О доблести и покорности
Если мы оскорбили кого-нибудь и он, собираясь отметить нам, волен поступить с нами по своему усмотрению, то самый обычный способ смягчить его сердце — это растрогать его своею покорностью и вызвать в нем чувство жалости и сострадания.
И, однако, отвага и твердость — средства прямо противоположные — оказывали порою то же самое действие.
Эдуард, принц Уэльский, чей характер и чья судьба отмечены многими чертами величия, будучи оскорблен лиможцами и захватив силой их город, оставался глух к воплям народа, женщин и детей, обреченных на бойню, моливших его о пощаде и валявшихся у него в ногах, пока, подвигаясь все глубже в город, он не наткнулся на трех французов-дворян, которые с невиданной храбростью, одни сдерживали натиск его победоносного войска.
Изумление, вызванное в нем зрелищем столь исключительной доблести, и уважение к ней притупили острие его гнева и, начав с этих трех, он пощадил затем и остальных горожан.
Скандербег, властитель Эпира, погнался как-то за одним из своих солдат, чтобы убить его.
Тот, после тщетных попыток смягчить его гнев униженными мольбами о пощаде, решился в последний момент встретить его со шпагой в руке.
Эта решимость солдата внезапно охладила ярость его начальника, который, увидев, что солдат ведет себя достойным уважения образом, даровал ему жизнь.
В общем, можно вывести заключение, что открывать свое сердце состраданию свойственно людям снисходительным, благодушным и мягким.
К этому склоняются скорее натуры более слабые, каковы женщины, дети и простолюдины.
Напротив, оставаться равнодушным к слезам и мольбам и уступать единственно из благоговения перед святынею доблести есть проявление души сильной и непреклонной, обожающей мужественную твердость.
Впрочем, на души менее благородные то же действие могут оказывать изумление и восхищение.
Пример тому — фиванский народ, который, учинив суд над своими военачальниками и угрожая им смертью за то, что они продолжали выполнять свои обязанности по истечении предписанного им срока, с трудом оправдал Пелопида, согнувшегося под бременем обвинений и добивавшегося помилования лишь смиренными просьбами и мольбами.
С другой стороны, когда дело дошло до Эпаминонда, красноречиво обрисовавшего свои многочисленные заслуги и с гордостью и высокомерным видом попрекавшего ими сограждан, у того же народа не хватило духа проголосовать против него и, расходясь с собрания, люди всячески восхваляли величие его души и бесстрашие.
А вот нечто совсем противоположное моим предыдущим примерам.
Александр Македонский, обычно милостивый к побежденным врагам, завладев после величайших усилий городом, наткнулся там на вражеского военачальника Бетиса, поразительное искусство и доблесть которого он имел возможность не раз испытать во время осады.
Покинутый всеми, со сломанным мечом и разбитым щитом, весь израненный и истекающий кровью, Бетис один продолжал еще биться, окруженный толпой македонян, теснивших его.
Александр, уязвленный тем, что победа досталась ему столь дорогою ценой, — ибо, помимо больших потерь в его войске, его самого только что дважды ранили, — крикнул ему:
«Ты умрешь, Бетис, не так,как хотел бы.
Знай: тебе придется претерпеть все виды мучений, какие можно придумать для пленника!».
Бетис не только сохранял полную невозмутимость, но больше того, с вызывающим и надменным видом молча внимал этим угрозам.
Тогда Александр, выведенный из себя его гордым и упорным молчанием, продолжал:
«Поверь мне, я преодолею твое безмолвие и, если я не могу исторгнуть из тебя слово, то исторгну хотя бы стоны!».
И распаляясь все больше и больше, он велел проколоть Бетису пятки и, привязав его к колеснице, волочить за нею живым, раздирая, таким образом, и уродуя его тело.
Случилось ли это из-за того, что Александр утратил уважение к доблести, так как она была для него делом привычным и не вызывала в нем восхищения?
Или же свойственная ему от природы безудержность гнева не могла стерпеть чьего-либо сопротивления?
#Монтень #Политическаяфилософия #Опыты
Если мы оскорбили кого-нибудь и он, собираясь отметить нам, волен поступить с нами по своему усмотрению, то самый обычный способ смягчить его сердце — это растрогать его своею покорностью и вызвать в нем чувство жалости и сострадания.
И, однако, отвага и твердость — средства прямо противоположные — оказывали порою то же самое действие.
Эдуард, принц Уэльский, чей характер и чья судьба отмечены многими чертами величия, будучи оскорблен лиможцами и захватив силой их город, оставался глух к воплям народа, женщин и детей, обреченных на бойню, моливших его о пощаде и валявшихся у него в ногах, пока, подвигаясь все глубже в город, он не наткнулся на трех французов-дворян, которые с невиданной храбростью, одни сдерживали натиск его победоносного войска.
Изумление, вызванное в нем зрелищем столь исключительной доблести, и уважение к ней притупили острие его гнева и, начав с этих трех, он пощадил затем и остальных горожан.
Скандербег, властитель Эпира, погнался как-то за одним из своих солдат, чтобы убить его.
Тот, после тщетных попыток смягчить его гнев униженными мольбами о пощаде, решился в последний момент встретить его со шпагой в руке.
Эта решимость солдата внезапно охладила ярость его начальника, который, увидев, что солдат ведет себя достойным уважения образом, даровал ему жизнь.
В общем, можно вывести заключение, что открывать свое сердце состраданию свойственно людям снисходительным, благодушным и мягким.
К этому склоняются скорее натуры более слабые, каковы женщины, дети и простолюдины.
Напротив, оставаться равнодушным к слезам и мольбам и уступать единственно из благоговения перед святынею доблести есть проявление души сильной и непреклонной, обожающей мужественную твердость.
Впрочем, на души менее благородные то же действие могут оказывать изумление и восхищение.
Пример тому — фиванский народ, который, учинив суд над своими военачальниками и угрожая им смертью за то, что они продолжали выполнять свои обязанности по истечении предписанного им срока, с трудом оправдал Пелопида, согнувшегося под бременем обвинений и добивавшегося помилования лишь смиренными просьбами и мольбами.
С другой стороны, когда дело дошло до Эпаминонда, красноречиво обрисовавшего свои многочисленные заслуги и с гордостью и высокомерным видом попрекавшего ими сограждан, у того же народа не хватило духа проголосовать против него и, расходясь с собрания, люди всячески восхваляли величие его души и бесстрашие.
А вот нечто совсем противоположное моим предыдущим примерам.
Александр Македонский, обычно милостивый к побежденным врагам, завладев после величайших усилий городом, наткнулся там на вражеского военачальника Бетиса, поразительное искусство и доблесть которого он имел возможность не раз испытать во время осады.
Покинутый всеми, со сломанным мечом и разбитым щитом, весь израненный и истекающий кровью, Бетис один продолжал еще биться, окруженный толпой македонян, теснивших его.
Александр, уязвленный тем, что победа досталась ему столь дорогою ценой, — ибо, помимо больших потерь в его войске, его самого только что дважды ранили, — крикнул ему:
«Ты умрешь, Бетис, не так,как хотел бы.
Знай: тебе придется претерпеть все виды мучений, какие можно придумать для пленника!».
Бетис не только сохранял полную невозмутимость, но больше того, с вызывающим и надменным видом молча внимал этим угрозам.
Тогда Александр, выведенный из себя его гордым и упорным молчанием, продолжал:
«Поверь мне, я преодолею твое безмолвие и, если я не могу исторгнуть из тебя слово, то исторгну хотя бы стоны!».
И распаляясь все больше и больше, он велел проколоть Бетису пятки и, привязав его к колеснице, волочить за нею живым, раздирая, таким образом, и уродуя его тело.
Случилось ли это из-за того, что Александр утратил уважение к доблести, так как она была для него делом привычным и не вызывала в нем восхищения?
Или же свойственная ему от природы безудержность гнева не могла стерпеть чьего-либо сопротивления?
#Монтень #Политическаяфилософия #Опыты
О том, что страсти души изливаются на воображаемые предметы, когда ей недостает настоящих
Один из наших дворян, которого мучали жесточайшие припадки подагры, когда врачи убеждали его отказаться от употребления в пищу кушаний из соленого мяса, имел обыкновение остроумно отвечать, что в разгар мучений и болей ему хочется иметь под рукой что-нибудь, на чем он мог бы сорвать свою злость, и что, ругая и проклиная то колбасу, то бычий язык или окорок, он испытывает от этого облегчение.
Но подобно тому, как мы ощущаем досаду, если, подняв для удара руку, не поражаем предмета, в который метили, и наши усилия растрачены зря, так же и душа, потрясенная и взволнованная, бесплодно погружается в самое себя, если не занять ее чем-то внешним.
Нужно беспрестанно доставлять ей предметы, которые могли бы стать целью ее стремлений и направлять ее деятельность.
Плутарх говорит по поводу тех, кто испытывает чрезмерно нежные чувства к собачкам и обезьянкам, что заложенная в нас потребность любить, не находя естественного выхода, создает, лишь бы не прозябать в праздности, привязанности вымышленные и вздорные.
И мы видим, что душа, теснимая страстями, предпочитает обольщать себя вымыслом, создавая себе ложные и нелепые представления, в которые и сама порою не верит, чем оставаться в бездействии.
Вот почему дикие звери, обезумев от ярости, набрасываются на оружие или на камень, которые ранили их, или, раздирая себя собственными зубами, пытаются выместить на себе мучающую их боль.
Каких только причин ни придумываем мы для объяснения тех несчастий, которые с нами случаются!
За что ни хватаемся мы, с основанием или без всякого основания, лишь бы было к чему придраться!
Кому из нас не случалось видеть, как жуют и глотают карты, как кусают игральную кость, чтобы выместить хоть на чем-нибудь свой проигрыш?
Ксеркс велел высечь море – Геллеспонт и наложить на него цепи, он обрушил на него поток брани и послал горе Афон вызов на поединок.
Кир на несколько дней задержал целое войско, чтобы отомстить реке Гинд за страх, испытанный им при переправе через нее.
Калигула распорядился снести до основания прекрасный во всех отношениях дом из-за тех огорчений, которые претерпела в нем его мать.
Когда до императора Августа дошла весть о поражении, понесенном его полководцем Квинтилием Варом в Германии, он стал биться в ярости и отчаянье головою о стену, без конца выкрикивая одно и то же: «О Вар, отдай мне мои легионы!».
Но наибольшее безумие, – ведь тут примешивается еще и кощунство, – постигает тех, кто обращается непосредственно к Богу или судьбе, словно она может услышать нашу словесную пальбу.
Они уподобляются в этом фракийцам, которые, когда сверкает молния или гремит гром, вступают в титаническую борьбу с небом, стремясь тучею стрел образумить разъяренного бога.
Итак, как говорит древний поэт у Плутарха:
«Когда ты в ярости судьбу ругаешь,
Ты этим только воздух сотрясаешь».
#Монтень #Политическаяфилософия #Опыты
Один из наших дворян, которого мучали жесточайшие припадки подагры, когда врачи убеждали его отказаться от употребления в пищу кушаний из соленого мяса, имел обыкновение остроумно отвечать, что в разгар мучений и болей ему хочется иметь под рукой что-нибудь, на чем он мог бы сорвать свою злость, и что, ругая и проклиная то колбасу, то бычий язык или окорок, он испытывает от этого облегчение.
Но подобно тому, как мы ощущаем досаду, если, подняв для удара руку, не поражаем предмета, в который метили, и наши усилия растрачены зря, так же и душа, потрясенная и взволнованная, бесплодно погружается в самое себя, если не занять ее чем-то внешним.
Нужно беспрестанно доставлять ей предметы, которые могли бы стать целью ее стремлений и направлять ее деятельность.
Плутарх говорит по поводу тех, кто испытывает чрезмерно нежные чувства к собачкам и обезьянкам, что заложенная в нас потребность любить, не находя естественного выхода, создает, лишь бы не прозябать в праздности, привязанности вымышленные и вздорные.
И мы видим, что душа, теснимая страстями, предпочитает обольщать себя вымыслом, создавая себе ложные и нелепые представления, в которые и сама порою не верит, чем оставаться в бездействии.
Вот почему дикие звери, обезумев от ярости, набрасываются на оружие или на камень, которые ранили их, или, раздирая себя собственными зубами, пытаются выместить на себе мучающую их боль.
Каких только причин ни придумываем мы для объяснения тех несчастий, которые с нами случаются!
За что ни хватаемся мы, с основанием или без всякого основания, лишь бы было к чему придраться!
Кому из нас не случалось видеть, как жуют и глотают карты, как кусают игральную кость, чтобы выместить хоть на чем-нибудь свой проигрыш?
Ксеркс велел высечь море – Геллеспонт и наложить на него цепи, он обрушил на него поток брани и послал горе Афон вызов на поединок.
Кир на несколько дней задержал целое войско, чтобы отомстить реке Гинд за страх, испытанный им при переправе через нее.
Калигула распорядился снести до основания прекрасный во всех отношениях дом из-за тех огорчений, которые претерпела в нем его мать.
Когда до императора Августа дошла весть о поражении, понесенном его полководцем Квинтилием Варом в Германии, он стал биться в ярости и отчаянье головою о стену, без конца выкрикивая одно и то же: «О Вар, отдай мне мои легионы!».
Но наибольшее безумие, – ведь тут примешивается еще и кощунство, – постигает тех, кто обращается непосредственно к Богу или судьбе, словно она может услышать нашу словесную пальбу.
Они уподобляются в этом фракийцам, которые, когда сверкает молния или гремит гром, вступают в титаническую борьбу с небом, стремясь тучею стрел образумить разъяренного бога.
Итак, как говорит древний поэт у Плутарха:
«Когда ты в ярости судьбу ругаешь,
Ты этим только воздух сотрясаешь».
#Монтень #Политическаяфилософия #Опыты