Я начинала тревожиться, когда отец опаздывал, не приходя домой в обещанное время – потому что уже понимала, чем именно он занимается и чем это нам грозит. Иногда, ожидая его, я не могла уснуть до глубокой ночи – и тогда темнота, которая не пугала раньше, превращалась в липкую и тревожную субстанцию, в которой увязали, будто в болоте, свечные огоньки.
К намертво вбитой в голову отцовской заповеди «никому не говори, что ты дочь Чтеца» с возрастом добавилась ещё одна: «никому не говори, что сама умеешь читать». Она подкреплялась страхом опасностей куда более реальных, чем чудовища из-под кровати, которых боялись другие дети.

С тихим стуком на стол опускается пара стаканов, а следом — небольшая горка чего-то шуршащего в ярких обёртках.
— Шоколадные батончики? — Кайден удивлённо переводит взгляд с кучки на капитана и обратно.
— Надо же чем-то закусывать, — пожав плечами, она плюхается на свободный стул и отодвигает подальше пепельницу. — И да. Я прячу их в тумбочке, рядом со своим запасным лицом. Но это совершенно секретная информация.
— Боитесь, что кто-то узнает про вашу нездоровую страсть к шоколадкам? — Ничего более логичного на ум Кайдену не приходит.
— В детстве мне они редко перепадали, так что я теперь просто не люблю делиться, — отвечает Шепард с убийственно серьёзным видом. — Но для вас сделаю исключение.
— О… в таком случае, я польщён.

Говорят, когда-то давным-давно существовал некий иной мир — совсем не похожий на тот, что мы знаем сейчас. Будто бы не всегда острова парили в воздухе, а были частью чего-то большего, омываемого бескрайними водами.
Тот прежний мир был велик и просторен, и обитало в нём великое множество людей, зверей и богов. Среди последних были и Шестеро — духи первозданных стихий, которыми полнилось всё сущее. 
Говорят, мир живёт только покуда его хранят божества. А божества живут до тех пор, пока в них веруют люди.
Время шло — десятки и сотни лет. Сменялись эпохи и поколения. Люди Старого мира постепенно начинали забывать Шестерых — ведь то, что те олицетворяли собою, казалось неизменным и привычным, а в привычном трудно увидеть божественное. И человечество всё реже и реже упоминало своих прежних богов, выдумывая взамен новых или же отрекаясь вовсе от любых.
Силы Шестерых слабели и угасали.
И тогда эти боги решили создать для себя новый мир.
Собрав остатки сил, Шестеро подняли высоко-высоко в небо фрагменты Старого Мира, превратив их в парящие острова. После они воззвали ко всем людям, которые всё ещё веровали в них, и забрали тех с собой на небеса.
Так появилось то, что мы называем Спиральным Архипелагом. То, что мы зовём своей родиной. В нашем мире — два неба, сверху и снизу: одно простирается у нас над головами и отделяет нас, будто купол, от Бездны, в которой нет жизни, одни лишь холодные звёзды и светила, над которыми не властны даже боги; второе же — небо Старого Мира, над которым вознёсся Архипелаг. Оно, на сколько хватает глаз, покрыто созданной богами плотной завесой, которую мы теперь зовём Облачным Морем.
С тех пор, как считается, возврата вниз, в Старый Мир, нет. Весь Архипелаг — это путь в один конец, вверх по Спирали, на вершине которой покоится Перевёрнутый Замок. Башни его, устремлённые не вверх, а вниз, почти касаются своими шпилями последнего, крохотного острова в самой вершине Архипелага. Плоское основание, которое должно было бы быть фундаментом, но стало крышей, почти упирается в ту грань, что отделяет нас от Бездны. Шестеро построили Замок для себя в качестве своей обители, своего последнего пристанища. И, как рассказывают, он настолько напитался силой богов и самого этого мира, что обрёл в конце концов собственную волю. И якобы даже способен исполнить желание человека, который осмелится в него войти — но подобное, если и случалось, то лишь в каких-нибудь сказках и легендах. В реальности же мало кто отваживается даже приблизиться к Замку — дорога туда так трудна и опасна, что даже с борта воздухоплава на него поглядеть не всякий решается. А если пешком попытаться дойти, то, скорее всего, и вовсе погибнуть можно.
Говорят, что именно Шестеро богов сделали наш мир таким, каким мы его знаем сейчас. Они расположили острова в нужном порядке, пустили по ним реки и воздвигли горы, посадили леса и выпустили в небо ветра. Они заложили благодатную почву, на которой люди могли построить города и храмы. А после каждый из Шестерых даровал новому миру по паре божественных существ — элементалей, живого воплощения стихий, чтобы те поддерживали движение и жизнь во всём сущем на Архипелаге.
И, наконец, убедившись в том, что новый мир пригоден для жизни, а человечество никогда их не забудет, Шестеро, растратившие большую часть своих сил, поднялись в свой Замок и уснули там на много-много веков…

— Некоторые в поисках пригодных для жизни мест заплывали в доселе неизвестные дали — так одно племя мореплавателей, наших древних предков, и нашло новый дом на этих островах. Меро, обитатели здешних вод, не были к ним враждебны — напротив, оказались дружелюбны и любопытны. Они помогали поселенцам обустроиться на островах и подружиться с морем. И в конце концов два племени стали так дружны и близки, что меро начали влюбляться в человеческих сыновей и дочерей — а те, в свою очередь, тянулись к морским девам и юношам. Тогда меро взмолились своей богине, чтобы та дала им возможность выйти на сушу — и после долгих уговоров она согласилась.
— И что, они выпрыгнули на сушу прямо с хвостами? — уточняет Кайте, уловив небольшую паузу в моей речи — ровно тогда, когда уже не будет казаться невежливо перебивающим.
— Они бы тогда далеко не упрыгали, — смеюсь я, позволяя очередной волне лизнуть мне ноги. Иногда, вот так сидя у берега, я невольно сравниваю себя с меро с классических картин. Сидящие на берегу или фрагменте скалы морские девы и юноши, элегантно опустившие кончик хвоста в воду — сюжет довольно популярный. — Нет, богиня сделала их… почти людьми. С ногами и всем таким прочим.
На «всём таком» я слышу, как Кайте многозначительно хмыкает. Не удивительно, он ведь жил в портовом городе, а там знаменитый анекдот про катайянского рыбака, поймавшего в сети деву-меро и не знающего, что с ней делать, наверняка в ходу.

— А чего я могу сказать-то, — развожу руками и кошусь на вновь навострившую перо Инге. — Со вчерашнего вечера звать меня Шиповник. Фамилиев не выдали, уж извините. Цель прибытия: вчерашним же вечером я пришла в себя лежащей в долбаном гробу и вообще ни хрена не помню. Будто в башке метлой пошуровал кто.
— Я ведь так и запишу, — немного даже угрожающе уточняет Инге.
— Так и запиши, — благосклонно кивнув, разрешаю я.

«Прости», — говорит мне девочка с рыжими волосами и глазами цвета неба. Больше она не говорит ничего — поворачивается ко мне спиной и уходит, и, как я ни пытаюсь за ней угнаться, расстояние между нами только увеличивается. Я протягиваю к ней руку — но она, будто заколдованная дева из сказки, оборачивается птицей и улетает вслед за своей стаей, а моя ладонь хватает лишь воздух и несколько кружащихся перьев.

В моëм детстве мама иногда шутя называла меня принцессой.
Слово это встречалось мне лишь в сказках, которые она рассказывала, объясняя: принцессами зовутся дочери королей. Такой титул существовал в старом мире, о котором сама мама тоже знала только из легенд, сказок и чужих рассказов.
Я недоумевала, ведь на сказочную принцессу была вовсе не похожа. Я носила простые платья, бегала босиком по лесу и скромный домик наш ни капли не напоминал королевские палаты. Но мама говорила, что вовсе не это главное. Вместо короны она неизменно надевала мне на голову венки из полевых или лесных цветов — летом, из еловых ветвей и подмëрзших рябиновых гроздей — зимой.

Больше некому звать меня принцессой. Люди куда охотнее зовут меня иными именами, которые точнее отражают, кто я на самом деле.
Ведьма. Чудовище. Тëмная тварь.
В детстве я плакала, заслышав такое обращение. Но я уже много столетий как не ранимое дитя. Теперь мне это по нраву.

Я тогда совсем не думала о том, что ждёт нас в будущем — точнее, мне не хотелось думать, что может быть что-то иное, чем то безмятежное и беззаботное счастье, которым были наполнены проведённые вместе дни. Дни, в которые мы держались за руки и валялись в обнимку на траве, вплетали в волосы цветы и кормили друг друга ягодами с рук, говорили обо всём на свете и танцевали на лесной опушке безо всякой музыки, под одно лишь птичье пение и шелест листвы. Мы убегали глубже в лес, где никому было не под силу нас найти, плескались в кристалльно-ледяной воде озера и дарили друг другу самые горячие поцелуи. Встречали закаты и любовались на первые зажигающиеся в темнеющем небе звёзды, оттягивая до последнего миг, когда придётся разомкнуть объятия — горько-сладкий миг прощания с надеждой на новую встречу. И мне хотелось, чтобы так было всегда.

— Её голос дрожит. Взгляд направлен в пол, кулаки судорожно сжимаются. «Он ранен, потому что защищал меня», — отчётливое выражение вины. И страха. Потерять кого-то… — Тейн так же резко выныривает из воспоминаний, и его глаза снова фокусируются на собеседнике. — Даже когда твоей жизни уже ничего не угрожало, она боялась. Из всего этого я делаю вполне очевидный вывод. Она тебя любит.
— У нас не такие отношения, — возражает Кайден, хватаясь за последнее утверждение. Всё остальное ему пока ещё не удалось толком переварить.
— Мне казалось, для людей понятие «любовь» тоже имеет много смыслов, — в голосе Тейна сквозит добродушная ирония. — Мне, например, вполне понятны её чувства. Я так же переживал за сына, когда понял, что могу вот-вот потерять его. Из-за собственной же глупости. И по-настоящему страшно мне стало уже после того, как всё закончилось. Когда я подумал о том, что могло произойти, если бы я не успел… и если бы со мной не было Шепард. Перед этим она на меня даже накричала. Как сейчас помню, — он усмехается, — самым цензурным в её речи было «ты ужасный отец и безответственная сволочь», но ещё она сказала, что раз уж я хочу воспользоваться шансом хоть что-то исправить, пока не поздно… она сделает всё возможное, чтобы мне помочь. Раз уж я, дурак такой, сам не справился.

— Не стоит волноваться. Вы добрались сюда, а значит, полдела уже сделано. Вам осталось лишь найти её — ту самую историю, что ждала только вас. Когда вы встретите её, то сразу узнаете.
— Она захочет меня убить? — обречённо уточнил рыцарь.
У него был богатый опыт охоты на чудовищ, а с ними обычно так и случалось — легче всего было их выследить, когда они сами шли по твоему следу, и поймать на острие меча, когда они неслись на тебя, рыча и брызгая слюной.
Может быть, со сказками это тоже так работает?
Хранитель едва сдержал смех — боялся показаться невежливым перед гостем.
— Ну что вы! Она, конечно, может на вас немного обидеться за то, что вы так долго за ней не являлись, но не до такой же степени! В конце концов, она ваша, а значит, будет рада вас видеть — но придётся, пожалуй, за ней здорово побегать.