Первый красавец Афин и большой друг Сократа Алкивиад как-то раз попал под суд за то, что у него в доме оказалось «элевсинское таинство», которое он использовал, чтобы угощать товарищей.
Речь шла про кикеон — напиток из ячменя, мяты и психоделика, который употреблялся в ходе Элевсинских мистерий. Алкивиад похитил его для приема на своей вилле и с шиком подал в богато украшенном графине.
***
Юноша, строго тебе говорю, не храни вещества для мистерий ты дома,
Их не воруй у богов развеселым друзьям на потеху:
Ежели стража придет, будет дурно, но есть и похуже забота —
Если придёт самолично Гадес на твою вечеринку.
Речь шла про кикеон — напиток из ячменя, мяты и психоделика, который употреблялся в ходе Элевсинских мистерий. Алкивиад похитил его для приема на своей вилле и с шиком подал в богато украшенном графине.
***
Юноша, строго тебе говорю, не храни вещества для мистерий ты дома,
Их не воруй у богов развеселым друзьям на потеху:
Ежели стража придет, будет дурно, но есть и похуже забота —
Если придёт самолично Гадес на твою вечеринку.
Forwarded from Дно серебрянаго вѣка
«Ограбление в России. Игорный дом захвачен бандитами в масках». Le Petit Journal, 11 ноября 1906 года.
В научпопе и селфхэлп-литературе любят форсить «Зефирный тест» Уолтера Мишеля, в ходе которого детям предлагали один зефир сейчас или два — через несколько минут. Мишель сделал выводы, что терпеливые дети лучше успевали по учебе и потом в целом были успешнее в жизни. Хотя потом были исследования, опровергающие корреляцию.
(Еще были любопытные результаты, когда то же опробовали не капиталистических белых детях, а на неизбалованных туземных малышах. Те ждали двойную порцию с пугающим терпением удавов.)
Обычно на «Зефирный тест» ссылаются, когда рассказывают, как стать уберменшем. Раздробите задачу на части, распланируйте, развивайте осознанность — вот это все.
Так вот, все эти люди ничерта не смыслят в принципе удовольствия. Наслаждение подразумевает трату, роскошь и порыв. Вознаграждение, к которому приходишь с холодной головой, после трезвого расчета (зачастую чужого), всегда будет разочаровывать и оставлять чувство душевной пустоты.
В сэлфхэлп-литературе нужно советовать жрать зефир сразу (а потом отбирать у психологов оставшийся), пить из горла, тратить деньги и сжигать имущество от полноты бытия. И, конечно, регулярно думать о том, что никто не будет жить вечно. Отложенное счастье может никогда не наступить.
(Еще были любопытные результаты, когда то же опробовали не капиталистических белых детях, а на неизбалованных туземных малышах. Те ждали двойную порцию с пугающим терпением удавов.)
Обычно на «Зефирный тест» ссылаются, когда рассказывают, как стать уберменшем. Раздробите задачу на части, распланируйте, развивайте осознанность — вот это все.
Так вот, все эти люди ничерта не смыслят в принципе удовольствия. Наслаждение подразумевает трату, роскошь и порыв. Вознаграждение, к которому приходишь с холодной головой, после трезвого расчета (зачастую чужого), всегда будет разочаровывать и оставлять чувство душевной пустоты.
В сэлфхэлп-литературе нужно советовать жрать зефир сразу (а потом отбирать у психологов оставшийся), пить из горла, тратить деньги и сжигать имущество от полноты бытия. И, конечно, регулярно думать о том, что никто не будет жить вечно. Отложенное счастье может никогда не наступить.
Голландский химик и физиолог Ян Баптиста ван Гельмонт, который ввел термины «газ» («мертвый воздух» он назвал в честь греческого «хаоса») и «фермент», прославился также своими эффектными, хотя и ошибочно проведенными опытами. В частности, из грязной ветоши и пшеницы, помещенных в кувшин, через 3 недели должна была самозарождаться мышь. А еще у него был сын, Франциск Меркурий ван Гельмонт, который также занимался наукой и мистикой и отчасти предвосхитил идеи Ноама Хомского о врожденном характере языковой способности. Трудно сказать, чьи естественнонаучные идеи, отца или сына, были более экстравагантны.
Ян Баптиста воспитывал сына в традициях учения Парацельса, оккультного герметизма и неоплатонизма Возрождения — в частности, философии Марсилио Фичино. Эмпирический метод познания в их научной семье сосуществовал с неоплатонической мистикой. Среди ренессансных христианских мистиков в ходу была каббала: «Нет области знаний, которая дает нам больше уверенности в божественности Христа, чем магия и каббала», — писал Джованни Пико делла Мирандола. Прикоснувшись к этим идеям, Франциск Меркурий вознамерился найти всеобщий древний источник всех религий.
Однако прежде чем он успел что-либо опубликовать, католическая церковь обвинила его в «иудаизме» и отправила в тюрьму. Свою работу Alphabeti vere Naturalis Hebraici, посвященную идее универсального «естественного» языка, он написал в застенках инквизиции, между сессиями пыток. Общий его источник Франциск Меркурий обнаруживал в иврите, считая, что его графические символы — это диаграммы, показывающие положение глотки, из которой рвется конкретный звук. Исходя из этого он предположил, что ивриту можно обучить глухих, ведь сама физиология наших тел предназначена для этого языка, который имеет глубокую мистическую природу.
Способность к знанию языка уходит, согласно Франциску Ван Гельмонту, в сами физические структуры нашего тела, в плоть и связки. Также он предполагал наличие врожденных ментальных паттернов для изучения этой сакральной грамматики, буквально выгравированной Богом на человеческих устах, глотках и легких — в полном согласии с идеей о связи микро- и макрокосма.
Ян Баптиста воспитывал сына в традициях учения Парацельса, оккультного герметизма и неоплатонизма Возрождения — в частности, философии Марсилио Фичино. Эмпирический метод познания в их научной семье сосуществовал с неоплатонической мистикой. Среди ренессансных христианских мистиков в ходу была каббала: «Нет области знаний, которая дает нам больше уверенности в божественности Христа, чем магия и каббала», — писал Джованни Пико делла Мирандола. Прикоснувшись к этим идеям, Франциск Меркурий вознамерился найти всеобщий древний источник всех религий.
Однако прежде чем он успел что-либо опубликовать, католическая церковь обвинила его в «иудаизме» и отправила в тюрьму. Свою работу Alphabeti vere Naturalis Hebraici, посвященную идее универсального «естественного» языка, он написал в застенках инквизиции, между сессиями пыток. Общий его источник Франциск Меркурий обнаруживал в иврите, считая, что его графические символы — это диаграммы, показывающие положение глотки, из которой рвется конкретный звук. Исходя из этого он предположил, что ивриту можно обучить глухих, ведь сама физиология наших тел предназначена для этого языка, который имеет глубокую мистическую природу.
Способность к знанию языка уходит, согласно Франциску Ван Гельмонту, в сами физические структуры нашего тела, в плоть и связки. Также он предполагал наличие врожденных ментальных паттернов для изучения этой сакральной грамматики, буквально выгравированной Богом на человеческих устах, глотках и легких — в полном согласии с идеей о связи микро- и макрокосма.
Стоицизм сегодня вошел в моду не только как предмет изучения, но и как практическая методика, а в свет выходят книги вроде «Как быть стоиком». (Автора одноименной работы нео-стоика Пильюччи можно уважать за то, что он бестрепетно заявлял о своей готовности при случае принять стоицизм, если вы понимаете, о чем я. Разговоры о том, что суицид может быть выходом, а в некоторых случаях морально верным деянием, это табу для психотерапевта, а для философа вполне нормальный предмет дискуссии. Поэтому философы обычно не занимаются помогающими профессиями.)
Хуже, что стоицизм часто подается массовому читателю как вид селф-хэлпа. Это учение действительно очень соблазнительно в плане извлечения из него некоторой «житейской мудрости». Даже в телеграме есть канал, где постят цитаты из Сенеки, Марка Аврелия и Эпиктета, сопровождая их комментариями в духе гуру тайм-менеджмента и успешного успеха. Тем не менее, хотя я не великий поклонник стоицизма (в плане духовного совершенствования куда более захватывающими кажутся мистериальные прыжки в Этну), тут за него обидно.
Практические рекомендации в отрыве от понимания долженствования у стоиков («над-лежащее», officium, и «нравственно-правильное действие» recte factum) и представления о жизни в согласии с природой, то есть, по высшему закону мироздания, мало что дадут. Как писал А.Ф.Лосев, «стоицизм разделяет с эпикурейством печальную судьбу внутреннего опошления и нуднейшего морализма, навязанных настолько же пошлым, насколько и благодарным потомством».
Хуже, что стоицизм часто подается массовому читателю как вид селф-хэлпа. Это учение действительно очень соблазнительно в плане извлечения из него некоторой «житейской мудрости». Даже в телеграме есть канал, где постят цитаты из Сенеки, Марка Аврелия и Эпиктета, сопровождая их комментариями в духе гуру тайм-менеджмента и успешного успеха. Тем не менее, хотя я не великий поклонник стоицизма (в плане духовного совершенствования куда более захватывающими кажутся мистериальные прыжки в Этну), тут за него обидно.
Практические рекомендации в отрыве от понимания долженствования у стоиков («над-лежащее», officium, и «нравственно-правильное действие» recte factum) и представления о жизни в согласии с природой, то есть, по высшему закону мироздания, мало что дадут. Как писал А.Ф.Лосев, «стоицизм разделяет с эпикурейством печальную судьбу внутреннего опошления и нуднейшего морализма, навязанных настолько же пошлым, насколько и благодарным потомством».
На маленьком столике лежал роскошно изданный том Канта. Учитель взял его и показал Терлесу.
- Видите эту книгу, это философия, здесь даны определяющие элементы наших поступков. И если бы вы могли проникнуть в их подоплеку, вы увидели бы сплошь такие логические неизбежности, которые все определять-то определяют, а сами-то не так уж понятны. Это очень похоже на то, с чем мы сталкиваемся в математике. И все же мы то и дело поступаем в соответствии с ними. Вот вам и доказательство того, насколько важны такие вещи.
Cледующий день принес горькое разочарование. Уже утром Терлес купил дешевое издание того тома, который видел у учителя, и воспользовался первым же перерывом, чтобы приступить к чтению. Но из-за сплошных скобок и сносок он не понимал ни слова, а если он добросовестно следовал глазами за фразами, у него появлялось такое ощущение, словно старая костлявая рука вывинчивает у него мозг из головы.
Когда он примерно через полчаса, устав, перестал читать, он дошел только до второй страницы, и на лбу у него выступил пот.
— Роберт Музиль. Душевные смуты воспитанника Терлеса
- Видите эту книгу, это философия, здесь даны определяющие элементы наших поступков. И если бы вы могли проникнуть в их подоплеку, вы увидели бы сплошь такие логические неизбежности, которые все определять-то определяют, а сами-то не так уж понятны. Это очень похоже на то, с чем мы сталкиваемся в математике. И все же мы то и дело поступаем в соответствии с ними. Вот вам и доказательство того, насколько важны такие вещи.
Cледующий день принес горькое разочарование. Уже утром Терлес купил дешевое издание того тома, который видел у учителя, и воспользовался первым же перерывом, чтобы приступить к чтению. Но из-за сплошных скобок и сносок он не понимал ни слова, а если он добросовестно следовал глазами за фразами, у него появлялось такое ощущение, словно старая костлявая рука вывинчивает у него мозг из головы.
Когда он примерно через полчаса, устав, перестал читать, он дошел только до второй страницы, и на лбу у него выступил пот.
— Роберт Музиль. Душевные смуты воспитанника Терлеса
Antoine Wiertz, Pensées et visions d'une tête coupée (Что видит голова гильотинированного в секунды после отсечения), 1853.
Антуан-Жозеф Вирц попросил врача-гипнотизера ввести его в транс, который объединит его с мыслями и чувствами казнимого преступника. Возле эшафота Вирц испытал специфический духовный опыт, результатом которого стала картина.
Антуан-Жозеф Вирц попросил врача-гипнотизера ввести его в транс, который объединит его с мыслями и чувствами казнимого преступника. Возле эшафота Вирц испытал специфический духовный опыт, результатом которого стала картина.
У многих фильмов, которые освещают противостояние бунтовщиков и режима консервативно-авторитарных плохих парней («Безумный Макс: Дорога ярости», «Рассказ служанки», фильмы сестер Вачовски) есть одна общая черта. Нам показывают, как герои борются с существующим укладом и как его побеждают, а потом повествование обрывается. Хэппи-энд!
То есть, герои остаются драные и голодные на радиоактивных пустошах, уничтожив ту единственную систему, которая обеспечивала существование общества (с учетом издержек и явного террора), но зрителю не показывают примеров построения будущей справедливой утопии. Демонстрируется, как «весь мир насилья мы разрушим», а часть про «мы наш, мы новый мир построим» выпадает из фокуса внимания, поскольку она скучная, сложная и вызывает много неудобных вопросов.
В реальной жизни такие схемы тоже воспроизводятся. Например, в центре Сиэтла. Classic. «Ну а какой тут способ? А то пишут, пишут… Контрреволюция одна. Голова пухнет. Взять все, да и поделить».
Сознательный сатанизм вроде служения Азатоту, который не обещает ничего, кроме разрушения, еще можно понять и своеобразно уважать. С инфантильным протестом хуже, потому что актор тут не отдает себе отчета в последствиях своих действий. А после непродуманного сакрального убийства праотца звать взрослых уже поздно. В случае отцеубийства до отделения субъект (или общество) окажется прикованным к распадающемуся мертвецу, у которого уже нельзя попросить помощи, а вот борьба и ресентимент будут вечными.
То есть, герои остаются драные и голодные на радиоактивных пустошах, уничтожив ту единственную систему, которая обеспечивала существование общества (с учетом издержек и явного террора), но зрителю не показывают примеров построения будущей справедливой утопии. Демонстрируется, как «весь мир насилья мы разрушим», а часть про «мы наш, мы новый мир построим» выпадает из фокуса внимания, поскольку она скучная, сложная и вызывает много неудобных вопросов.
В реальной жизни такие схемы тоже воспроизводятся. Например, в центре Сиэтла. Classic. «Ну а какой тут способ? А то пишут, пишут… Контрреволюция одна. Голова пухнет. Взять все, да и поделить».
Сознательный сатанизм вроде служения Азатоту, который не обещает ничего, кроме разрушения, еще можно понять и своеобразно уважать. С инфантильным протестом хуже, потому что актор тут не отдает себе отчета в последствиях своих действий. А после непродуманного сакрального убийства праотца звать взрослых уже поздно. В случае отцеубийства до отделения субъект (или общество) окажется прикованным к распадающемуся мертвецу, у которого уже нельзя попросить помощи, а вот борьба и ресентимент будут вечными.
Английский поэт Кристофер Смарт попал в лечебницу для умалишенных из-за того, что постоянно громко молился, падал на колени в общественных местах и требовал от окружающих того же. В Средние века незримую битву, которую он вел, оценили бы по достоинству, но дело было в прагматичном XVIII веке. Так что на поэта стали подавать жалобы. Закончилось лондонской больницей Святого Луки. Там Смарт написал свои самые известные произведения.
В поэме «Возвеселитесь во Агнце» (Jubilate Agno) он разрабатывает учение о цвете в духе Сведенборга, рассуждает о мистике языков и превращает речь о любом предмете и явлении в осанну. В частности, Смарт писал про своего кота — совмещая обожание и академичную инвентаризацию, он не упустил ни одной детали его повадок. Возможно, Смарт безумствовал, потому что видел, как через материальный мир хлещет Вселенская Красота, и просто не мог спокойно выносить ее сияния. И не понимал, почему другие не молятся на улицах в голос.
Как не возрадоваться в Агнце, пусть даже сидя в сумасшедшем доме, когда знаешь, что между тобой и тьмой храбро стоит Кот Херувимский.
«Ибо рассмотрим кота моего Джеффри.
Ибо он слуга Бога живого, служащий ему верно и неустанно.
Ибо при первом проблеске Божьих лучей на востоке он творит поклонение.
Ибо он творит это, семь раз выгибая свою спину изящно и ловко.
...
Ибо по свершении долга и принятии благословения приходит время заняться собой.
Ибо он совершает это в десять приемов.
Ибо, во-первых, он рассматривает передние лапки, проверяя, чисты ли они.
Ибо, во-вторых, он скребет задними лапками, чтобы навести чистоту позади себя.
Ибо, в-третьих, он мощно и всласть потягивается.
Ибо, в-четвертых, он точит когти о дерево.
Ибо, в-пятых, он умывается.
Ибо, в-шестых, он свертывается, помывшись.
Ибо, в-седьмых, он ловит блох, чтобы они ему не докучали во время охоты.
Ибо, в-восьмых, он трется спиной о дверной косяк.
Ибо, в-девятых, он смотрит вверх, ожидая подсказки.
Ибо, в-десятых, он отправляется что-нибудь промыслить.
...
Ибо он несет дозор Божий против супостата.
Ибо он противостоит силам тьмы своей электрической шкуркой и сверкающими глазами.
Ибо он противостоит Дьяволу, сиречь смерти, своей живостью и проворством.
Ибо в своем утреннем сердце он любит солнце и оно его любит.
Ибо он из племени Тигра.
Ибо Кот Херувимский есть прозвание Тигра Ангельского.
Ибо в нем есть хитрость и шипенье змеиное, которые он, в своей доброте, подавляет.
Ибо он не сотворит дела лихого, пока сыт, и без причины злобно не фыркнет.
Ибо он благодарно мурлычет, когда Бог ему говорит, что он хороший котик.
Ибо он пособие для малышей, на котором они учатся великодушию.
Ибо всякий дом без него пуст и благословение в духе не полно.
...
Ибо он помесь важности с дуракавалянием.
Ибо он знает что Бог — его Спаситель.
Ибо он может неожиданно прыгнуть на колени к хозяину.
Ибо он может играть с пробкой и катать ее по полу.
...
Ибо, гладя его, я открыл электричество.
Ибо я видел над ним свет Божий, который мерк и разгорался».
В поэме «Возвеселитесь во Агнце» (Jubilate Agno) он разрабатывает учение о цвете в духе Сведенборга, рассуждает о мистике языков и превращает речь о любом предмете и явлении в осанну. В частности, Смарт писал про своего кота — совмещая обожание и академичную инвентаризацию, он не упустил ни одной детали его повадок. Возможно, Смарт безумствовал, потому что видел, как через материальный мир хлещет Вселенская Красота, и просто не мог спокойно выносить ее сияния. И не понимал, почему другие не молятся на улицах в голос.
Как не возрадоваться в Агнце, пусть даже сидя в сумасшедшем доме, когда знаешь, что между тобой и тьмой храбро стоит Кот Херувимский.
«Ибо рассмотрим кота моего Джеффри.
Ибо он слуга Бога живого, служащий ему верно и неустанно.
Ибо при первом проблеске Божьих лучей на востоке он творит поклонение.
Ибо он творит это, семь раз выгибая свою спину изящно и ловко.
...
Ибо по свершении долга и принятии благословения приходит время заняться собой.
Ибо он совершает это в десять приемов.
Ибо, во-первых, он рассматривает передние лапки, проверяя, чисты ли они.
Ибо, во-вторых, он скребет задними лапками, чтобы навести чистоту позади себя.
Ибо, в-третьих, он мощно и всласть потягивается.
Ибо, в-четвертых, он точит когти о дерево.
Ибо, в-пятых, он умывается.
Ибо, в-шестых, он свертывается, помывшись.
Ибо, в-седьмых, он ловит блох, чтобы они ему не докучали во время охоты.
Ибо, в-восьмых, он трется спиной о дверной косяк.
Ибо, в-девятых, он смотрит вверх, ожидая подсказки.
Ибо, в-десятых, он отправляется что-нибудь промыслить.
...
Ибо он несет дозор Божий против супостата.
Ибо он противостоит силам тьмы своей электрической шкуркой и сверкающими глазами.
Ибо он противостоит Дьяволу, сиречь смерти, своей живостью и проворством.
Ибо в своем утреннем сердце он любит солнце и оно его любит.
Ибо он из племени Тигра.
Ибо Кот Херувимский есть прозвание Тигра Ангельского.
Ибо в нем есть хитрость и шипенье змеиное, которые он, в своей доброте, подавляет.
Ибо он не сотворит дела лихого, пока сыт, и без причины злобно не фыркнет.
Ибо он благодарно мурлычет, когда Бог ему говорит, что он хороший котик.
Ибо он пособие для малышей, на котором они учатся великодушию.
Ибо всякий дом без него пуст и благословение в духе не полно.
...
Ибо он помесь важности с дуракавалянием.
Ибо он знает что Бог — его Спаситель.
Ибо он может неожиданно прыгнуть на колени к хозяину.
Ибо он может играть с пробкой и катать ее по полу.
...
Ибо, гладя его, я открыл электричество.
Ибо я видел над ним свет Божий, который мерк и разгорался».
Маддалена Казулана, итальянский композитор и исполнительница-лютнистка эпохи Возрождения. Первая женщина, опубликовавшая свои мадригалы — пьесы на несколько голосов.
Звучали они примерно так:
https://www.youtube.com/watch?v=s62w5VuSSvo
В мадригале Vagh' amorosi augelli, насколько я могу судить, поется о птицах над деревьями, о золотистых волосах (в традициях ренессансных представлений о прекрасном) и о гармонии любви, которая способна унять боль.
Звучали они примерно так:
https://www.youtube.com/watch?v=s62w5VuSSvo
В мадригале Vagh' amorosi augelli, насколько я могу судить, поется о птицах над деревьями, о золотистых волосах (в традициях ренессансных представлений о прекрасном) и о гармонии любви, которая способна унять боль.
О своем общении в эмиграции с Жоржем Батаем Ирина Одоевцева отзывается немногословно — сначала говорит, что он их с Ивановым большой друг, потом — что, вообще-то, они считали, будто он звёзд с неба не хватает, и потешались над его энтузиазмом по поводу русской революции.
Одоевцева в своих мемуарах саму себя представляет девушкой чувствительной и скромной, которая носит трогательный бант и даже будучи замужней дамой выглядит как студистка.
Тем загадочней кажутся эти строки Батая, к которым, увы, нет никаких пояснений. Хотя вечер, очевидно, выдался знатный.
«В декабре 1937 г. Морис Хайне по нашей просьбе отвез нас с Лаурой к тому месту, которое де Сад выбрал для своей могилы. "Прах будет рассеян поверх желудей..." В тот день шел снег и наша машина застряла в лесу. Свирепствовал ветер. На обратном пути, расставшись с Морисом Хайне, мы с Лаурой сообразили поздний ужин: ожидались Иванов и Одоевцева. Как и было задумано, ужин оказался не менее свирепым, чем зимний ветер: голая Одоевцева принялась блевать».
Одоевцева в своих мемуарах саму себя представляет девушкой чувствительной и скромной, которая носит трогательный бант и даже будучи замужней дамой выглядит как студистка.
Тем загадочней кажутся эти строки Батая, к которым, увы, нет никаких пояснений. Хотя вечер, очевидно, выдался знатный.
«В декабре 1937 г. Морис Хайне по нашей просьбе отвез нас с Лаурой к тому месту, которое де Сад выбрал для своей могилы. "Прах будет рассеян поверх желудей..." В тот день шел снег и наша машина застряла в лесу. Свирепствовал ветер. На обратном пути, расставшись с Морисом Хайне, мы с Лаурой сообразили поздний ужин: ожидались Иванов и Одоевцева. Как и было задумано, ужин оказался не менее свирепым, чем зимний ветер: голая Одоевцева принялась блевать».
Крампусы и другие окрутники в фотопроекте об образах из европейских языческих ритуалов: https://www.charlesfreger.com/portfolio/wilder-mann/
Моргая глазами за дымчатыми стеклами очков, она следит за полетом грифа — птицы, полной глубинных отзвуков. Ипполита любит эту далекую птицу, чьи перья обтрепывают небесную синь, как любит целомудрие, неприступность. Она любила, например, бумажного змея — большого, хоть и разорванного золотого дракона, которого однажды в детстве у нее тихонько отнял ветер. Внезапно веревка выскользнула из пальцев, а змей повис высоко в сиреневом небе, где не летала ни одна птица, над сиреневым морем, где не шло ни одно судно; даже не убегая, но оставаясь неприкосновенным, уйдя безвозвратно, навсегда, но все еще присутствуя — неподвижный, желтый и роскошный. Бегая по гальке и тихо плача, Ипполита любила бумажного змея за то, что потеряла его, любила как умершего друга.
Габриэль Витткоп, Каждый день падающее дерево
Габриэль Витткоп, Каждый день падающее дерево
В 1800 году в Авероне объявился мальчик-дикарь, который не владел человеческой речью, не мог находиться в закрытом пространстве и не обладал никакими людскими навыками. Это открытие возбудило научную общественность, потому что давало возможность разобраться в том, справедлива ли теория о «благородном дикаре», который стал бы образцом «естественной морали». Однако Виктор из Аверона к морали был равнодушен: он не мог понять концепции собственности (то есть, тащил все, что плохо лежит), мочился куда попало и покусывал незнакомцев, подходивших слишком близко. В то же время, в нем не было агрессии, жестокости или желания подавлять. Общественность оказалась разочарована. С таким же успехом можно было бы учиться морали у животного.
По одним мнениям, Виктор имел психическое отклонение, как тогда говорили, идиотию (и поэтому был выкинут в лес), по другим — стал жертвой насилия, что повлияло на его развитие. Так или иначе, заговорить и оцивилизоваться ему не удалось. И, возможно, к лучшему, если судить по истории другого найденыша, Каспара Хаузера, который объявился тремя десятилетиями позже в Нюрнберге. Предполагают, что Хаузер был «человеком в железной маске», тайным наследным принцем, но подтверждений этому нет. Его долгие годы держали взаперти, а общался юноша только со своим тюремщиком, и к 17-18 годам был на уровне развития маленького ребенка.
Местные чиновники обратились за помощью к президенту Апелляционного суда статскому советнику Фейербаху, который назначил ему учителя. Криминолог Пауль Иоганн Ансельм фон Фейербах писал сочинения по теории права (о том, что людей нужно так пугать наказанием, чтобы оно было хуже, чем эгоистическое удовольствие от нарушения общего закона), а также приходился отцом философу Людвигу Фейербаху. Фейербах-старший оставил о Каспаре Хаузере по-настоящему душераздирающие воспоминания.
«Дикий» юноша быстро учился: он полюбил рисунки и сам стал рисовать, с удовольствием слушал музыку. Однако переживания, которые обрушились на него лавиной после выхода из темницы, делали его все более грустным. Как-то раз он сказал Фейербаху, что хотел бы снова вернуться в заточение: там у него «не болела голова». Из неолита Каспар разом угодил в Новое время, где на плечах субъекта лежит задача конструирования смыслов. И эта работа, к которой другие привыкают с детства, очень его тяготила. «Естественный субъект» ничего не мог сообщить философам о духовной природе человека, потому что был на пред-духовной стадии. Но когда эта духовность появилась, оказалось, что она приносит боль.
По одним мнениям, Виктор имел психическое отклонение, как тогда говорили, идиотию (и поэтому был выкинут в лес), по другим — стал жертвой насилия, что повлияло на его развитие. Так или иначе, заговорить и оцивилизоваться ему не удалось. И, возможно, к лучшему, если судить по истории другого найденыша, Каспара Хаузера, который объявился тремя десятилетиями позже в Нюрнберге. Предполагают, что Хаузер был «человеком в железной маске», тайным наследным принцем, но подтверждений этому нет. Его долгие годы держали взаперти, а общался юноша только со своим тюремщиком, и к 17-18 годам был на уровне развития маленького ребенка.
Местные чиновники обратились за помощью к президенту Апелляционного суда статскому советнику Фейербаху, который назначил ему учителя. Криминолог Пауль Иоганн Ансельм фон Фейербах писал сочинения по теории права (о том, что людей нужно так пугать наказанием, чтобы оно было хуже, чем эгоистическое удовольствие от нарушения общего закона), а также приходился отцом философу Людвигу Фейербаху. Фейербах-старший оставил о Каспаре Хаузере по-настоящему душераздирающие воспоминания.
«Дикий» юноша быстро учился: он полюбил рисунки и сам стал рисовать, с удовольствием слушал музыку. Однако переживания, которые обрушились на него лавиной после выхода из темницы, делали его все более грустным. Как-то раз он сказал Фейербаху, что хотел бы снова вернуться в заточение: там у него «не болела голова». Из неолита Каспар разом угодил в Новое время, где на плечах субъекта лежит задача конструирования смыслов. И эта работа, к которой другие привыкают с детства, очень его тяготила. «Естественный субъект» ничего не мог сообщить философам о духовной природе человека, потому что был на пред-духовной стадии. Но когда эта духовность появилась, оказалось, что она приносит боль.