращаться, по случаю, и в кнут, и в шпагу. За высеченного Добролюбова обиделся Чернышевский — да так, что немедля поехал в Лондон объясняться с «отцом русской революционной демократии». Поездка привела только к дальнейшему расхождению: радикалы «Современника» пошли своей дорогой — Герцен своей.

Расставшись, Герцен и Чернышевский в узком кругу обменялись впечатлениями. Герцен засвидетельствовал ум своего визави, но поражался его самоуверенности («безумие самомнения», сказал бы Гегель). Чернышевский, хоть и восторгался интеллектом патриарха («Какой умница! Какой умница!»), закончил дифирамб презрительной характеристикой: «старый московский барин».

И далее Чернышевский, сам бывший семинарист и сын саратовского протоиерея постоянно использует указание на происхождение оппонента как решающий довод, как аргумент в критике. Дворянин по Чернышевскому — значит негодный человек: дескать, что вы хотите от него, он же дворянин и либерал к тому же!

Сам того не зная, Чернышевский проторил дорогу «классовому анализу» и вульгарной социологии, сводящей любую мысль человека к его социальному происхождению.

#Герцен #Чернышевский

Постойте, постойте! Но… это же завуалированный мат!

Обращаться к предкам оппонента, строить на их социальном положении свою критику — так же неприлично, как материться. И вот почему: неслучайно даже само название русской ругани: мат — от слова «мать», в случае ругани — от матери оппонента, в нравственных качествах которой матерящийся сильно сомневается.

Тоже самое и с этими босяцкими (во время оно говорили «бурсацкими») выпадами Чернышевского против Герцена — и со всем «классовым анализом», расцветшим буйным цветом с конца XIX века. Это всё завуалированная «умными словами» матерщина, вся нехитрая логика которой — унизить оппонента через соотнесение/отождествление его с его предками, признанными по тому или иному признаку недостойными.

Всё различие лишь в том, что бытовой мат находится на животно-физиологическом уровне, потому порочащим аргументом будет тот или иной сексуальный подтекст.

В мате завуалированно-интеллектуальном, в мате рафинированном порочащим аргументом, принижающим родственников оппонента (и его самого как отождествлённого с ними — как видим, в мате «сын за отца/мать отвечает») выступает принадлежность к той или иной социальной группе.

Для поповича Чернышевского, у которого даже дед не имел ещё собственной фамилии, таким априори опороченным общественным классом были дворяне. Отсюда и все эти шпильки в адрес дворянина и сына миллионера (по нынешним меркам — миллиардера) Герцена.

Что в итоге? Мат бытовой и мат рафинированно-литературный («классовый анализ») — это всё один и тот же мат. И как в приличном обществе неприемлем первый, так неприемлем должен быть и второй — ибо так же не есть аргумент в споре.

Читая Кагарлицкого

В эфире рубрика рецензий на книги. Сегодня у нас — книга Бориса Юльевича Кагарлицкого «История России. Миросистемный анализ».

Борис Юльевич в особых представлениях не нуждается. «Имя моё слишком известно, чтоб называть его вслух», как говорится. «Brilliant russian marxist», как его официально именовали на форумах антиглобалистов в «нулевых», без обиняков — виднейший (и едва ли не единственный) российский марксист, патриарх российских «настоящих» левых, любовно-почтительно называемый младшими товарищами просто БЮК. Безусловно, интеллектуальная глыба и матёрый человечище, сидевший за свой марксизм ещё при советах и получивший в 2022 году от благодарной Родины звание «иноагента».

Борис Юльевич — автор плодовитый, но сегодня перед нами его книга, претендующая на то, чтоб дать философию истории нашей страны. Приступим же к разбору.

#Кагарлицкий #БЮК #рецензии

Автор в начале книги честно предуведомляет о методе своего исследования — это триединство 3-х теорий: 1) теория экономиста Кондратьева, во главу исторических изменений ставящая изменение технологии производства 2) теория историка-марксиста Покровского, сводящаяся историю к экономическим отношениям и 3) теория современного социолога Валлерстайна, более известная как «миросистемный анализ», суть её проста: рассматривать весь мир как тотальность, и историю каждой страны — как часть этого целого (казалось бы, что тут оригинального, но для экономистов и социологов Валлерстайн Америку открыл).

Про экономизм Покровского ещё скажем, а сейчас про «кондратьевские циклы». Причина самой этой цикличности, эмпирически замеченной отечественным экономистом — не в смена технологии. Технология — лишь инструмент. Причина глубже — это необходимость капитала как сомавозрастающей стоимости, постоянно расти дальше, вырваться из прежней, окосневшей нормы прибыли (тем более, имеющей тенденцию к понижению).

Вообще, вся методология БЮК проста и укладывается в нехитрый силлогизм: Россия — часть мировой системы, и раз мировая капиталистическая система живёт кондратьевскими циклами от кризиса к кризису, следовательно — Россия тоже живёт такими циклами. Со всей спецификой периферийной страны.

Отсюда, всё исследование сводится к нанизыванию исторических фактов как бусин на эту единственную смысловую нитку. Но какой смысл в такой истории? Но это вопрос даже не к Кагарлицкому — это общая черта экономического марксизма, всё сводящего к «экономике».

Такой марксизм оказывается своего рода экономическим фрейдизмом, в котором бессознательное (объективная логика капитала) управляет «людишками», их судьбами. А «людишки» этого даже не сознают. История, написанная с такой точки зрения — не работа собственно историка, но уже ближе к работе натуралиста, описывающего наблюдения в террариуме.

Это что касается общей методологии.

Что же по фактам?

БЮК повторяет верную мысль, высказанную ещё Покровским и хорошо укладывающуюся в «миросистемный анализ» Валлерстайна: само появление русского государства — как сторожа на торговом пути «из варяг в греки» — определяет вторичность русского государства.

Мы обречены заимствовать, мы всегда в зависимом положении от производителей товаров, на посредничестве в обмене которых и возникло русское государство. И верно, с падением Византии захирела и Киевская Русь, служившая торговым путём для Царьграда.

Кстати, Чаадаев эту вторичность гениально почувствовал — но объективного происхождения её не знал, и потому свёл всё к мистической судьбе России.

Далее, БЮК настаивает, что Русь средневековая не отставала от Запада (на чём, кстати, настаивали в своё время славянофилы). Но Кагарлицкий сам же приводит противоречащий пример: показательно отставание Московии в книгопечатном деле. Причина: не было потребности в массовом печатном слове, но слово есть тело мысли, следовательно — не было потребности в самой мысли.

#БЮК #философияистории #Чаадаев

Интересно и то, что усиление Москвы произошло благодаря деньгам, украденным Иваном Калитой из татарской дани. При этом, БЮК попадает в противоречие: отрицает по сути иго (якобы у татар не было административного аппарата — какое же иго без аппарата подавления?), но сам же признаёт, что фактически таким аппаратом были сами русские князья, получавшие ярлык на княжение. Тот же Калита как хрестоматийный пример. Отсюда вывод: сервильность русского государства изначальна (сначала служили торговой дорогой, потом — базой для дани, кормушкой для степи).

И потому дань (во всех смыслах и применениях) надо понимать как базисную категорию русского социального бытия по сей день. Необходимость всю жизнь платить взятый неизвестно когда (очевидно, самим фактом рождения) «долг Родине» — неотъемлемая часть жизни (и сознания!) каждого жителя нашей страны.

Алексей Толстой (не который Николаевич, «красный граф», а который Константинович, один из авторов Козьмы Пруткова) на полном серьёзе говорил, что от одной мысли — какой могла быть Россия без столетий монгольского ига — от одной этой мысли ему хочется кататься по земле и выть от отчаяния.

Фатальность разрыва между Киевским периодом и Московским в истории была очевидна, как видим, задолго до марксистов и «миросистемного анализа». Кагарлицкий просто приводит богатую фактическую базу для иллюстрации этого разрыва. (Заметим, если развивать эту тему дальше, можно выйти на интересные выводы относительно разного исторического пути западно-русских земель — и собственно Московии). Первые попали в орбиту западной Европы (просто потому, что связи в восточно-русскими областями были разорваны монгольским нашествием), вторая (Московия) в своей борьбе на коленях слишком пропиталась духом своего противника и сама стала отдавать азиатчиной.

Оттого А. К. Толстому и хотелось выть.

Да, но даже при всей этой азиатской выучке нельзя не отметить вольницу допетровских времён, проявлявшуюся даже в отсутствии единого принципа административного деления (что, кстати говоря, гегельянец Б. Н. Чичерин, поборник «сильного государства», считал великим злом и на тему которого защитил диссертацию — об этом смотри 2-й том «Искателей Абсолюта», если и когда он будет напечатан).

Государство в привычном смысле начинается в России с Петра I. И вновь: а не симптом ли вторичности такой генезис? — ведь за образец была взята всё та же Западная Европа!

Не останавливаясь на периоде царствования Романовых, перейдем к советскому периоду в книге.

Очень хорошо про советское планирование. Чувствуется: тут БЮК в своей стихии. И мысль закономерная, но в книге не высказанная (тут Борису Юльевичу помешала или марксистская вера — или нежелание втягиваться в болото левацких дискуссий): коренная нереальность плановой экономики — необходимо следующая из невозможности предвидеть будущее.

Вспомним здесь старика Гегеля и его «Философию права», где ясно высказан логический запрет на предсказания будущего. Истинная мудрость живёт прошлым и одним днём сейчас. А планирование жизни общества (да ещё пятилетними планами! — много ли человек знает, что будет уже через день, тем более через месяц!) есть отголосок того самого утопического социализма с фаланстерами, дворцами из хрусталя и алюминия и океанами из лимонада.

Кагарлицкий об этом не пишет — но в том и ценность любой книги, что она будит мысль читающего идти намного дальше за пределы самой книги.

#БЮК #Чичерин #философияистории #ИскателиАбсолюта

Резюмируя: книгу, конечно, надо было назвать «Политэкономия России», а не «История России». Но такое именование не просто так: у Бориса Юльевича получилась редукция сложного к простому. Редукция эта неосознанная и коренная — она заложена в самом методе исследования, в чем БЮК честно и признаётся.

Так что же, не читать «Историю России» Кагарлицкого? Читать однозначно! Только из-за богатства фактов и тех вопросов, которые они будят — уже из-за этого читать! Хотя бы для того, чтоб избавиться от многих исторических штампов, типа коренной розни России и Англии: как же «англичанка гадит», если со времён Ивана Грозного она чуть ли не главный торговый партнёр и даже военный союзник (Крымскую войну вынесем за скобки).

Итог:
8 марксов из 10
10 каутских из 10
9 валлерстайнов из 10 (минус один валлерстайн за небольшой объём: тут бы томика три-четыре!)
Вердикт:
обязательно к прочтению.

О русской философии

Частенько вижу в соцсетях: разные гуманитарные ВУЗы предлагают услуги по изучению русской философии. Казалось бы, ну предлагают и предлагают. Мысль моя зацепилась вот за что: все эти предложения начинаются (в качестве приманки) с общей фразы: «Зачем изучать русскую философию?»

Поразительно: люди предлагают изучать русскую философию, но для начала сами задаются вопросом: а зачем?

Плохо дело у любого предмета, любого знания, если изначально возникает вопрос: а зачем его изучать? Такой предмет или устарел безнадёжно, или умер, или просто не существует.

Да и чисто логически: как можно объяснить необходимость изучения предмета раньше знания самого предмета? Тут, воля ваша, или шарлатанство (вы сознательно обещаете то, что дать не можете) — или глупость (вы не понимаете, что обещаете невыполнимое).

В итоге, достаточно знать, что такое русская философия — чтоб ответить себе: а нужно ли её изучать. Точнее: вопрос этот отпадёт сам собой — ибо вы уже будете знать, что такое эта, прости Господи за новояз, «русфил».

Но что такое русская философия?

Вообще, а как возможна «русская» (впрочем, как и любая другая национальная) философия?

Ведь невозможна русская математика, или французская геометрия, или немецкая астрономия! — как же любая другая наука (если философия — наука) может иметь графу «национальность» в своём паспорте?

Устраним эту путаницу в понятиях. Причина quid pro quo в вопросе о национальности философии в простом софизме. Негласно признаётся, что наука не может быть национальной. Вот тут и ошибка. Наука — одно слово, но наука науке рознь. И здесь надо разделять науки, лишь изучающие внешние предметы природы — и науки, изучающие человеческое мышление во всех его проявлениях. Проклятый дуализм! — Да, но он превращается в монизм, если правильно поставить вопрос.

Итак, есть науки, где человеческое сознание лишь осваивает природное бытие — правда, надо понимать, что познавать законы природы мы можем только потому, что источник этих законов тот же самый, что и у нашего мышления. Это математика, физика, астрономия. Все «естественные» науки.

И есть науки, где сознание человечества направлено не на внешний объект, но на само себя. Это история, философия — да все «гуманитарные» науки вообще.

Но сознание всех народов имеет свои специфические особенности — иначе не было бы самого деления на народы. И вот этот неизбежный колорит национального мышления примешивается ко всей интеллектуальной деятельности народа. К науке в том числе.

И если предмет естественных наук объективен, тут от себя ничего добавить невозможно (хотя попытки были: безумцы создавали «арийскую медицину», «пролетарскую биологию» — но на то они и безумцы) — то с науками гуманитарными, где сознание обращается на себя и свои практические результаты всё наоборот: тут как раз национальный дух, характер проявляется во всей красе.

Потому нет немецкой или греческой астрономии, но есть философия греческая и немецкая. И русская.

А всё почему? Потому что «народный дух», специфическое мышление конкретного народа — вещь весьма и весьма реальная.

#русскаяфилософия

Как сказал однажды великий парадоксалист и большой, но недооценённый политический философ Никита Голобоков, к сожалению, слишком рано покинувший этот мир ради мира лучшего: «Отними у немцев их великую литературу и философию — и они окажутся теми же чехами, с пивом и рулькой, только без кнедликов».

#НикитаГолобоков #философияистории

Поэтому да, русская философия есть. И это не «философия на русском языке» как пытался определить её один из здравствующих и вполне переоценённых отечественных философов. Язык, чёрт побери, есть тело мысли — и мысль у русского народа так же отлична от других народов, как отличен наш язык.

В итоге, что же она такое, эта русская философия?

Если вкратце (хотя как тут вкратце?!), то русская философия есть сознание русского народа в высшей, логической, форме.

И да, это всегда была философия немецкая, приложенная к русской жизни, вошедшая и преломившаяся в нашем мышлении. Что никак не умаляет достоинства получившейся русской философии. Да, это Шеллинг, Гегель, Фейербах, Шопенгауэр и Маркс, прочитанные русскими и переведенные на язык русской жизни, как она сложилась за 1000 лет.

И надо сказать, такая роль русской философии — развивать до логического предела и пытаться реализовывать идеи великих немцев на практике — такая судьба русской философии намного завиднее, скажем, судьбы философии французской (не вышедшей из остроумных, но неумных анекдотов Вольтера и Дидро), или английской (всё глубокомыслие которой в лице Локка и Юма есть глубокомыслие торгаша).

Хотите знать, что такое мышление русского народа — изучайте его философию (ибо она питала его литературу, а последняя вам эту душу покажет как наяву и всю без остатка).

Поэтому для русских познавать русскую философию — означает совершать акт самопознания.

И да, напоследок: русскую философию часто рядят в монашескую рясу, сводя к православному богословию — точнее, к идеологической служанке оного, как будто Средние века на Русской равнине не закончились. Нет ничего ошибочнее и грубее этой фальсификации. Но экзальтированным русским интеллигентам ещё с конца позапрошлого века всё хотелось заполучить розового единорога: православие, но без обрядов, потерявших притягательность, и при этом философию — достаточно туманную, чтоб можно было говорить много и при этом не сказать ничего. Ну и чтоб всё это под вуалью мистики. Но это — лишь один из многих эпизодов в длинном сериале под названием «русская философия», и этот далеко не самый интересный эпизод заинтересованные лица иногда выдают за картину в целом. «Помилуй их Боже, бо не ведают, что творят!..» Но об этом как-нибудь в следующий раз.

Побуду немножко циником Диогеном. Когда Платон дал своё определение человека (существо двуногое и без перьев), Диоген в ответ притащил ощипанного петуха и крикнул Платону: «Вот твой человек!»

Это я к чему?

Ленин тоже однажды решил дать своё определение марксизма. Получилась, как известно, вот такая конструкция:

«Учение Маркса всесильно, потому что оно верно. Оно полно и стройно, давая людям цельное миросозерцание, непримиримое ни с каким суеверием, ни с какой реакцией, ни с какой защитой буржуазного гнёта. Оно есть законный преемник лучшего, что создало человечество в XIX веке в лице немецкой философии, английской политической экономии, французского социализма».

Марксизм в итоге — это квинтэссенция человеческой интеллектуальной культуры, в виде триединого синтеза классического немецкого идеализма (и не называйте Фейербаха материалистом, я вас умоляю!), английской политэкономии (в первую очередь — в лице Давида Рикардо) и французского социализма (длинная плеяда от Сен-Симона до Прудона). Очевидно, что ни одна другая идеология, кроме марксизма, не всесильна — ибо не обладает всей полнотой такого триединого синтеза.

Прекрасно. Но вот вам диогеновский ощипанный петух — Николай Гаврилович Чернышевский. Он и большой поклонник Гегеля и Фейербаха, и о политической экономии был мастер порассуждать (на его комментариях к Стюарту Миллю выросло целое поколение русских молодых радикалов), и на французских социалистов молился.

«Вот, товарищ Ленин, ваш идеальный марксист!»

А этот «марксист», 100%-но соответствующий определению Ленина, в глухой сибирской ссылке получил том «Капитала» и, не читая, разорвал его на листки, из которых делал кораблики, запуская их по местной реке Вилюю. «Скажите Пыпину (он был литератором и двоюродным братом Чернышевского): зачем он мне присылает такие книги?»

Однако чуть ранее экземпляр марксовой «К критике политической экономии» прочёл, написав на титуле вердикт: «Розовая водица».
И много лет спустя, уже среди французских социалистов, ходили слухи, что Чернышевский написал в ссылке какую-то очень злую и меткую критику на Маркса — и просили русских товарищей раздобыть её. Те только недоуменно плечами пожимали: «Не знаем про такую рукопись» — но слух сам по себе показательный.

«Три источника и три составных части», говорите?..

#Чернышевский #Маркс #Ленин

Постоянная рубрика «Немецкая философия как база русской литературы» или «Наша философия — наша литература».

Всего один пример. Не прошло и трёх лет после смерти Гоголя, как уже стало общим местом для литературных критиков говорить о «пушкинском и гоголевском периодах» в истории русской литературы. Так, в 1855 году Чернышевский пишет свои «Очерки гоголевского периода…» и периодизация на Пушкина и Гоголя у него уже принимается как само собой разумеющееся. Об этих периодах пишет и Тургенев, вовсе не симпатизирующий Чернышевскому.

И само это деление не случайно, но есть превращённая форма двух базовых философских категорий: Субстанции и Субъекта.

Пушкин — наша Субстанция, сущностная сила, всё собой объемлющая, вечная — потому и индифферентная к сиюминутным волнениям. Потому гениальный забулдыга Аполлон Григорьев и отчеканил свой афоризм: «Пушкин — наше всё».

Гоголь — мятежное и субъективное начало, творческий Субъект, который всё подвергает сомнению и критике, потому что всё и творит. Потому он так и дорог нашим литературным бунтарям: тому же Чернышевскому например. А до него — Белинскому.

Само это деление из превращённого-философского становится (как всегда в России) политическим: пушкинисты — или реакционнеры (Катков), или, по крайней мере, охранители (тот же Григорьев). Гоголефилы (или гогольянцы?) — всегда симпатизанты революции (Герцен, Белинский, Чернышевский). Да, чистые формы встречаются редко: тот же Константин Аксаков — восторженно сравнивал «Мёртвые души» с «Илиадой» Гомера, но был славянофилом (да, но это только слово! Славянофильство имело и революционный извод — в лице того же К. Аксакова, который, по сути, был вообще православным анархо-коммунистом).

Вот так. А всё дело в Субстанции и Субъекте.

И попытка ответить на гегелевский вопрос: как Субстанцию и Субъект отождествить? — составляет всю историю русской литературы.

#Пушкин #Гоголь #историярусскойлитературы

Вновь рубрика «Побуду циником Диогеном».

«Систему трансцендентального идеализма» Шеллинг заканчивает, как известно, гимном гению.

«Другим основанием для предположения о наличии в науке гения может быть то, что человек говорит или утверждает нечто, смысл чего ему не может быть полностью ясен либо вследствие условий его времени, либо потому, что это не соответствует другим его высказываниям; следовательно, он как будто сознательно высказывает то, что мог бы выразить лишь бессознательно…

Гений отличается от всего того, что не выходит за рамки таланта или умения, своей способностью разрешать противоречие, абсолютное и ничем иным не преододимое. Во всяком продуцировании, даже в самом обычном и повседневном, наряду с сознательной деятельностью присутствует и деятельность бессознательная; однако лишь то продуцирование, условием которого служит бесконечное противоречие между ними, является эстетическим и доступным только гению…

Таким образом, совершенно очевидно, что, так же как поэзия и искусность не способны в отдельности и для себя создать нечто совершенное, это недостижимо и для обособленного существования той и другой, что, следовательно, поскольку тождество их может быть лишь изначальным, а посредством свободы оно просто невозможно и недостижимо, то совершенство доступно лишь гению; для эстетики он —
то же, что Я для философии, а именно наивысшее, абсолютно реальное, которое, никогда не становясь объективным, служит причиной всего объективного».

Когда и если будете читать Шеллинга и его дифирамбы гению-поэту-учёному — вспоминайте Понасенкова.

Вот вам этот «гений», которого фетишизирует Шеллинг, вот воплощённое тождество субъективного и объективного. Напыщенное ничтожество, самозванец, сам себя усадивший на трон Вселенной, «элитарий», презрительно поплёвывающий на чернь и толпу, самим своим существованием оскорбляющую его тонкое эстетическое чувство.

«Procul est, profani!» — «Пошли прочь, непосвящённые!» — девиз Шеллинга (не зря он цитировал эту строчку из Вергилия) и… Понасенкова. Как, впрочем, и всех прочих самозванных «гениев».

Гений Шеллинга на поверку оказывается крошкой Цахесом из сказки Гофмана. И нечего удивляться засилию такой «гениальности» в наши дни: в мире, которым правят такие «гении», каждый «гений» будет крошкой Цахесом.

Насладиться гениальностью по ссылке (двухчасовое интервью «маэстро»):

https://youtu.be/Sgqhh_JwGSs

#Шеллинг #Понасенков #культгения