Рассказик?
Творог
Вы ещё не видели, каким творогом питают на береговом камбузе героя‑подводника, защитника святых рубежей? Если не успели до сих пор, то и смотреть не надо. «Оно» серого цвета, слипшееся. Привозится на камбуз в тридцатилитровых флягах. Открываешь крышку, а там сверху – трупная плесень. Разгребаешь её немножко (сильно не надо, а то смешается), а под ней – творог. Его и едим. Замешиваем со сгущёнкой (так его природный серый цвет не просматривается) и хрумкаем.
В кают‑компании старших офицеров у нас те же отруби, что и на всем камбузе, но только на тарелочках и со скатертями. Сейчас сядем ужинать. Я – дежурный по камбузу, мой старпом – дежурный по дивизии.
Лично я творог не ем. Я тут вообще ничего не ем. Достаточно простоять сутки на камбузе, чтоб надолго потерять интерес к творогу, сметане, к первому, ко второму. На камбузе можно есть только компот. Он из сухофруктов. Там разве что только червячок какой‑нибудь сдохший плавает, или, на худой конец, вестовой рукавом в лагун залезет, но в остальном отношении в компоте – стерильная чистота.
– Я буду только творог, – говорит мой старпом, потирая руки.
Никогда не видел, чтоб на одном лице было написано столько эмоций сразу. У моего старпома на лице сейчас и терзающее душу ожидание, и радость встречи, и умеренная жадность. А в движениях‑то какая суетливая готовность. И всё из‑за творога. Он никогда не стоял по камбузу, вот и хочет съесть. Может, предупредить этого носорога помягче? Не враг всё‑таки, а родной старпом.
– Александр Тихоныч, – говорю я с постным лицом, наблюдая, как он всё накладывает и накладывает, – говорят, в таких количествах творог вреден.
– Свис‑тя‑а‑т, – радуется он, уродуя на тарелке только что возведенную башню, – творог – это хорошо!
– А вот я читал…
– Че‑пу‑ха‑а…
Старпом поглощает творог, растянув до упора пасть. Вот обормот! Этот на халяву сожрет даже то, что собака не станет есть.
Назавтра старпом пропал. Подменился на дежурстве и пропал. Трое суток его несло, как реактивный лайнер. Лило, как в Африке в период дождей. Пил только чаек. Чайком они питались: выпьют глоточек – и потрусили скучать на насест.
– Я буду только творог, – слышу я в следующее своё дежурство. Оборачиваюсь – наш помощник. Этого только не хватало. Неужели он не знает про старпома? Точно, он тогда в море пропадал. Я никогда не скатываюсь до панибратства с начальством, но данный случай особый.
– Виктор Николаевич, – говорю я с большим чувством, – вы всегда были для меня примером в исполнении своего служебного долга.
– А что такое? – настораживается он.
– Светлая память о вас навсегда останется в наших сердцах, – говорю я и горестно замолкаю. Приятно, чёрт побери, сознавать, что ты вызвал тень мысли на лице начальства.
– Об этом твороге, – замечаю я тонко, – я могу часами рассказывать одну очень грустную историю.
– Ну‑у нет! – говорит помощник. – Только после того, как я поем. Не порть аппетит. Это у меня единственная положительная эмоция.
Так я ему и не рассказал. Жаль было прерывать. Как всё‑таки группа командования у нас однородна. Утром он нашёл меня по телефону.
– Сво‑лочь! – сказал он мне. – Звоню тебе из туалета. Чай пью по твоей милости.
– Роковое совпадение… – начинаю я.
– Заткнись, – говорит он, – с утра сифоню. Мчался на горшок, как раненый олень, не разбирая дороги. И не известно ещё, сколько так просижу.
– Известно, – сказал я как можно печальней, – вот это как раз известно. По опыту старпома – трое суток. Сказочная жизнь.
#субботнее #литература #покровский
Творог
Вы ещё не видели, каким творогом питают на береговом камбузе героя‑подводника, защитника святых рубежей? Если не успели до сих пор, то и смотреть не надо. «Оно» серого цвета, слипшееся. Привозится на камбуз в тридцатилитровых флягах. Открываешь крышку, а там сверху – трупная плесень. Разгребаешь её немножко (сильно не надо, а то смешается), а под ней – творог. Его и едим. Замешиваем со сгущёнкой (так его природный серый цвет не просматривается) и хрумкаем.
В кают‑компании старших офицеров у нас те же отруби, что и на всем камбузе, но только на тарелочках и со скатертями. Сейчас сядем ужинать. Я – дежурный по камбузу, мой старпом – дежурный по дивизии.
Лично я творог не ем. Я тут вообще ничего не ем. Достаточно простоять сутки на камбузе, чтоб надолго потерять интерес к творогу, сметане, к первому, ко второму. На камбузе можно есть только компот. Он из сухофруктов. Там разве что только червячок какой‑нибудь сдохший плавает, или, на худой конец, вестовой рукавом в лагун залезет, но в остальном отношении в компоте – стерильная чистота.
– Я буду только творог, – говорит мой старпом, потирая руки.
Никогда не видел, чтоб на одном лице было написано столько эмоций сразу. У моего старпома на лице сейчас и терзающее душу ожидание, и радость встречи, и умеренная жадность. А в движениях‑то какая суетливая готовность. И всё из‑за творога. Он никогда не стоял по камбузу, вот и хочет съесть. Может, предупредить этого носорога помягче? Не враг всё‑таки, а родной старпом.
– Александр Тихоныч, – говорю я с постным лицом, наблюдая, как он всё накладывает и накладывает, – говорят, в таких количествах творог вреден.
– Свис‑тя‑а‑т, – радуется он, уродуя на тарелке только что возведенную башню, – творог – это хорошо!
– А вот я читал…
– Че‑пу‑ха‑а…
Старпом поглощает творог, растянув до упора пасть. Вот обормот! Этот на халяву сожрет даже то, что собака не станет есть.
Назавтра старпом пропал. Подменился на дежурстве и пропал. Трое суток его несло, как реактивный лайнер. Лило, как в Африке в период дождей. Пил только чаек. Чайком они питались: выпьют глоточек – и потрусили скучать на насест.
– Я буду только творог, – слышу я в следующее своё дежурство. Оборачиваюсь – наш помощник. Этого только не хватало. Неужели он не знает про старпома? Точно, он тогда в море пропадал. Я никогда не скатываюсь до панибратства с начальством, но данный случай особый.
– Виктор Николаевич, – говорю я с большим чувством, – вы всегда были для меня примером в исполнении своего служебного долга.
– А что такое? – настораживается он.
– Светлая память о вас навсегда останется в наших сердцах, – говорю я и горестно замолкаю. Приятно, чёрт побери, сознавать, что ты вызвал тень мысли на лице начальства.
– Об этом твороге, – замечаю я тонко, – я могу часами рассказывать одну очень грустную историю.
– Ну‑у нет! – говорит помощник. – Только после того, как я поем. Не порть аппетит. Это у меня единственная положительная эмоция.
Так я ему и не рассказал. Жаль было прерывать. Как всё‑таки группа командования у нас однородна. Утром он нашёл меня по телефону.
– Сво‑лочь! – сказал он мне. – Звоню тебе из туалета. Чай пью по твоей милости.
– Роковое совпадение… – начинаю я.
– Заткнись, – говорит он, – с утра сифоню. Мчался на горшок, как раненый олень, не разбирая дороги. И не известно ещё, сколько так просижу.
– Известно, – сказал я как можно печальней, – вот это как раз известно. По опыту старпома – трое суток. Сказочная жизнь.
#субботнее #литература #покровский