II. Морально-ценностную легитимность можно имплицитно почувствовать в отношении внутри данного порядка к определенным историческим событиям и явлениям.
В каждом порядке существуют свои представления о легитимизирующих его событиях, к которым невозможно относится как к “чистой истории”.
В наши дни написать работу о немецком национал-социализме как сугубо-историческую (то есть морально-нейтральную) невозможно, это сразу вызовет волну упреков в “оправдании” или “романтизации” нацизма.
Аналогично в XIX в. было сложно написать работу о Наполеоне Бонапарте или, тем более, о Великой Французской революции и якобинском терроре: к ним относились как к политическим, а не просто историческим событиям.
В предшествовавшем Вестфальском порядке работы о Габсбургах – императоре Карле V (1519–1558) или их политике в Тридцатилетней войне – писались скорее в негативном ключе в духе “Истории Карла V” Уильяма Робертсона.
И это не случайно: данные события легитимизировали существующий мировой порядок, и сомнения в них были подрывом порядка, подобно тому, как в наши дни это символизирует снос памятников Второй Мировой войны.
Хорошим примером может служить полемика, развернувшая, вокруг скандально-известной книги В.Б. Резуна “Ледокол” (1992), согласно которой Сталин сам готовился напасть на Германию в июле 1941 г.
Внимание общества к данной теме свидетельствует, что Вторая мировая война по-прежнему выступает в общественном сознании не историческим, а политическим событием: она легитимизирует наш мировой порядок (включая межгосударственные границы), и ее ревизия влечет за собой не научные, а политические последствия.
III. Блокирующая легитимность аннулирует правовую систему прежнего мирового порядка.
Принятие Устава ООН аннулировало правовые принципы Лиги Наций и предшествований им комплекс Версальских и Вашингтонских соглашений.
Принятие Устава Лиги Наций в свою очередь перечеркнуло предшествующие международно-правовые соглашения, восходящие к Парижскому (1856) и Венскому (1814–1815) конгрессам и т.д.
Здесь лучше всего видна правовая граница между мировыми порядками: внутри мирового порядка международно-правовые соглашения приниматься в дополнение к базовым, а на границах мировых порядков происходит смена основополагающих правовых принципов.
Но блокирующая легитимность проявляется и в психологическом аспекте.
Предшествующий порядок отделяется от современного “психологической стеной” – люди начинают ощущать себя “по ту сторону” от поколений, живших в предыдущем порядке.
Тотальные войны как бы отделяет от нас предшествующий период, делая жизнь его поколений иной, не до конца понятной нам цивилизацией.
Зачастую новые поколения теряют даже ощущение родственных связей с представителями предшествующего мирового порядка, воспринимая его людей как “чистую историю” сродни художественному фильму.
👆
Но у легитимности мирового порядка есть запас прочности, имеющий ограниченный период.
Через примерно два поколения после окончания “тридцатилетней войны” связь с ней начинает теряться ввиду естественной смерти ее участников и не менее естественного желания новых поколений жить по-новому.
Этому способствует продолжающийся политический процесс в виде изменения соотношения сил между державами-победителями и/или подъема новых держав, интересы которых не были учтены при создании существующего мирового порядка.
Возникает естественный запрос на новую тотальную войну, которая должна определить новое соотношение сил между великими державами, блокировать предшествующую легитимность и создать новую.
А.А. Фененко. Войны в структуре мировых порядков. 2022.
#Геополитика #Гегемон #История #Войны
В каждом порядке существуют свои представления о легитимизирующих его событиях, к которым невозможно относится как к “чистой истории”.
В наши дни написать работу о немецком национал-социализме как сугубо-историческую (то есть морально-нейтральную) невозможно, это сразу вызовет волну упреков в “оправдании” или “романтизации” нацизма.
Аналогично в XIX в. было сложно написать работу о Наполеоне Бонапарте или, тем более, о Великой Французской революции и якобинском терроре: к ним относились как к политическим, а не просто историческим событиям.
В предшествовавшем Вестфальском порядке работы о Габсбургах – императоре Карле V (1519–1558) или их политике в Тридцатилетней войне – писались скорее в негативном ключе в духе “Истории Карла V” Уильяма Робертсона.
И это не случайно: данные события легитимизировали существующий мировой порядок, и сомнения в них были подрывом порядка, подобно тому, как в наши дни это символизирует снос памятников Второй Мировой войны.
Хорошим примером может служить полемика, развернувшая, вокруг скандально-известной книги В.Б. Резуна “Ледокол” (1992), согласно которой Сталин сам готовился напасть на Германию в июле 1941 г.
Внимание общества к данной теме свидетельствует, что Вторая мировая война по-прежнему выступает в общественном сознании не историческим, а политическим событием: она легитимизирует наш мировой порядок (включая межгосударственные границы), и ее ревизия влечет за собой не научные, а политические последствия.
III. Блокирующая легитимность аннулирует правовую систему прежнего мирового порядка.
Принятие Устава ООН аннулировало правовые принципы Лиги Наций и предшествований им комплекс Версальских и Вашингтонских соглашений.
Принятие Устава Лиги Наций в свою очередь перечеркнуло предшествующие международно-правовые соглашения, восходящие к Парижскому (1856) и Венскому (1814–1815) конгрессам и т.д.
Здесь лучше всего видна правовая граница между мировыми порядками: внутри мирового порядка международно-правовые соглашения приниматься в дополнение к базовым, а на границах мировых порядков происходит смена основополагающих правовых принципов.
Но блокирующая легитимность проявляется и в психологическом аспекте.
Предшествующий порядок отделяется от современного “психологической стеной” – люди начинают ощущать себя “по ту сторону” от поколений, живших в предыдущем порядке.
Тотальные войны как бы отделяет от нас предшествующий период, делая жизнь его поколений иной, не до конца понятной нам цивилизацией.
Зачастую новые поколения теряют даже ощущение родственных связей с представителями предшествующего мирового порядка, воспринимая его людей как “чистую историю” сродни художественному фильму.
👆
Но у легитимности мирового порядка есть запас прочности, имеющий ограниченный период.
Через примерно два поколения после окончания “тридцатилетней войны” связь с ней начинает теряться ввиду естественной смерти ее участников и не менее естественного желания новых поколений жить по-новому.
Этому способствует продолжающийся политический процесс в виде изменения соотношения сил между державами-победителями и/или подъема новых держав, интересы которых не были учтены при создании существующего мирового порядка.
Возникает естественный запрос на новую тотальную войну, которая должна определить новое соотношение сил между великими державами, блокировать предшествующую легитимность и создать новую.
А.А. Фененко. Войны в структуре мировых порядков. 2022.
#Геополитика #Гегемон #История #Войны
В контексте данного обсуждения меня особенно заинтересовала позиция человека, далекого от политики, но которому нет равных в обсуждении настоящего смысла фильмов.
И разбирая фильм Дюна (в канале есть на него обзор), Александр Шебанов дважды (01:04:38) озвучивает предположение (18:27), что Дюна актуальна именно потому, что она готовит человечество к новой, глобальной войне.
Войне неизбежной, необходимой, трансформирующей мировой порядок, а по своим масштабам апокалептичной.
#Геополитика #Гегемон #Личное #Обзор
И разбирая фильм Дюна (в канале есть на него обзор), Александр Шебанов дважды (01:04:38) озвучивает предположение (18:27), что Дюна актуальна именно потому, что она готовит человечество к новой, глобальной войне.
Войне неизбежной, необходимой, трансформирующей мировой порядок, а по своим масштабам апокалептичной.
#Геополитика #Гегемон #Личное #Обзор
Войны по доверенности существовали всегда?
В промежутках между тридцатилетними тотальными войнами мы можем заметить серию ограниченных войн.
Для них характерны:
- ограничение целей, то есть принуждение противника к заключению компромисса;
- ведение военных действий на локальном (или локальных) ТВД; - использование небольших профессиональных армий.
Эти войны сами по себе могут приобретать крупные географические масштабы и отличаться ведением боевых действий средней интенсивности, как, например, Семилетняя
(1756–1763) или Крымская (1853–1856).
Однако они не приводят к радикальному слому соотношения сил между великими державами, не отменяют предшествовавшей правовой системы и не затрагивают основную территорию великих держав.
На системном уровне ограниченные войны выполняют ряд функций внутри существующего порядка.
Во-первых, они корректируют соотношение сил между ведущими субъектами порядка, разукрупняя ресурсы претендента на гегемонию.
Во-вторых, они позволяют великим державам применять силу, не ломая основополагающих принципов мирового порядка.
В-третьих, такие войны укрепляют позиции великих держав на переговорах, позволяя им выторговывать себе все более выигрышные позиции перед соперником.
Специфика таких войн, выделяемых с конца XX века, заключается в их многовариативности (гибридности), так как военные действия могут вестись параллельно с консультациями и переговорами о мире.
Но большинство войн Нового времени тоже гибридными, ибо сочетали в себе военные действия с дипломатическими маневрами, санкциями, информационным воздействием.
В этих войнах использовались негосударственные игроки в виде наемников, каперов, иррегулярных формирований (инсургентов): достаточно вспомнить, что торговля наемниками была несколько веков уделом немецких князей, а понятие “швейцарец” означало вплоть до начала XIX в. и
народ, и профессию наемного солдата.
Идею опосредованных войн или “войн по доверенности” развивали отцы-основатели США, выдавая индейским племенам патенты на ведение войны.
Асимметричные войны процветали несколько веков под вывеской колониальных войн, что, впрочем, не меняло их содержания.
Многовариативность ограниченных войн формирует гибкое понимание категорий победы и поражения.
Такие военные конфликты завершаются сделкой, более удачной для победителя и менее удачной для побежденного.
Соответственно, победа в таких войнах не совсем победа, а поражением не совсем поражение, что позволяет подверстывать под них практически любой результат.
Это создает диапазон возможностей для элит, позволяющих использовать ограниченные войны для решения не только международных, но и внутриполитических задач:
– Консолидация политической системы страны ("Нам нужна маленькая победоносная война”).
– Перехват управления оппозиционными элитами.
– Ускоренная легитимизация политического режима.
– Оправдание существования крупных бюрократических систем (армии, правительства, промышленности, идеологии).
“Войны по доверенности” – означают, что правительства двух и более государств заключили между собой заранее соглашение, согласно которому одна из сторон провозгласит себя победителем в обмен на предоставление преференций другой.
Ограниченные войны имеют свои закономерности развития.
При создании мирового порядка происходит или уменьшение масштаба войн до региональных конфликтов или вытеснение конфликтов на периферию.
В середина существования каждого мирового порядка происходит всплеск ограниченных войн, приобретающих более крупные масштабы.
Наконец, к концу существования порядка штабная мысль как бы планирует новую тотальную войну, а междержавные противоречия снова выносятся на периферию, где происходит несколько схваток – как бы ее репетиций.
В этом развитии заложена логика саморазвития мирового порядка, связанная с потерей легитимности, “запаса прочности”, которые придавали его институтам итоги предшествующей тотальной войны.
А.А. Фененко. Войны в структуре мировых порядков. 2022.
#Геополитика #Гегемон #История #Войны
В промежутках между тридцатилетними тотальными войнами мы можем заметить серию ограниченных войн.
Для них характерны:
- ограничение целей, то есть принуждение противника к заключению компромисса;
- ведение военных действий на локальном (или локальных) ТВД; - использование небольших профессиональных армий.
Эти войны сами по себе могут приобретать крупные географические масштабы и отличаться ведением боевых действий средней интенсивности, как, например, Семилетняя
(1756–1763) или Крымская (1853–1856).
Однако они не приводят к радикальному слому соотношения сил между великими державами, не отменяют предшествовавшей правовой системы и не затрагивают основную территорию великих держав.
На системном уровне ограниченные войны выполняют ряд функций внутри существующего порядка.
Во-первых, они корректируют соотношение сил между ведущими субъектами порядка, разукрупняя ресурсы претендента на гегемонию.
Во-вторых, они позволяют великим державам применять силу, не ломая основополагающих принципов мирового порядка.
В-третьих, такие войны укрепляют позиции великих держав на переговорах, позволяя им выторговывать себе все более выигрышные позиции перед соперником.
Специфика таких войн, выделяемых с конца XX века, заключается в их многовариативности (гибридности), так как военные действия могут вестись параллельно с консультациями и переговорами о мире.
Но большинство войн Нового времени тоже гибридными, ибо сочетали в себе военные действия с дипломатическими маневрами, санкциями, информационным воздействием.
В этих войнах использовались негосударственные игроки в виде наемников, каперов, иррегулярных формирований (инсургентов): достаточно вспомнить, что торговля наемниками была несколько веков уделом немецких князей, а понятие “швейцарец” означало вплоть до начала XIX в. и
народ, и профессию наемного солдата.
Идею опосредованных войн или “войн по доверенности” развивали отцы-основатели США, выдавая индейским племенам патенты на ведение войны.
Асимметричные войны процветали несколько веков под вывеской колониальных войн, что, впрочем, не меняло их содержания.
Многовариативность ограниченных войн формирует гибкое понимание категорий победы и поражения.
Такие военные конфликты завершаются сделкой, более удачной для победителя и менее удачной для побежденного.
Соответственно, победа в таких войнах не совсем победа, а поражением не совсем поражение, что позволяет подверстывать под них практически любой результат.
Это создает диапазон возможностей для элит, позволяющих использовать ограниченные войны для решения не только международных, но и внутриполитических задач:
– Консолидация политической системы страны ("Нам нужна маленькая победоносная война”).
– Перехват управления оппозиционными элитами.
– Ускоренная легитимизация политического режима.
– Оправдание существования крупных бюрократических систем (армии, правительства, промышленности, идеологии).
“Войны по доверенности” – означают, что правительства двух и более государств заключили между собой заранее соглашение, согласно которому одна из сторон провозгласит себя победителем в обмен на предоставление преференций другой.
Ограниченные войны имеют свои закономерности развития.
При создании мирового порядка происходит или уменьшение масштаба войн до региональных конфликтов или вытеснение конфликтов на периферию.
В середина существования каждого мирового порядка происходит всплеск ограниченных войн, приобретающих более крупные масштабы.
Наконец, к концу существования порядка штабная мысль как бы планирует новую тотальную войну, а междержавные противоречия снова выносятся на периферию, где происходит несколько схваток – как бы ее репетиций.
В этом развитии заложена логика саморазвития мирового порядка, связанная с потерей легитимности, “запаса прочности”, которые придавали его институтам итоги предшествующей тотальной войны.
А.А. Фененко. Войны в структуре мировых порядков. 2022.
#Геополитика #Гегемон #История #Войны
Telegram
Атлас амбиций
Тотальная война как источник легитимности мирового порядка
Тотальная война устанавливает новое соотношение сил и иерархию государств, утверждает выработанные ими нормы и придает новую легитимность принципам межгосударственного взаимодействия.
Соответственно…
Тотальная война устанавливает новое соотношение сил и иерархию государств, утверждает выработанные ими нормы и придает новую легитимность принципам межгосударственного взаимодействия.
Соответственно…
Войны вестфальского порядка ч.1
Тотальной войной, создавшей привычный нам мир национальных государств, стала Тридцатилетняя война (1618–1648).
Сама по себе она не была единой войной, а серией войн и конфликтов.
На уровне постановки политических задач и их реализации Тридцатилетняя война была скорее не чем-то новым, а завершением исторического периода, начавшего на рубеже XV–XVI вв.
В Европе война стала генеральной схваткой между Габсбургами и Францией, вокруг которой группировались европейские протестанты.
С военной точки зрения Тридцатилетняя война довела до логического конца обозначившееся с конца XV в. искусство войны массовыми наемными армиями.
Европа впервые видела борьбу армий, количество которых превышало 100 тыс. чел. Но увеличение численности армии вызывало обратную тенденцию: резкое усиление огневой мощи.
Реформы шведского короля Густава Адольфа (1611–1632) и французского полководца принца Конде (Людовик II де Бурбон, 1621–1686) выровняли баланс в сторону средств уничтожения за счет внедрения легких скорострельных пушек, легких мушкетов и сплошной стрельбы мушкетеров, построенных в три шеренги.
Это открыло в Европе эпоху линейной тактики с ее культом огневой мощи – цепями стрелков, истребляющих друг друга с расстояния.
В результате Тридцатилетней войны был установлен первый порядок национальных государств – Вестфальский.
По своей структурен он изначально был гегемонистским: в новом раскладе сил Франция стала ведущей державой Европы, которая по совокупности ресурсов превосходила остальные государства региона.
История Вестфальского порядка была по сути тремя попытками Франции установить свою гегемонию в Европе и мире.
Эту закономерность отражали и войны данного периода.
Важный момент: европейцы второй половины XVII в. психологически ощущали себя “по ту сторону” войны, создавшей новый мир.
В течение двух лет после подписания Вестфальского мира в германских государствах и Англии уже утверждается термин “Тридцатилетняя война”, показывающийся завершенность этой тотальной войны.
В немецкой литературе Мартин Опиц, Пауль Флеминг, Ганс Якоб Кристоффель фон Гриммельсгаузен изображали Тридцатилетнюю войну как варварство, которое противоречит основам цивилизации.
Того же мнения о Тридцатилетней войне придерживались деятели эпохи Просвещения.
“В исторической памяти народов, переживших Тридцатилетнюю войну, она осталась самым кошмарным бедствием, апокалипсисом, который может только представить себе воображение человека”, – указывает российский историк А.И. Патрушев.
На первом этапе существования Вестфальского порядка произошло возвращение к модели ограниченной войны: Франция стремилась установить гегемонию посредством локальной проекции силы.
Ей противостояли коалиции с участием Священной Римской империи, Голландии, Испании, к которым постепенно присоединилась и Англия.
Ни одна из сторон не имела при этом ни желания, ни материально-технических возможностей для повторения тотальной Тридцатилетней войны.
Новым типом конфликтов стали кабинетные войны, в которых стороны, обменявшись силовыми демонстрациями, принуждали противника к заключению мира как сделки – более удачной для победителя и менее удачной для побежденного.
Армии в течение длительного времени маневрировали на локальных ТВД, так и не переходя к решающему сражению.
Зато колоссальную роль играла культура стратегического жеста – взятие символического объекта или достижение локальной победы, что должно было принудить противника сесть за стол переговоров.
В подобных кабинетных войнах широко использовались негосударственные игроки: наемники, каперы и даже “подставные армии” мелких княжеств, за спиной которых по факту действовали великие державы.
А.А. Фененко. Войны в структуре мировых порядков. 2022.
#Геополитика #Гегемон #История #Войны
Тотальной войной, создавшей привычный нам мир национальных государств, стала Тридцатилетняя война (1618–1648).
Сама по себе она не была единой войной, а серией войн и конфликтов.
На уровне постановки политических задач и их реализации Тридцатилетняя война была скорее не чем-то новым, а завершением исторического периода, начавшего на рубеже XV–XVI вв.
В Европе война стала генеральной схваткой между Габсбургами и Францией, вокруг которой группировались европейские протестанты.
С военной точки зрения Тридцатилетняя война довела до логического конца обозначившееся с конца XV в. искусство войны массовыми наемными армиями.
Европа впервые видела борьбу армий, количество которых превышало 100 тыс. чел. Но увеличение численности армии вызывало обратную тенденцию: резкое усиление огневой мощи.
Реформы шведского короля Густава Адольфа (1611–1632) и французского полководца принца Конде (Людовик II де Бурбон, 1621–1686) выровняли баланс в сторону средств уничтожения за счет внедрения легких скорострельных пушек, легких мушкетов и сплошной стрельбы мушкетеров, построенных в три шеренги.
Это открыло в Европе эпоху линейной тактики с ее культом огневой мощи – цепями стрелков, истребляющих друг друга с расстояния.
В результате Тридцатилетней войны был установлен первый порядок национальных государств – Вестфальский.
По своей структурен он изначально был гегемонистским: в новом раскладе сил Франция стала ведущей державой Европы, которая по совокупности ресурсов превосходила остальные государства региона.
История Вестфальского порядка была по сути тремя попытками Франции установить свою гегемонию в Европе и мире.
Эту закономерность отражали и войны данного периода.
Важный момент: европейцы второй половины XVII в. психологически ощущали себя “по ту сторону” войны, создавшей новый мир.
В течение двух лет после подписания Вестфальского мира в германских государствах и Англии уже утверждается термин “Тридцатилетняя война”, показывающийся завершенность этой тотальной войны.
В немецкой литературе Мартин Опиц, Пауль Флеминг, Ганс Якоб Кристоффель фон Гриммельсгаузен изображали Тридцатилетнюю войну как варварство, которое противоречит основам цивилизации.
Того же мнения о Тридцатилетней войне придерживались деятели эпохи Просвещения.
“В исторической памяти народов, переживших Тридцатилетнюю войну, она осталась самым кошмарным бедствием, апокалипсисом, который может только представить себе воображение человека”, – указывает российский историк А.И. Патрушев.
На первом этапе существования Вестфальского порядка произошло возвращение к модели ограниченной войны: Франция стремилась установить гегемонию посредством локальной проекции силы.
Ей противостояли коалиции с участием Священной Римской империи, Голландии, Испании, к которым постепенно присоединилась и Англия.
Ни одна из сторон не имела при этом ни желания, ни материально-технических возможностей для повторения тотальной Тридцатилетней войны.
Новым типом конфликтов стали кабинетные войны, в которых стороны, обменявшись силовыми демонстрациями, принуждали противника к заключению мира как сделки – более удачной для победителя и менее удачной для побежденного.
Армии в течение длительного времени маневрировали на локальных ТВД, так и не переходя к решающему сражению.
Зато колоссальную роль играла культура стратегического жеста – взятие символического объекта или достижение локальной победы, что должно было принудить противника сесть за стол переговоров.
В подобных кабинетных войнах широко использовались негосударственные игроки: наемники, каперы и даже “подставные армии” мелких княжеств, за спиной которых по факту действовали великие державы.
А.А. Фененко. Войны в структуре мировых порядков. 2022.
#Геополитика #Гегемон #История #Войны
Войны вестфальского порядка ч.2
На втором этапе Вестфальского порядка кабинетные войны эволюционировали в новый тип – “войны за наследство”.
Их прологом выступал кризис государственности определенной страны.
В ней, как правило, действовали несколько политических группировок со своими вооруженными формированиями.
Каждая из этих групп имела покровителя в лице великой державы и обращалась к ней за помощью.
Соперничающие державы вводили войска на территорию такой страны, ведя боевые действия только на ее территории, в крайнем случае дополняя их силовыми демонстрациями на других, чаще всего неевропейских, ТВД.
Стратегия войн за наследство, как и кабинетных войн, сводилась к нанесению противнику локального поражения, убеждающего его в бессмысленности продолжения войны.
Поэтому первая половина XVIII в. рождает новые представления о “великом полководце”: им становится “гений малых сил”, способный решить масштабные политические задачи с маленькой армией.
Культовые фигуры того времени французский маршал Луи де Ришелье (1696–1788) и прусский король Фридрих II (1740–1786) ориентировались на небольшие армии, способные одержать победы благодаря своей выучке и превосходству над противником в огневой мощи.
Другой тенденцией стало разрастание театров использования военной силы: горизонтальная эскалация в противовес вертикальной XVI века.
Еще со времен Войны на Испанское наследство определилось англо-французское соперничество в Северной Америке, куда в дальнейшем переносились все европейские войны.
Другой центр соперничества возник вокруг Индостана, где французы и англичане пытались создать колониальные империи.
Именно в этих войнах обе стороны широко использовали иррегулярные формирования: союзы индейских племен в Северной Америке, индийских раджей в Юго-Восточной Азии.
Одним из инструментов борьбы оставалось расширявшее свои масштабы каперство, как средство подрыва морской торговли противника.
Вершиной и тупиком этой системы стала Семилетняя война (1756–1763). Цели сторон носили ограниченный характер – принудить противника к выгодному для себя компромиссу.
Технология ведения войны также напоминала войны за наследство – военные действия в приграничных регионах.
Из всех ведущих держав война затронула только территорию Пруссии, которая в этот период боролась за вхождение в клуб великих держав.
Однако географический охват и интенсивность военных действий уже превращали эту ограниченную войну в глобальный военный конфликт.
Война завершилась компромиссом – Франция потеряла большую часть своих колоний, но при этом превратила Австрию в своего младшего партнера.
Такая двойственность результатов доказала, что потенциал ограниченных войн исчерпан – следующая война будет уже тотальной.
А.А. Фененко. Войны в структуре мировых порядков. 2022.
#Геополитика #Гегемон #История #Войны
На втором этапе Вестфальского порядка кабинетные войны эволюционировали в новый тип – “войны за наследство”.
Их прологом выступал кризис государственности определенной страны.
В ней, как правило, действовали несколько политических группировок со своими вооруженными формированиями.
Каждая из этих групп имела покровителя в лице великой державы и обращалась к ней за помощью.
Соперничающие державы вводили войска на территорию такой страны, ведя боевые действия только на ее территории, в крайнем случае дополняя их силовыми демонстрациями на других, чаще всего неевропейских, ТВД.
Стратегия войн за наследство, как и кабинетных войн, сводилась к нанесению противнику локального поражения, убеждающего его в бессмысленности продолжения войны.
Поэтому первая половина XVIII в. рождает новые представления о “великом полководце”: им становится “гений малых сил”, способный решить масштабные политические задачи с маленькой армией.
Культовые фигуры того времени французский маршал Луи де Ришелье (1696–1788) и прусский король Фридрих II (1740–1786) ориентировались на небольшие армии, способные одержать победы благодаря своей выучке и превосходству над противником в огневой мощи.
Другой тенденцией стало разрастание театров использования военной силы: горизонтальная эскалация в противовес вертикальной XVI века.
Еще со времен Войны на Испанское наследство определилось англо-французское соперничество в Северной Америке, куда в дальнейшем переносились все европейские войны.
Другой центр соперничества возник вокруг Индостана, где французы и англичане пытались создать колониальные империи.
Именно в этих войнах обе стороны широко использовали иррегулярные формирования: союзы индейских племен в Северной Америке, индийских раджей в Юго-Восточной Азии.
Одним из инструментов борьбы оставалось расширявшее свои масштабы каперство, как средство подрыва морской торговли противника.
Вершиной и тупиком этой системы стала Семилетняя война (1756–1763). Цели сторон носили ограниченный характер – принудить противника к выгодному для себя компромиссу.
Технология ведения войны также напоминала войны за наследство – военные действия в приграничных регионах.
Из всех ведущих держав война затронула только территорию Пруссии, которая в этот период боролась за вхождение в клуб великих держав.
Однако географический охват и интенсивность военных действий уже превращали эту ограниченную войну в глобальный военный конфликт.
Война завершилась компромиссом – Франция потеряла большую часть своих колоний, но при этом превратила Австрию в своего младшего партнера.
Такая двойственность результатов доказала, что потенциал ограниченных войн исчерпан – следующая война будет уже тотальной.
А.А. Фененко. Войны в структуре мировых порядков. 2022.
#Геополитика #Гегемон #История #Войны
Одержимость контролем сделала из России аутсайдера
Иностранные инвестиции раньше рассматривались только как способ извлечения прибыли.
Сейчас же они окончательно оформились как средство проекции власти и контроля за стратегическими отраслями.
Для того, чтобы определить цели государства при инвестировании, достаточно определить, какой объем акций она удерживает в транснациональной корпорации:
а) до 10% - извлечение финансовой прибыли;
б) от 10 до 50% - извлечение прибыли и частичный контроль;
в) 50% + 1 акция и больше - полный контроль за корпорацией.
Иностранные инвестиции стали прочно ассоциироваться с государственным вмешательством, потому что подконтрольные корпорации занимают 56.4% от общего числа компаний с гос.участием!
Это не значит, что частные корпорации перестали быть субъектами политики.
Просто государства стали конкурировать с ними за финансовые потоки путем взращивания национальных гигантов и принятия невыгодных, но перспективных для выхода на глобальный рынок решений.
Кроме того, стратегия контроля позволяет ограничить влияние других государств на компанию, для защиты национальных интересов.
Проблема в том, что такой подход вызывает недоверие других стран, которые отказываются от масштабного сотрудничества со страной, не желающей делиться прибылью.
Инвесторы с подозрением относятся к странам, которые не хотят нести политические риски, отдавая даже минимальный контроль за компанией в руки иностранцев.
Поэтому США и Канада придерживаются портфельной (владение до 10% акций компаний) стратегии, которая обеспечивает им высокий уровень доверия и прибыль.
Такой же стратегии придерживается, например, Ирландия, которая видит в портфельной стратегии единственный способ заработать.
Напротив, Франция, Германия и даже авторитарный Китай лишь частично придерживаются стратегии контроля, так как они борются за выход на региональный (ЕС) и глобальный рынок.
Их подход и неприязнь инвесторов компенсируется высокими объемами торговли, производства и темпами роста, которые обеспечивают интерес иностранцев.
Учитывая сложившиеся стратегии, интересно, что страны БРИКС придерживаются кардинально разного взгляда на инвестиционную политику.
Например, Индия крепкий середнячок как в вопросе инвестирования в другие страны, так и принятия инвестиций.
Китай тратит большие средства для транснационализации государственного капитала.
ЮАР вовсе стремиться держать капитал внутри страны.
Поэтому говорить о попытках БРИКС перевернуть транснациональный рынок, пока они не договорились хотя бы о единой инвестиционной политике - преждевременно.
В конце концов, сколько стран БРИКС инвестировало в Россию?
The rise of transnational state capital: state-led foreign investment in the 21st century. 2019.
Автор статьи, стремясь объяснить феномен Российской инвестиционной стратегии, предположил, что она борется за выход на международные рынки, что и объясняет её стратегию ультимативного контроля.
Но для меня приобретение Россией контрольных пакетов за рубежом больше выглядит как попытка оградить забором какое-то направление, чтобы единолично извлекать из него прибыль.
А также стремление воссоздать на территории другого государства "конкурентные" условия по примеру России, для удобства монополистов.
#ТНК #Россия #Гегемон #Торговля #Геополитика
Иностранные инвестиции раньше рассматривались только как способ извлечения прибыли.
Сейчас же они окончательно оформились как средство проекции власти и контроля за стратегическими отраслями.
Для того, чтобы определить цели государства при инвестировании, достаточно определить, какой объем акций она удерживает в транснациональной корпорации:
а) до 10% - извлечение финансовой прибыли;
б) от 10 до 50% - извлечение прибыли и частичный контроль;
в) 50% + 1 акция и больше - полный контроль за корпорацией.
Иностранные инвестиции стали прочно ассоциироваться с государственным вмешательством, потому что подконтрольные корпорации занимают 56.4% от общего числа компаний с гос.участием!
Это не значит, что частные корпорации перестали быть субъектами политики.
Просто государства стали конкурировать с ними за финансовые потоки путем взращивания национальных гигантов и принятия невыгодных, но перспективных для выхода на глобальный рынок решений.
Кроме того, стратегия контроля позволяет ограничить влияние других государств на компанию, для защиты национальных интересов.
Проблема в том, что такой подход вызывает недоверие других стран, которые отказываются от масштабного сотрудничества со страной, не желающей делиться прибылью.
Инвесторы с подозрением относятся к странам, которые не хотят нести политические риски, отдавая даже минимальный контроль за компанией в руки иностранцев.
Поэтому США и Канада придерживаются портфельной (владение до 10% акций компаний) стратегии, которая обеспечивает им высокий уровень доверия и прибыль.
Такой же стратегии придерживается, например, Ирландия, которая видит в портфельной стратегии единственный способ заработать.
Напротив, Франция, Германия и даже авторитарный Китай лишь частично придерживаются стратегии контроля, так как они борются за выход на региональный (ЕС) и глобальный рынок.
Их подход и неприязнь инвесторов компенсируется высокими объемами торговли, производства и темпами роста, которые обеспечивают интерес иностранцев.
Учитывая сложившиеся стратегии, интересно, что страны БРИКС придерживаются кардинально разного взгляда на инвестиционную политику.
Например, Индия крепкий середнячок как в вопросе инвестирования в другие страны, так и принятия инвестиций.
Китай тратит большие средства для транснационализации государственного капитала.
ЮАР вовсе стремиться держать капитал внутри страны.
Поэтому говорить о попытках БРИКС перевернуть транснациональный рынок, пока они не договорились хотя бы о единой инвестиционной политике - преждевременно.
В конце концов, сколько стран БРИКС инвестировало в Россию?
The rise of transnational state capital: state-led foreign investment in the 21st century. 2019.
Автор статьи, стремясь объяснить феномен Российской инвестиционной стратегии, предположил, что она борется за выход на международные рынки, что и объясняет её стратегию ультимативного контроля.
Но для меня приобретение Россией контрольных пакетов за рубежом больше выглядит как попытка оградить забором какое-то направление, чтобы единолично извлекать из него прибыль.
А также стремление воссоздать на территории другого государства "конкурентные" условия по примеру России, для удобства монополистов.
#ТНК #Россия #Гегемон #Торговля #Геополитика
Применение военного ИИ ознаменует начало третьей революции в военном деле после пороха и ядерного оружия
Создатели роботов-убийц (LAWS) оправдывают их использование на поле боя тем, что они позволяют снизить потери личного состава.
И следует отсчитывать уже года, а не десятилетия, до того, как мы застанем их массовое применение.
Проблема в том, что если мы возьмем реальный опыт применения ИИ в бою (например, FPV дроны, которые находят свою цель даже без связи с оператором), то окажется, что потери личного состава с каждой стороны только растут.
Ведь никто не мог подумать, что роботов можно использовать не только для защиты, но и для нападения.
Так как обращения ученых, предупреждающих об угрозах военного ИИ не имеют успеха - его разработки просто будут вестись под грифом «streng geheim».
То интересно проследить реакцию государств на международные ограничения использования ИИ в бою.
В частности, России, которая по экзистенциальным причинам не может себе позволить экономию на ИИ.
Интересно, что отсутствие большого числа значимых исследований связанных с ИИ, отъезд специалистов, и, следовательно, отставание от США и Китая, пока не позволяют заявить, что Россия проиграла гонку вооружений.
Напротив, она считается одним из активных разработчиков беспилотных и роботизированных систем.
Но что характерно, делегаты из России не заявляют о необходимости правового ограничения разработки военного ИИ, чтобы контролировать скорость исследований других стран (данной позиции, кстати, придерживаются США, Япония, Китай, Франция, Германия, Индия, Израиль).
Напротив, вопреки традиционным в российских СМИ упрекам в адрес международного права, российские дипломаты с упорством (чуть не доходящим до агрессии) отстаивают его эффективность в отношении LAWS.
"Ведь нельзя же регулировать чего не существует - это паникерство!"
Сердитость российских дипломатов часто оправдывается влиянием на ООН западных государств, которые определяют содержание любых конвенций.
Следовательно, документы в любом случае будут переписаны под ключевых интересантов.
А Россия декларирует концепцию многополярного мира и необходимость учета мнения каждой Великой державы (особенно России).
Но мне все равно кажется такая позиция непоследовательной, так как ничто не мешает России присоединиться к коалиции из 30-ти государств, выступающих за запрет роботов-убийц.
В любом случае, Россия продвигает в ООН идею о продолжении исследований в сфере ИИ, так как "несуществующие угрозы" не перечеркивают извлекаемую из технологий выгоду.
А чтобы "не политизировать" применение ИИ, то каждому государству стоит разработать собственные стандарты, которые позволят контролировать LAWS.
И это настоящий выстрел в ногу - потому что именно такой схемы решили придерживаться США, чтобы вывести из-под международного права вопрос о колонизации космоса.
Нет никаких причин полагать, что западные державы не пойдут на это повторно - игнорируя Россию, гарантированно примут под себя законы, допускающих массовое применение роботов-убийц.
Поэтому Революция грядет!
Грядет, железными шагами!
Nadibaidze A. Great power identity in Russia’s position on autonomous weapons systems. 2022.
#Киберпанк #Общество #Трансгуманизм #США #Россия #Гегемон
Создатели роботов-убийц (LAWS) оправдывают их использование на поле боя тем, что они позволяют снизить потери личного состава.
И следует отсчитывать уже года, а не десятилетия, до того, как мы застанем их массовое применение.
Проблема в том, что если мы возьмем реальный опыт применения ИИ в бою (например, FPV дроны, которые находят свою цель даже без связи с оператором), то окажется, что потери личного состава с каждой стороны только растут.
Ведь никто не мог подумать, что роботов можно использовать не только для защиты, но и для нападения.
Так как обращения ученых, предупреждающих об угрозах военного ИИ не имеют успеха - его разработки просто будут вестись под грифом «streng geheim».
То интересно проследить реакцию государств на международные ограничения использования ИИ в бою.
В частности, России, которая по экзистенциальным причинам не может себе позволить экономию на ИИ.
Интересно, что отсутствие большого числа значимых исследований связанных с ИИ, отъезд специалистов, и, следовательно, отставание от США и Китая, пока не позволяют заявить, что Россия проиграла гонку вооружений.
Напротив, она считается одним из активных разработчиков беспилотных и роботизированных систем.
Но что характерно, делегаты из России не заявляют о необходимости правового ограничения разработки военного ИИ, чтобы контролировать скорость исследований других стран (данной позиции, кстати, придерживаются США, Япония, Китай, Франция, Германия, Индия, Израиль).
Напротив, вопреки традиционным в российских СМИ упрекам в адрес международного права, российские дипломаты с упорством (чуть не доходящим до агрессии) отстаивают его эффективность в отношении LAWS.
"Ведь нельзя же регулировать чего не существует - это паникерство!"
Сердитость российских дипломатов часто оправдывается влиянием на ООН западных государств, которые определяют содержание любых конвенций.
Следовательно, документы в любом случае будут переписаны под ключевых интересантов.
А Россия декларирует концепцию многополярного мира и необходимость учета мнения каждой Великой державы (особенно России).
Но мне все равно кажется такая позиция непоследовательной, так как ничто не мешает России присоединиться к коалиции из 30-ти государств, выступающих за запрет роботов-убийц.
В любом случае, Россия продвигает в ООН идею о продолжении исследований в сфере ИИ, так как "несуществующие угрозы" не перечеркивают извлекаемую из технологий выгоду.
А чтобы "не политизировать" применение ИИ, то каждому государству стоит разработать собственные стандарты, которые позволят контролировать LAWS.
И это настоящий выстрел в ногу - потому что именно такой схемы решили придерживаться США, чтобы вывести из-под международного права вопрос о колонизации космоса.
Нет никаких причин полагать, что западные державы не пойдут на это повторно - игнорируя Россию, гарантированно примут под себя законы, допускающих массовое применение роботов-убийц.
Поэтому Революция грядет!
Грядет, железными шагами!
Nadibaidze A. Great power identity in Russia’s position on autonomous weapons systems. 2022.
#Киберпанк #Общество #Трансгуманизм #США #Россия #Гегемон
У меня была стратегия, и я её придерживался
- Наполеон об имперском проекте
История Первой империи во Франции представляет собой не только масштабные изменения политической, социальной, экономической и культурной жизни страны, но и попытку экспорта французской государственной модели в континентальной части Европы.
Отсюда берет свои истоки идея о «французской Европе», закрепившаяся в европейском общественном сознании в период европейской интеграции, и представление о Наполеоне Бонапарте как «отце Европы»,
Тем не менее, относительно недавно сложился консенсус относительно собственно взгляда Наполеона на проект Единой Европы.
Данный проект можно выразить в следующих пунктах:
1. Создание гегемонистской системы во главе Франции;
2. Стабилизации общей ситуации на континенте;
3. Внедрении унифицированной институциональной и социальной модели во Франции и за ее пределами.
Но даже с реализацией этих пунктов возникли очевидные проблемы.
По признанию историков, модель объединения, предложенная Наполеоном Европе, оказалась малоприемлема не только для большинства макрорегионов за пределами Старой Франции, но и для двух («средиземноморского» и «атлантического») из трех (третьим является «континентальный», основой которого можно считать ось Рейн – Сона – Рона) макрорегионов собственно Франции.
Вместе с тем было немало и таких регионов, не относящихся к собственно французским, где преобразования Наполеона вполне находили почву (Пьемонт, государства Рейнской конфедерации, Швейцария и др.).
Существовал ли, в таком случае, в сколько-нибудь цельном виде имперский проект?
Бонапартистская легенда гласит, что такой проект существовал, основываясь на высказываниях самого Наполеона в частных беседах во время правления, обширной корреспонденции или репликах приближенным в период ссылки на острове Святой Елены.
Однако современные историки подвергают это утверждение сомнению.
Так как у Наполеона отсутствовала ярко выраженной европейская политика, а его действия определялись исключительно прагматизмом.
Поэтому легенда о «европейском спасителе» создана на Святой Елене и не имеет под собой реальных оснований.
В то же время, историки выделяют три варианта европейской стратегии, увязанных с эволюцией французской экспансионистской политики в период консулата и империи:
1. Создание системы «сестринских республик» (конфедерация);
2. «Французская Европа» (федерация);
3. Аннексия и формирование «континентального блока» (консолидация империи на пике противостояния с Англией через унификацию и консолидацию имперских структур).
Несмотря на отсутствие конкретного плана, действия Наполеона были направлены на перспективу общеевропейского единства при сохранении французской гегемонии.
Речь идет о разработке универсального законодательства (на основе Гражданского и других кодексов), единой валюты и системы мер и весов, единых законодательных, исполнительных и судебных органов (например, кассационной палаты), единой армии (Великой армии), культурном и интеллектуальном доминировании (на основе цивилизационного превосходства французов над другими народами), символической политики и др.
Таким образом, в самом общем виде имперский проект Наполеона Бонапарта представлял собой попытку сформировать единое европейское пространство, которое контролировалось бы Францией как центром власти и имело бы периферию в виде союзных государств, управляемых за небольшим исключением родственными династиями.
Не менее очевиден и тот факт, что в наполеоновской Европе не было места Англии, России, Османской империи и колониям.
Проект носил сугубо континентальный характер (в его западноевропейском понимании) и дальше этого не шел.
#Франция #История #XIXвек #Гегемон
- Наполеон об имперском проекте
История Первой империи во Франции представляет собой не только масштабные изменения политической, социальной, экономической и культурной жизни страны, но и попытку экспорта французской государственной модели в континентальной части Европы.
Отсюда берет свои истоки идея о «французской Европе», закрепившаяся в европейском общественном сознании в период европейской интеграции, и представление о Наполеоне Бонапарте как «отце Европы»,
Тем не менее, относительно недавно сложился консенсус относительно собственно взгляда Наполеона на проект Единой Европы.
Данный проект можно выразить в следующих пунктах:
1. Создание гегемонистской системы во главе Франции;
2. Стабилизации общей ситуации на континенте;
3. Внедрении унифицированной институциональной и социальной модели во Франции и за ее пределами.
Но даже с реализацией этих пунктов возникли очевидные проблемы.
По признанию историков, модель объединения, предложенная Наполеоном Европе, оказалась малоприемлема не только для большинства макрорегионов за пределами Старой Франции, но и для двух («средиземноморского» и «атлантического») из трех (третьим является «континентальный», основой которого можно считать ось Рейн – Сона – Рона) макрорегионов собственно Франции.
Вместе с тем было немало и таких регионов, не относящихся к собственно французским, где преобразования Наполеона вполне находили почву (Пьемонт, государства Рейнской конфедерации, Швейцария и др.).
Существовал ли, в таком случае, в сколько-нибудь цельном виде имперский проект?
Бонапартистская легенда гласит, что такой проект существовал, основываясь на высказываниях самого Наполеона в частных беседах во время правления, обширной корреспонденции или репликах приближенным в период ссылки на острове Святой Елены.
Однако современные историки подвергают это утверждение сомнению.
Так как у Наполеона отсутствовала ярко выраженной европейская политика, а его действия определялись исключительно прагматизмом.
Поэтому легенда о «европейском спасителе» создана на Святой Елене и не имеет под собой реальных оснований.
В то же время, историки выделяют три варианта европейской стратегии, увязанных с эволюцией французской экспансионистской политики в период консулата и империи:
1. Создание системы «сестринских республик» (конфедерация);
2. «Французская Европа» (федерация);
3. Аннексия и формирование «континентального блока» (консолидация империи на пике противостояния с Англией через унификацию и консолидацию имперских структур).
Несмотря на отсутствие конкретного плана, действия Наполеона были направлены на перспективу общеевропейского единства при сохранении французской гегемонии.
Речь идет о разработке универсального законодательства (на основе Гражданского и других кодексов), единой валюты и системы мер и весов, единых законодательных, исполнительных и судебных органов (например, кассационной палаты), единой армии (Великой армии), культурном и интеллектуальном доминировании (на основе цивилизационного превосходства французов над другими народами), символической политики и др.
Таким образом, в самом общем виде имперский проект Наполеона Бонапарта представлял собой попытку сформировать единое европейское пространство, которое контролировалось бы Францией как центром власти и имело бы периферию в виде союзных государств, управляемых за небольшим исключением родственными династиями.
Не менее очевиден и тот факт, что в наполеоновской Европе не было места Англии, России, Османской империи и колониям.
Проект носил сугубо континентальный характер (в его западноевропейском понимании) и дальше этого не шел.
#Франция #История #XIXвек #Гегемон