💰Миллионерка и миллионерша: в чем разница? Из истории русских феминитивов
Классиков русской литературы совершенно не ломало использовать феминитив на -ка. Слово «миллионерка» мы находим у:
- Толстого в «Войне и мир» во втором томе: Она указала на проходивших через залу даму с очень некрасивой дочерью. Это миллионерка-невеста, — сказала Перонская
- Достоевского в «Дядюшкином сне»: …эта гордячка Зина становится миллионеркой, княгиней
- Некрасова: С чего же вы взяли, что она миллионерка?
- Писемского: по слухам, миллионерка и, надобно сказать, настоящая генеральша
Последний раз слово, по данным Корпуса русского языка, использовал Кузмин в 1912 году. А потом мировая война, революции — и не стало ни миллионеров, ни миллионерок.
При этом параллельно с ним существовало с конца XVIII века и до наших дней слово «миллионерша», но по контексту (впрочем, не всегда) оно чаще значило «жена миллионера». Миллионерка же всегда слово проактивное — богатая женщина, богатая сама по себе.
Классиков русской литературы совершенно не ломало использовать феминитив на -ка. Слово «миллионерка» мы находим у:
- Толстого в «Войне и мир» во втором томе: Она указала на проходивших через залу даму с очень некрасивой дочерью. Это миллионерка-невеста, — сказала Перонская
- Достоевского в «Дядюшкином сне»: …эта гордячка Зина становится миллионеркой, княгиней
- Некрасова: С чего же вы взяли, что она миллионерка?
- Писемского: по слухам, миллионерка и, надобно сказать, настоящая генеральша
Последний раз слово, по данным Корпуса русского языка, использовал Кузмин в 1912 году. А потом мировая война, революции — и не стало ни миллионеров, ни миллионерок.
При этом параллельно с ним существовало с конца XVIII века и до наших дней слово «миллионерша», но по контексту (впрочем, не всегда) оно чаще значило «жена миллионера». Миллионерка же всегда слово проактивное — богатая женщина, богатая сама по себе.
Сегодня 10 февраля — день смерти Пушкина. Советую прочитать письмо, написанное Василием Жуковским главе Третьего отделения Бенкендорфу. Жуковский с одной стороны очень осторожен (например, он оставляет у себя бумаги Пушкина и заранее открещивается от любых рукописных копий, которые могут получить хождение), с другой стороны он местами показывает сложную гамму эмоций, порой ему трудно скрыть свою злость, хоть он и пытается доказать. Вот некоторые цитаты:
— Сперва буду говорить о самом Пушкине. Смерть его все обнаружила, и несчастное предубеждение, которое наложили на всю жизнь его буйные годы первой молодости и которое давило пылкую душу до самого гроба, теперь должно, и, к несчастью, слишком поздно, уничтожиться перед явною очевидностью. Мы разобрали все его бумаги. Полагали, что в них найдется много нового, писанного в духе враждебном против правительства и вредного нравственности. Вместо того нашлись бумаги, разительно доказывающие совсем иной образ мыслей. <...> Одним словом, нового предосудительного не нашлось ничего. Старое, писанное в первой молодости, все, как видно, было им самим уничтожено. Он сам осудил свою молодость и истребил все следы ее.
<...> Во все эти двенадцать лет его положение не переменилось; он все был как буйный мальчик, которому страшно дать волю, под строгим, мучительным надзором. Все формы этого надзора были благородные... Но надзор — всё надзор. Годы проходили; Пушкин созревал, ум его остепенялся. А прежнее предубеждение, не замечая внутренней нравственной перемены, оставалось тем же.
<...> Он написал «Годунова», «Полтаву», свои оды «К клеветникам России», «На взятие Варшавы» — то есть всё свое лучшее, принадлежащее нынешнему царствованию, а в суждении о нем все указывали на оду «К свободе», «Кинжал» и видели в 36-летнем Пушкине всё того же 22-летнего. <...> Вы называете его и теперь демагогическим писателем. По каким же его произведениям даете ему такое имя? По старым или новым? Ведь вы не имеете времени заниматься русской литературой и должны полагаться на мнение других? <...> Если по старым, ходившим только в рукописях, — это грехи молодости, сначала необузданной, потом раздраженной несчастьем. Демагогического, то есть написанного с намерением волновать общество, не было ничего.
<...> Его служба была его перо, его «Петр Великий», его поэмы, его произведения, коими бы ознаменовалось славное время. Для такой службы нужно свободное уединение. Какое спокойствие мог он иметь с своею пылкою, огорченною душой, посреди того света, где всё тревожило его суетность, где было столько раздражительного для его самолюбия, где тысячи презрительных сплетен губили его?
<...> Пушкин никогда не бывал демагогическим писателем. Он просто русский национальный поэт, выразивший в лучших стихах своих всё, что дорого русскому сердцу.
<...> Уверяю вас напротив, что Пушкин (здесь говорится о том, что он был в последние свои годы) решительно был утвержден в необходимости для России чистого, неограниченного самодержавия, и это не по одной любви к нынешнему государю, а по своему внутреннему убеждению, основанному на фактах исторических (этому теперь есть и письменное свидетельство в его собственноручном письме к Чадаеву). <...> Пушкин был решительным противником свободы книгопечатания, и в этом он даже доходил до излишества, ибо полагал, что свобода книгопечатания вредна и в Англии. Разумеется, что он в то же время утверждал, что цензура должна быть строга, но беспристрастна, что она, служа защитою обществу от писателей, должна и писателя защищать от всякого произвола.
— Сперва буду говорить о самом Пушкине. Смерть его все обнаружила, и несчастное предубеждение, которое наложили на всю жизнь его буйные годы первой молодости и которое давило пылкую душу до самого гроба, теперь должно, и, к несчастью, слишком поздно, уничтожиться перед явною очевидностью. Мы разобрали все его бумаги. Полагали, что в них найдется много нового, писанного в духе враждебном против правительства и вредного нравственности. Вместо того нашлись бумаги, разительно доказывающие совсем иной образ мыслей. <...> Одним словом, нового предосудительного не нашлось ничего. Старое, писанное в первой молодости, все, как видно, было им самим уничтожено. Он сам осудил свою молодость и истребил все следы ее.
<...> Во все эти двенадцать лет его положение не переменилось; он все был как буйный мальчик, которому страшно дать волю, под строгим, мучительным надзором. Все формы этого надзора были благородные... Но надзор — всё надзор. Годы проходили; Пушкин созревал, ум его остепенялся. А прежнее предубеждение, не замечая внутренней нравственной перемены, оставалось тем же.
<...> Он написал «Годунова», «Полтаву», свои оды «К клеветникам России», «На взятие Варшавы» — то есть всё свое лучшее, принадлежащее нынешнему царствованию, а в суждении о нем все указывали на оду «К свободе», «Кинжал» и видели в 36-летнем Пушкине всё того же 22-летнего. <...> Вы называете его и теперь демагогическим писателем. По каким же его произведениям даете ему такое имя? По старым или новым? Ведь вы не имеете времени заниматься русской литературой и должны полагаться на мнение других? <...> Если по старым, ходившим только в рукописях, — это грехи молодости, сначала необузданной, потом раздраженной несчастьем. Демагогического, то есть написанного с намерением волновать общество, не было ничего.
<...> Его служба была его перо, его «Петр Великий», его поэмы, его произведения, коими бы ознаменовалось славное время. Для такой службы нужно свободное уединение. Какое спокойствие мог он иметь с своею пылкою, огорченною душой, посреди того света, где всё тревожило его суетность, где было столько раздражительного для его самолюбия, где тысячи презрительных сплетен губили его?
<...> Пушкин никогда не бывал демагогическим писателем. Он просто русский национальный поэт, выразивший в лучших стихах своих всё, что дорого русскому сердцу.
<...> Уверяю вас напротив, что Пушкин (здесь говорится о том, что он был в последние свои годы) решительно был утвержден в необходимости для России чистого, неограниченного самодержавия, и это не по одной любви к нынешнему государю, а по своему внутреннему убеждению, основанному на фактах исторических (этому теперь есть и письменное свидетельство в его собственноручном письме к Чадаеву). <...> Пушкин был решительным противником свободы книгопечатания, и в этом он даже доходил до излишества, ибо полагал, что свобода книгопечатания вредна и в Англии. Разумеется, что он в то же время утверждал, что цензура должна быть строга, но беспристрастна, что она, служа защитою обществу от писателей, должна и писателя защищать от всякого произвола.
Несколько лет назад на основе книги А.И. Рейтблата «От Бовы к Бальмонту» составлял такую таблицу — сколько платили русским писателям за печатный лист в разные десятилетия.
1. Динамика оплаты и востребованности писателей:
• 1850-е – 1860-е: Самыми высокооплачиваемыми авторами в этот период являются Тургенев и Гончаров. Достоевский, который сейчас считается классиком, зарабатывал относительно немного (200 рублей за лист в конце 1850-х и 125 рублей в 1860-х). Также активно публиковались Салтыков-Щедрин и Л. Толстой, хотя их гонорары были ниже.
• 1870-е – 1880-е: Толстой и Тургенев становятся наиболее востребованными, их гонорары достигают 600 рублей за лист. Достоевский также значительно укрепил своё положение (250–300 рублей).
• 1890-е – 1900-е: На передний план выходят Л. Толстой, Чехов и Горький. Чехов зарабатывает 1000 рублей за лист к началу XX века, а Горький даже превышает этот уровень, получая 1200 рублей.
2. Ныне малоизвестные писатели с высокими гонорарами:
• Е. Салиас — его гонорары в 1880-е достигают 300 рублей за лист, что сопоставимо с Достоевским и Тургеневым.
• Марко Вовчок — была популярна в 1860-е (250 рублей), но её имя сейчас малоизвестно широкому кругу читателей.
• В. Крестовский — 150 рублей в 1860-е и 100 рублей в 1890-е. Сегодня он не входит в круг общеизвестных писателей.
• П. Боборыкин — стабильно оплачивался в 250 рублей за лист, но его творчество ныне практически забыто.
3. Гендерное соотношение:
• Женщины-писательницы представлены в каждом десятилетии, но их количество заметно меньше по сравнению с мужчинами.
• Наиболее известные из них: Н. Хвощинская, А. Панаева, А. Шеллер, и Марко Вовчок.
• Их гонорары в большинстве случаев ниже, чем у мужчин, хотя Хвощинская в отдельные периоды получала сравнительно высокие гонорары.
4. Тренды и изменения литературного рынка:
• Рост гонораров: Начиная с 1890-х наблюдается значительный рост гонораров. Если в 1860-е максимальный гонорар составлял 300 рублей (Тургенев, Толстой), то к 1900-м авторам платят в несколько раз больше — до 1200 рублей (Горький).
• Появление новых имён: В конце XIX века и начале XX века на литературной сцене появляются новые авторы, такие как Горький, Куприн и Бунин, которые сразу получают высокие гонорары.
• Устойчивость признания: Толстой и Тургенев сохраняли популярность и высокие гонорары на протяжении всей своей карьеры.
5. Соотношение популярности и литературного наследия:
• Некоторые из ныне знаменитых писателей, такие как Достоевский и Лесков, получали относительно скромные гонорары в начале своей карьеры, что может указывать на медленное признание их творчества.
• Наоборот, писатели с высокими гонорарами в своё время (например, Салиас, Боборыкин) оказались забыты современными читателями.
1. Динамика оплаты и востребованности писателей:
• 1850-е – 1860-е: Самыми высокооплачиваемыми авторами в этот период являются Тургенев и Гончаров. Достоевский, который сейчас считается классиком, зарабатывал относительно немного (200 рублей за лист в конце 1850-х и 125 рублей в 1860-х). Также активно публиковались Салтыков-Щедрин и Л. Толстой, хотя их гонорары были ниже.
• 1870-е – 1880-е: Толстой и Тургенев становятся наиболее востребованными, их гонорары достигают 600 рублей за лист. Достоевский также значительно укрепил своё положение (250–300 рублей).
• 1890-е – 1900-е: На передний план выходят Л. Толстой, Чехов и Горький. Чехов зарабатывает 1000 рублей за лист к началу XX века, а Горький даже превышает этот уровень, получая 1200 рублей.
2. Ныне малоизвестные писатели с высокими гонорарами:
• Е. Салиас — его гонорары в 1880-е достигают 300 рублей за лист, что сопоставимо с Достоевским и Тургеневым.
• Марко Вовчок — была популярна в 1860-е (250 рублей), но её имя сейчас малоизвестно широкому кругу читателей.
• В. Крестовский — 150 рублей в 1860-е и 100 рублей в 1890-е. Сегодня он не входит в круг общеизвестных писателей.
• П. Боборыкин — стабильно оплачивался в 250 рублей за лист, но его творчество ныне практически забыто.
3. Гендерное соотношение:
• Женщины-писательницы представлены в каждом десятилетии, но их количество заметно меньше по сравнению с мужчинами.
• Наиболее известные из них: Н. Хвощинская, А. Панаева, А. Шеллер, и Марко Вовчок.
• Их гонорары в большинстве случаев ниже, чем у мужчин, хотя Хвощинская в отдельные периоды получала сравнительно высокие гонорары.
4. Тренды и изменения литературного рынка:
• Рост гонораров: Начиная с 1890-х наблюдается значительный рост гонораров. Если в 1860-е максимальный гонорар составлял 300 рублей (Тургенев, Толстой), то к 1900-м авторам платят в несколько раз больше — до 1200 рублей (Горький).
• Появление новых имён: В конце XIX века и начале XX века на литературной сцене появляются новые авторы, такие как Горький, Куприн и Бунин, которые сразу получают высокие гонорары.
• Устойчивость признания: Толстой и Тургенев сохраняли популярность и высокие гонорары на протяжении всей своей карьеры.
5. Соотношение популярности и литературного наследия:
• Некоторые из ныне знаменитых писателей, такие как Достоевский и Лесков, получали относительно скромные гонорары в начале своей карьеры, что может указывать на медленное признание их творчества.
• Наоборот, писатели с высокими гонорарами в своё время (например, Салиас, Боборыкин) оказались забыты современными читателями.
Мы совершенно точно можем утверждать, что Александр Пушкин, а также Байрон, Гёте не знали и не могли знать слова «динозавр», потому что слово Dinosauria ввел в 1842 году британский палеонтолог Ричард Оуэн — как категорию для наземных «ужасных ящеров».
При этом при жизни Пушкина ученые вводили термины, которые еще не объединялись в единую категорию — птеродактиль (1809), мегалозавр (1824), игуанодон (1825), плезиозавр (1821) и гилеозавр (1833).
С большой вероятностью Пушкину они на глаза не попадались, так как писали об этом в узкоспециализированной литературе. Кроме одного слова — птеродактиль.
Автор термина «птеродактиль» — французский натуралист Кювье. Именно вымышленная цитата из Кювье вместе с вымышленной цитатой из Гомера стали эпиграфами к фантастическо-сатирической повести Осипа Сенковского (барона Бромбеуса) «Ученое путешествие на Медвежий остров», которая вышла в «Библиотеке для чтения» в 1833 году.
Мы не можем однозначно утверждать, что Пушкин прочитал эту повесть, но вероятность высока. В целом «Библиотеку» он читал, с Сенковским был знаком, встречался в салонах, вел переписку.
По сюжету «Ученого путешествия», герои из Иркутска прибывают на остров в Ледовитом океане и там в пещере находят рассказ допотопного героя, где фигурируют вымершие существа:
- «…в лучи моих зениц желал бы пролить яд птеродактиля, чтоб в одно мгновение ока поразить смертью всех врагов моего спокойствия…»
- «...великих и внезапных переворотов, превративших прежние теплые края, где росли пальмы и бананы, где жили мамонты, слоны, мастодонты, в холодные страны, заваленные вечным льдом и снегом…»
Важно отметить, что мамонты и мастодонты точно Пушкину должны были быть известны — они были изучены еще в XVII-XVIII вв. Второе наблюдение — весь XIX век часто через запятую будут перечислять вымерших млекопитающих и ящеров. А собственно категория динозавров как обобщающая активно появится только к началу XX века — и то, после первой мировой.
Вот несколько характерных примеров:
— Герцен, «Доктор Крупов» (1846): «Вся жизнь наша, все действия так и рассчитаны по этой атмосфере в том роде, как нелепые формы ихтиозавров и мастодонтов были рассчитаны и сообразны первобытной атмосфере земного шара.»
— Добролюбов, «Забитые люди» (1861): «Даже какой-нибудь юноша из мелкой сошки… точно так не вздумал бы тогда мечтать о подвигах, как теперь не приходит ему в голову мечтать, например, о превращении своем в крокодила или в допотопного мастодонта, открытого в северных льдах»
- Крестовский, «Петербургские трущобы» (1864): «Подъезжали и извозчичьи кареты-мастодонты, изрыгая из своих темных пастей также хорошеньких женщин…»
- Эртель, «Волхонская барышня» (1883): «…Тут был даже какой-то отец Ихтиозавр, впрочем не поп, а уездный врач и надворный советник»
- М. Горький, «Заграничные впечатления» (1906): «Ихтиозавры капитала стерли из памяти людей значение творцов свободы»
- Н. Гумилев, «Дочери Каина» (1907): «Вихри проносились от полета птеродактилей, и от поступи ихтиозавров дрожала земля.»
- Куприн, «Леночка» (1910): «Эти тонкие, загнутые в виде вопросительных знаков шеи… казалось, что какие-то странные, невиданные допотопные животные, вроде бронтозавров или ихтиозавров, как их рисуют на картинах, лежат на больших блюдах…»
Пока все это искал, нашел очевидный анахронизм у Авенариуса (был такой в конце XIX века популярный автор, который писал про детство Пушкина и Гоголя, например).
- В. П. Авенариус, «Гоголь-студент» (1898): «Какая же это, дяденька, синица? Это мастодонт, мегалозавр! Но мне к нему, право, так не хочется!»
Почему это анахронизм? Сам термин «мегалозавр» появился в Англии только в 1824 году, когда Гоголь уже был подростком (ему было 15 лет). Но само слово могло стать известно в русской литературе лишь позже, через узкоспециализированные переводы. Слова «мегалозавр» и «мастодонт» вряд ли были частью разговорного и тем более гимназического лексикона в 1820-х годах, когда Гоголь учился в Нежинской гимназии.
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
👩 Член сосьете
С подачи комментатора канала обнаружил, мягко говоря, нетонкий каламбур в рассказе Антона Павловича Чехова «Попрыгунья» (1891) — про главную героиню Ольгу Ивановну он пишет, что та будет принимать участие в поездке по Волге с художниками как «непременный член сосьете».
С подачи комментатора канала обнаружил, мягко говоря, нетонкий каламбур в рассказе Антона Павловича Чехова «Попрыгунья» (1891) — про главную героиню Ольгу Ивановну он пишет, что та будет принимать участие в поездке по Волге с художниками как «непременный член сосьете».
😲 Михаил Пришвин — про Гитлера:
22 сентября 1938: Все насильники непременно идейные (и Гитлер, и Ленин), и в их идеях счастье в будущем, а в настоящем смерть.
20 ноября 1939: Первоначальная радость, что мы горе переживаем с Германией и вместе с ней выберемся, теперь сменилась унижением: в лучшем даже случае она будет есть карасей со сметаной, а мы с постным маслом, а скорее всего, вовсе без масла.
11 июня 1940: Немцы подошли к Сене. Мне почему-то приятно, а Разумнику неприятно, и Ляля тоже перешла на его сторону. Разумник потому за французов (мне кажется), что они теперь против нас, как в ту войну стоял за немцев — что они были против нас (хуже нас никого нет). А Ляля потому против немцев теперь, что они победители, и ей жалко французов. Я же, как взнузданный, стоял за Гитлера. Но в сущности я стоял за Гитлера по упрямству, по чепухе какой-то. На самом деле единственное существо, за кого я стоял — это Ляля. Я дошел в политике до этого: «за Лялю!». И мне вовсе не совестно, потому что довольно было всего — будет, пора! не за Гитлера, не за Англию, не за Америку — за одну единственную державу стою, за Валерию.
22 сентября 1938: Все насильники непременно идейные (и Гитлер, и Ленин), и в их идеях счастье в будущем, а в настоящем смерть.
20 ноября 1939: Первоначальная радость, что мы горе переживаем с Германией и вместе с ней выберемся, теперь сменилась унижением: в лучшем даже случае она будет есть карасей со сметаной, а мы с постным маслом, а скорее всего, вовсе без масла.
11 июня 1940: Немцы подошли к Сене. Мне почему-то приятно, а Разумнику неприятно, и Ляля тоже перешла на его сторону. Разумник потому за французов (мне кажется), что они теперь против нас, как в ту войну стоял за немцев — что они были против нас (хуже нас никого нет). А Ляля потому против немцев теперь, что они победители, и ей жалко французов. Я же, как взнузданный, стоял за Гитлера. Но в сущности я стоял за Гитлера по упрямству, по чепухе какой-то. На самом деле единственное существо, за кого я стоял — это Ляля. Я дошел в политике до этого: «за Лялю!». И мне вовсе не совестно, потому что довольно было всего — будет, пора! не за Гитлера, не за Англию, не за Америку — за одну единственную державу стою, за Валерию.
Отрывок из дневника Корнея Ивановича Чуковского (почитайте):
«…встретил Катаева. Он возмущён повестью «Один день [Ивана Денисовича]», которая напечатана в «Новом Мире». К моему изумлению, он сказал: повесть фальшивая: в ней не показан протест.
— Какой протест?
— Протест крестьянина, сидящего в лагере.
— Но ведь в этом же вся правда повести: палачи создали такие условия, что люди утратили малейшее понятие справедливости и под угрозой смерти не смеют и думать о том, что на свете есть совесть, честь, человечность. Человек соглашается считать себя шпионом, чтобы следователи не били его.
В этом вся суть замечательной повести — а Катаев говорит: как он смел не протестовать хотя бы под одеялом. А много ли протестовал сам Катаев во время сталинского режима? Он слагал рабьи гимны, как и все (мы)».
«…встретил Катаева. Он возмущён повестью «Один день [Ивана Денисовича]», которая напечатана в «Новом Мире». К моему изумлению, он сказал: повесть фальшивая: в ней не показан протест.
— Какой протест?
— Протест крестьянина, сидящего в лагере.
— Но ведь в этом же вся правда повести: палачи создали такие условия, что люди утратили малейшее понятие справедливости и под угрозой смерти не смеют и думать о том, что на свете есть совесть, честь, человечность. Человек соглашается считать себя шпионом, чтобы следователи не били его.
В этом вся суть замечательной повести — а Катаев говорит: как он смел не протестовать хотя бы под одеялом. А много ли протестовал сам Катаев во время сталинского режима? Он слагал рабьи гимны, как и все (мы)».
🏃Трусцой бегать начали всего 50 лет назад. Что?
Базово слово «трусца» в XIX веке относилось к лошадям. Оно означало неторопливый ход лошади — мягкой рыси. Основные аллюры лошади — это шаг, рысь и галоп. Бег трусцой, соответственно, находился где-то посередине между шагом и рысью.
Данные корпуса русского языка показывают в XIX и начале XX вв. абсолютное преобладание лошадей как субъектов, которые бегут трусцой. Но не только. Могли, например, и про собаку так сказать. Или про овцу (у Набокова: «…порою одна овца <…> пробегала трусцой». У молодого Пастернака уже даже ночь «текла трусцой».
Бегали ли трусцой люди? Бегали. Но есть нюанс.
У некоторых авторов (вроде Мамина-Сибиряка, Шеллер-Михайлова или Златовратского) довольно часто бегают трусцой мужики в деревне или чиновники по городу. Люди не занимаются бегом, они умеренно торопятся. Быстро идут, семенят на службу. Вполсилу трусцой подбегают к станции. Или трусцой пускаются к своей избе.
То есть если бы вы разговаривали, не знаю, с Тургеневым или Чеховым и сказали бы что-то вроде «я люблю каждое утро бегать трусцой», это прозвучало бы с одной стороны понятно, с другой стороны несколько странно. Куда и зачем, и зачем это любить…
Первые соревнования по бегу в России прошли в 1888 году в поселке Тярлево (под Петербургом), где дачники, подражая скачкам, устроили «Кружок любителей бега». После регистрации в 1890-х он стал называться «Санкт-Петербургский кружок любителей спорта». Бег изначально воспринимался как одно из новых элитный увлечений «прогрессивной молодежи» и богачей.
Так когда же начали бегать трусцой русскоговорящие люди? Примерно в начале брежневского застоя. Еще в 1959 году Шолохов пишет в своей «Целине»: «Побежал завернуть и подогнать к табуну молодую, шалую корову… недолго бежал старческой трусцой…». А уже лет через 10 слово будет перепрошито мировой модой.
На Западе слово jogging известно со времени Шекспира (XVI век), но современное значение «оздоровительный бег неторопливым темпом» обрело популярность в 1960-х годах, особенно благодаря новозеландскому тренеру Артуру Лидьярду и американскому тренеру Биллу Бауэрману (автору книги Jogging, 1966). К началу 1970-х jogging охватил США, Австралию, Западную Европу.
В СССР эта мода проникла, конечно, с опозданием и под официальным наименованием «бег для здоровья» или «бег трусцой». В публичном пространстве 1960-х и особенно 1970-х стали появляться советы «бегайте трусцой», «начните день с бега трусцой» и т. п.
К середине 1970-х бег трусцой в советской прессе позиционировался как полезное, почти «прогрессивное» занятие. Появились переводы западных книг, вырос спрос на кроссовки, в парках по утрам все чаще можно было встретить любителей легкого бега (особый бум начался после олимпиады-1980).
Показательным примером «официально-полушутливого» отношения к новой моде стал выпуск сатирического киножурнала «Фитиль» (1975), озаглавленный «Бег трусцой»: ради подписи начальника сотрудник всякий раз вынужден бежать за ним с утра по набережной. Ролик подчеркивал актуальность и «модность» бега трусцой: джоггинг уже прочно вошел в советский быт, пусть в карикатурном виде.
Вот например, у Евтушенко в 1982 году: «Миллионы людей в разных странах манипулируют гантелями, бегают трусцой». К этому времени старый лошадиный термин был окончательно переосмыслен.
Базово слово «трусца» в XIX веке относилось к лошадям. Оно означало неторопливый ход лошади — мягкой рыси. Основные аллюры лошади — это шаг, рысь и галоп. Бег трусцой, соответственно, находился где-то посередине между шагом и рысью.
Данные корпуса русского языка показывают в XIX и начале XX вв. абсолютное преобладание лошадей как субъектов, которые бегут трусцой. Но не только. Могли, например, и про собаку так сказать. Или про овцу (у Набокова: «…порою одна овца <…> пробегала трусцой». У молодого Пастернака уже даже ночь «текла трусцой».
Бегали ли трусцой люди? Бегали. Но есть нюанс.
У некоторых авторов (вроде Мамина-Сибиряка, Шеллер-Михайлова или Златовратского) довольно часто бегают трусцой мужики в деревне или чиновники по городу. Люди не занимаются бегом, они умеренно торопятся. Быстро идут, семенят на службу. Вполсилу трусцой подбегают к станции. Или трусцой пускаются к своей избе.
То есть если бы вы разговаривали, не знаю, с Тургеневым или Чеховым и сказали бы что-то вроде «я люблю каждое утро бегать трусцой», это прозвучало бы с одной стороны понятно, с другой стороны несколько странно. Куда и зачем, и зачем это любить…
Первые соревнования по бегу в России прошли в 1888 году в поселке Тярлево (под Петербургом), где дачники, подражая скачкам, устроили «Кружок любителей бега». После регистрации в 1890-х он стал называться «Санкт-Петербургский кружок любителей спорта». Бег изначально воспринимался как одно из новых элитный увлечений «прогрессивной молодежи» и богачей.
Так когда же начали бегать трусцой русскоговорящие люди? Примерно в начале брежневского застоя. Еще в 1959 году Шолохов пишет в своей «Целине»: «Побежал завернуть и подогнать к табуну молодую, шалую корову… недолго бежал старческой трусцой…». А уже лет через 10 слово будет перепрошито мировой модой.
На Западе слово jogging известно со времени Шекспира (XVI век), но современное значение «оздоровительный бег неторопливым темпом» обрело популярность в 1960-х годах, особенно благодаря новозеландскому тренеру Артуру Лидьярду и американскому тренеру Биллу Бауэрману (автору книги Jogging, 1966). К началу 1970-х jogging охватил США, Австралию, Западную Европу.
В СССР эта мода проникла, конечно, с опозданием и под официальным наименованием «бег для здоровья» или «бег трусцой». В публичном пространстве 1960-х и особенно 1970-х стали появляться советы «бегайте трусцой», «начните день с бега трусцой» и т. п.
К середине 1970-х бег трусцой в советской прессе позиционировался как полезное, почти «прогрессивное» занятие. Появились переводы западных книг, вырос спрос на кроссовки, в парках по утрам все чаще можно было встретить любителей легкого бега (особый бум начался после олимпиады-1980).
Показательным примером «официально-полушутливого» отношения к новой моде стал выпуск сатирического киножурнала «Фитиль» (1975), озаглавленный «Бег трусцой»: ради подписи начальника сотрудник всякий раз вынужден бежать за ним с утра по набережной. Ролик подчеркивал актуальность и «модность» бега трусцой: джоггинг уже прочно вошел в советский быт, пусть в карикатурном виде.
Вот например, у Евтушенко в 1982 году: «Миллионы людей в разных странах манипулируют гантелями, бегают трусцой». К этому времени старый лошадиный термин был окончательно переосмыслен.