Мелодия прервалась, погружая комнату в давящую тишину.
— Дальше я не знаю нот, — тихо и ласково сказала Адалина. Она знала, что Тристан оплакивает свою потерянную любовь, но не оборачивалась. Понимала, что он не хотел бы, чтобы его видели в таком состоянии. — Ты не поможешь?
Тристан сморгнул слезы и пелену с глаз, а потом со смесью страха и волнения посмотрел на клавиши.
Он не играл много лет. Не мог и не хотел, потому что душа его больше не пела — там было удушающе пусто и тихо. Но сейчас, чувствуя исходящие от Адалины волны тепла, вдыхая пряный аромат корицы и яблок, он внезапно услышал едва уловимые трели в недрах гибнущего сердца. Словно оно пробуждалось от глубокого и долгого сна. Словно еще было способно что-то испытывать. Жить и творить.
Тристан положил пальцы на прохладные клавиши и, глубоко вздохнув, заиграл композицию с самого начала. Музыка получалась нестройной, он спотыкался на нотах и злился из-за этого, но потом тонкие белые пальцы Адалины опустились рядом, и они заиграли в четыре руки. С каждым аккордом его игра становилась увереннее, а во мраке тлеющей души все ярче загорался крошечный огонек. Его сердце билось в такт мелодии, и она становилась все громче под его пальцами, которые не забыли, по-прежнему говорили на языке музыки и помогали облегчить груз пережитых испытаний.
Когда они дошли до той партии, которую Адалина не знала, Тристан продолжил один — и больше не ошибался. Играл уверенно и легко. Улыбался сквозь слезы. Словно вернулся домой через долгие годы скитаний. А его путеводной звездой стала Адалина.
Последние аккорды утонули в ночи, и комната вновь погрузилась в тишину, но в этот раз она не была неловкой или неуютной.
Тристан испытал долгожданное облегчение.
— Спасибо, — прошептал он, заправляя ее густые локоны за ухо.
— За что? Это я должна благодарить тебя за то, что согласился сыграть мою любимую композицию.
— Спасибо, что сберегла ее для меня.