Что такое диалектика?
Часть третья и самая краткая.
Из сказанного суть диалектики должна быть ясна. Поэтому излишне критиковать дальше концепцию «материалистической диалектики», концепцию, столь любимую Антоном Сюткиным.
Но если вкратце:
А) Само деление диалектики на идеалистическую и материалистическую — грубый и ложный дуализм.
Б) Это, кроме того, и противорчие в определении: философская диалектика как субъективное осознание объективного и абсолютного идеального начала есть мысль. Отсюда: «материалистическая мысль vs идеалистическая мысль» — ну, совсем не круглó. Мысль она всегда мысль, всегда есть идеальное. Какие бы «материалистические» предикаты она себе не придумывала.
В) Антон сам это обиняком признаёт, ибо сказать (здесь Антон вторит Гегелю): «материалистическая диалектика — это диалектика, адекватная собственному понятию» — значит: признать первенство идеальной сущности, объективного понятия, Абсолюта, которому и может быть адекватна (иначе: а чему она адекватна?) наша философская диалектика.
Вот логика диалектики и диалектика логики. Как видите, никакой субъективной «веры» в конец света вообще и философии в частности, «веры», которую заподозрил у нас товарищ Антон Сюткин. «Веру» мы оставим модным сейчас «религиозным атеистам», «теологам без Бога».
#диалектика
Часть третья и самая краткая.
Из сказанного суть диалектики должна быть ясна. Поэтому излишне критиковать дальше концепцию «материалистической диалектики», концепцию, столь любимую Антоном Сюткиным.
Но если вкратце:
А) Само деление диалектики на идеалистическую и материалистическую — грубый и ложный дуализм.
Б) Это, кроме того, и противорчие в определении: философская диалектика как субъективное осознание объективного и абсолютного идеального начала есть мысль. Отсюда: «материалистическая мысль vs идеалистическая мысль» — ну, совсем не круглó. Мысль она всегда мысль, всегда есть идеальное. Какие бы «материалистические» предикаты она себе не придумывала.
В) Антон сам это обиняком признаёт, ибо сказать (здесь Антон вторит Гегелю): «материалистическая диалектика — это диалектика, адекватная собственному понятию» — значит: признать первенство идеальной сущности, объективного понятия, Абсолюта, которому и может быть адекватна (иначе: а чему она адекватна?) наша философская диалектика.
Вот логика диалектики и диалектика логики. Как видите, никакой субъективной «веры» в конец света вообще и философии в частности, «веры», которую заподозрил у нас товарищ Антон Сюткин. «Веру» мы оставим модным сейчас «религиозным атеистам», «теологам без Бога».
#диалектика
Многие мудрости…
«Для меня почему-то воспоминание равносильно страданию, и даже, чем счастливее воспоминаемое мгновение, тем более от него и мучения. В то же время, несмотря на все утраты, я люблю жизнь горячо; люблю жизнь для жизни, и, серьёзно, всё чаще собираюсь начать мою жизнь. Мне скоро пятьдесят лет, а я всё ещё никак не могу распознать: оканчиваю ли я мою жизнь или только лишь её начинаю. Вот главная черта моего характера; может быть, и деятельности».
Фёдор Михайлович Достоевский, 31 января 1873 года.
Это я к чему?
К тому, что без воспоминания нет познания. И, значит, познание через воспоминание несёт в себе страдание? — безусловно. Старая истина — всегда молода: «Многие мудрости — многие печали».
#Достоевский #истина
«Для меня почему-то воспоминание равносильно страданию, и даже, чем счастливее воспоминаемое мгновение, тем более от него и мучения. В то же время, несмотря на все утраты, я люблю жизнь горячо; люблю жизнь для жизни, и, серьёзно, всё чаще собираюсь начать мою жизнь. Мне скоро пятьдесят лет, а я всё ещё никак не могу распознать: оканчиваю ли я мою жизнь или только лишь её начинаю. Вот главная черта моего характера; может быть, и деятельности».
Фёдор Михайлович Достоевский, 31 января 1873 года.
Это я к чему?
К тому, что без воспоминания нет познания. И, значит, познание через воспоминание несёт в себе страдание? — безусловно. Старая истина — всегда молода: «Многие мудрости — многие печали».
#Достоевский #истина
Рюкзак или О том, что не надо уподобляться французским аристократам.
Те ничего не забыли, и ничему не научились.
Надо понимать одну простую вещь:
Движения, идеология (если не нравится слово «идеология», можете заменить его на «теория, учение» — как угодно), так вот: движения, идеология которых истинна, то есть: верна реальности, адекватна ей — такие движения не терпят исторических поражений.
Кстати говоря: все движения терпят исторические поражения — почему? — Как раз потому, что идеология потеряла связь с реальностью, потеряла свою истину.
И раз движение потерпело поражение — значит, с его идеологией всё не очень хорошо.
Да, но как же быть? Что же делать с близкими сердцу именами, с дорогими могилами, с этими уважаемыми и, безусловно, великими людьми в портретных рамках?! — обычно здесь и заканчивается размышление интеллектуала. Чувственная ностальгия блокирует ход мысли.
А всё дело-то в том, чтоб правильно понять этих дорогих и почитаемых предшественников, а понять их правильно — значит усвоить достигнутую ими истину, понять, в соответствии с этой истиной, что мир на месте не стоял — и двигаться с этим миром дальше, захватив предтеч как интеллектуальный багаж. Как рюкзак со всем необходимым в долгое странствие.
А рюкзак — он ведь всегда за плечами, за спиной — не он ведёт странника, а странник несёт его за собой в будущее.
Так и поступим.
#Гегель #Маркс
Те ничего не забыли, и ничему не научились.
Надо понимать одну простую вещь:
Движения, идеология (если не нравится слово «идеология», можете заменить его на «теория, учение» — как угодно), так вот: движения, идеология которых истинна, то есть: верна реальности, адекватна ей — такие движения не терпят исторических поражений.
Кстати говоря: все движения терпят исторические поражения — почему? — Как раз потому, что идеология потеряла связь с реальностью, потеряла свою истину.
И раз движение потерпело поражение — значит, с его идеологией всё не очень хорошо.
Да, но как же быть? Что же делать с близкими сердцу именами, с дорогими могилами, с этими уважаемыми и, безусловно, великими людьми в портретных рамках?! — обычно здесь и заканчивается размышление интеллектуала. Чувственная ностальгия блокирует ход мысли.
А всё дело-то в том, чтоб правильно понять этих дорогих и почитаемых предшественников, а понять их правильно — значит усвоить достигнутую ими истину, понять, в соответствии с этой истиной, что мир на месте не стоял — и двигаться с этим миром дальше, захватив предтеч как интеллектуальный багаж. Как рюкзак со всем необходимым в долгое странствие.
А рюкзак — он ведь всегда за плечами, за спиной — не он ведёт странника, а странник несёт его за собой в будущее.
Так и поступим.
#Гегель #Маркс
Slaves and masters.
Начнём с того, что в 1990 году группа Deep Purple (олды помнят, олды знают) выпустила альбом под названием «Slaves and masters» («Рабы и господа»). Интересное название, правда? На самом деле, там и речи про подавление и доминирование нет, просто добротный, в меру тяжёлый, в меру лиричный альбом некогда великой группы.
Но тогда откуда такое название?
Басист Deep Purple Роджер Гловер пояснил, что название они придумали, глядя на технический процесс создания альбома: студийная запись шла на два 24-дорожечных магнитофона, один из которых получил имя Master (господин, хозяин), а другой — конечно, же — Slave (раб).
И здесь опосредования начинают громоздиться по нарастающей.
Для начала: откуда это имя — Master? Дело в том, что к моменту записи альбома Пёрплами процесс создания аудиофонограмм в звукозаписывающей индустрии уже долгое время назывался «мастерингом» (mastering). Почему? Всё просто: с появлением пишущих граммофонов студийный диск, на который и писалась нетленка, получил название master disc. С него потом и шло размножение копий, производство в полном, капиталистически-индустриальном смысле. Очевидно, проводилась аналогия с хозяином фабрики — как его роль представляет буржуа: «сначала был хозяин» — и он, как демиург, дал начало уже производству на фабрике-заводе. Несложно заметить, что здесь нашлось место и для религиозных аллюзий, органично ужившихся с буржуазным мышлением: Master — это ещё и Владыка. The Master = Христос в англоязычной культуре.
С приходом в мир аудио (в конце 1940-х) магнитных лент процесс записи изменился: всё стали записывать уже на мастер-ленту (master tape).
Вот на неё и писался этот альбом Deep Purple. Но откуда там взялся Slave? Два варианта: либо это была резервная копия, двойник «мастера» (обычная практика в студиях звукозаписи — на случай повреждения или кражи мастер-ленты), либо группа хотела использовать дублирующую запись для дальнейшего наложения (эффект более мощного, усиленного звука). Впрочем, не суть.
А суть в том, что производственные отношения определённой формы общества (в простейшем виде сводящиеся к антагонизму «раб-господин») — эти, по Марксу, базисные отношения пронизывают всё общество, в том числе его самую нежную, эфирную, далёкую (казалось бы) от грешной земли и низменной практики надстроечную сферу — то, что Гегель назвал Абсолютным духом — и искусство в том числе.
И, конечно, это влияние происходит не вдруг, не случайно, не мистически — но совершенно логично, по необходимости и с множеством опосредований, с множеством связующих звеньев и нитей, из-за которых процесс не так-то просто увидеть и понять.
В итоге, это влияние незаметно, через эти опосредования, подчиняет себе сознание всего общества. Поэтому да, старый левогегельянец Маркс знал, что говорил: «Господствующей идеологией (читай: формой сознания) является идеология господствующего класса».
И вот фокус-покус: это господство мистифицировано, оно как раз и держится на такой мистификации. Поэтому критическое познание этих опосредований и разрушает неоспоримость этого господства, ставит его под сомнение.
…Так, а что же делать с альбомом Deep Purple? Неужели надо признать его «идеологически вредным»? — Глупости! Ибо, если прав Маркс, то Гегель (мысль которого развил Маркс) прав не меньше: всё же искусство причастно Абсолютному! Когда-нибудь общественные отношения изменятся, они не могут не измениться, всё меняется в мире под Луной. Люди перестанут мыслить в категориях господства и подчинения, но альбом «Slaves and masters» люди будут слушать и тогда. И будут получать эстетическое — абсолютное! — удовольствие.
#DeepPurple #идеология #музыка #Маркс #Гегель
Начнём с того, что в 1990 году группа Deep Purple (олды помнят, олды знают) выпустила альбом под названием «Slaves and masters» («Рабы и господа»). Интересное название, правда? На самом деле, там и речи про подавление и доминирование нет, просто добротный, в меру тяжёлый, в меру лиричный альбом некогда великой группы.
Но тогда откуда такое название?
Басист Deep Purple Роджер Гловер пояснил, что название они придумали, глядя на технический процесс создания альбома: студийная запись шла на два 24-дорожечных магнитофона, один из которых получил имя Master (господин, хозяин), а другой — конечно, же — Slave (раб).
И здесь опосредования начинают громоздиться по нарастающей.
Для начала: откуда это имя — Master? Дело в том, что к моменту записи альбома Пёрплами процесс создания аудиофонограмм в звукозаписывающей индустрии уже долгое время назывался «мастерингом» (mastering). Почему? Всё просто: с появлением пишущих граммофонов студийный диск, на который и писалась нетленка, получил название master disc. С него потом и шло размножение копий, производство в полном, капиталистически-индустриальном смысле. Очевидно, проводилась аналогия с хозяином фабрики — как его роль представляет буржуа: «сначала был хозяин» — и он, как демиург, дал начало уже производству на фабрике-заводе. Несложно заметить, что здесь нашлось место и для религиозных аллюзий, органично ужившихся с буржуазным мышлением: Master — это ещё и Владыка. The Master = Христос в англоязычной культуре.
С приходом в мир аудио (в конце 1940-х) магнитных лент процесс записи изменился: всё стали записывать уже на мастер-ленту (master tape).
Вот на неё и писался этот альбом Deep Purple. Но откуда там взялся Slave? Два варианта: либо это была резервная копия, двойник «мастера» (обычная практика в студиях звукозаписи — на случай повреждения или кражи мастер-ленты), либо группа хотела использовать дублирующую запись для дальнейшего наложения (эффект более мощного, усиленного звука). Впрочем, не суть.
А суть в том, что производственные отношения определённой формы общества (в простейшем виде сводящиеся к антагонизму «раб-господин») — эти, по Марксу, базисные отношения пронизывают всё общество, в том числе его самую нежную, эфирную, далёкую (казалось бы) от грешной земли и низменной практики надстроечную сферу — то, что Гегель назвал Абсолютным духом — и искусство в том числе.
И, конечно, это влияние происходит не вдруг, не случайно, не мистически — но совершенно логично, по необходимости и с множеством опосредований, с множеством связующих звеньев и нитей, из-за которых процесс не так-то просто увидеть и понять.
В итоге, это влияние незаметно, через эти опосредования, подчиняет себе сознание всего общества. Поэтому да, старый левогегельянец Маркс знал, что говорил: «Господствующей идеологией (читай: формой сознания) является идеология господствующего класса».
И вот фокус-покус: это господство мистифицировано, оно как раз и держится на такой мистификации. Поэтому критическое познание этих опосредований и разрушает неоспоримость этого господства, ставит его под сомнение.
…Так, а что же делать с альбомом Deep Purple? Неужели надо признать его «идеологически вредным»? — Глупости! Ибо, если прав Маркс, то Гегель (мысль которого развил Маркс) прав не меньше: всё же искусство причастно Абсолютному! Когда-нибудь общественные отношения изменятся, они не могут не измениться, всё меняется в мире под Луной. Люди перестанут мыслить в категориях господства и подчинения, но альбом «Slaves and masters» люди будут слушать и тогда. И будут получать эстетическое — абсолютное! — удовольствие.
#DeepPurple #идеология #музыка #Маркс #Гегель
Памятники или память?
В моём родном городе много памятников. Причём, город вовсе не мегаполис: Киров — областной центр Поволжья, чуть более 500 тысяч населения.
Кроме обязательного Ильича на главной площади, двух памятников Кирову (дающих основание кировчанам шутить про существование в городе двух полюсов: на Северном, у завода им. Лепсе, Сергей Миронович стоит ещё в шинели, а на Южном, у местного ЦУМа, он уже в одном френче) — так вот, кроме этих монументовпогибшей древней цивилизации советской эпохи есть ещё:
памятник народовольцу Степану Халтурину (слава Богу, в реестр террористов егопока не занесли — кто ж его туда занесёт, он же памятник!),
памятник маршалу Коневу,
памятник Шаляпину (никогда не бывавшему в городе) у Драмтеатра (в сотне метров от гранитного Ильича, кстати. Что думают урбанисты о концентрации монументов на одной площади? Остров Пасхи не напоминает?),
памятник легендарному Трифону Вятскому,
в одном сквере с которым стоит памятник Покровской церкви (вот так, да: скульптура в память об архитектуре),
памятник мифическим Петру и Февронии в Александровском парке,
памятник немифическим братьям Васнецовым у Художественного музея их имени,
бюст А.И. Герцена у библиотеки его имени,
бюст А.С. Грина на набережной его же имени,
бюст космонавта В.П. Савиных,
наискосок и через дорогу от него — бюст Александра Вештомова, «первого вятского краеведа»,
семь (!) статуэток кикиморы вятской (безусловно, отголосок языческих культов и цветущего в умах сограждан обскурантизма. И не спрашивайте про аллюзии на фильм «Семь» Дэвида Финчера!)
памятник Вятской печати (не прессе, а именно канцелярской, чиновничьей печати!)
памятник Ассоль в бывшем парке у Диорамы,
памятник Ожидающему с чемоданом у ЖД-вокзала,
памятник собачьей верности у ЦУМа.
И новинка! — открытый месяц назад, в сентябре 2024 года, памятник Александру Невскому, в народе быстро получивший альтернативное имя: «Садко-футболист».
Есть ещё памятники: «Семье» у ТЮЗа, «нулевому» (хорошо, не 101-му) километру, памятники в виде настоящего танка и самолёта (хотели ещё и вертолёт в парке у Дворца Пионеров установить, но пока нет). «И так далее, и тому подобное».
Причём, некоторые монументы оказываются очень не монументальными — они не только не переживают людей, их воздвигших, они нескольких лет не переживают! — где, например, памятник Аисту у ЗАГСа? Возможно, перекочевал на чью-то дачу...
Оставим в стороне определённую историческую логику этого монументального хаоса: даже не зная хронологии, несложно определить, в какую эпоху воздвигнут каждый монумент. Халтурин, Герцен, Конев — советская эпоха. Васнецовы, Александр Грин — переходные 1990-е (ещё по инерции). Трифон, никогда не существовавшие Пётр и Феврония, кикиморы и собачки с чемоданами — новоделы последних 20 лет. Свежие бюсты Савиных и Вештомова тут просто исключение, только подчёркивающее основную тенденцию, монументализацию господствующей идеологии.
Оставим в стороне и вопрос: нет ли обратной связи между количеством памятников и народной, коллективной памятью? Не оказывается ли так, что больше памятников — меньше памяти? В конце концов, в напоминаниях нуждается только человек с неважной памятью.
И потому, глядя на любые памятники, я вспоминаю Гёте: великому поэту как-то принесли для рецензии эскиз ограды для могилы другого немецкого классика, Виланда. Гёте идея не понравилась:
«Поскольку я живу в тысячелетиях, — сказал он, — то мне всегда странны эти разговоры о статуях и монументах. Стоит мне подумать о памятнике какому-нибудь выдающемуся человеку, и я мысленным взором вижу, как его разносят на куски солдаты грядущих войн. А железные прутики вокруг Виландовой могилы уже сейчас представляются мне подковами, взблескивающими на лошадях будущей кавалерии, и тут я не могу не добавить, что своими глазами видел нечто похожее во Франкфурте. Ко всему ещё могила Виланда расположена слишком близко к Ильму. Река, с её быстрыми извивами, через какую-нибудь сотню лет размоет берег и настигнет кладбище».
И добавить тут нечего.
#идеология #Гёте #Киров #Вятка
В моём родном городе много памятников. Причём, город вовсе не мегаполис: Киров — областной центр Поволжья, чуть более 500 тысяч населения.
Кроме обязательного Ильича на главной площади, двух памятников Кирову (дающих основание кировчанам шутить про существование в городе двух полюсов: на Северном, у завода им. Лепсе, Сергей Миронович стоит ещё в шинели, а на Южном, у местного ЦУМа, он уже в одном френче) — так вот, кроме этих монументов
памятник народовольцу Степану Халтурину (слава Богу, в реестр террористов его
памятник маршалу Коневу,
памятник Шаляпину (никогда не бывавшему в городе) у Драмтеатра (в сотне метров от гранитного Ильича, кстати. Что думают урбанисты о концентрации монументов на одной площади? Остров Пасхи не напоминает?),
памятник легендарному Трифону Вятскому,
в одном сквере с которым стоит памятник Покровской церкви (вот так, да: скульптура в память об архитектуре),
памятник мифическим Петру и Февронии в Александровском парке,
памятник немифическим братьям Васнецовым у Художественного музея их имени,
бюст А.И. Герцена у библиотеки его имени,
бюст А.С. Грина на набережной его же имени,
бюст космонавта В.П. Савиных,
наискосок и через дорогу от него — бюст Александра Вештомова, «первого вятского краеведа»,
семь (!) статуэток кикиморы вятской (безусловно, отголосок языческих культов и цветущего в умах сограждан обскурантизма. И не спрашивайте про аллюзии на фильм «Семь» Дэвида Финчера!)
памятник Вятской печати (не прессе, а именно канцелярской, чиновничьей печати!)
памятник Ассоль в бывшем парке у Диорамы,
памятник Ожидающему с чемоданом у ЖД-вокзала,
памятник собачьей верности у ЦУМа.
И новинка! — открытый месяц назад, в сентябре 2024 года, памятник Александру Невскому, в народе быстро получивший альтернативное имя: «Садко-футболист».
Есть ещё памятники: «Семье» у ТЮЗа, «нулевому» (хорошо, не 101-му) километру, памятники в виде настоящего танка и самолёта (хотели ещё и вертолёт в парке у Дворца Пионеров установить, но пока нет). «И так далее, и тому подобное».
Причём, некоторые монументы оказываются очень не монументальными — они не только не переживают людей, их воздвигших, они нескольких лет не переживают! — где, например, памятник Аисту у ЗАГСа? Возможно, перекочевал на чью-то дачу...
Оставим в стороне определённую историческую логику этого монументального хаоса: даже не зная хронологии, несложно определить, в какую эпоху воздвигнут каждый монумент. Халтурин, Герцен, Конев — советская эпоха. Васнецовы, Александр Грин — переходные 1990-е (ещё по инерции). Трифон, никогда не существовавшие Пётр и Феврония, кикиморы и собачки с чемоданами — новоделы последних 20 лет. Свежие бюсты Савиных и Вештомова тут просто исключение, только подчёркивающее основную тенденцию, монументализацию господствующей идеологии.
Оставим в стороне и вопрос: нет ли обратной связи между количеством памятников и народной, коллективной памятью? Не оказывается ли так, что больше памятников — меньше памяти? В конце концов, в напоминаниях нуждается только человек с неважной памятью.
И потому, глядя на любые памятники, я вспоминаю Гёте: великому поэту как-то принесли для рецензии эскиз ограды для могилы другого немецкого классика, Виланда. Гёте идея не понравилась:
«Поскольку я живу в тысячелетиях, — сказал он, — то мне всегда странны эти разговоры о статуях и монументах. Стоит мне подумать о памятнике какому-нибудь выдающемуся человеку, и я мысленным взором вижу, как его разносят на куски солдаты грядущих войн. А железные прутики вокруг Виландовой могилы уже сейчас представляются мне подковами, взблескивающими на лошадях будущей кавалерии, и тут я не могу не добавить, что своими глазами видел нечто похожее во Франкфурте. Ко всему ещё могила Виланда расположена слишком близко к Ильму. Река, с её быстрыми извивами, через какую-нибудь сотню лет размоет берег и настигнет кладбище».
И добавить тут нечего.
#идеология #Гёте #Киров #Вятка
Риторический вопрос.
«Что такое ограбление банка по сравнению с основанием банка?»
#Брехт. «Трёхгрошовая опера».
«Что такое ограбление банка по сравнению с основанием банка?»
#Брехт. «Трёхгрошовая опера».
Формула демистификации.
Не мышление надо понять как Бога, а Бога — как мышление.
Казалось бы:
всего-то перестановка субъекта и предиката местами.
Всего-то очередной диалектический кунштюк, фокус-покус, каламбур.
Да, но в этой формуле — вся история философии.
Всё отличие философии от религии.
Вся разница между рационализмом — и иррационализмом.
То есть: между разумом и его разрушением.
#klar_und_deutlich
Не мышление надо понять как Бога, а Бога — как мышление.
Казалось бы:
всего-то перестановка субъекта и предиката местами.
Всего-то очередной диалектический кунштюк, фокус-покус, каламбур.
Да, но в этой формуле — вся история философии.
Всё отличие философии от религии.
Вся разница между рационализмом — и иррационализмом.
То есть: между разумом и его разрушением.
#klar_und_deutlich
Империализм или технофеодализм?
Товарищ Сюткин на примере одного конфликта поднял горячую тему. В каком мире мы живём? В мире капитализма в стадии империализма — или какого-то технофеодализма?
Скажу сразу: конечно, ни о каком феодализме в условиях капитализма, подчинившего себе всю планету, капитализма (пере)развитого в стадию империализма, в условиях борьбы за очередной передел мира между империалистическими кланами — всерьёз говорить невозможно.
Да, но как быть с кровной местью и прочим? Разве это не атрибут феодального общества?
Во-первых, это атрибут общинно-родового общества, а не собственно феодального — в феодализме месть существует именно как наследие и пережиток общинного родоплеменного строя. Уже для феодалов это атавизм. Отчего же никто не говорит о «техно-родовом» строе?
Отсюда: в серьёзном анализе нельзя брать в расчёт только надстроечные отношения, только субъективное сознание самих участников процесса.
Почему же такие традиции прошлых веков и формы сознания, присущие давно исчезнувшим формам общества, продолжают существовать сегодня? — тема громадная. Но обобщённый ответ прост: инерция мышления. Между бытием и мышлением связь неразрывная — но не механическая. Никакого автоматизма между ними нет. Поэтому сознание общественной формы всегда отстаёт от самой общественной формы. «Традиции мёртвых поколений, как кошмар, тяготеют над умами живых» (Маркс).
Да, но как быть с якобы «средневековыми» методами, с силовыми захватами? — Да никак не быть. Ибо насилие — не есть специфический метод феодализма. Любые антагонистические отношения решаются силовым путём на протяжении всей известной истории (кстати, не бывает «неизвестной истории») человечества. См. «Анти-Дюринг» Энгельса, вечно актуальную главу о роли насилия в истории. Всё первоначальное накопление капитала — на «неэкономическом принуждении» строилось, так и весь империалистический передел мира — на насилии.
Антагонистические отношения… Вот тут самый нерв вопроса. Говорить о конкретной общественной формации можно только тогда, когда мы конкретно рассматриваем её как форму человеческих отношений в процессе производства собственной жизни. Если проще, не так философски: нельзя говорить о феодализме, если речь идёт о социуме, где тотально господствуют товарно-денежные отношения, где правит производство прибавочной стоимости, где борьба идёт за обладание глобальным (хотя бы в масштабах одной страны) рынком и корпорацией, этим рынком заправляющей. Феодал, владеющий маркет-плейсом? — оксюморон! Ибо не только завладев монопольно-капиталистической компанией, но и желая получать из неё прибыль (иначе: для чего было захватывать?), любой феодал (даже если бы он таким был, хотя, конечно, это уже не так) самой логикой дела делается монополистическим капиталистом, империалистом.
Мысль эта не нова: см. «Немецкую идеологию», где Маркс приводит пример, что один только захват средств общественного производства — без восприятия самой системы отношений производства — ничего не даёт захватившему. Представьте, что какая-нибудь орда варваров, перенесённых из Каменного века, и ничего не знающих о существующей ныне общественной системе производства, вдруг захватила нашу цивилизацию с её заводами, банками, нефтяными скважинами и маркет-плейсами — что они с этим будут делать, кроме бессмысленного разрушения?
А когда перед нами осмысленный, с целеполаганием, захват, борьба за обладание конкретным средством производства — значит, борющиеся абсолютно интегрированы в логику существующей общественной системы. А за окном у нас не феодализм, а капитализм. (Зарплату деньгами все получают, верно же? И в магазине всё за эти деньги приобретают, так ведь?)
А эти предикаты («техно») только запутывают не самый сложный вопрос. (Зато придают ему ложной оригинальности, это да. Но кому ведь что нужно.)
Субъект суждения остаётся всё тем же — и это капитализм в стадии империализма.
#империализм
Товарищ Сюткин на примере одного конфликта поднял горячую тему. В каком мире мы живём? В мире капитализма в стадии империализма — или какого-то технофеодализма?
Скажу сразу: конечно, ни о каком феодализме в условиях капитализма, подчинившего себе всю планету, капитализма (пере)развитого в стадию империализма, в условиях борьбы за очередной передел мира между империалистическими кланами — всерьёз говорить невозможно.
Да, но как быть с кровной местью и прочим? Разве это не атрибут феодального общества?
Во-первых, это атрибут общинно-родового общества, а не собственно феодального — в феодализме месть существует именно как наследие и пережиток общинного родоплеменного строя. Уже для феодалов это атавизм. Отчего же никто не говорит о «техно-родовом» строе?
Отсюда: в серьёзном анализе нельзя брать в расчёт только надстроечные отношения, только субъективное сознание самих участников процесса.
Почему же такие традиции прошлых веков и формы сознания, присущие давно исчезнувшим формам общества, продолжают существовать сегодня? — тема громадная. Но обобщённый ответ прост: инерция мышления. Между бытием и мышлением связь неразрывная — но не механическая. Никакого автоматизма между ними нет. Поэтому сознание общественной формы всегда отстаёт от самой общественной формы. «Традиции мёртвых поколений, как кошмар, тяготеют над умами живых» (Маркс).
Да, но как быть с якобы «средневековыми» методами, с силовыми захватами? — Да никак не быть. Ибо насилие — не есть специфический метод феодализма. Любые антагонистические отношения решаются силовым путём на протяжении всей известной истории (кстати, не бывает «неизвестной истории») человечества. См. «Анти-Дюринг» Энгельса, вечно актуальную главу о роли насилия в истории. Всё первоначальное накопление капитала — на «неэкономическом принуждении» строилось, так и весь империалистический передел мира — на насилии.
Антагонистические отношения… Вот тут самый нерв вопроса. Говорить о конкретной общественной формации можно только тогда, когда мы конкретно рассматриваем её как форму человеческих отношений в процессе производства собственной жизни. Если проще, не так философски: нельзя говорить о феодализме, если речь идёт о социуме, где тотально господствуют товарно-денежные отношения, где правит производство прибавочной стоимости, где борьба идёт за обладание глобальным (хотя бы в масштабах одной страны) рынком и корпорацией, этим рынком заправляющей. Феодал, владеющий маркет-плейсом? — оксюморон! Ибо не только завладев монопольно-капиталистической компанией, но и желая получать из неё прибыль (иначе: для чего было захватывать?), любой феодал (даже если бы он таким был, хотя, конечно, это уже не так) самой логикой дела делается монополистическим капиталистом, империалистом.
Мысль эта не нова: см. «Немецкую идеологию», где Маркс приводит пример, что один только захват средств общественного производства — без восприятия самой системы отношений производства — ничего не даёт захватившему. Представьте, что какая-нибудь орда варваров, перенесённых из Каменного века, и ничего не знающих о существующей ныне общественной системе производства, вдруг захватила нашу цивилизацию с её заводами, банками, нефтяными скважинами и маркет-плейсами — что они с этим будут делать, кроме бессмысленного разрушения?
А когда перед нами осмысленный, с целеполаганием, захват, борьба за обладание конкретным средством производства — значит, борющиеся абсолютно интегрированы в логику существующей общественной системы. А за окном у нас не феодализм, а капитализм. (Зарплату деньгами все получают, верно же? И в магазине всё за эти деньги приобретают, так ведь?)
А эти предикаты («техно») только запутывают не самый сложный вопрос. (Зато придают ему ложной оригинальности, это да. Но кому ведь что нужно.)
Субъект суждения остаётся всё тем же — и это капитализм в стадии империализма.
#империализм
Империализм или техно-феодализм?
(Практические следствия)
Скажете: стоило ли так долго писать о простом вопросе? Какая разница: техно-феодализм, техно-рабовладение или капитализм у нас?
Разница колоссальная. Если «техно-феодализм» на дворе — значит, на повестке дня (вспоминаем дискуссию большевиков и меньшевиков) лишь буржуазные (уж «техно» или нет, не знаю) изменения общества.
А если всё же капитализм-империализм — то метаморфозы совершенно другого характера. Далеко идущие различия получаются.
И именно поэтому все попытки отрицать капиталистический, империалистский характер современного общества, скрывающиеся за тем же «технофеодализмом» — это попытки (осознанные или нет — неважно) апологетики самого этого общества. И попытки тем менее терпимые, если такими адвокатами капитализма выступают «левые» (Яруфакис и Ко).
#империализм
(Практические следствия)
Скажете: стоило ли так долго писать о простом вопросе? Какая разница: техно-феодализм, техно-рабовладение или капитализм у нас?
Разница колоссальная. Если «техно-феодализм» на дворе — значит, на повестке дня (вспоминаем дискуссию большевиков и меньшевиков) лишь буржуазные (уж «техно» или нет, не знаю) изменения общества.
А если всё же капитализм-империализм — то метаморфозы совершенно другого характера. Далеко идущие различия получаются.
И именно поэтому все попытки отрицать капиталистический, империалистский характер современного общества, скрывающиеся за тем же «технофеодализмом» — это попытки (осознанные или нет — неважно) апологетики самого этого общества. И попытки тем менее терпимые, если такими адвокатами капитализма выступают «левые» (Яруфакис и Ко).
#империализм
«Нобелевка» за «сон золотой».
1.
Вчера выдали Нобелевку по экономике. И за что? За пару-тройку научпоп книжек по экономике, написанных троицей: Аджемоглу, Робинсон, Джонсон.
Почему это вообще достойно упоминания? Нобелевский комитет — это такой барометр настроений буржуазной цивилизации, её «моральный камертон», отражающий интеллектуальные тенденции в верхушке, в «элите» правящего класса — и желающий задавать эти тенденции (уже как нормативы) для всех остальных.
Какую тенденцию отражает премия, выданная Аджемоглу и Ко?
1.
Вчера выдали Нобелевку по экономике. И за что? За пару-тройку научпоп книжек по экономике, написанных троицей: Аджемоглу, Робинсон, Джонсон.
Почему это вообще достойно упоминания? Нобелевский комитет — это такой барометр настроений буржуазной цивилизации, её «моральный камертон», отражающий интеллектуальные тенденции в верхушке, в «элите» правящего класса — и желающий задавать эти тенденции (уже как нормативы) для всех остальных.
Какую тенденцию отражает премия, выданная Аджемоглу и Ко?
«Нобелевка» за «сон золотой».
2.
«Элиты» мирового буржуазного класса напуганы. Ибо: они не настолько глупы, чтоб не понимать вопиющей противоречивости построенного ими же миропорядка. Построенного зачастую неосознанно — но какая разница? — «они не сознают этого, но они делают этого» (Маркс).
И вот уже респектабельные шведы из Королевской Академии наук констатируют, с кислой миной и не без резиньяции: 20% богатейших стран в 30 раз богаче 20% беднейших стран. И разрыв только растёт.
Троица во главе с Аджемоглу просто-напросто взяла этот простой факт (с которым связана масса фактов поменьше) и занялась научпоп-мародёрством. Отсюда масса книжечек, по-разному пересказывающих одну и ту же тему.
Опять же: осознанно или нет — неважно, но вчерашние Нобелевские лауреаты объективно выполняли «социальный заказ» той же элиты правящего класса: надо дать ответ на вопиющие противоречия их собственной системы, надо оправдать эти противоречия, надо дать ответ что с ними всё-таки делать — по сути, ничего не меняя.
И это тоже тенденция буржуазного сознания.
Ответ Аджемоглу сотоварищи также тенденциозен.
Во-первых, абсолютно в русле господствующего в современном сознании субъективизма, они надстроечные явления принимают за базисные, основные. Они переворачивают старую истину о примате производства (у Маркса: производственных отношений): вся соль мировых проблем, оказывается, в «институтах». То есть: с экономикой всё в порядке, проблема лишь в том, как этой экономикой управляют «институты», кого и как допускают к управлению. И дальше — старая либеральная жвачка: демократия — хорошо, не-демократия — плохо. При чём, демократия авторами сводится к всего лишь одной исторической её форме — к «демократии» США и некоторых стран Старого Света. Это для них единственный идеал и ориентир.
Перед нами типичный пример субъективного идеализма в мире экономики: всё сведено к «волевым» воздействиям на экономику, к управлению.
И да, это и пример абсолютной апологетики существующего общества: видите ли, вся проблема с бедными странами в том, что они построили не «инклюзивную» систему, а «экстрактивную» («оригинальность» терминологии — тоже, заметьте, тенденция! Плох тот «ученый», который не придумал собственной субъективной системки или хотя бы «новой» терминологии! Без этого Нобелевки не дадут, конечно).
Этот субъективизм — сознательно или нет, неважно — разрушает целостный взгляд на мировой процесс, на историческую тотальность. Даже если принять субъективистский метод Аджемоглу: а почему одни страны остались лишь с «экстрактивными» институтами? Не мировое ли разделение труда между странами, не глобальный ли рынок, не ваша ли мировая общественная система тому виной? И ваши хвалёные «инклюзивные» режимы: не на эксплуатации ли «экстрактивных» они цветут, не их ли соками питаются?
И — вот ловкость рук! — вопрос сведён к «странам». Это, наравне с абстрактными «институтами», единственный субъект во Вселенной Аджемоглу. Классы, борьба между ними, борьба между производственными компаниями, давно уже ставшими транснациональными и приведшими к деградации само понятие «национальное государство», борьба между этими компаниями, их подчинение финансовому капиталу — все эти важнейшие категории экономического анализа просто «ликвидированы вдаль» Нобелевскими лауреатами.
«Богатейшие страны» — какая чушь! — что, в «богатейших странах» все богаты? А ну-ка, какой процент граждан США не имеет доступа к, по сути, базовой медпомощи? 25-30% по некоторым оценкам. Треть населения! То-то же.
2.
«Элиты» мирового буржуазного класса напуганы. Ибо: они не настолько глупы, чтоб не понимать вопиющей противоречивости построенного ими же миропорядка. Построенного зачастую неосознанно — но какая разница? — «они не сознают этого, но они делают этого» (Маркс).
И вот уже респектабельные шведы из Королевской Академии наук констатируют, с кислой миной и не без резиньяции: 20% богатейших стран в 30 раз богаче 20% беднейших стран. И разрыв только растёт.
Троица во главе с Аджемоглу просто-напросто взяла этот простой факт (с которым связана масса фактов поменьше) и занялась научпоп-мародёрством. Отсюда масса книжечек, по-разному пересказывающих одну и ту же тему.
Опять же: осознанно или нет — неважно, но вчерашние Нобелевские лауреаты объективно выполняли «социальный заказ» той же элиты правящего класса: надо дать ответ на вопиющие противоречия их собственной системы, надо оправдать эти противоречия, надо дать ответ что с ними всё-таки делать — по сути, ничего не меняя.
И это тоже тенденция буржуазного сознания.
Ответ Аджемоглу сотоварищи также тенденциозен.
Во-первых, абсолютно в русле господствующего в современном сознании субъективизма, они надстроечные явления принимают за базисные, основные. Они переворачивают старую истину о примате производства (у Маркса: производственных отношений): вся соль мировых проблем, оказывается, в «институтах». То есть: с экономикой всё в порядке, проблема лишь в том, как этой экономикой управляют «институты», кого и как допускают к управлению. И дальше — старая либеральная жвачка: демократия — хорошо, не-демократия — плохо. При чём, демократия авторами сводится к всего лишь одной исторической её форме — к «демократии» США и некоторых стран Старого Света. Это для них единственный идеал и ориентир.
Перед нами типичный пример субъективного идеализма в мире экономики: всё сведено к «волевым» воздействиям на экономику, к управлению.
И да, это и пример абсолютной апологетики существующего общества: видите ли, вся проблема с бедными странами в том, что они построили не «инклюзивную» систему, а «экстрактивную» («оригинальность» терминологии — тоже, заметьте, тенденция! Плох тот «ученый», который не придумал собственной субъективной системки или хотя бы «новой» терминологии! Без этого Нобелевки не дадут, конечно).
Этот субъективизм — сознательно или нет, неважно — разрушает целостный взгляд на мировой процесс, на историческую тотальность. Даже если принять субъективистский метод Аджемоглу: а почему одни страны остались лишь с «экстрактивными» институтами? Не мировое ли разделение труда между странами, не глобальный ли рынок, не ваша ли мировая общественная система тому виной? И ваши хвалёные «инклюзивные» режимы: не на эксплуатации ли «экстрактивных» они цветут, не их ли соками питаются?
И — вот ловкость рук! — вопрос сведён к «странам». Это, наравне с абстрактными «институтами», единственный субъект во Вселенной Аджемоглу. Классы, борьба между ними, борьба между производственными компаниями, давно уже ставшими транснациональными и приведшими к деградации само понятие «национальное государство», борьба между этими компаниями, их подчинение финансовому капиталу — все эти важнейшие категории экономического анализа просто «ликвидированы вдаль» Нобелевскими лауреатами.
«Богатейшие страны» — какая чушь! — что, в «богатейших странах» все богаты? А ну-ка, какой процент граждан США не имеет доступа к, по сути, базовой медпомощи? 25-30% по некоторым оценкам. Треть населения! То-то же.
«Нобелевка» за «сон золотой».
3.
В сухом остатке получается экономика без экономики. В заслугу вчерашним лауреатам ставят внимание к надстроечным явлениям — но, во-первых, Боже мой, какая новизна, какой секрет Полишинеля! Значимость настройки уже в до-Марксовы времена была очевидна. Тоже тенденция: современные общественные «науки» настолько идеологизированны, что не помнят собственной истории (иначе пришлось бы брать в расчёт Маркса), и потому постоянно изобретают велосипед.
Во-вторых, Аджемоглу и Ко не только обращают внимание на надстройку, они её фетишизируют, абстрактно абсолютизируют. По сути: извращают, фальсифицируют её суть.
В итоге очевидные ответы на вопросы скрыты в тумане ложного метода, произвольной манипуляции с фактами, и, самое главное: субъективно невозможного понимания объективной сути. Ибо для буржуа признать, что противоречия их собственной системы неразрешимы посредством паллиатива, признать, что тут требуется совершенно иной подход — признать это для буржуазного сознания равно самоубийству.
А самоубиваться это сознание, понятно, не хочет.
Поэтому нужна очередная убаюкивающая сказка — убаюкивающая как сами «элиты», так и «население» их «инклюзивных» стран. Да и для «экстрактивных» сгодится.
В общем:
Слава Нобелевка безумцу,
Который навеет
Человечеству сон золотой!..
#Нобель #Аджемоглу #экономика
3.
В сухом остатке получается экономика без экономики. В заслугу вчерашним лауреатам ставят внимание к надстроечным явлениям — но, во-первых, Боже мой, какая новизна, какой секрет Полишинеля! Значимость настройки уже в до-Марксовы времена была очевидна. Тоже тенденция: современные общественные «науки» настолько идеологизированны, что не помнят собственной истории (иначе пришлось бы брать в расчёт Маркса), и потому постоянно изобретают велосипед.
Во-вторых, Аджемоглу и Ко не только обращают внимание на надстройку, они её фетишизируют, абстрактно абсолютизируют. По сути: извращают, фальсифицируют её суть.
В итоге очевидные ответы на вопросы скрыты в тумане ложного метода, произвольной манипуляции с фактами, и, самое главное: субъективно невозможного понимания объективной сути. Ибо для буржуа признать, что противоречия их собственной системы неразрешимы посредством паллиатива, признать, что тут требуется совершенно иной подход — признать это для буржуазного сознания равно самоубийству.
А самоубиваться это сознание, понятно, не хочет.
Поэтому нужна очередная убаюкивающая сказка — убаюкивающая как сами «элиты», так и «население» их «инклюзивных» стран. Да и для «экстрактивных» сгодится.
В общем:
Который навеет
Человечеству сон золотой!..
#Нобель #Аджемоглу #экономика
Шпенглер вместо Маркса или Левый снаружи, правый внутри.
1.
Philоsophy Today перепостили перевод свежей статьи Франко «Бифо» Берарди.
Тут всё очень симптоматично, показательно: и сам этот Берарди, и статейка его, и почитание Берарди за «левого теоретика».
Что многие наши левые интеллектуалы — от идейно-теоретического голода — готовы с жадностью проглотить любую прогорклую кашу с кухни позавчерашних евро-левых — это факт известный и легко объяснимый.
Все настоящие теоретики-марксисты закончились у нас на рубеже 1970-80-х: один (возможно, сознавая неизлечимость советской системы) перерезал себе горло, другой просто угас, успев состариться в бесконечных и бесплодных битвах на эфирных полях эстетики. После Ильенкова и Лифшица у левых в России уже не было настоящих, понимающих «за философию» теоретиков. Были конечно, левые публицисты, даже поэты были — но публицист — не теоретик, поэт — не мыслитель.
И хотя, мягко говоря, было что осмыслять — крах Союза в 1991 году ни много, ни мало, дал начало новой эпохе — осмыслять было некому. (Опять же, неслучайно: крах коммунистического проекта максимальную реакцию породил именно в странах этого проекта. Но это отдельная большая тема).
Российские левые остались без картины мира и без мировоззрения (учение Маркса, как бы верно оно ни было — есть лишь всеобщее начало критического осмысления социальной реальности. Но, чтобы отвечать исторической действительности, это учение само необходимо конкретизировать в соответствии с действительностью. Так же, как литература не заканчивается на азбуке, хотя без неё возникнуть не может).
Отсюда — некритическая любовь у наших левых интеллектуалов ко всему, доносившемуся из-за рубежа и имевшему при этом бирку «актуальная левая теория». Trade mark, своего рода.
Вот так и с этим «Бифо» Берарди. В последнее время итальянских операистов стали здесь вдруг, ни с того, ни с сего, регулярно переводить (ещё в «нулевых» переводили Антонио Негри, потом Паоло Вирно, потом добрались и до «Бифо»).
Вся эта компания — итальянские операисты (по-русски: «рабочисты») — мелкие буржуа, начитавшиеся Маркса, разочаровавшиеся в нём после поражения 1968 года — и начавшие его усиленно ревизовать, фальсифицировать и критиковать. К рабочим «рабочисты» шли с абсурдно-утопическим (и, опять же, предельно субъективистским) лозунгом:«Ноль работы и полный доход, автоматизировать всё производство целиком». (Не останавливаясь подробно, скажем лишь, что лозунг этот уводил в сторону от настоящего вопроса о производственных отношениях и их радикальном изменении. Автоматизировать всё и балдеть, как Емеля на печке — это, без решения вопроса о форме собственности на средства производства, бессмысленная сказка, не более. Сама автоматизация ничего не решает).
Рабочие, однако, были бóльшими реалистами, в сказки не верили, потому «операистской» революции не случилось. Разочарование от этого у операистов лишь нарастало — и вот они уже участвуют (как идеологи — и активисты) в «Красных бригадах», печальная история которых хорошо известна. Подменив Маркса субъективистскими фантазиями, подменив классовую борьбу индивидуальным террором, операисты, по сути, уничтожили себя как политическую единицу и дискредитировали левую теорию как таковую (да, с другого фланга — и по-другому — эту же работу по дискредитации проделали просоветские бонзы итальянской Компартии, но операистов это не оправдывает).
#Берарди #операизм
1.
Philоsophy Today перепостили перевод свежей статьи Франко «Бифо» Берарди.
Тут всё очень симптоматично, показательно: и сам этот Берарди, и статейка его, и почитание Берарди за «левого теоретика».
Что многие наши левые интеллектуалы — от идейно-теоретического голода — готовы с жадностью проглотить любую прогорклую кашу с кухни позавчерашних евро-левых — это факт известный и легко объяснимый.
Все настоящие теоретики-марксисты закончились у нас на рубеже 1970-80-х: один (возможно, сознавая неизлечимость советской системы) перерезал себе горло, другой просто угас, успев состариться в бесконечных и бесплодных битвах на эфирных полях эстетики. После Ильенкова и Лифшица у левых в России уже не было настоящих, понимающих «за философию» теоретиков. Были конечно, левые публицисты, даже поэты были — но публицист — не теоретик, поэт — не мыслитель.
И хотя, мягко говоря, было что осмыслять — крах Союза в 1991 году ни много, ни мало, дал начало новой эпохе — осмыслять было некому. (Опять же, неслучайно: крах коммунистического проекта максимальную реакцию породил именно в странах этого проекта. Но это отдельная большая тема).
Российские левые остались без картины мира и без мировоззрения (учение Маркса, как бы верно оно ни было — есть лишь всеобщее начало критического осмысления социальной реальности. Но, чтобы отвечать исторической действительности, это учение само необходимо конкретизировать в соответствии с действительностью. Так же, как литература не заканчивается на азбуке, хотя без неё возникнуть не может).
Отсюда — некритическая любовь у наших левых интеллектуалов ко всему, доносившемуся из-за рубежа и имевшему при этом бирку «актуальная левая теория». Trade mark, своего рода.
Вот так и с этим «Бифо» Берарди. В последнее время итальянских операистов стали здесь вдруг, ни с того, ни с сего, регулярно переводить (ещё в «нулевых» переводили Антонио Негри, потом Паоло Вирно, потом добрались и до «Бифо»).
Вся эта компания — итальянские операисты (по-русски: «рабочисты») — мелкие буржуа, начитавшиеся Маркса, разочаровавшиеся в нём после поражения 1968 года — и начавшие его усиленно ревизовать, фальсифицировать и критиковать. К рабочим «рабочисты» шли с абсурдно-утопическим (и, опять же, предельно субъективистским) лозунгом:«Ноль работы и полный доход, автоматизировать всё производство целиком». (Не останавливаясь подробно, скажем лишь, что лозунг этот уводил в сторону от настоящего вопроса о производственных отношениях и их радикальном изменении. Автоматизировать всё и балдеть, как Емеля на печке — это, без решения вопроса о форме собственности на средства производства, бессмысленная сказка, не более. Сама автоматизация ничего не решает).
Рабочие, однако, были бóльшими реалистами, в сказки не верили, потому «операистской» революции не случилось. Разочарование от этого у операистов лишь нарастало — и вот они уже участвуют (как идеологи — и активисты) в «Красных бригадах», печальная история которых хорошо известна. Подменив Маркса субъективистскими фантазиями, подменив классовую борьбу индивидуальным террором, операисты, по сути, уничтожили себя как политическую единицу и дискредитировали левую теорию как таковую (да, с другого фланга — и по-другому — эту же работу по дискредитации проделали просоветские бонзы итальянской Компартии, но операистов это не оправдывает).
#Берарди #операизм
Шпенглер вместо Маркса или Левый снаружи, правый внутри.
2.
Таков бэкграунд этого Берарди, вытащенного из своего операистского небытия нашими философствуюшими левыми.
О чём же он пишет? Если вкратце: его сильно волнует «деменция» мира, всей нашей цивилизации.
Времена, действительно, «безумные» — но постойте-ка! Сам этот эпитет «безумные» — не есть ли он лишь синоним для неспособности понять конкретную историческую действительность? Не мир безумен, а его иррациональный «критик» неумён. Нет ничего проще: объявить всё безумием, да и баста! Очень удобная позиция! — но удобная для чего? Для защиты самого этого, якобы, безумного мира! (Как в той песне: «Дай мне сойти с ума, ведь с безумца и спросу нет…»).
На самом деле, мировая история, какой бы кровавой и жестокой она ни была — не безумна, она совершенно разумна, у неё есть своя Большая Логика, всегда пробивающая себе дорогу через совокупность человеческих глупостей.
Конечно, Берарди так не считает. Он видит явление, а не его суть, видит только то, что на поверхности. И это поверхностное он пытается (уже противоречие!) обосновать. А как обосновать иррациональное? — другим иррациональным!
Потому Берарди с порога ссылается на Шпенглера, на его «Закат Европы», на его теорию «культурных циклов», сводящую человека к животному, а человеческую цивилизацию — к природному процессу. Правда, Берарди делает вид, что он как будто не в курсе этих выводов из Шпенглера, как будто не знает, что Шпенглер — один из идейных прародителей фашизма.
Но, конечно, он только делает вид… Потому что дальше у него идёт как-бы-остроумная (на самом деле, тупоголовая) череда аналогий, натянутых силлогизмов: старость безумна — мир наш безумен — значит, он стар — значит, ему скоро конец (не капитализму, а миру, человеческой цивилизации, как таковой).
Это — ни что иное, как безоговорочная капитуляция перед капитализмом, который Берарди вроде бы собирался критиковать (кстати, на себя пожилой теоретик свою теорию деменции — что показательно — не распространяет. Типично для субъективиста-иррационалиста: все вокруг безумны, один я умён).
Это именно капитуляция, ибо: какой смысл за что-то бороться, если мир безнадёжно безумен и обречён? Смысл протестовать против жестокости империалистической политики? — ведь чем хуже, тем лучше (намекает Берарди).
Перед нами — всё тот же истерический крик отчаявшегося мелкого буржуа: «Лучше ужасный конец, чем ужас без конца!» — крик, над которым первым поиздевался ещё Маркс.
И если впервые это мелкобуржуазное отчаяние использовал прото-фашистский диктатор Наполеон III, то потом это отчаяние стало обычной, необходимой и достаточной, психологической почвой для любого фашистского режима.
И это же отчаяние сеет как бы «левый» теоретик Берарди. Хотя вопрос: а для кого он левый? Метод свой он берёт у прото-фашиста Шпенглера, политическое он сводит к антропологическому (а отсюда уже полшага до измерения черепов), перед империалистическим капитализмом он капитулирует сам и обезоруживает других, философски невинных читателей.
Поэтому объективно Берарди— совершенно правый, даже фашистский мыслитель. Comunofascista, так сказать. (Кстати, ничего удивительного: история итальянской политики полна таких противоестественных союзов и колебаний отдельных активистов между правым и левым флангом. Есть даже неплохой — прокоммунистический! — фильм на тему, так и называется: «Comunofascista», рекомендую).
Но чёрт с ним, с этим старым итальянским лево-правым «теоретиком». Хуже то, что его сейчас поднимают на знамя — кто? — некоторые российские левые. Но горе кораблю, который капитаном берёт матроса с затонувшего судна.
Правда, во всей этой глупости, во всём этом иррационализме — как в любой истории — светится объективная логика и разумный вывод. И этот вывод прост: левым пора выбросить на свалку истории всех этих погорельцев 1968 года, забыть о них — и на основе азбуки Маркса писать уже свою собственную, не заимствованную повесть.
#Берарди #Шпенглер #иррационализм #Маркс
2.
Таков бэкграунд этого Берарди, вытащенного из своего операистского небытия нашими философствуюшими левыми.
О чём же он пишет? Если вкратце: его сильно волнует «деменция» мира, всей нашей цивилизации.
Времена, действительно, «безумные» — но постойте-ка! Сам этот эпитет «безумные» — не есть ли он лишь синоним для неспособности понять конкретную историческую действительность? Не мир безумен, а его иррациональный «критик» неумён. Нет ничего проще: объявить всё безумием, да и баста! Очень удобная позиция! — но удобная для чего? Для защиты самого этого, якобы, безумного мира! (Как в той песне: «Дай мне сойти с ума, ведь с безумца и спросу нет…»).
На самом деле, мировая история, какой бы кровавой и жестокой она ни была — не безумна, она совершенно разумна, у неё есть своя Большая Логика, всегда пробивающая себе дорогу через совокупность человеческих глупостей.
Конечно, Берарди так не считает. Он видит явление, а не его суть, видит только то, что на поверхности. И это поверхностное он пытается (уже противоречие!) обосновать. А как обосновать иррациональное? — другим иррациональным!
Потому Берарди с порога ссылается на Шпенглера, на его «Закат Европы», на его теорию «культурных циклов», сводящую человека к животному, а человеческую цивилизацию — к природному процессу. Правда, Берарди делает вид, что он как будто не в курсе этих выводов из Шпенглера, как будто не знает, что Шпенглер — один из идейных прародителей фашизма.
Но, конечно, он только делает вид… Потому что дальше у него идёт как-бы-остроумная (на самом деле, тупоголовая) череда аналогий, натянутых силлогизмов: старость безумна — мир наш безумен — значит, он стар — значит, ему скоро конец (не капитализму, а миру, человеческой цивилизации, как таковой).
Это — ни что иное, как безоговорочная капитуляция перед капитализмом, который Берарди вроде бы собирался критиковать (кстати, на себя пожилой теоретик свою теорию деменции — что показательно — не распространяет. Типично для субъективиста-иррационалиста: все вокруг безумны, один я умён).
Это именно капитуляция, ибо: какой смысл за что-то бороться, если мир безнадёжно безумен и обречён? Смысл протестовать против жестокости империалистической политики? — ведь чем хуже, тем лучше (намекает Берарди).
Перед нами — всё тот же истерический крик отчаявшегося мелкого буржуа: «Лучше ужасный конец, чем ужас без конца!» — крик, над которым первым поиздевался ещё Маркс.
И если впервые это мелкобуржуазное отчаяние использовал прото-фашистский диктатор Наполеон III, то потом это отчаяние стало обычной, необходимой и достаточной, психологической почвой для любого фашистского режима.
И это же отчаяние сеет как бы «левый» теоретик Берарди. Хотя вопрос: а для кого он левый? Метод свой он берёт у прото-фашиста Шпенглера, политическое он сводит к антропологическому (а отсюда уже полшага до измерения черепов), перед империалистическим капитализмом он капитулирует сам и обезоруживает других, философски невинных читателей.
Поэтому объективно Берарди— совершенно правый, даже фашистский мыслитель. Comunofascista, так сказать. (Кстати, ничего удивительного: история итальянской политики полна таких противоестественных союзов и колебаний отдельных активистов между правым и левым флангом. Есть даже неплохой — прокоммунистический! — фильм на тему, так и называется: «Comunofascista», рекомендую).
Но чёрт с ним, с этим старым итальянским лево-правым «теоретиком». Хуже то, что его сейчас поднимают на знамя — кто? — некоторые российские левые. Но горе кораблю, который капитаном берёт матроса с затонувшего судна.
Правда, во всей этой глупости, во всём этом иррационализме — как в любой истории — светится объективная логика и разумный вывод. И этот вывод прост: левым пора выбросить на свалку истории всех этих погорельцев 1968 года, забыть о них — и на основе азбуки Маркса писать уже свою собственную, не заимствованную повесть.
#Берарди #Шпенглер #иррационализм #Маркс
Страсти по диалектике.
Продолжаем начатый на берегах Невы сентябрьский разговор с Антоном Сюткиным о диалектике, иррационализме и судьбах философии.
Антон уже отвечал на моё предыдущее послание. Нижеследующий длинный текст — мой ответ на ответ Антона.
Да, жанр получается такой — эпистолярный, в формате открытых писем друг другу в Телеграме. Со всеми минусами заочной полемики. Возможно (и даже наверняка) многие острые моменты несогласия в личной беседе, за кружкой крафта или рюмкой чая разрешились бы проще и быстрее — но что уж делать.
И да, несмотря на всю принципиальность полемики — она остаётся товарищеской. Кстати: вот пример понятия «тождества» противоречить и спорить могут лишь те, у кого есть объединяющая общая суть, некое общее третье. У нас это общее — стремление к истине, к тому, чтоб разум не оставался лишь умозрительным понятием, чтоб сама реальность стала разумна.
Итак, благословясь, начнём — точнее, продолжим.
Продолжаем начатый на берегах Невы сентябрьский разговор с Антоном Сюткиным о диалектике, иррационализме и судьбах философии.
Антон уже отвечал на моё предыдущее послание. Нижеследующий длинный текст — мой ответ на ответ Антона.
Да, жанр получается такой — эпистолярный, в формате открытых писем друг другу в Телеграме. Со всеми минусами заочной полемики. Возможно (и даже наверняка) многие острые моменты несогласия в личной беседе, за кружкой крафта или рюмкой чая разрешились бы проще и быстрее — но что уж делать.
И да, несмотря на всю принципиальность полемики — она остаётся товарищеской. Кстати: вот пример понятия «тождества» противоречить и спорить могут лишь те, у кого есть объединяющая общая суть, некое общее третье. У нас это общее — стремление к истине, к тому, чтоб разум не оставался лишь умозрительным понятием, чтоб сама реальность стала разумна.
Итак, благословясь, начнём — точнее, продолжим.
Страсти по диалектике.
Ответ Антону Сюткину
Антон начинает свой ответ на предыдущую мою эпистолу тем, что Абсолют («абсолютное основание») кажется ему шатким.
И здесь уже вопрос. Шаткость Абсолюта? Или шаткое понимание Абсолюта? Что ж, с этого и начнём, разберёмся с тем, как товарищ Сюткин понимает Абсолют.
1.
Гегель нигде не говорит о том, что «его Логика существует до возникновения мира», как это утверждает Антон.
Во-первых, что это за «его» Логика? О чём вообще идёт речь? Что, Гегель считал, что его книга — «Наука логики» — существовала до сотворения мира? Уверен, Антон не это хотел сказать.
Но если не скатываться в абсурд, тогда речь идёт о Логике как диалектике, как Идеальном мироздания. Но здесь я снова повторю вопрос: как такая логика-диалектика может быть сугубо «его», гегелевской то есть?
Либо она действительна, реальна, wirkliche Dialektik— и тогда она не может быть «его», ибо она наша, поскольку каждый из нас в мире и от мира сего.
Либо, напротив: эта логика-диалектика лишь выдумка Гегеля — вот только при таком «подходе» и можно употреблять это притяжательное местоимение «его»: она только Гегеля, и ничья ещё. Ибо истина всегда всеобща, и только ложь оригинально-индивидуальна.
Отсюда следуют многие выводы: релятивизация, субъективизация любого знания вообще, философии в частности — в итоге: иррационализм, аннигиляция науки, объективной истины, разумного мышления и философии как его высшей формы. Хотел ли Антон таких выводов? — сомневаюсь. Но тогда и речи быть не может про какую-то автономную, именно «его», Гегеля, Логику. Конечно, это не отменяет определённой специфики системы Гегеля — но понятой она может быть лишь как конкретное развитие единой диалектики как таковой.
Во-вторых, даже если речь идёт об истиной, одной и единой Логике мира — правда, «в исполнении» Гегеля — невозможно приписать этому «исполнителю» мысль о существовании диалектики где-то вне мира.
Иначе получается, что Гегель — такой недалёкий дуалист: вот у него Идея (Логика, диалектика) — а вот мир. «И им не сойтись никогда…»; и никакой связки между ними трактовка Антона не предполагает — напротив: пропасть, hiatus, Zwiespalt.
Хотел ли именно это сказать товарищ Антон? Считает ли он Гегеля дюжинным дуалистом? — вряд ли. (Для этого надо вовсе Гегеля не понимать, этого я за Антоном заподозрить не хочу). Но тогда зачем такие формулировки, откуда такое (не)понимание тотально-монолитного, диалектического мониста Гегеля?
Да, но ведь Гегель сам говорит об Абсолютной Идее, её инобытии в природе и возврате к себе в Духе (мышлении человечества).
Именно так.
Но опять же, понять диалектику можно лишь диалектично, уж пардон за трюизм.
Почему Идея у Гегеля не существует «до мира»? Просто потому, что «до» — уже предполагает время. Но время не существует без мира — это лишь фиксация изменений, произошедших в материальном мире. По сути, время — это общее имя для первых трёх категорий Логики: бытия-небытия-становления, переведение их в плоскость «длительности», и потому получившее не только качественное, но и количественное измерение — то есть: меру. (Надо ли говорить, что качество-количество-мера — следующая триада логических категорий?)
В итоге: без бытия нет времени. (Почему, кстати, Гегель и не уделяет этому вопросу о времени внимания: объективно он тривиален, а субъективные спекуляции вокруг времени разбирать неинтересно, да и бессмысленно).
Итак: без предметного бытия нет времени. Отсюда: до сотворения мира времени не было и быть не могло. Потому приписывать Гегелю эту странную мысль («Логика существовала до мира») — ну… совсем неправильно. И объяснить такое приписывание можно только перенесением своих представлений (как формы до-логического мышления, развивающегося в чувственных образах) на философию, которая понятийна и к представлениям несводима.
Ответ Антону Сюткину
Антон начинает свой ответ на предыдущую мою эпистолу тем, что Абсолют («абсолютное основание») кажется ему шатким.
И здесь уже вопрос. Шаткость Абсолюта? Или шаткое понимание Абсолюта? Что ж, с этого и начнём, разберёмся с тем, как товарищ Сюткин понимает Абсолют.
1.
Гегель нигде не говорит о том, что «его Логика существует до возникновения мира», как это утверждает Антон.
Во-первых, что это за «его» Логика? О чём вообще идёт речь? Что, Гегель считал, что его книга — «Наука логики» — существовала до сотворения мира? Уверен, Антон не это хотел сказать.
Но если не скатываться в абсурд, тогда речь идёт о Логике как диалектике, как Идеальном мироздания. Но здесь я снова повторю вопрос: как такая логика-диалектика может быть сугубо «его», гегелевской то есть?
Либо она действительна, реальна, wirkliche Dialektik— и тогда она не может быть «его», ибо она наша, поскольку каждый из нас в мире и от мира сего.
Либо, напротив: эта логика-диалектика лишь выдумка Гегеля — вот только при таком «подходе» и можно употреблять это притяжательное местоимение «его»: она только Гегеля, и ничья ещё. Ибо истина всегда всеобща, и только ложь оригинально-индивидуальна.
Отсюда следуют многие выводы: релятивизация, субъективизация любого знания вообще, философии в частности — в итоге: иррационализм, аннигиляция науки, объективной истины, разумного мышления и философии как его высшей формы. Хотел ли Антон таких выводов? — сомневаюсь. Но тогда и речи быть не может про какую-то автономную, именно «его», Гегеля, Логику. Конечно, это не отменяет определённой специфики системы Гегеля — но понятой она может быть лишь как конкретное развитие единой диалектики как таковой.
Во-вторых, даже если речь идёт об истиной, одной и единой Логике мира — правда, «в исполнении» Гегеля — невозможно приписать этому «исполнителю» мысль о существовании диалектики где-то вне мира.
Иначе получается, что Гегель — такой недалёкий дуалист: вот у него Идея (Логика, диалектика) — а вот мир. «И им не сойтись никогда…»; и никакой связки между ними трактовка Антона не предполагает — напротив: пропасть, hiatus, Zwiespalt.
Хотел ли именно это сказать товарищ Антон? Считает ли он Гегеля дюжинным дуалистом? — вряд ли. (Для этого надо вовсе Гегеля не понимать, этого я за Антоном заподозрить не хочу). Но тогда зачем такие формулировки, откуда такое (не)понимание тотально-монолитного, диалектического мониста Гегеля?
Да, но ведь Гегель сам говорит об Абсолютной Идее, её инобытии в природе и возврате к себе в Духе (мышлении человечества).
Именно так.
Но опять же, понять диалектику можно лишь диалектично, уж пардон за трюизм.
Почему Идея у Гегеля не существует «до мира»? Просто потому, что «до» — уже предполагает время. Но время не существует без мира — это лишь фиксация изменений, произошедших в материальном мире. По сути, время — это общее имя для первых трёх категорий Логики: бытия-небытия-становления, переведение их в плоскость «длительности», и потому получившее не только качественное, но и количественное измерение — то есть: меру. (Надо ли говорить, что качество-количество-мера — следующая триада логических категорий?)
В итоге: без бытия нет времени. (Почему, кстати, Гегель и не уделяет этому вопросу о времени внимания: объективно он тривиален, а субъективные спекуляции вокруг времени разбирать неинтересно, да и бессмысленно).
Итак: без предметного бытия нет времени. Отсюда: до сотворения мира времени не было и быть не могло. Потому приписывать Гегелю эту странную мысль («Логика существовала до мира») — ну… совсем неправильно. И объяснить такое приписывание можно только перенесением своих представлений (как формы до-логического мышления, развивающегося в чувственных образах) на философию, которая понятийна и к представлениям несводима.
Страсти по диалектике.
Ответ Антону Сюткину.
2.
Вся задача, point of entry в диалектику — понять Идею неразрывно, тождественно с её инобытием, с предметным миром. Диалектика — это не «мысль Бога за секунду до сотворения мира». Диалектика (если уж в таких, квази-религиозных категориях изъясняться) — это мысль Бога, творящего мир, одновременно (поскольку время возникает тут же) и проект, и его осуществление.
В отрыве от бытия никакая логика, никакое идеальное не существует. И наоборот: нет бытия без идеального. Пример из области физики: сможете ли представить себе закон всемирного тяготения — закон идеальный, как и все законы физики, ибо он частный случай Абсолютной Идеи — без самого мира? Нет, невозможно, нонсенс.
Для понимания: не было такого, что Идея существовала до мира, а потом как-то его или сотворила, или он сам (непонятно как) возник, и она, Идея решила этот мир пронизать собой. Нет: мироздание и Абсолютная Идея всегда есть лишь вместе. Поэтому Гегель тысячи раз повторяет: настоящее понятие — как осознанная, понятая человеком суть Абсолютной Идеи — всегда должно существовать предметно, а не только в светлой голове мыслителя.
Почему же тогда Гегель говорит про инобытие Идеи? Потому что тождество — всегда противоречиво. (Это азбука диалектики). Потому что материальный мир — носящий в себе Идеальное — не есть сам идеальное. И не переставая быть материальным, этот мир (во всеобщем человеческом мышлении) открывает себе свою истину, своё Идеальное — Идея возвращается к себе. Но сам открыватель, Абсолютный Дух, философ (в котором воплотилась вся материальная и интеллектуальная культура) не перестаёт же быть материальным, предметным существом, верно? Именно: но таково было и первотождество при сотворении мира. Откуда я это знаю? — Логика, друзья мои, логика.
Можно конечно, привести начётническое возражение: дескать, сам же Гегель говорит о категориях Логики как о «чистых сущностях»? Но надо же за словами видеть суть! Так и с «чистыми сущностями»: они объективно есть — как Идеальное, находящееся в тождестве со своим материальным — но чтоб их познать, мы должны разумом же, который есть Идеальное в нас, отсепарировать эти сущности от их воплощения. Так же, как мы говорим об уме человека, абстрагируясь от его физических данных (существуют они всегда неразрывно, конечно).
А что, нельзя без этого разделения обойтись? — Нет: если мы хотим хоть что-то познать, мы должны выделить познаваемое из тотальности всего и рассматривать его отдельно (не теряя из виду базовую тотальность). Если же не разделять — тогда раздолье для мистики и прочих глупостей иррационализма.
Как видим, «простой», по словам Антона, пример оказывается далеко не простым.
Но отсюда и всё дальнейшее.
Ответ Антону Сюткину.
2.
Вся задача, point of entry в диалектику — понять Идею неразрывно, тождественно с её инобытием, с предметным миром. Диалектика — это не «мысль Бога за секунду до сотворения мира». Диалектика (если уж в таких, квази-религиозных категориях изъясняться) — это мысль Бога, творящего мир, одновременно (поскольку время возникает тут же) и проект, и его осуществление.
В отрыве от бытия никакая логика, никакое идеальное не существует. И наоборот: нет бытия без идеального. Пример из области физики: сможете ли представить себе закон всемирного тяготения — закон идеальный, как и все законы физики, ибо он частный случай Абсолютной Идеи — без самого мира? Нет, невозможно, нонсенс.
Для понимания: не было такого, что Идея существовала до мира, а потом как-то его или сотворила, или он сам (непонятно как) возник, и она, Идея решила этот мир пронизать собой. Нет: мироздание и Абсолютная Идея всегда есть лишь вместе. Поэтому Гегель тысячи раз повторяет: настоящее понятие — как осознанная, понятая человеком суть Абсолютной Идеи — всегда должно существовать предметно, а не только в светлой голове мыслителя.
Почему же тогда Гегель говорит про инобытие Идеи? Потому что тождество — всегда противоречиво. (Это азбука диалектики). Потому что материальный мир — носящий в себе Идеальное — не есть сам идеальное. И не переставая быть материальным, этот мир (во всеобщем человеческом мышлении) открывает себе свою истину, своё Идеальное — Идея возвращается к себе. Но сам открыватель, Абсолютный Дух, философ (в котором воплотилась вся материальная и интеллектуальная культура) не перестаёт же быть материальным, предметным существом, верно? Именно: но таково было и первотождество при сотворении мира. Откуда я это знаю? — Логика, друзья мои, логика.
Можно конечно, привести начётническое возражение: дескать, сам же Гегель говорит о категориях Логики как о «чистых сущностях»? Но надо же за словами видеть суть! Так и с «чистыми сущностями»: они объективно есть — как Идеальное, находящееся в тождестве со своим материальным — но чтоб их познать, мы должны разумом же, который есть Идеальное в нас, отсепарировать эти сущности от их воплощения. Так же, как мы говорим об уме человека, абстрагируясь от его физических данных (существуют они всегда неразрывно, конечно).
А что, нельзя без этого разделения обойтись? — Нет: если мы хотим хоть что-то познать, мы должны выделить познаваемое из тотальности всего и рассматривать его отдельно (не теряя из виду базовую тотальность). Если же не разделять — тогда раздолье для мистики и прочих глупостей иррационализма.
Как видим, «простой», по словам Антона, пример оказывается далеко не простым.
Но отсюда и всё дальнейшее.
Страсти по диалектике.
Ответ Антону Сюткину.
3.
Трактовав — при всех уважительных оговорках — Гегеля как дюжинного дуалиста, товарищ Сюткин и всю Логику-диалектику сводит к «царству теней».
Думаю, из сказанного уже ясно: это не понимание Гегеля, это понимание Антона Сюткина.
Понимание, надо сказать, не новое, присущее далеко не одному Антону. Ещё в 1845 году Штирнер в своём «Единственном», этой философской библии анархического нигилизма и политического иррационализма, третирует всю философию — и Гегеля в первую очередь — как «царство призраков», покушающихся на жизнь живых.
Скажете: ну и что с того? Да то: перед нами один и тот же ход мысли — предельно субъективный метод, предельно субъективистская (и потому нигилистическая) трактовка диалектики. Но нигилизм по отношению к диалектике — поскольку она есть логика разума человеческого и Разумности мирской — есть разрушение разума, иррационализм, который, несмотря на все благие субъективные намерения своих проповедников, всегда политически ведёт вправо.
Потому, чтоб не уйти вправо политически, надо оставить философские разговоры о логике как «царстве теней».
Ответ Антону Сюткину.
3.
Трактовав — при всех уважительных оговорках — Гегеля как дюжинного дуалиста, товарищ Сюткин и всю Логику-диалектику сводит к «царству теней».
Думаю, из сказанного уже ясно: это не понимание Гегеля, это понимание Антона Сюткина.
Понимание, надо сказать, не новое, присущее далеко не одному Антону. Ещё в 1845 году Штирнер в своём «Единственном», этой философской библии анархического нигилизма и политического иррационализма, третирует всю философию — и Гегеля в первую очередь — как «царство призраков», покушающихся на жизнь живых.
Скажете: ну и что с того? Да то: перед нами один и тот же ход мысли — предельно субъективный метод, предельно субъективистская (и потому нигилистическая) трактовка диалектики. Но нигилизм по отношению к диалектике — поскольку она есть логика разума человеческого и Разумности мирской — есть разрушение разума, иррационализм, который, несмотря на все благие субъективные намерения своих проповедников, всегда политически ведёт вправо.
Потому, чтоб не уйти вправо политически, надо оставить философские разговоры о логике как «царстве теней».