Смысл искусства.
— …И много за всё это платят?
— Когда как. Но дело не в деньгах, а в истине, которую мы пытаемся постичь и постигаем при помощи искусства.
(Диалог из фильма «Господин Оформитель»).
#эстетика
— …И много за всё это платят?
— Когда как. Но дело не в деньгах, а в истине, которую мы пытаемся постичь и постигаем при помощи искусства.
(Диалог из фильма «Господин Оформитель»).
#эстетика
Диалектик Гёте.
В «Фаусте» есть такие слова:
…Чёрт стар, и чтоб его понять,
Должны состариться вы сами.
Чуть позднее Гегель сформулирует эту же мысль так:
Кто разумно смотрит на мир, на того и мир смотрит разумно.
Эх, жаль, в своё время не осуществилась задумка берлинского гегельянца Вердера — изложить «Науку логики» цитатами из «Фауста»…
#Гёте #Фауст #Гегель
В «Фаусте» есть такие слова:
…Чёрт стар, и чтоб его понять,
Должны состариться вы сами.
Чуть позднее Гегель сформулирует эту же мысль так:
Кто разумно смотрит на мир, на того и мир смотрит разумно.
Эх, жаль, в своё время не осуществилась задумка берлинского гегельянца Вердера — изложить «Науку логики» цитатами из «Фауста»…
#Гёте #Фауст #Гегель
«Бывают странные сближения» или О противопоставлении Западу.
Идеологическим противопоставлением России Западу сейчас никого не удивишь.
Но знаете, что может удивить? — правда, удивить только нас, только глядящих из России?
Немцы в своё время тоже противопоставляли себя Западу.
Изучая интеллектуальный ландшафт Германии конца XIX — первой трети XX века постоянно встречаешься с этой оппозицией: «западные демократии» vs Германия. Это для нас Германия есть Запад — ибо Запад всё, что западнее нас — а сами немцы имели свой Запад, противопоставляли себя ему (или его себе). И дело не только (скорее: не столько) в географии.
Дело в политике, в логике объективных социальных процессов и их отражении в умах. Логика немецких интеллигентов-идеологов (от Ницше до Макса Вебера) была такова: там, на проклятом Западе — буржуазная демократия и господство капитализма — здесь Sonderweg — буквально: особый путь, священный синтез традиций (прусского юнкерства) и современности в лучших её проявлениях (наука, техника, культура) под заботливой защитой кайзера (или другого «национального лидера»). Там — всё зло, все пороки цивилизации, здесь — всё лучшее цивилизации, более того — лекарство от болезней цивилизации.
«Am deutschen Wesen soll die Welt genessen» — «Немецкая сущность должна излечить мир!» — известный лозунг немецких анти-западников.
Анти-западничество было и антикапитализмом одновременно. Но каким антикапитализмом? —«Настоящим немецким» — читай: реакционным — который альтернативу «западному» капитализму видел в союзе юнкера, кайзера и бюрократа, в «национальных чертах», особо предрасполагающих к Sonderweg. Западные империалисты из прогнивших демократий-плутократий захватили бóльшую часть Африки и Азии! — негодяи-колонизаторы, изверги народов! То ли дело добрая цивилизаторская миссия немцев в Танзании и на Занзибаре. Нет, это не тот же империализм, это другое, это Sonderweg, та самая немецкая сущность, всем «причиняющая добро».
Анти-западничество и такой анти-капитализм были одновременно и анти-демократизмом. Критика демократии как профанации стала общим местом, модой среди немецких интеллектуалов в начале XX века. Да, демократию, зажатую в тесных границах буржуазного общества, есть за что критиковать — но демократию в Германии критиковали сторонники «сильной руки», сами никогда при демократии не жившие, и добровольно капитулирующие перед тем же кайзером — а затем перед другими «национальными лидерами». (Макс Вебер даже целую теорию «харизмы» построил, чтобы идеологически обосновать подчинение таким «лидерам»).
И, конечно, это анти-западничество, анти-капитализм, анти-демократизм — всё это идейное течение имело философскую форму (и фундамент): анти-рационализм, то есть — иррационализм. Вся немецкая классика если не была фальсифицирована в духе национализма-шовинизма, то объявлена подозрительной, Гегеля третировали как чужака, как контрабандный товар, продукт Французской революции. Маркс и марксизм были просто изъяты из немецкой интеллектуальной истории как «undeutsch», как не-немецкие!
Чем закончились все эти противопоставления — хорошо известно.
И да, метод аналогий — никуда не годится, это правда, но мы не про аналогии сейчас. А про что? Про объективную логику социального бытия и мыслительных отражений этого бытия. Одним из таких отражений и становится то самое противопоставление. Тому самому Западу, где бы он ни находился. И да, при одинаковой сути бытия идеологические отражения бытия будут сходны — даже у разных стран в разные, казалось бы, времена.
#иррационализм
Идеологическим противопоставлением России Западу сейчас никого не удивишь.
Но знаете, что может удивить? — правда, удивить только нас, только глядящих из России?
Немцы в своё время тоже противопоставляли себя Западу.
Изучая интеллектуальный ландшафт Германии конца XIX — первой трети XX века постоянно встречаешься с этой оппозицией: «западные демократии» vs Германия. Это для нас Германия есть Запад — ибо Запад всё, что западнее нас — а сами немцы имели свой Запад, противопоставляли себя ему (или его себе). И дело не только (скорее: не столько) в географии.
Дело в политике, в логике объективных социальных процессов и их отражении в умах. Логика немецких интеллигентов-идеологов (от Ницше до Макса Вебера) была такова: там, на проклятом Западе — буржуазная демократия и господство капитализма — здесь Sonderweg — буквально: особый путь, священный синтез традиций (прусского юнкерства) и современности в лучших её проявлениях (наука, техника, культура) под заботливой защитой кайзера (или другого «национального лидера»). Там — всё зло, все пороки цивилизации, здесь — всё лучшее цивилизации, более того — лекарство от болезней цивилизации.
«Am deutschen Wesen soll die Welt genessen» — «Немецкая сущность должна излечить мир!» — известный лозунг немецких анти-западников.
Анти-западничество было и антикапитализмом одновременно. Но каким антикапитализмом? —«Настоящим немецким» — читай: реакционным — который альтернативу «западному» капитализму видел в союзе юнкера, кайзера и бюрократа, в «национальных чертах», особо предрасполагающих к Sonderweg. Западные империалисты из прогнивших демократий-плутократий захватили бóльшую часть Африки и Азии! — негодяи-колонизаторы, изверги народов! То ли дело добрая цивилизаторская миссия немцев в Танзании и на Занзибаре. Нет, это не тот же империализм, это другое, это Sonderweg, та самая немецкая сущность, всем «причиняющая добро».
Анти-западничество и такой анти-капитализм были одновременно и анти-демократизмом. Критика демократии как профанации стала общим местом, модой среди немецких интеллектуалов в начале XX века. Да, демократию, зажатую в тесных границах буржуазного общества, есть за что критиковать — но демократию в Германии критиковали сторонники «сильной руки», сами никогда при демократии не жившие, и добровольно капитулирующие перед тем же кайзером — а затем перед другими «национальными лидерами». (Макс Вебер даже целую теорию «харизмы» построил, чтобы идеологически обосновать подчинение таким «лидерам»).
И, конечно, это анти-западничество, анти-капитализм, анти-демократизм — всё это идейное течение имело философскую форму (и фундамент): анти-рационализм, то есть — иррационализм. Вся немецкая классика если не была фальсифицирована в духе национализма-шовинизма, то объявлена подозрительной, Гегеля третировали как чужака, как контрабандный товар, продукт Французской революции. Маркс и марксизм были просто изъяты из немецкой интеллектуальной истории как «undeutsch», как не-немецкие!
Чем закончились все эти противопоставления — хорошо известно.
И да, метод аналогий — никуда не годится, это правда, но мы не про аналогии сейчас. А про что? Про объективную логику социального бытия и мыслительных отражений этого бытия. Одним из таких отражений и становится то самое противопоставление. Тому самому Западу, где бы он ни находился. И да, при одинаковой сути бытия идеологические отражения бытия будут сходны — даже у разных стран в разные, казалось бы, времена.
#иррационализм
Сила идеи.
Идея становится силой, когда овладевает массами. (Маркс)
Всё верно. С одним уточнением:
Идея овладевает массами, когда уже стала силой, то есть: истиной. Истиной самих масс — то есть: их сущностью.
#Маркс
Идея становится силой, когда овладевает массами. (Маркс)
Всё верно. С одним уточнением:
Идея овладевает массами, когда уже стала силой, то есть: истиной. Истиной самих масс — то есть: их сущностью.
#Маркс
Сила масс.
И вновь:
Идея становится силой, когда овладевает массами. (Маркс)
Да, но верно и обратное:
Массы становятся силой лишь тогда, когда ими овладевает идея.
Скажете: ну и что?
А то: если вы идёте к массам, чего-то хотите от них, приписываете им какую-то миссию в истории — тогда возьмите с собой идею. Идею, адекватную сущности самих этих масс.
#Маркс #идея
И вновь:
Идея становится силой, когда овладевает массами. (Маркс)
Да, но верно и обратное:
Массы становятся силой лишь тогда, когда ими овладевает идея.
Скажете: ну и что?
А то: если вы идёте к массам, чего-то хотите от них, приписываете им какую-то миссию в истории — тогда возьмите с собой идею. Идею, адекватную сущности самих этих масс.
#Маркс #идея
Ярлыки и «ярлыки».
«Не надо вешать ярлыков!» — часто приходится слышать эту фразу в полемике оффлайновой и сетевой.
Но… почему?
А сам протестующий против навешивания ярлыков — не вешает ли он такой же ярлык? Тогда какова цена его негодованию? Получается как в классическом софизме: «Все критяне лжецы, — сказал один критянин…»
Вопрос в том, что понимать под «навешиванием ярлыков».
Нормальное, верное понимание: «ярлык» — это злокачественная полемическая, софистическая уловка. Ярлык — это формальное, внешнее определение предмета, ничего не говорящее о его сути, не проникающее в него, ибо именно такова задача этого приёма — не допустить рассмотрения предмета по существу.
Обычно такой софистический ярлык имеет крайне негативные коннотации, отсылки, чем, по замыслу навешивающего ярлык, делает дальнейший спор невозможным.
То есть, ярлык — это ещё и такая полицейская дубинка, риторическая тирания.
То есть, негодование против ярлыков — как поверхностного и бессодержательного формализма, как недобросовестного способа вести полемику, как попытки заткнуть рот оппоненту — это негодование справедливое.
Но справедливость, если остаётся лишь формальной, людьми заинтересованными легко превращается в не-справедливость.
Так и с «ярлыком» — это имя сами софисты начинают приклеивать к любому неудобному для них логическому выводу, к любому обобщению.
Вот простейшее суждение: Иван есть человек. Не нужно больших умственных усилий, чтоб заявить: предикат «человек» — есть не что иное, как навешенный на несчастного Ивана ярлык! Так любой любое определение, любое понятие — подпадает под категорию «ярлыка».
При этом сами «протестующие» против ярлыков — ярлыки и навешивают! Парадокс? — нет, логическая закономерность. Ибо тут всё та же нечистая задумка: лёгким путём, простым средством заткнуть рот оппоненту.
Поэтому надо различать ярлык как злонамеренный риторический выверт — и «ярлык» как истинное имя предмета (явления, человека).
Конечно, любой предмет можно узнать только в его взаимосвязях, опосредованиях. (Пример: человек есть совокупность общественных отношений). Это — лучшее средство против формальных, ложных абстракций.
Но!
Во-первых, когда сама логика своим историческим скальпелем уже вскрыла оболочку явления, когда внутренняя, глубинная суть уже познана — нам, зачастую, не нужен весь ход мысли и событий, нам достаточно краткого результата. «Иван есть человек» — неважно, почему и как мы это поняли, важно что краткая формула соответствует истине.
Во-вторых, есть вещи, познанные раз и навсегда (здесь, кстати, место жительства Абсолюта в неабсолютном подлунном мире). И обозначение этих вещей — тот же ярлык, верный и истинный. Явление, которое сущностно, и сущность, которая является. И да, такой «ярлык» хорошо протрезвляет от морока релятивизма.
В-третьих, ярлык — это возможность давать имена вещам, священное право человека называть вещими своими именами.
И неслучайно, наоборот, что ратующие против «ярлыков» — это, зачастую, как раз реваншисты, возрождающие худшее из того, на что история наклеила ярлык и поставила уже свою печать: «На свалку!»
Здесь показательна история с теми же иррационалистами, которые торили дорогу фашизму — да и сами часто были (прото)фашистами: тот же Ницше, тот же Шопенгауэр и прочие. Усилиями своих адвокатов, в наши дни они оказались уже не предтечами и идеологическими творцами фашизма — но «оригинальными» и оклеветанными мыслителями. Верное имя: «идеологи фашизма» — с них было снято — так, с формальных моментов, и начиналась реабилитация иррационализма по сути. Идущая, конечно же, под крики о недопустимости «ярлыков».
На самом деле, «ярлыки» в идеологической борьбе неизбежны. Ибо: это её оружие. И, как всегда — оружие само по себе характера не имеет — этот характер ему придаёт применяющий оружие человек. Ярлыки-имена, ярлыки-определения, ярлыки-понятия, отражающие истинную суть явления — не только субъективно неизбежны, но и объективно необходимы. Надо только уметь различать истину от лжи.
«Не надо вешать ярлыков!» — часто приходится слышать эту фразу в полемике оффлайновой и сетевой.
Но… почему?
А сам протестующий против навешивания ярлыков — не вешает ли он такой же ярлык? Тогда какова цена его негодованию? Получается как в классическом софизме: «Все критяне лжецы, — сказал один критянин…»
Вопрос в том, что понимать под «навешиванием ярлыков».
Нормальное, верное понимание: «ярлык» — это злокачественная полемическая, софистическая уловка. Ярлык — это формальное, внешнее определение предмета, ничего не говорящее о его сути, не проникающее в него, ибо именно такова задача этого приёма — не допустить рассмотрения предмета по существу.
Обычно такой софистический ярлык имеет крайне негативные коннотации, отсылки, чем, по замыслу навешивающего ярлык, делает дальнейший спор невозможным.
То есть, ярлык — это ещё и такая полицейская дубинка, риторическая тирания.
То есть, негодование против ярлыков — как поверхностного и бессодержательного формализма, как недобросовестного способа вести полемику, как попытки заткнуть рот оппоненту — это негодование справедливое.
Но справедливость, если остаётся лишь формальной, людьми заинтересованными легко превращается в не-справедливость.
Так и с «ярлыком» — это имя сами софисты начинают приклеивать к любому неудобному для них логическому выводу, к любому обобщению.
Вот простейшее суждение: Иван есть человек. Не нужно больших умственных усилий, чтоб заявить: предикат «человек» — есть не что иное, как навешенный на несчастного Ивана ярлык! Так любой любое определение, любое понятие — подпадает под категорию «ярлыка».
При этом сами «протестующие» против ярлыков — ярлыки и навешивают! Парадокс? — нет, логическая закономерность. Ибо тут всё та же нечистая задумка: лёгким путём, простым средством заткнуть рот оппоненту.
Поэтому надо различать ярлык как злонамеренный риторический выверт — и «ярлык» как истинное имя предмета (явления, человека).
Конечно, любой предмет можно узнать только в его взаимосвязях, опосредованиях. (Пример: человек есть совокупность общественных отношений). Это — лучшее средство против формальных, ложных абстракций.
Но!
Во-первых, когда сама логика своим историческим скальпелем уже вскрыла оболочку явления, когда внутренняя, глубинная суть уже познана — нам, зачастую, не нужен весь ход мысли и событий, нам достаточно краткого результата. «Иван есть человек» — неважно, почему и как мы это поняли, важно что краткая формула соответствует истине.
Во-вторых, есть вещи, познанные раз и навсегда (здесь, кстати, место жительства Абсолюта в неабсолютном подлунном мире). И обозначение этих вещей — тот же ярлык, верный и истинный. Явление, которое сущностно, и сущность, которая является. И да, такой «ярлык» хорошо протрезвляет от морока релятивизма.
В-третьих, ярлык — это возможность давать имена вещам, священное право человека называть вещими своими именами.
И неслучайно, наоборот, что ратующие против «ярлыков» — это, зачастую, как раз реваншисты, возрождающие худшее из того, на что история наклеила ярлык и поставила уже свою печать: «На свалку!»
Здесь показательна история с теми же иррационалистами, которые торили дорогу фашизму — да и сами часто были (прото)фашистами: тот же Ницше, тот же Шопенгауэр и прочие. Усилиями своих адвокатов, в наши дни они оказались уже не предтечами и идеологическими творцами фашизма — но «оригинальными» и оклеветанными мыслителями. Верное имя: «идеологи фашизма» — с них было снято — так, с формальных моментов, и начиналась реабилитация иррационализма по сути. Идущая, конечно же, под крики о недопустимости «ярлыков».
На самом деле, «ярлыки» в идеологической борьбе неизбежны. Ибо: это её оружие. И, как всегда — оружие само по себе характера не имеет — этот характер ему придаёт применяющий оружие человек. Ярлыки-имена, ярлыки-определения, ярлыки-понятия, отражающие истинную суть явления — не только субъективно неизбежны, но и объективно необходимы. Надо только уметь различать истину от лжи.
На арест Дурова или О демократии.
Хорошо, что не Дуров письменность придумал: сумма обвинений была бы ещё больше.
И кроме шуток: вот хвалёная «западная» демократия. Под формальным предлогом арестовывают человека, чтобы (очевидно) добиться уступок по важным вопросам (получить информацию etc.).
Кстати, географический предикат («западная») только запутывает вопрос. Дело в том, что демократия в классовом обществе существовала всегда — для господствующего класса. Историческая конкретика «Запада» (Англия, Франция, США) лишь накладывает свою печать на эту классовую демократию — она (в силу революционного прошлого самого господствующего класса) формально открыта, формально имеет объективные правила, по которым внутри узких рамок можно относительно безопасно в эту демократию играть.
Да, «демократия» имеет внутреннюю систему «сдержек и противовесов» — опять же, в силу анти-монархического прошлого самих этих режимов. И только потому, что это выгодно верхушке правящего класса.
Поэтому все эти демократические прелести — лишь на поверхности и лишь формальны.
По сути, «демократия» — лишь исторически сложившийся способ функционирования буржуазного общества в конкретной стране. Попросту: капитализму в этой стране удобна такая политическая надстройка. В другой стране, в силу, опять же, исторической конкретики, правящему буржуазному классу удобнее и привычнее будет отсутствие даже формальной демократии. Надстройка (в том числе политическая) — она ведь не с неба падает, она именно строится — и строится веками, это продукт коллективного творчества, и экономический базис в этом строительстве лишь фундамент, абстрактная основа — вся конкретика создаётся множеством действующих (уже надстроечных) сил, имеющих зачастую разнонаправленные векторы действия, и опосредующих влияние экономического базиса. (Вот, кстати, и основа того решающего значения, которое имеет в диалектике категория опосредования).
Конечно, даже формальная демократия лучше, чем фашизм. Но суть и того, и другого режима одна — это классовая диктатура в условиях (пере)развитого капитализма.
И арест Павла Дурова — типичное проявление такой диктатуры, стоящей за демократической декорацией. Шах и мат, либералы. (Заметьте, кстати, как эти поборники «свободы» сейчас оправдывают арест Павла).
Единственной настоящей — по сути и по форме — демократией может быть лишь социализм бесклассового общества. Это не выдумка и не пророчество — это логическая необходимость. Впрочем, история человечества до сих пор никогда ещё не двигалась прямым логическим путём, но лишь наощупь и петляя, неся колоссальные жертвы — но, тем не менее, идя вперёд.
А пока…
Свободу Павлу Дурову!
#freedurov
Хорошо, что не Дуров письменность придумал: сумма обвинений была бы ещё больше.
И кроме шуток: вот хвалёная «западная» демократия. Под формальным предлогом арестовывают человека, чтобы (очевидно) добиться уступок по важным вопросам (получить информацию etc.).
Кстати, географический предикат («западная») только запутывает вопрос. Дело в том, что демократия в классовом обществе существовала всегда — для господствующего класса. Историческая конкретика «Запада» (Англия, Франция, США) лишь накладывает свою печать на эту классовую демократию — она (в силу революционного прошлого самого господствующего класса) формально открыта, формально имеет объективные правила, по которым внутри узких рамок можно относительно безопасно в эту демократию играть.
Да, «демократия» имеет внутреннюю систему «сдержек и противовесов» — опять же, в силу анти-монархического прошлого самих этих режимов. И только потому, что это выгодно верхушке правящего класса.
Поэтому все эти демократические прелести — лишь на поверхности и лишь формальны.
По сути, «демократия» — лишь исторически сложившийся способ функционирования буржуазного общества в конкретной стране. Попросту: капитализму в этой стране удобна такая политическая надстройка. В другой стране, в силу, опять же, исторической конкретики, правящему буржуазному классу удобнее и привычнее будет отсутствие даже формальной демократии. Надстройка (в том числе политическая) — она ведь не с неба падает, она именно строится — и строится веками, это продукт коллективного творчества, и экономический базис в этом строительстве лишь фундамент, абстрактная основа — вся конкретика создаётся множеством действующих (уже надстроечных) сил, имеющих зачастую разнонаправленные векторы действия, и опосредующих влияние экономического базиса. (Вот, кстати, и основа того решающего значения, которое имеет в диалектике категория опосредования).
Конечно, даже формальная демократия лучше, чем фашизм. Но суть и того, и другого режима одна — это классовая диктатура в условиях (пере)развитого капитализма.
И арест Павла Дурова — типичное проявление такой диктатуры, стоящей за демократической декорацией. Шах и мат, либералы. (Заметьте, кстати, как эти поборники «свободы» сейчас оправдывают арест Павла).
Единственной настоящей — по сути и по форме — демократией может быть лишь социализм бесклассового общества. Это не выдумка и не пророчество — это логическая необходимость. Впрочем, история человечества до сих пор никогда ещё не двигалась прямым логическим путём, но лишь наощупь и петляя, неся колоссальные жертвы — но, тем не менее, идя вперёд.
А пока…
Свободу Павлу Дурову!
#freedurov
Как не разрушить Разум в поисках Абсолюта?
Друзья, небольшое сообщение.
В сентябре буду в моём любимом городе на Неве, в столице трёх революций — в Петербурге. 18 сентября планирую в книжном магазине «Даль» прочесть лекцию (не люблю это слово, использую только для краткости, мне больше по душе — беседа) на тему «Как не разрушить Разум в поисках Абсолюта? Георг Лукач и русские гегельянцы на рандеву с иррационализмом».
Композиционно лекция будет состоять из 2-х, пусть и тесно связанных, частей.
Как раз сейчас заканчиваю перевод лукачевского «Разрушения разума» — главного обвинительного акта в адрес современной философии, капитулировавшей перед иррационализмом (политически — перед фашизмом). Первая часть лекции и будет посвящена Лукачу и его войне с иррационализмом.
Во второй части речь пойдёт уже о русских гегельянцах и их борьбе с иррационализмом — вернее: о борьбе, уступках, поражениях и… снова о борьбе.
В преддверии выхода в свет второго тома «Искателей Абсолюта» проследим, как объективная логика иррационализма, вскрытая Георгом Лукачем на примере немецкой философии XIX — XX века проявлялась — пусть не всегда субъективно осознанно — в русской философии.
«Бывают странные сближения»… Хватает этих сближений и в судьбах немецкой и русской философии: Шопенгауэр и Л. Н. Толстой, тот же Шопенгауэр, поздний Шеллинг и В. С. Соловьёв, немецкое неокантианство и Б. Н. Чичерин, неогегельянство и — страшно сказать! — Иван Ильин. И, надо сказать, сближения тут вовсе не странные — но закономерные: сам общественный базис порождает такие идеологические отражения. Об этом тоже поговорим, как и о противостоящей иррационализму контр-тенденции, идущей от Герцена — к Фёдорову — и марксистам (Лифшицу и Ильенкову). Впрочем и эта линия не обошлась без диалектического раздвоения.
В целом: поговорим о том, как логика интеллектуального движения последних полутора веков, вскрытая Лукачем в «Разрушении разума», преломилась в истории наших искателей Абсолюта.
И что со всем этим делать.
Приходите, будет интересно.
Друзья, небольшое сообщение.
В сентябре буду в моём любимом городе на Неве, в столице трёх революций — в Петербурге. 18 сентября планирую в книжном магазине «Даль» прочесть лекцию (не люблю это слово, использую только для краткости, мне больше по душе — беседа) на тему «Как не разрушить Разум в поисках Абсолюта? Георг Лукач и русские гегельянцы на рандеву с иррационализмом».
Композиционно лекция будет состоять из 2-х, пусть и тесно связанных, частей.
Как раз сейчас заканчиваю перевод лукачевского «Разрушения разума» — главного обвинительного акта в адрес современной философии, капитулировавшей перед иррационализмом (политически — перед фашизмом). Первая часть лекции и будет посвящена Лукачу и его войне с иррационализмом.
Во второй части речь пойдёт уже о русских гегельянцах и их борьбе с иррационализмом — вернее: о борьбе, уступках, поражениях и… снова о борьбе.
В преддверии выхода в свет второго тома «Искателей Абсолюта» проследим, как объективная логика иррационализма, вскрытая Георгом Лукачем на примере немецкой философии XIX — XX века проявлялась — пусть не всегда субъективно осознанно — в русской философии.
«Бывают странные сближения»… Хватает этих сближений и в судьбах немецкой и русской философии: Шопенгауэр и Л. Н. Толстой, тот же Шопенгауэр, поздний Шеллинг и В. С. Соловьёв, немецкое неокантианство и Б. Н. Чичерин, неогегельянство и — страшно сказать! — Иван Ильин. И, надо сказать, сближения тут вовсе не странные — но закономерные: сам общественный базис порождает такие идеологические отражения. Об этом тоже поговорим, как и о противостоящей иррационализму контр-тенденции, идущей от Герцена — к Фёдорову — и марксистам (Лифшицу и Ильенкову). Впрочем и эта линия не обошлась без диалектического раздвоения.
В целом: поговорим о том, как логика интеллектуального движения последних полутора веков, вскрытая Лукачем в «Разрушении разума», преломилась в истории наших искателей Абсолюта.
И что со всем этим делать.
Приходите, будет интересно.
О дураках для умных.
Для начала — злой совет:
Никогда не тратьте своё время на дураков — если вам, конечно, не платят за это. Дурак от этого умнее не станет, а вы потеряете время, которое можно было бы потратить действительно с умом.
Спросите: а как отличить дурака от умного? И нет ли в этом пренебрежительном отношении к дуракам какого-то рецидива надменно-элитарного чувства, нового procul est profani?
Во-первых, критерий один: разум — это способность слышать разумные доводы, умение принять критику (и уж совсем здорово, когда и к самокритике индивид способен), честно и открыто признавать свои ошибки, не отворачиваться от объективных фактов, даже (и тем более!) если они противоречат субъективным построениям.
То есть: разумное может воспринять лишь разумный.
Поэтому разумный человек всегда воспримет разумные доводы как должное. И только дурак — воспримет в штыки. Hominis est erare — insapientis perseverare. Человеку свойственно ошибаться — а глупцу упорствовать в своих ошибках.
Самокритика — она даже в медицине (науке, пока что остающейся на сугубо эмпирической ступени развития) была признана критерием адекватности человека, ясности его сознания. Так, даже лишённая философского смысла современная медицина опытным путём подошла к великой категории самосознания — суть которого: сознание оборачивается на само себя. Вот начало собственно человеческого мышления: самосознание, частным проявлением которого служит критика внешнего мира и самокритика сознанием себя самого.
Поэтому, во-вторых, нет никакой элитарной надменности (а-ля Шеллинг) в том, чтобы понять, что дурак — это дурак. С помощью указанного критерия понять это несложно. А вещи надо называть своими именами. Как раз преступлением против истины и разума будет политкорректное уравнивание их в правах с ложью и глупостью.
Но, быть может, у дурака есть шанс стать раз-умным? Принципиально шанс есть всегда, конечно. Но тут вопрос решается просто: способен человек к самокритике, способен к разумному пониманию — значит, автоматически, разумен, не-дурак. А если нет — на нет и спроса нет.
Отсюда вновь: не тратьте время на переубеждение дураков. (При том, что дураки могут быть весьма учёными дураками).
В итоге: обретение ума — это работа и забота каждого. Это вечное «задание на дом» для каждого из нас. Ибо чужим умом умён не будешь. Общественный базис лишь создаёт условия — или анти-условия для ума. Конкретная работа по образованию разума должна вестись каждым человеком самостоятельно и непрерывно.
И тысячу раз был прав поэт:
Не позволяй душе лениться!
Чтоб в ступе воду не толочь,
Душа обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь!..
Для начала — злой совет:
Никогда не тратьте своё время на дураков — если вам, конечно, не платят за это. Дурак от этого умнее не станет, а вы потеряете время, которое можно было бы потратить действительно с умом.
Спросите: а как отличить дурака от умного? И нет ли в этом пренебрежительном отношении к дуракам какого-то рецидива надменно-элитарного чувства, нового procul est profani?
Во-первых, критерий один: разум — это способность слышать разумные доводы, умение принять критику (и уж совсем здорово, когда и к самокритике индивид способен), честно и открыто признавать свои ошибки, не отворачиваться от объективных фактов, даже (и тем более!) если они противоречат субъективным построениям.
То есть: разумное может воспринять лишь разумный.
Поэтому разумный человек всегда воспримет разумные доводы как должное. И только дурак — воспримет в штыки. Hominis est erare — insapientis perseverare. Человеку свойственно ошибаться — а глупцу упорствовать в своих ошибках.
Самокритика — она даже в медицине (науке, пока что остающейся на сугубо эмпирической ступени развития) была признана критерием адекватности человека, ясности его сознания. Так, даже лишённая философского смысла современная медицина опытным путём подошла к великой категории самосознания — суть которого: сознание оборачивается на само себя. Вот начало собственно человеческого мышления: самосознание, частным проявлением которого служит критика внешнего мира и самокритика сознанием себя самого.
Поэтому, во-вторых, нет никакой элитарной надменности (а-ля Шеллинг) в том, чтобы понять, что дурак — это дурак. С помощью указанного критерия понять это несложно. А вещи надо называть своими именами. Как раз преступлением против истины и разума будет политкорректное уравнивание их в правах с ложью и глупостью.
Но, быть может, у дурака есть шанс стать раз-умным? Принципиально шанс есть всегда, конечно. Но тут вопрос решается просто: способен человек к самокритике, способен к разумному пониманию — значит, автоматически, разумен, не-дурак. А если нет — на нет и спроса нет.
Отсюда вновь: не тратьте время на переубеждение дураков. (При том, что дураки могут быть весьма учёными дураками).
В итоге: обретение ума — это работа и забота каждого. Это вечное «задание на дом» для каждого из нас. Ибо чужим умом умён не будешь. Общественный базис лишь создаёт условия — или анти-условия для ума. Конкретная работа по образованию разума должна вестись каждым человеком самостоятельно и непрерывно.
И тысячу раз был прав поэт:
Не позволяй душе лениться!
Чтоб в ступе воду не толочь,
Душа обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь!..
Об истинной оригинальности.
Товарищам-философам:
Оставьте мысль создать свою систему, новую теорию, оставьте претензию «сказать новое слово». Все системы уже созданы, теории давно доказаны и опровергнуты (кроме одной — какой? А это вы мне скажите. Ибо: «какова твоя философия, таков и ты сам»). Все слова сказаны, все субъективные претензии обернулись пустым тщеславием — или, хуже, массовыми казнями.
Объективно абсолютная истина познана. Всё, что осталось: субъективно познать её (если ещё не), пропагандировать её, реализовать её, опредметить её. Если проще — и сложнее: вся задача сводится к тому, чтоб отождествиться с этой единственной истиной. Себя сделать её сознательным орудием, а её — своим.
Вот вам, кстати, и искомое тождество Субстанции и Субъекта.
Вся задача философии — познать то, что есть (всё былое уже есть в нём, как снятый момент), и на основе этого знания создать — уже не в философии, а на практике — то, чего ещё не было.
Товарищам-философам:
Оставьте мысль создать свою систему, новую теорию, оставьте претензию «сказать новое слово». Все системы уже созданы, теории давно доказаны и опровергнуты (кроме одной — какой? А это вы мне скажите. Ибо: «какова твоя философия, таков и ты сам»). Все слова сказаны, все субъективные претензии обернулись пустым тщеславием — или, хуже, массовыми казнями.
Объективно абсолютная истина познана. Всё, что осталось: субъективно познать её (если ещё не), пропагандировать её, реализовать её, опредметить её. Если проще — и сложнее: вся задача сводится к тому, чтоб отождествиться с этой единственной истиной. Себя сделать её сознательным орудием, а её — своим.
Вот вам, кстати, и искомое тождество Субстанции и Субъекта.
Вся задача философии — познать то, что есть (всё былое уже есть в нём, как снятый момент), и на основе этого знания создать — уже не в философии, а на практике — то, чего ещё не было.
О птицах и людях.
Не будьте как птицы: будьте как люди.
Сейте и жните.
Думайте о плодах мысли и дела своего.
Но о посеянном не жалейте, ибо:
Если умрёт зерно — то прорастёт и много плода даст. А если живо будет — то одно останется и во тьме пропадёт.
Не будьте как птицы: будьте как люди.
Сейте и жните.
Думайте о плодах мысли и дела своего.
Но о посеянном не жалейте, ибо:
Если умрёт зерно — то прорастёт и много плода даст. А если живо будет — то одно останется и во тьме пропадёт.
О «ветре истории».
Попутный ветер не поможет тому, кто не знает — в какой порт он направляется.
(Сказал Монтень, впрочем, здесь он лишь слегка перефразировал Сенеку).
Отсюда задача: знать свой порт, свой путь, свою цель — и тогда ветер истории, наполняющий паруса исторической истиной, всегда будет попутным.
Попутный ветер не поможет тому, кто не знает — в какой порт он направляется.
(Сказал Монтень, впрочем, здесь он лишь слегка перефразировал Сенеку).
Отсюда задача: знать свой порт, свой путь, свою цель — и тогда ветер истории, наполняющий паруса исторической истиной, всегда будет попутным.
Не позволяй душе лениться.
Перед нами не просто хорошие стихи замечательного поэта. Не побоюсь этих слов — это этическая максима и молитва всякого нормального мыслящего человека.
Да, Заболоцкий — истинный продолжатель традиций русской культуры, этого прекрасного цветка, выросшего на почве немецкого идеализма. Вся его яростная и при этом слегка ироническая (здесь есть что-то и от романтизма) молитва — проникнута духом Bildung, то есть: идеей образования, формирования, построения человеком (человечеством! — ибо: говоря «человек» мы всегда разумеем «человечество») собственной души, интеллекта, разума.
Наш Заболоцкий был достаточно сведущ в немецкой философии, чтоб понимать — этим стихом он продолжает того же Гегеля, поставившего Bildung в центр своей просвещенческой программы.
Но, верно продолжая Гегеля, нельзя не прийти к Марксу: вот Заболоцкий и даёт своим стихотворением, по сути, трудовую теорию человеческой души, интеллекта, мышления.
И да, обратите внимание на это кажущееся раздвоение: самого человека — и его души, которую надо заботливо, но безжалостно воспитывать. Дуализм? Вовсе нет: это не что иное, как иллюстрация того самого самосознания, немецкого Selbstbewußtsein. Ведь что такое само-сознание? — это сознание, обратившееся на само себя, мысль о мысли, сделавшая себя предметом собственного рассмотрения. Собственно, это необходимое раздвоение в себе, самосознание как противоречивое тождество и отличает человека (как разумного) от всего живого, но не разумного.
Но довольно слов. Сам поэт сказал всё предельно ясно.
Не позволяй душе лениться!
Чтоб в ступе воду не толочь,
Душа обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь!
Гони её от дома к дому,
Тащи с этапа на этап,
По пустырю, по бурелому
Через сугроб, через ухаб!
Не разрешай ей спать в постели
При свете утренней звезды,
Держи лентяйку в чёрном теле
И не снимай с неё узды!
Коль дать ей вздумаешь поблажку,
Освобождая от работ,
Она последнюю рубашку
С тебя без жалости сорвёт.
А ты хватай её за плечи,
Учи и мучай дотемна,
Чтоб жить с тобой по-человечьи
Училась заново она.
Она рабыня и царица,
Она работница и дочь,
Она обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь!
#Заболоцкий #Гегель #Маркс
Перед нами не просто хорошие стихи замечательного поэта. Не побоюсь этих слов — это этическая максима и молитва всякого нормального мыслящего человека.
Да, Заболоцкий — истинный продолжатель традиций русской культуры, этого прекрасного цветка, выросшего на почве немецкого идеализма. Вся его яростная и при этом слегка ироническая (здесь есть что-то и от романтизма) молитва — проникнута духом Bildung, то есть: идеей образования, формирования, построения человеком (человечеством! — ибо: говоря «человек» мы всегда разумеем «человечество») собственной души, интеллекта, разума.
Наш Заболоцкий был достаточно сведущ в немецкой философии, чтоб понимать — этим стихом он продолжает того же Гегеля, поставившего Bildung в центр своей просвещенческой программы.
Но, верно продолжая Гегеля, нельзя не прийти к Марксу: вот Заболоцкий и даёт своим стихотворением, по сути, трудовую теорию человеческой души, интеллекта, мышления.
И да, обратите внимание на это кажущееся раздвоение: самого человека — и его души, которую надо заботливо, но безжалостно воспитывать. Дуализм? Вовсе нет: это не что иное, как иллюстрация того самого самосознания, немецкого Selbstbewußtsein. Ведь что такое само-сознание? — это сознание, обратившееся на само себя, мысль о мысли, сделавшая себя предметом собственного рассмотрения. Собственно, это необходимое раздвоение в себе, самосознание как противоречивое тождество и отличает человека (как разумного) от всего живого, но не разумного.
Но довольно слов. Сам поэт сказал всё предельно ясно.
Не позволяй душе лениться!
Чтоб в ступе воду не толочь,
Душа обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь!
Гони её от дома к дому,
Тащи с этапа на этап,
По пустырю, по бурелому
Через сугроб, через ухаб!
Не разрешай ей спать в постели
При свете утренней звезды,
Держи лентяйку в чёрном теле
И не снимай с неё узды!
Коль дать ей вздумаешь поблажку,
Освобождая от работ,
Она последнюю рубашку
С тебя без жалости сорвёт.
А ты хватай её за плечи,
Учи и мучай дотемна,
Чтоб жить с тобой по-человечьи
Училась заново она.
Она рабыня и царица,
Она работница и дочь,
Она обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь!
#Заболоцкий #Гегель #Маркс
Тотальность vs тоталитарность.
И вновь о том, как важно различать.
Если Ваш собеседник оперирует словцом «тоталитарный» — знайте: он либо буржуазно-либеральный идеолог-манипулятор (и да, он хочет манипулировать Вами), либо он сам более-менее сознательный адепт таких манипуляторов.
Почему так категорично? Потому что так и есть.
Поясню.
Предикат «тоталитарный» если не ввели в оборот первыми, то, по крайней мере, закрепили, популяризировали, легитимизировали — то есть: дали этому словечку постоянный вид на жительство в науке либеральные социологи (Мангейм и Ко).
Их логика была проста: под супер-абстрактный термин всегда можно подвести всё, что угодно. Вот они и подвели под «тоталитаризм»: коммунизм, фашизм-нацизм и вообще все политические режимы, не соответствовавшие их понятию о «настоящей» (естественно, либеральной) демократии. «Всё, что не анархия — то фашизм» — только на либеральный выворот.
В тёмной ночи абстракций, конечно, все кошки серы — и можно конструировать любые противоположности, любые «социологические» анализы и синтезы.
Но истина конкретна.
И истина такова:
Во-первых: любая (!) власть — даже на заре истории, до возникновения государств — это всегда диктат.
Отвлечёмся от законов человеческих: закон всемирного тяготения — он ведь тоже диктует свои нормы, он действует тиранически. И даже отправляя корабли в космос, человек не отрицает этого закона, не ускользает из-под его длани, но лишь — диалектически — использует его.
Отсюда ясна глупость: записывать в «тоталитарные» режимы на основании «диктата». Тогда любой политический режим (например, в какой-нибудь Швеции), поскольку он хоть чем-то управляет — есть режим тоталитарный. Что, конечно, совершенная бессмыслица.
Во-вторых: конкретный характер режима всегда определяется простым вопросом: кто и над кем осуществляет этот диктат? И вот тут всё встаёт на свои места. И тогда у английской парламентской демократии с фашизмом общих «тоталитарных» черт будет много больше, чем у коммунизма. «God save the Queen, thе fascist regime!» — Sex Pistols знали, о чём поют.
В-третьих: считать режим «тоталитарным» только на основании того, что политический «дух» режима пронизывает всё общество (собственно, такой смысл «тоталитаризму» и придавал Джентиле, придворный философ Муссолини — и идеологический собрат «нашего» Ивана Ильина) — считать так, значит вновь впадать в примитивную абстракцию. Любой режим вырастает на почве конкретного общества, он воплощение его истории и тенденций (пусть их негативной стороны, неважно). И точно также, как историческое целое общества проникает суть режима — сам режим проникает собой общество. Это равно верно и про английскую монархию, и про Гвинею-Бисау. Опять же: так любой политический режим есть режим тоталитарный.
Итак, словцо это глупое. Ибо абстрактное до предела, ничего не объясняющее, бессмысленное.
Но те, кто дали ему прописку в общественных науках, эти либеральные социологи — разве они этого не понимали? Понимали, конечно. Но интересы идеологической борьбы первичны.
Лукач в «Разрушении разума» верно заметил: Мангейм и Ко боялись возможности реальной, социалистической демократии на Западе и боялись её намного сильнее, чем фашизма — и потому пошли на эту фальсификацию: просто лишили социализм предиката «демократический», отождествили его с фашизмом — всё для того, чтобы на либеральном троне «демократии» единолично восседал англо-американский империализм.
Отсюда мораль истории: словцо «тоталитаризм» со всеми его производными следует выбросить на свалку идеологических отходов. Ибо это либеральная фальсификация и иррационалистический софизм.
Абстракции «тоталитарного» мы должны противопоставить конкретику тотального понимания, разумного мышления, всё схватывающего в его реальных связях и опосредованиях.
И тёмной ночи, в которой воют серые кошки «демократии» и «тоталитаризма» мы должны противопоставить свет логики, для которой единственно настоящая демократия есть социалистическая демократия.
#тотальность
И вновь о том, как важно различать.
Если Ваш собеседник оперирует словцом «тоталитарный» — знайте: он либо буржуазно-либеральный идеолог-манипулятор (и да, он хочет манипулировать Вами), либо он сам более-менее сознательный адепт таких манипуляторов.
Почему так категорично? Потому что так и есть.
Поясню.
Предикат «тоталитарный» если не ввели в оборот первыми, то, по крайней мере, закрепили, популяризировали, легитимизировали — то есть: дали этому словечку постоянный вид на жительство в науке либеральные социологи (Мангейм и Ко).
Их логика была проста: под супер-абстрактный термин всегда можно подвести всё, что угодно. Вот они и подвели под «тоталитаризм»: коммунизм, фашизм-нацизм и вообще все политические режимы, не соответствовавшие их понятию о «настоящей» (естественно, либеральной) демократии. «Всё, что не анархия — то фашизм» — только на либеральный выворот.
В тёмной ночи абстракций, конечно, все кошки серы — и можно конструировать любые противоположности, любые «социологические» анализы и синтезы.
Но истина конкретна.
И истина такова:
Во-первых: любая (!) власть — даже на заре истории, до возникновения государств — это всегда диктат.
Отвлечёмся от законов человеческих: закон всемирного тяготения — он ведь тоже диктует свои нормы, он действует тиранически. И даже отправляя корабли в космос, человек не отрицает этого закона, не ускользает из-под его длани, но лишь — диалектически — использует его.
Отсюда ясна глупость: записывать в «тоталитарные» режимы на основании «диктата». Тогда любой политический режим (например, в какой-нибудь Швеции), поскольку он хоть чем-то управляет — есть режим тоталитарный. Что, конечно, совершенная бессмыслица.
Во-вторых: конкретный характер режима всегда определяется простым вопросом: кто и над кем осуществляет этот диктат? И вот тут всё встаёт на свои места. И тогда у английской парламентской демократии с фашизмом общих «тоталитарных» черт будет много больше, чем у коммунизма. «God save the Queen, thе fascist regime!» — Sex Pistols знали, о чём поют.
В-третьих: считать режим «тоталитарным» только на основании того, что политический «дух» режима пронизывает всё общество (собственно, такой смысл «тоталитаризму» и придавал Джентиле, придворный философ Муссолини — и идеологический собрат «нашего» Ивана Ильина) — считать так, значит вновь впадать в примитивную абстракцию. Любой режим вырастает на почве конкретного общества, он воплощение его истории и тенденций (пусть их негативной стороны, неважно). И точно также, как историческое целое общества проникает суть режима — сам режим проникает собой общество. Это равно верно и про английскую монархию, и про Гвинею-Бисау. Опять же: так любой политический режим есть режим тоталитарный.
Итак, словцо это глупое. Ибо абстрактное до предела, ничего не объясняющее, бессмысленное.
Но те, кто дали ему прописку в общественных науках, эти либеральные социологи — разве они этого не понимали? Понимали, конечно. Но интересы идеологической борьбы первичны.
Лукач в «Разрушении разума» верно заметил: Мангейм и Ко боялись возможности реальной, социалистической демократии на Западе и боялись её намного сильнее, чем фашизма — и потому пошли на эту фальсификацию: просто лишили социализм предиката «демократический», отождествили его с фашизмом — всё для того, чтобы на либеральном троне «демократии» единолично восседал англо-американский империализм.
Отсюда мораль истории: словцо «тоталитаризм» со всеми его производными следует выбросить на свалку идеологических отходов. Ибо это либеральная фальсификация и иррационалистический софизм.
Абстракции «тоталитарного» мы должны противопоставить конкретику тотального понимания, разумного мышления, всё схватывающего в его реальных связях и опосредованиях.
И тёмной ночи, в которой воют серые кошки «демократии» и «тоталитаризма» мы должны противопоставить свет логики, для которой единственно настоящая демократия есть социалистическая демократия.
#тотальность
Утка по-пекински.
Главная проблема социализма (и вообще любой попытки альтернативной судьбы для человечества) — не Сталин, не ГУЛАГ, а бюрократия. Точнее: трагическая её необходимость. Вот небольшая иллюстрация.
В 1951 году поэты-коммунисты Пабло Неруда и Илья Эренбург поехали в тогда ещё братский, революционный Китай. В автобиографии «Признаюсь: я жил» Неруда оставил такие воспоминания:
«В ту пору китайцы ходили в синем. Одежда, похожая на спецовку механика, была на всех женщинах, на всех мужчинах, и мне думалось о синеве неба, о людском единодушии. Никаких лохмотьев. Автомобилей, правда, тоже никаких. Всюду синий людской поток, растекающийся в разные стороны.
Шёл второй год революции. Страна, безусловно, должна была испытывать немалые трудности и лишения. Но, разъезжая по Пекину, мы этого не заметили. Меня и Эренбурга беспокоили, конечно, некоторые детали, вернее, лёгкий нервный тик окружавшего нас порядка. Наше простое желание купить носки и носовые платки обернулось государственной проблемой. После напряженных дебатов китайских товарищей, которые долго не приходили к единому мнению, мы, наконец, выехали из гостиницы целым караваном. Впереди была наша машина, за ней — машина с сопровождающими, потом с милицией и четвертая — с переводчиками. Машины рванулись с места, прокладывая путь среди людской толпы; они мчались, словно лавина, по тесному узкому каналу, который образовали расступавшиеся пешеходы. Как только мы подъехали к магазину, китайские товарищи выскочили из машины, мигом разогнали всех покупателей, остановили торговлю и, взявшись за руки, создали нечто вроде живого коридора, по которому мы с Эренбургом прошли, не поднимая глаз. Точно так же, стыдясь самих себя, через пятнадцать минут мы вернулись с маленькими пакетиками в руках и с твердым решением ничего больше в Китае не покупать.
Подобные вещи приводили Эренбурга в ярость. Взять хотя бы историю с рестораном, о которой я сейчас расскажу. В ресторане при нашей гостинице нам подавали скверно приготовленные блюда английской кухни, которые остались в наследство от старой колониальной системы. Я, давний почитатель китайской кухни, сказал своему молодому переводчику, что жажду насладиться прославленным кулинарным искусством пекинцев. Он ответил, что проконсультируется по этому вопросу с товарищами.
Не знаю, консультировался ли наш переводчик или нет, только мы по-прежнему жевали дубовый английский ростбиф в ресторане гостиницы. Я снова напомнил переводчику о нашем желании. Он задумался и сказал:
— Наши товарищи совещались уже несколько раз, вопрос должен решиться со дня на день.
Назавтра к нам подошел ответственный товарищ из комитета по приему нашей делегации. Нацепив на лицо дежурную улыбку, он поинтересовался, действительно ли у нас есть такое желание. «Разумеется», — резанул Эренбург. Я же добавил, что ещё в годы юности познакомился с прославленной кухней Кантона, а теперь мечтаю о знаменитых пекинских приправах.
— Это сложно, — сказал озабоченно товарищ из комитета. Он молча покачал головой и решительно добавил: — Думаю, почти невозможно.
Эренбург улыбнулся горькой улыбкой неисправимого скептика. Я же пришел в полную ярость.
— Товарищ, — сказал я, — будьте любезны оформить документы для нашего отъезда в Париж. Коль скоро я не могу попробовать китайские блюда в Китае, я их без труда получу в Латинском квартале.
Моя гневная речь имела успех. Через четыре часа мы вместе с нашей весьма многочисленной свитой прибыли в знаменитый ресторан, где пять столетий подряд готовят утку по-пекински, незабываемое, изысканнейшее блюдо.
Ресторан, в каких-нибудь трехстах метрах от нашей гостиницы, был открыт с утра до поздней ночи».
#Неруда #Китай #социализм #бюрократия
Главная проблема социализма (и вообще любой попытки альтернативной судьбы для человечества) — не Сталин, не ГУЛАГ, а бюрократия. Точнее: трагическая её необходимость. Вот небольшая иллюстрация.
В 1951 году поэты-коммунисты Пабло Неруда и Илья Эренбург поехали в тогда ещё братский, революционный Китай. В автобиографии «Признаюсь: я жил» Неруда оставил такие воспоминания:
«В ту пору китайцы ходили в синем. Одежда, похожая на спецовку механика, была на всех женщинах, на всех мужчинах, и мне думалось о синеве неба, о людском единодушии. Никаких лохмотьев. Автомобилей, правда, тоже никаких. Всюду синий людской поток, растекающийся в разные стороны.
Шёл второй год революции. Страна, безусловно, должна была испытывать немалые трудности и лишения. Но, разъезжая по Пекину, мы этого не заметили. Меня и Эренбурга беспокоили, конечно, некоторые детали, вернее, лёгкий нервный тик окружавшего нас порядка. Наше простое желание купить носки и носовые платки обернулось государственной проблемой. После напряженных дебатов китайских товарищей, которые долго не приходили к единому мнению, мы, наконец, выехали из гостиницы целым караваном. Впереди была наша машина, за ней — машина с сопровождающими, потом с милицией и четвертая — с переводчиками. Машины рванулись с места, прокладывая путь среди людской толпы; они мчались, словно лавина, по тесному узкому каналу, который образовали расступавшиеся пешеходы. Как только мы подъехали к магазину, китайские товарищи выскочили из машины, мигом разогнали всех покупателей, остановили торговлю и, взявшись за руки, создали нечто вроде живого коридора, по которому мы с Эренбургом прошли, не поднимая глаз. Точно так же, стыдясь самих себя, через пятнадцать минут мы вернулись с маленькими пакетиками в руках и с твердым решением ничего больше в Китае не покупать.
Подобные вещи приводили Эренбурга в ярость. Взять хотя бы историю с рестораном, о которой я сейчас расскажу. В ресторане при нашей гостинице нам подавали скверно приготовленные блюда английской кухни, которые остались в наследство от старой колониальной системы. Я, давний почитатель китайской кухни, сказал своему молодому переводчику, что жажду насладиться прославленным кулинарным искусством пекинцев. Он ответил, что проконсультируется по этому вопросу с товарищами.
Не знаю, консультировался ли наш переводчик или нет, только мы по-прежнему жевали дубовый английский ростбиф в ресторане гостиницы. Я снова напомнил переводчику о нашем желании. Он задумался и сказал:
— Наши товарищи совещались уже несколько раз, вопрос должен решиться со дня на день.
Назавтра к нам подошел ответственный товарищ из комитета по приему нашей делегации. Нацепив на лицо дежурную улыбку, он поинтересовался, действительно ли у нас есть такое желание. «Разумеется», — резанул Эренбург. Я же добавил, что ещё в годы юности познакомился с прославленной кухней Кантона, а теперь мечтаю о знаменитых пекинских приправах.
— Это сложно, — сказал озабоченно товарищ из комитета. Он молча покачал головой и решительно добавил: — Думаю, почти невозможно.
Эренбург улыбнулся горькой улыбкой неисправимого скептика. Я же пришел в полную ярость.
— Товарищ, — сказал я, — будьте любезны оформить документы для нашего отъезда в Париж. Коль скоро я не могу попробовать китайские блюда в Китае, я их без труда получу в Латинском квартале.
Моя гневная речь имела успех. Через четыре часа мы вместе с нашей весьма многочисленной свитой прибыли в знаменитый ресторан, где пять столетий подряд готовят утку по-пекински, незабываемое, изысканнейшее блюдо.
Ресторан, в каких-нибудь трехстах метрах от нашей гостиницы, был открыт с утра до поздней ночи».
#Неруда #Китай #социализм #бюрократия
Мнимая объективность, реальная ангажированность.
Начнём с тезиса:
Любая наука, встроенная в общество, наука «институализированная», наука обществом признанная и одобренная, есть — с необходимостью! — апологетика этого общества. Так, Средневековье имело своих — и многочисленных — учёных, отстаивающих птолемееву геоцентрическую систему мира, тысячью опосредований связанную с самим средневековым обществом, помогающую идеологически обосновывать его.
Пришедшее на смену Средневековью новое общество — давно уже переставшее быть новым — имеет сейчас таких же учёных.
Возьмём известнейшего социолога Карла Мангейма и всего одну его цитату:
«Новая военная техника делает возможной большую концентрацию силы в руках меньшинства по сравнению с любым предшествующим периодом. В то время как в XVIII и XIX веках армии были вооружены винтовками, в наше время они оснащены бомбами, самолетами, газом и механизированной техникой. Человек, вооруженный винтовкой, представляет опасность лишь для нескольких человек, человек, вооруженный бомбой, угрожает жизни тысяч людей. Таким образом, модернизация военной технологии в наш век увеличивает шансы правления меньшинства».
(Из работы «Диагноз нашего времени»).
Перед нами очень показательный пример защиты капитализма.
И пусть вас не вводит в заблуждение мнимо оппозиционная, критическая интонация лево-либерального социолога. Под видом критики буржуазного порядка, перешедшего от винтовки к боевым газам и к «ядрёной бомбе», Мангейм проводит косвенную, непрямую — и оттого более эффективную! — апологетику этого status quo.
Это же техника! — говорит Мангейм, — это же научный прогресс привёл к всё более чудовищным средствам разрушения! И подразумевает: как же можно спорить с научно-техническим прогрессом?! Остаётся лишь скорбно склонить голову перед трагической неизбежностью капитализма, ставящего весь мир на грань уничтожения.
Но это всё ложь (сознательная, или нет — неважно). Разберём её по пунктам.
Во-первых: Мангейм фетишизирует технику — как будто она развивается сама по себе. В реальности, это следствие отношений производства, инструмент его. Но об этих отношениях — подавления и господства — наш «учёный» молчит. Он вообще молчит об экономике — она в социологии выведена за скобку, выселена, как непристойная девица, за «101-й километр».
Во-вторых, Мангейм ничего не говорит о том, как же эти общественные отношения привели к эволюции винтовки в современную машину смерти.
В-третьих, он хитро манипулирует самим фактом возросшей смертоносности. Дескать: ну, вы только посмотрите на эти арсеналы мировых правительств! — куда уж народам тягаться с империалистами, владеющими этими средствами смертоубийства! Коренные изменения status quo потому, якобы, невозможны. Но обман слишком на поверхности: да, ружьё слабо против бомбы — но точно так же ружьё было в своё время сильно против безоружной массы. Что ни разу не помогло ancient regime ни во Франции 1789, ни в России 1917 года. Просто одна и та же условная винтовка переходила из рук старого порядка к сторонникам нового.
Концентрация смертоносного оружия в истории ещё ни разу не защитила старый порядок — если ему на смену шёл порядок новый, необходимый исторически.
Мангейм не может этого не понимать и потому просто софистически фальсифицирует историю, чтобы обосновать незыблемость столь уважаемого им англо-американского империализма. И всё это — под видом критики и объективности, конечно!
Можно продолжать, но главное ясно: нет беспристрастной науки, мнимая объективность учёных — лишь прикрытие для ангажированности. Вопрос, как и всегда, в конкретике — на чьей стороне эта ангажированность. Всякая наука, встроенная в идеологическую иерархию буржуазного общества — социология в этом плане весьма показательна — есть апология этой (своей!) иерархии, этого (своего!) общества.
…Но кто сейчас помнит легионы тех геоцентристов?
#Мангейм #апологетика #империализм
Начнём с тезиса:
Любая наука, встроенная в общество, наука «институализированная», наука обществом признанная и одобренная, есть — с необходимостью! — апологетика этого общества. Так, Средневековье имело своих — и многочисленных — учёных, отстаивающих птолемееву геоцентрическую систему мира, тысячью опосредований связанную с самим средневековым обществом, помогающую идеологически обосновывать его.
Пришедшее на смену Средневековью новое общество — давно уже переставшее быть новым — имеет сейчас таких же учёных.
Возьмём известнейшего социолога Карла Мангейма и всего одну его цитату:
«Новая военная техника делает возможной большую концентрацию силы в руках меньшинства по сравнению с любым предшествующим периодом. В то время как в XVIII и XIX веках армии были вооружены винтовками, в наше время они оснащены бомбами, самолетами, газом и механизированной техникой. Человек, вооруженный винтовкой, представляет опасность лишь для нескольких человек, человек, вооруженный бомбой, угрожает жизни тысяч людей. Таким образом, модернизация военной технологии в наш век увеличивает шансы правления меньшинства».
(Из работы «Диагноз нашего времени»).
Перед нами очень показательный пример защиты капитализма.
И пусть вас не вводит в заблуждение мнимо оппозиционная, критическая интонация лево-либерального социолога. Под видом критики буржуазного порядка, перешедшего от винтовки к боевым газам и к «ядрёной бомбе», Мангейм проводит косвенную, непрямую — и оттого более эффективную! — апологетику этого status quo.
Это же техника! — говорит Мангейм, — это же научный прогресс привёл к всё более чудовищным средствам разрушения! И подразумевает: как же можно спорить с научно-техническим прогрессом?! Остаётся лишь скорбно склонить голову перед трагической неизбежностью капитализма, ставящего весь мир на грань уничтожения.
Но это всё ложь (сознательная, или нет — неважно). Разберём её по пунктам.
Во-первых: Мангейм фетишизирует технику — как будто она развивается сама по себе. В реальности, это следствие отношений производства, инструмент его. Но об этих отношениях — подавления и господства — наш «учёный» молчит. Он вообще молчит об экономике — она в социологии выведена за скобку, выселена, как непристойная девица, за «101-й километр».
Во-вторых, Мангейм ничего не говорит о том, как же эти общественные отношения привели к эволюции винтовки в современную машину смерти.
В-третьих, он хитро манипулирует самим фактом возросшей смертоносности. Дескать: ну, вы только посмотрите на эти арсеналы мировых правительств! — куда уж народам тягаться с империалистами, владеющими этими средствами смертоубийства! Коренные изменения status quo потому, якобы, невозможны. Но обман слишком на поверхности: да, ружьё слабо против бомбы — но точно так же ружьё было в своё время сильно против безоружной массы. Что ни разу не помогло ancient regime ни во Франции 1789, ни в России 1917 года. Просто одна и та же условная винтовка переходила из рук старого порядка к сторонникам нового.
Концентрация смертоносного оружия в истории ещё ни разу не защитила старый порядок — если ему на смену шёл порядок новый, необходимый исторически.
Мангейм не может этого не понимать и потому просто софистически фальсифицирует историю, чтобы обосновать незыблемость столь уважаемого им англо-американского империализма. И всё это — под видом критики и объективности, конечно!
Можно продолжать, но главное ясно: нет беспристрастной науки, мнимая объективность учёных — лишь прикрытие для ангажированности. Вопрос, как и всегда, в конкретике — на чьей стороне эта ангажированность. Всякая наука, встроенная в идеологическую иерархию буржуазного общества — социология в этом плане весьма показательна — есть апология этой (своей!) иерархии, этого (своего!) общества.
…Но кто сейчас помнит легионы тех геоцентристов?
#Мангейм #апологетика #империализм
Завтра
Проживи я и сто тысяч лет, мне хватило бы сил
Ждать тебя, мой завтрашний день, на тебя уповать,
Как бы Хронос, старец хромой, ни стонал и ни ныл:
«Круговерть! Утром девять, и вечером девять опять!»
Мы из месяца в месяц томимся, живем накануне,
Мы глядим в темноту, сберегая свет и огонь,
И всё чаще молчим или шепчем и слышим, как втуне
Угасает игры упоительной грохот и звон.
И в глубоких расщелинах ночи мы воспеваем
Щедрый день, приходящий с дарами, подобно волхву.
И не спим, дожидаясь зари, – в ней уже узнаваем
Настоящего образ, что мы воплотим наяву.
1943
#Робер_Деснос
Проживи я и сто тысяч лет, мне хватило бы сил
Ждать тебя, мой завтрашний день, на тебя уповать,
Как бы Хронос, старец хромой, ни стонал и ни ныл:
«Круговерть! Утром девять, и вечером девять опять!»
Мы из месяца в месяц томимся, живем накануне,
Мы глядим в темноту, сберегая свет и огонь,
И всё чаще молчим или шепчем и слышим, как втуне
Угасает игры упоительной грохот и звон.
И в глубоких расщелинах ночи мы воспеваем
Щедрый день, приходящий с дарами, подобно волхву.
И не спим, дожидаясь зари, – в ней уже узнаваем
Настоящего образ, что мы воплотим наяву.
1943
#Робер_Деснос
Андрей Платонов о политэкономии искусства.
Искусство заключается в том, чтобы посредством наипростейшего выразить наисложнейшее. Оно — высшая форма экономии.
Из записных книжек, 1921 год.
#Платонов
Искусство заключается в том, чтобы посредством наипростейшего выразить наисложнейшее. Оно — высшая форма экономии.
Из записных книжек, 1921 год.
#Платонов