Очень быстро рассказала о некоторых наших книжках, которые можно будет купить на ярмарке Non/Fiction.

«В «Призраке Сомерсет-Парка» есть какая-то здоровая бульвер-литтоновщина, одна ночь мрачнее другой, буря сменяется снегом, тают следы в зыбучих песках, скрипят половицы, гаснут газовые рожки, в тайном ящике лежит тайный дневник, а за углом притаилась недобрая экономка, в образе которой легко угадывается уилкиколлинзовская Эстер Детридж, и весь роман в целом — это любовный оммаж сенсационной прозе девятнадцатого столетия, специальный пирожок с ностальгией, которым очень хорошо заедать темный сезон».

#отрывок #взгляд #инечто

Одно из не самых очевидных последствий того, что массовую жанровую литературу в массе своей переводят довольно плохо, — это то, что язык этих самых плохих переводов просачивается в жанровую же русскоязычную литературу. И это не то чтобы беда-беда, как мы все знаем, языку в перспективе ничего не будет, он переварит все минус вайбы и поппинги, и все, что его не убьет сделает его чиллее, но меня больше волнует этот самый язык, простите, в моменте, когда ты, например, вытаскиваешь из самотека прилично придуманный ромфант, но из него отовсюду торчит арматура чужеродной грамматики и фразы, начинающиеся с неестественного «О,..», а автор не чувствует разницы между удовольствием и довольством, ленью и леностью. Сделать с этим обычно ничего нельзя, кроме жесткой, чтобы не сказать жестокой редактуры, и ведь при этом не скажешь, что автор, например, мало читает или не знает языка. Чаще всего вполне читает и знает, просто – и я сейчас оседлаю своего любимого конька — вот эта вот растерянность перед формой другого языка, непременное желание сохранить все как есть, оставить в переводном тексте как можно больше исходного, потому что мало ли что, она очень присуща начинающим или не слишком обученным переводчикам, которые часто начинают с переводов легкого жанра, он же «а чего там переводить». А там есть чего, на самом деле, потому что легкий жанр чаще всего требует от переводчика тяжелого языкового люкса: уместной, узнаваемой разговорности, сухости и сжатости (все мы знаем, что русский язык широк и жирок, стоит ему поддаться и текст растургенится и онабоковеет, станет слоеным и масляным) и, главное, простоты. Такая работа требует от переводчика большой уверенности, а без обучения переводу как ремеслу и какой-то, не знаю, внутренней калибровки этого самого языкового чувства, ей как бы и взяться неоткуда, потому что с одной стороны у тебя бревно в глазу, а с другой дитя без глазу.

В ежегодный материал Натальи Ломыкиной о самых продаваемых книгах года попала и книга нашего издательства, и это, конечно «Лес» Светланы Тюльбашевой. Когда Наташа попросила меня сказать что-то о том, как мы выбрали эту книгу, мне, в общем-то и сказать было нечего, настолько это был понятный оффер. Для полноты картины добавлю, что в 2024 году команда «Дома историй» отсмотрела более 800 рукописей, присланных нам на издательскую почту, и из них мы сказали безоговорочное да только трем, (зато каким!)

Все каникулы читала книжки, которые готовятся к выходу в 2025 году, и нам пока еще вполне есть, что почитать, хотя вообще непонятно, выйдет ли у нас хоть что-то из крупных зарубежных новинок (нового Кинга я уже даже не жду, старый был так себе, а вот новый роман Сюзанны Коллинз, действие которого разворачивается во вселенной «Голодных игр», или восьмую книжку про Страйка, например, очень).

Очень хороший роман Шаинян, алтайская готика, сгоревшие куклы, кофеек с дымом. Веркин очень веркинский, я по-прежнему не очень могу с ним сжиться, но понимаю гипнотическое очарование его картинок и разговоров. Наш «Город Чудный» я полюбила за то, что это такой роман-маятник, который качает от «Маленькой жизни» к уютности Макса Фрая. Еще я очень жду новый роман Ханипаева, но пока не читала его, так что сказать ничего не могу, но он должен быть хорошим, иначе я расстроюсь, вот это все, так что без вариантов тут.

Бэнвилл мрачноватый и страшно при этом узнаваемый, Июнь Ли не как все, книжку Эдит Уортон про мамочку, которая знает, как лучше, вижу во всех книжных клубах. «Сначала женщины и дети» — очень прохладный роман про разных людей, люблю такое, Саманта Харви — ну такой, очевидный Букер со слайдами про любовь к родине, ну и новый Бине как всегда роскошный и в роскошном переводе Анастасии Захаревич.

Перечитала недавно роман «Джен Эйр» (sic! прости, читатель, я люблю перевод Станевич и привыкла к этому варианту), и опять обнаружила там какие-то вещи, на которые раньше не обращала внимания.

Например, что миссис Фэйрфакс не знала о том, что на чердаке прячут жену мистера Рочестера. Точнее, она знала, что на чердаке заперта сумасшедшая женщина, каким-то образом связанная с мистером Рочестером, но в тайну личности Берты были посвящены только доктор Картер и миссис Пул. И что Рочестер думал о разводе с Бертой, но к этому моменту врачи уже признали ее сумасшедшей, а по закону с сумасшедшим человеком развестись было невозможно. До 1857 года развод можно было потребовать только на основании супружеской неверности (роман был опубликован в 1847, действие романа происходит в 1820-е годы), при этом жена, например, должна была доказать, что муж был ей не только неверен, но еще и, например, скотоложествовал и замышлял пороховой заговор, если просто изменил, то это пустяки, дело житейское.

В связи с этим вспомнилась, разумеется, история о том, что Шарлотта Бронте была страстной поклонницей Теккерея и второе издание романа посвятила ему. Но Шарлотта была далека от лондонской литературной жизни и, разумеется, никак не могла знать, что у Теккерея была сумасшедшая жена, Изабелла, которую сначала держали в лечебнице где-то под Парижем, потом Теккерей забрал ее в Англию, но обеспечить должный уход сам не смог, и поэтому Изабелла жила под присмотром условной миссис Пул в Кэмберуэлле. (Кстати, пережила мужа на 30 лет, безумие Изабеллы развилось на фоне тяжелой послеродовой депрессии.) Разумеется, в Лондоне с жаром стали обсуждать, не Теккерей ли выведен в образе Рочестера, и Шарлотта, узнав об этом, разумеется, убрала посвящение в следующих переизданиях. Сам Теккерей с запозданием ответил издателю Шарлотты Бронте, (тогда еще «Каррера Белла»), вяло поблагодарив за посвящение, но отметив, что его, конечно, это все «порядком огорчило и раздосадовало».

Позже Шарлотта встретится с Теккереем, в его доме в честь нее устроят званый обед и посмотреть на автора величайшего романа 19 века соберется все лондонское литературное общество, ожидая от Шарлотты умной и искристой беседы. Донельзя застенчивая Шарлотта, которую дочь Теккерея описывает как «миниатюрную, хрупкую, серьезную, бледную и маленькую даму», за весь вечер скажет лишь одну фразу. На вопрос о том, нравится ей Лондон, она ответит: «И да, и нет».

И первый в этом году выпуск случайно случившейся рубрики «5 прочитанных книг: отрывок, взгляд и нечто».

Sanctuary by Edith Wharton

Жила-была женщина, которая проглотила моральный ориентир, и он встал у нее поперек жизни, да так, что когда ее сыну потребовалось самому понять, что такое хорошо, а что такое плохо, он без мамы не справился.
Хорошая, хоть и ощутимо ранняя Уортон: стиль еще местами сложен из викторианских синтаксических кирпичей и мораль не везде просохла, но все люди вышли удивительно живыми, от чахоточного гения в широченном пальто до невесты-охотницы в топких, волнующихся мехах, от сына на этическом поводке до вертолетной мамы, которая дует сыну в задницу, чтобы тот ненароком не сбился с верного пути (и не женился на этой, в мехах, разумеется).

Orbital by Samantha Harvey

Ничего особенного не могу сказать про эту книгу, кроме того, что она, конечно, милая, но под конец мне стало отчетливо казаться, что я по кругу слушаю песню «Земля в иллюминаторе».

Саспыга, Карина Шаинян

По сравнению с «Ключом на шее» это еще и заметное стилистическое улучшение: ушли избыточные прилагательные (мне иногда кажется, что у многих русскоязычных писателей с прилагательными как у меня с базовыми чипсами с солью и безо всяких добавок, нельзя взять одну штучку, можно только сразу восемьдесят восемь), общее построение истории как-то подтянулось, стало больше сухости, динамики, движения, и все это при невероятной, бешеной визуальности текста, тут буквально пахнет летним Алтаем, лошадьми, диким чесноком и гарью костров, и хотя сюжетная линия к концу слегка начинает сбоить, расслаиваться на явь и морок, так что какие-то логические стрелочки приходится наугад дотягивать самому читателю, все равно это страшно талантливо, и страшно, и талантливо, и (вкусно как вкусно кровь слизывать с пальцев есть саспыгу)

Jane Eyre by Charlotte Bronte

Внимательно перечитав роман, в этот раз обнаружила доселе незамеченное: миссис Фэйрфакс тактично предостерегает Джейн от внебрачного секса. Джейн возмущена, однако, собираясь в Милкот с Рочестером, уговаривает его взять с ними Адель, и затем весь месяц до свадьбы старается проводить с ним поменьше времени.

“I hope all will be right in the end,” she said: “but believe me, you cannot be too careful. Try and keep Mr. Rochester at a distance: distrust yourself as well as him. Gentlemen in his station are not accustomed to marry their governesses.”

Snow by John Banville

Промозглый околодетектив, где насчет убийства все сразу понятно, и поэтому куда интереснее смотреть, как борется с холодом, снегом и внутренней стужей герой, который вообще не пьет.

Между тем анонсировали новый роман Дэна Брауна, The Secret of Secrets («Тайная тайных», если это отсылка к Secretum Secretorum, конечно). Действие романа происходит в Праге, перевернутая и несколько ославянленная Я на обложке настораживает, роман одновременно выйдет в 17 странах, России среди них (пока?) нет.

Успеваю только читать иногда, поэтому снова внезапная рубрика про 5 прочитанных книг

The Hotel Nantucket, Elin Hilderbrand/ Элин Хильдербранд, Отель «Нантакет»

Роман, в котором миллиардер для разнообразия инвестировал в хороших людей, а кто был плохой, тот просто деньги вернул потом.

Вера Богданова, Семь способов засолки душ

У Веры Богдановой есть особое, редкое для русскоязычного писателя, умение экономно обращаться с языком, выстраивать сцену в три вдоха, укладывать в фразу только самое нужное, отчего текст выходит звонким и приятно сухим. Иногда, правда, до скупости, потому что в эти зазоры между умело поставленными точками и триллерной сеткой просовывает нос медведица большой истории, и даже иногда кусает читателя за бочок, но, ай, ой, не всегда дотягивается.
Здесь, за жанровой решеткой, конечно, томится другая, более просторная и нелинейная история о том, как люди таскают за собой свое прошлое и прошлую боль, которые регулярно этакой напоминалочкой бьют им в бубен, а люди гудят-подрагивают незажившими воспоминаниями, потому что они и есть самые настоящие бубны из человеческой кожи, и реальность от каждого такого удара идет рябью.

Женя Гравис, Визионер

Серийный душегуб-убивец бесчинствует в Москве-матушке, убивает насмерть по первым числам (ну чисто как платежка за коммуналку), а вокруг погоды стоят такие — полупришвин в полуприседе —и влюбиться страсть как охота, а не вот это вот все.
Как детективный роман это достаточно плохо, расследования как такового нет, каркасной сетки с уликами и зацепками нет, убийца вездесущ и неуловим, но угадывается с первых страниц, и в итоге развязка обеих криминальных линий происходит в режиме «поднажать коленкой», однако же сам роман небезнадежен и во многом уютен и увлекателен, особенно когда перестают преть озимые стиля и текст летит вперед на чистом, сухом порыве. Серийные элементы, которые вошли в моду на волне успеха книг про графа Аверина (непременный котик в сюжете и альтернативная Россия с магией вместо религии), здесь даже не мешают, а скорее интригуют, (ну кроме кота, кот это база), и кажется, что если бы это был искренний, честный ромфант без каких-либо попыток уйти в детектив, все было бы еще лучше.
Вердикт: больше котов, меньше скотов.

The Emperor of Ocean Park, Stephen L. Carter

Умерший батя Миши Гарланда подкидывает ему задачку с шахматами, темными личностями, загадочными смертями, фальшивыми агентами ФБР, подозрительными тетками на роликах, банальными трупами и тотальной слежкой, но есть у Миши и реальные проблемы в жизни: то ли изменяющая, то ли нет, жена и семейное счастье, упавшее до уровня семейников.
Полнокровный, немодного нынче кроя роман, в котором обдуманная, динамичная интрига наложена на объемную жилищно-семейную сагу. И первое, и второе — в равных долях, без передозировки отдельных компонентов, и даже второстепенные герои появляются в тексте пусть на пять минут, но с десятистраничной предысторией.

Our Evenings, Alan Hollinghurst

Холлингхерст всегда пишет плюс-минус один и тот же роман, серию элегантных виньеток, снизанных на еле заметную нитку из памяти и времени, повествование, которое кажется линейным, но на самом деле это «круги по воде», нарративная, событийная рябь после того, как одно-единственное событие, встреча, поворот всплеском нарушает течение жизни.
Здесь снова все то же самое — стипендия для аутсайдера, каникулы в большом и неряшливом доме, обжитом так, как умеют обживать пространства только обладатели «старых денег», небрежно и не втягивая живота, случайная встреча со старой французской актрисой, полутемные коридоры, косой свет из окна — новейшая история Англии в картинках, на которую мы смотрим глазами человека, (почти) всегда задвинутого во второй ряд. Все, как всегда у Холлингхерста, негромко, элегантно и с легкой социальной кислинкой: тщательно прорисованные человечки на фоне прекрасных домов, с садами, угодьями, продавленными диванами, скрипящими лестницами, черно-белыми фотографиями на пыльных роялях, засохшими бассейнами и тонкой патиной былых вечеринок, праздников и вообще времени до, когда будущее еще не было прошлым.

Всю неделю у меня болит спина, поэтому я читаю то, что обычно читают в таких случаях: вторую книгу из серии про четвертое крыло, (в скобках замечу, что по некотором размышлении не отказалась бы от серии уютного фэнтези, в котором самый тупой и бестолковый отряд какой-нибудь магической академии под названием «Пятая нога», передумывает спасать мир и открывает пирожковую или там книжный магазин, а потом возвращается в академию с рассказом о реальных проблемах. Но и с пирожками тоже.) Однако это было бы уже более похоже на русреал, а я во время болезни люблю читать такие вот книги, как многология Яррос, в которой главные герои все время любят друг друга и хотят об этом поговорить, даже когда вокруг летают чужие почки, кого-то только что испепелили, кто-то сдавал экзамен и упал в пропасть, а кого-то пытают в подвале, потому что без этого зачет не получишь. После этого герои, сплюнув кровь и вправив себе плечи об стену, взволнованно говорят друг другу, слушай, давай вот без этих надуманных вопросов о революции, задай мне по-настоящему важные вопросы о нас, пока мы в ресурсе.

Приняла участие в подкасте «Первая глава», где поговорила о том, о чем говорю всегда: книгах, переводе и работе в издательстве. Большое спасибо Елене Помазан за приглашение и беседу.

Непостоянная постоянная рубрика про 5 каких-то прочитанных книг.

My Life with Bob: Flawed Heroine Keeps Book of Books, Plot Ensues
by Pamela Paul

Женщина, у которой в жизни все, в целом, хорошо, учится страдать при помощи книг.

Довольно приятная и обаятельная книжная автобиография, героиня которой очень любит читать, но самое большое несчастье в ее жизни случилось, когда она, прочтя во время путешествия по Китаю книгу Чжан Юн «Дикие лебеди», три недели голодала, чтобы хоть немного понять, как тяжело жилось героям книги. В какой-то степени это довольно душераздирающее чтение, потому что все оно написано из позиции безусловного, здорового комфорта сытого белого человека, которому в буквальном смысле то и дело приходится жрать лимоны, чтобы перестать так лыбиться.

Sunrise on the Reaping by Suzanne Collins (The Hunger Games #0.5)

В каком-то смысле эта книга кажется более взрослой, чем предыдущие истории о Голодных Играх, не только потому, что мы знаем, чем они закончились в принципе, но и потому, что мы заранее знаем, чем они закончились для Хэймитча, который их вроде бы и выиграл, но есть, как говорится, нюанс. В остальном же Коллинз верна себе: любая революция нуждается в продвижении и сторителлинге, и выигрывают в ней проджект-менеджеры, пока фронтенд натурально умирает на фронте.

Transcription by Kate Atkinson

Довольно неловкий роман, который не спасает даже идеальный невзначайный юмор Аткинсон. Это и не роман даже, а набор зарисовок из жизни военного и послевоенного Лондона, кое-как перетянутый ленточкой околошпионского сюжета. Героиня смотрит на все и всех то с позиции бабки на скамейке, то с позиции скамейки, и это чередование бывалости и какой-то деревянной, прочной тупости только добавляет роману шаткости. Не обошлось и без упоминания русских эмигрантов, которые даже уехав от революции и red terror продолжают настойчиво есть капусту и вонять ей на весь этаж, видимо, потому что не бывает русских без сложных щей.
В общем, весьма разочаровательно.

Iron Flame by Rebecca Yarros (The Empyrean #2)

Думаю о том, что все-таки для YA-сюжетостроения как будто бы нет и не будет ничего лучше, чем то, что уже было придумано, и опробовано, (и обкатано до совершенства) в советских пионерлагерях, когда детей в период гормонального становления собирали в одном месте для последующей инициации, важное место в которой занимали Королевская Ночь, день Нептуна, игра в «Зарницу» и дискотека.
Вот, собственно, и здесь.
Он вожатый, она дочка директрисы, то есть, он сын мятежника, она дочка генерала правящей армии, и у них тут военная академия с драконами, и можно стать царем горы, а можно с нее упасть до смерти, и все очень, очень серьезно — но по сути это все тот же пионерлагерь, только с тяжкими телесными и энергическим сексом, и можно всех убить, всех зарезать, но тут ужин и снова седая ночь, и звучит вот это, неминуемое: «Плачь, плачь, танцуй, танцуй/Беги от меня, я — твои слёзы/Зови, не зови, целуй, не целуй/Беги от меня пока не поздно», и это и есть настоящее краткое содержание вот этих двух томов.

Bad Actors by Mick Herron (Slough House #8)

У Холмса бывали дела «на одну трубку», вот и в этом случае Джексону Лэму все разрулить — буквально один раз пернуть.

#отрывок #взгляд #инечто

Перечитала «Грозовой перевал», которого не читала, кажется, с третьего курса и вспомнила, почему я безусловно люблю роман «Джен Эйр», а вот «Перевал» — люблю условно и с оговорками. Конечно, с технической точки зрения «Перевал» роман не просто гениальный, а космический, потому что многие художественные приемы и темы, которые Эмили Бронте использует в его структуре, оформятся и зазвучат в литературе гораздо позже — рассказчик-камера с двойным фокусом, а точнее, расфокусом (здесь не просто один ненадежный рассказчик, а двое, а во многих сценах и трое, получается такой эффект нарративного эха, взгляд через взгляд через взгляд), децентрализация истории (может сложиться впечатление, что главный герой романа — Хитклифф, но это, конечно не так), заметная игра со сломом читательских ожиданий, а кроме того скребущийся в готическое окно предвестник натурализма.

В общем это действительно мало на что похожий роман, который посреди йоркширских просторов снесла буквально летающая тарелка, и это если еще учесть, что для второго и посмертного издания «Грозовой перевал» подредактировала более социально зависимая Шарлотта, считавшая сестру кем-то вроде великолепной безумицы. По крайней мере, в такой образ она неловко попыталась утрамбовать сестру после смерти, чтобы хоть как-то объяснить ее штормовой природный гений. (Есть даже теория, что Шарлотта могла уничтожить второй роман Эмили, сочтя его слишком уж непристойным, хотя теория о том, что Эмили написала второй роман держится всего на одном письме ее издателя, Томаса Ньюби, в котором он слегка вскользь замечает, что с превеликим удовольствием займется подготовкой к изданию ее второго романа, однако же не хочет ее торопить, потому что все, разумеется, зависит от того, будет ли ее второй роман лучше первого. Первый-то не все критики тогда хорошо приняли, обрадовались одни будущие прерафаэлиты, но прерафаэлиты были Мамышевым-Монро того времени, так что их никто не спрашивал.)

Однако же меня как читателя всю дорогу не отпускало ощущение, что я читаю роман-побратим великой русской повести «Семейство Тальниковых», только, как нынче говорит молодежь, с более лучшей эстетикой. (Если вы вдруг не читали это выдающееся произведение Авдотьи Панаевой, прошу, оставьте его на тот золотой период вашей жизни, когда у вас будет все настолько хорошо, что вам захочется смотреть в мутное окно на утонувшую в луже дорогу и давить пальцем осенних мух.) «Грозовой перевал», конечно, при всех его изображениях животной злобы, деградации и домашнего насилия, чрезвычайно выигрывает от готического антуража, от цветущих пустошей и чистого ветра, от завываний ветра в трубе, от призраков, который маленький пастушок видит под нависшей над тропинкой скалой, от чистеньких овец и начищенных медных кружек над пылающим камином. И когда Локвуду не спится, мы верим, что к нему в окно и впрямь скребется призрак Кэти, ведь если это не Кэти, значит — изжога.

В приятной обстановке поговорили о ярмарках, правах, маркетплейсах и, конечно, книгах. Главная новость встречи, конечно, — в августе выйдет новый роман Марининой. Большое спасибо Анастасии Рыжковой, что всех нас собрала этой зимой в апреле.

В отпуске, как и положено, слушаю четвертую и зачем-то распополамленную книгу про графа Аверина, (ладно, ладно, знаю, зачем распополамленную, мое издательское уважение), и они там как-то совсем невыносимо жрут. Оно и раньше, конечно, было немного на мотив «что мы знаем о колбасе. Ничего, и то не все», но сейчас романы про колдуна Российской империи стремительно приближаются к тем участкам русской литературы, где загадочная русская душа на пару мгновений уступает место бездорожью русского желудка. Кофе, чай, это само собой, буквально, не выпил чашечку — не перелистнул страничку, но теперь даже голос Клюквина течет не медком, а натуральным желудочным соком при описаниях компотов, котлетов и каш, шматов мяса и кусков сала, а еще конфет и печенья, к которому читатель, уж понимая, что его ждет, сам смиренно просит рифмы «варенья». У дивов в какой-то момент натурально прорезаются в репликах нотки Пульхерии Ивановны, так и ждешь, что Кузя или Владимир спросят: «Или, может быть, вы съели бы киселику, Гермес Аркадьич?», а Гермес Аркадьич ответит: «И то хорошо», да и съест. Между чашек кофе ладненько вклинивается расследование и прочие государственные дела, однако же чем дальше, тем больше вся серия напоминает некий кроссовер между одой полусоветской, полуроссийской кухне (компот — сила, смузи — могила) и какой-то терапевтической, почти примаченковской литературой про нежное проедание кризиса, когда стоит тебе чуть разволноваться, а тут уж и пробка в потолок, и Страсбурга пирог нетленный, и лишь полезет наружу тревога окаянная, а ты ее пирожком, пирожком.