часто новые лидеры ближневосточных стран (не каждой) объявляли на странице в теперь запрещенной сети, что главная цель существования — уничтожение Израиля.
«национальная идея». следовательно, больницы работают, велосипеды ездят, рыбаки рыбачат, — и всё для того, чтобы места, где происходили небезызвестные события для всех авраамических религий превратились в руины.
об этом заявлял и Иран, недавно показав миру парад ракет, несущихся на главную мечеть региона, недалеко от главного храма мира.
выходит, если Израиль будет уничтожен, то несколько ближневосточных режимов тут же исчезнут, ведь для чего тогда существовать?
в ночь нападения Ирана погибло только несколько этнических арабов. и теперь в мечетях по всему миру звучат молитвы о несчастных судьбах. я — не мусульманин, но присоединяюсь к каждому слову о мире и ненасилии.
у насилия нет национальности.
будет много критики, что почему-то западный мир сейчас требует от Израиля осторожности и взвешенности, а от Ирана — нет. в этом есть нужная логика. демократии — это режимы, признающие сложность мира, существующие во имя свободы. дело свободы и благоденствия для всех — непростое.
есть в исламе молитва: о, Аллах (мир ему!), сделай меня просветленным! от просветления случается разное, но не насилие, и хочется всем политикам пожелать именно этой благодати.
войны заканчиваются, а отвечать придется каждому. по ту или иную сторону смерти.
Бабур Исмаилов, Сохраняя равновесие, 2008
#записки
«национальная идея». следовательно, больницы работают, велосипеды ездят, рыбаки рыбачат, — и всё для того, чтобы места, где происходили небезызвестные события для всех авраамических религий превратились в руины.
об этом заявлял и Иран, недавно показав миру парад ракет, несущихся на главную мечеть региона, недалеко от главного храма мира.
выходит, если Израиль будет уничтожен, то несколько ближневосточных режимов тут же исчезнут, ведь для чего тогда существовать?
в ночь нападения Ирана погибло только несколько этнических арабов. и теперь в мечетях по всему миру звучат молитвы о несчастных судьбах. я — не мусульманин, но присоединяюсь к каждому слову о мире и ненасилии.
у насилия нет национальности.
будет много критики, что почему-то западный мир сейчас требует от Израиля осторожности и взвешенности, а от Ирана — нет. в этом есть нужная логика. демократии — это режимы, признающие сложность мира, существующие во имя свободы. дело свободы и благоденствия для всех — непростое.
есть в исламе молитва: о, Аллах (мир ему!), сделай меня просветленным! от просветления случается разное, но не насилие, и хочется всем политикам пожелать именно этой благодати.
войны заканчиваются, а отвечать придется каждому. по ту или иную сторону смерти.
Бабур Исмаилов, Сохраняя равновесие, 2008
#записки
кабачковое размышление об империи
прямо сейчас в Пушкинском — выставка Цветы, плоды, музыкальные инструменты в итальянской живописи эпохи барокко. куратор — Виктория Маркова, давно ставшая легендарной за честный и часто титанический труд. за такое служение искусству, как его понимали в ХХ веке.
или даже в XIX, когда музеи были храмами и прежде всего образовывали всяк туда входящего. такой черный ящик Истона: закинь человека в музей, а обратно забери просвещение. тогда уже было невозможно взять с собой трость или закурить, о чем сетует К. Шуберт в начале знаменитого Удела куратора.
выставка сделана классически-прекрасно. отличный ход — много воздуха. разного натюрморта в России от Эрмитажа и до куда-угодно скопилось много, но нашему глазу бережно выдали самое-самое и позволили отдохнуть.
мне пришло в голову, что натюрморт имеет в себе начало колониального мышления. смотрите сами: на одном очень густо собранном полотне являет себя сразу всё: и такой фрукт, и такой кабачок, и такая карта завоеваний великого современника. империй ещё толком не было, а желание показать все достижения народного хозяйства появилось.
вот М. Черквоцци неестественно и среди винограда показывает арбуз, ещё лучше — добавить снизу восточный ковер, так же как российская империя вдруг покоряет Среднюю Азию и открывает в Историческом музее выставку о сказочном Востоке, а британцы или французы свозят в свои лувры всё загадочное, что можно было забрать у Африки и других частей света.
правда, не от каждого накопления рождается империя, накопление — может быть и коллекционированием, коллекцией честно собранных знаний. в любом случае, любая империя заканчивается, оставляя свою тень блуждать по старым музеям, ищущим новые нарративы и и идентичности.
#музеи #выставки #записки #теория
прямо сейчас в Пушкинском — выставка Цветы, плоды, музыкальные инструменты в итальянской живописи эпохи барокко. куратор — Виктория Маркова, давно ставшая легендарной за честный и часто титанический труд. за такое служение искусству, как его понимали в ХХ веке.
или даже в XIX, когда музеи были храмами и прежде всего образовывали всяк туда входящего. такой черный ящик Истона: закинь человека в музей, а обратно забери просвещение. тогда уже было невозможно взять с собой трость или закурить, о чем сетует К. Шуберт в начале знаменитого Удела куратора.
выставка сделана классически-прекрасно. отличный ход — много воздуха. разного натюрморта в России от Эрмитажа и до куда-угодно скопилось много, но нашему глазу бережно выдали самое-самое и позволили отдохнуть.
мне пришло в голову, что натюрморт имеет в себе начало колониального мышления. смотрите сами: на одном очень густо собранном полотне являет себя сразу всё: и такой фрукт, и такой кабачок, и такая карта завоеваний великого современника. империй ещё толком не было, а желание показать все достижения народного хозяйства появилось.
вот М. Черквоцци неестественно и среди винограда показывает арбуз, ещё лучше — добавить снизу восточный ковер, так же как российская империя вдруг покоряет Среднюю Азию и открывает в Историческом музее выставку о сказочном Востоке, а британцы или французы свозят в свои лувры всё загадочное, что можно было забрать у Африки и других частей света.
правда, не от каждого накопления рождается империя, накопление — может быть и коллекционированием, коллекцией честно собранных знаний. в любом случае, любая империя заканчивается, оставляя свою тень блуждать по старым музеям, ищущим новые нарративы и и идентичности.
#музеи #выставки #записки #теория
фолк-хоррор любит Британию. начинает свой текст о Бене Уитли Данил Леховицер. а кто любит меня?
снова прочитал, или — перечитал, или — пересоздал впечатление о книжке Беседы с Буддой Дж. Д. Оливер, в которой одновременно о любви, а ещё о том, что от всего нужно отказаться. а главное — от привязанностей. это нужно для тонглена, патиччи-самуппады и ботхичитты. все они стремятся свестить к мысли, что людей вокруг, и даже тех, чьё имя начинается на «Д», нужно любить, и очень-очень, но уметь отказываться, не привязывать, а иначе никакой нирваны, и тем более, паринирваны.
но ещё есть тантрический секс. всё не то. хотя утренние медитации помогли сегодня прожить день более осознанно. даже если я всё придумал. предложения любят складываться в слова, но и в чепуху тоже.
Полина Барскова в 80-ом Сеансе гениально пишет о Хичкоке. после этого текста вообще не хочется складывать реальность из выдуманных кем-то слов. пишет: паук Хичкок всё заставлял зрителя возвращаться и пересматривать эту закольцованную историю стремления героя превратить реальность в ностальгию.
я боюсь ностальгических грёз. оттого, что слишком люблю реальность и будущее. вдруг начнешь тосковать — и всё превратится в прошлое.
пойду брызну на шею парфюм. и буду дальше отвлекаться от написания академического текста про этнический конфликт, что я переписываю шестой раз. фолк-хоррор. тот ещё.
у Тайсона Янкапорты сегодня перечитал: я знаю, кто я, где моё место, как меня зовут, и этого вполне достаточно. вполне.
#мояпроза #записки
снова прочитал, или — перечитал, или — пересоздал впечатление о книжке Беседы с Буддой Дж. Д. Оливер, в которой одновременно о любви, а ещё о том, что от всего нужно отказаться. а главное — от привязанностей. это нужно для тонглена, патиччи-самуппады и ботхичитты. все они стремятся свестить к мысли, что людей вокруг, и даже тех, чьё имя начинается на «Д», нужно любить, и очень-очень, но уметь отказываться, не привязывать, а иначе никакой нирваны, и тем более, паринирваны.
но ещё есть тантрический секс. всё не то. хотя утренние медитации помогли сегодня прожить день более осознанно. даже если я всё придумал. предложения любят складываться в слова, но и в чепуху тоже.
Полина Барскова в 80-ом Сеансе гениально пишет о Хичкоке. после этого текста вообще не хочется складывать реальность из выдуманных кем-то слов. пишет: паук Хичкок всё заставлял зрителя возвращаться и пересматривать эту закольцованную историю стремления героя превратить реальность в ностальгию.
я боюсь ностальгических грёз. оттого, что слишком люблю реальность и будущее. вдруг начнешь тосковать — и всё превратится в прошлое.
пойду брызну на шею парфюм. и буду дальше отвлекаться от написания академического текста про этнический конфликт, что я переписываю шестой раз. фолк-хоррор. тот ещё.
у Тайсона Янкапорты сегодня перечитал: я знаю, кто я, где моё место, как меня зовут, и этого вполне достаточно. вполне.
#мояпроза #записки
об искусстве и прочих бесах
«вперед к победе коммУнизма» #фотовпечатления #москва (которая N–Y)
здесь отсылал к знаменитой работе Комара и Меламида. на этом произведении соц-арта коммунистический лозунг не изувечен, обруган или уничтожен, а препарирован в духе времени: отсутствует запятая, а сам лозунг написан не по прямой линии.
и дело не только в том, что в середине 1970-х не было никакого стремления к построению этого коммунизма: главным словом экономики Брежнева стал дефицит, вера в некогда работающую идею становилась всё меньше (поэтому всерьез сравнивать идеологию насильственного строя, не продержавшегося и ста лет, с христианством — ну, такое) и продолжалось развиваться двоемыслие, которое описывал Бродский, но и в том, что сами элиты никакого коммунизма не строили — Брежнев провозгласил развитой социализм.
поэтому визуально-перформативная работа Комара и Меламида, что будет доработана в «идеальном лозунге», где останется только красное полотно и белые любые буквы-символы, отражали не андеграундную агрессию, а социально-политическую реальность.
это напоминает перформативное издевательство Джудит Батлер, — когда нет иных способов сопротивления, лучше всего использовать насмешку. или то, что в книжке А. Михайловича Митьки и искусство постмодернистского протеста в России называется стёбом, то есть провокационное искажение привычных коммуникативных моделей и выворачивание наизнанку общественных представлений.
в этой традиции Дмитрий Быков* многие лета назад давал интервью Ирине Шихман*, говоря: я — оппозиция, со мной можно про духовность и соборность, какой секс!?
о работе Ужин с пропагандой Комара и Меламида писал здесь
Дмитрий Буков и Ирина Шихман признаны в РФ иноагентами
#записки
и дело не только в том, что в середине 1970-х не было никакого стремления к построению этого коммунизма: главным словом экономики Брежнева стал дефицит, вера в некогда работающую идею становилась всё меньше (поэтому всерьез сравнивать идеологию насильственного строя, не продержавшегося и ста лет, с христианством — ну, такое) и продолжалось развиваться двоемыслие, которое описывал Бродский, но и в том, что сами элиты никакого коммунизма не строили — Брежнев провозгласил развитой социализм.
поэтому визуально-перформативная работа Комара и Меламида, что будет доработана в «идеальном лозунге», где останется только красное полотно и белые любые буквы-символы, отражали не андеграундную агрессию, а социально-политическую реальность.
это напоминает перформативное издевательство Джудит Батлер, — когда нет иных способов сопротивления, лучше всего использовать насмешку. или то, что в книжке А. Михайловича Митьки и искусство постмодернистского протеста в России называется стёбом, то есть провокационное искажение привычных коммуникативных моделей и выворачивание наизнанку общественных представлений.
в этой традиции Дмитрий Быков* многие лета назад давал интервью Ирине Шихман*, говоря: я — оппозиция, со мной можно про духовность и соборность, какой секс!?
о работе Ужин с пропагандой Комара и Меламида писал здесь
Дмитрий Буков и Ирина Шихман признаны в РФ иноагентами
#записки
я боюсь опыта возвращения. но что мы подразумеваем? возвращение — это именно возвращение, то есть приведение к тому, как было. ностальгия. я не боюсь возвращения домой. мой дом живёт и каждый день меняется. зеленью за окном и любовью.
розовое вино. сегодня мы решили пить розовое вино. хорошо. я заканчиваю работать и начинаю фланерствовать по Мясницкой и Чистым прудам. прохожу сквозь разные прически, зеленые волосы, старые сапожки-копытца, а потом девушку с собачкой чуть не сбило такси, но обошлось, что твой бедный Чехов.
к этому моменту я сто семнадцать раз прочитал текст Полины Барсковой «Прыгай, Скотти!» про паука–Хичкока и не мог остановится. снова и снова перечитывал эту статью. всё меня захватывало: язык, запах, жирные выделения, разрывающие обычную гармонию текста, потому что в этом тексте было всё, кроме гармонии, — это страшный надрыв, божественная честность в описании всего вокруг и кино.
еду в метро с розовым вином и псевдокрабовой закуской, впрочем вкусной. открываю 80-й Сеанс, хочу прочитать что-нибудь другое, но вновь начинаю с «Прыгай, Скотти!»
мне наркотически хорошо от каждой строчки, от каждой подробности Сан–Франциско. в наушниках что-то играет, но я в тексте, жизнь в тексте. любить на бумаге проще.
но вот заиграла моя самая важная музыка. Осенняя песнь Чайковского, которую я не могу слушать без трагического экстаза.
я читаю этот текст и слушаю не переживания о катарсисе, а сам катарсис. я понимаю, что этот момент никогда не закончится. всё. меня несет метро, статья не заканчивается, музыка играет.
играет никогда.
я оказался не просто в метро. а в таком метро–портале. хлеще, чем то бесконечное метро, в котором существует героиня Литвиновой в последних кадрах Северного ветра. судьба–ветер. вместе взрываются в метро другие. я еду один. но это не одиночество, а исчезновение.
возвращение.
#мояпроза #записки
розовое вино. сегодня мы решили пить розовое вино. хорошо. я заканчиваю работать и начинаю фланерствовать по Мясницкой и Чистым прудам. прохожу сквозь разные прически, зеленые волосы, старые сапожки-копытца, а потом девушку с собачкой чуть не сбило такси, но обошлось, что твой бедный Чехов.
к этому моменту я сто семнадцать раз прочитал текст Полины Барсковой «Прыгай, Скотти!» про паука–Хичкока и не мог остановится. снова и снова перечитывал эту статью. всё меня захватывало: язык, запах, жирные выделения, разрывающие обычную гармонию текста, потому что в этом тексте было всё, кроме гармонии, — это страшный надрыв, божественная честность в описании всего вокруг и кино.
еду в метро с розовым вином и псевдокрабовой закуской, впрочем вкусной. открываю 80-й Сеанс, хочу прочитать что-нибудь другое, но вновь начинаю с «Прыгай, Скотти!»
мне наркотически хорошо от каждой строчки, от каждой подробности Сан–Франциско. в наушниках что-то играет, но я в тексте, жизнь в тексте. любить на бумаге проще.
но вот заиграла моя самая важная музыка. Осенняя песнь Чайковского, которую я не могу слушать без трагического экстаза.
я читаю этот текст и слушаю не переживания о катарсисе, а сам катарсис. я понимаю, что этот момент никогда не закончится. всё. меня несет метро, статья не заканчивается, музыка играет.
играет никогда.
я оказался не просто в метро. а в таком метро–портале. хлеще, чем то бесконечное метро, в котором существует героиня Литвиновой в последних кадрах Северного ветра. судьба–ветер. вместе взрываются в метро другие. я еду один. но это не одиночество, а исчезновение.
возвращение.
#мояпроза #записки
Папа. Трагифарс. Современник. Папа
вылетаю из утреннего уюта на Васильевском, окно такси показывает мосты любимого города, забегаю в кафе, кофе-кофе, быстро печатаю отчёт по работе, фух. а теперь пойду напишу в канал про театр.
вчера в Москве Современник показывал трагифарс «Папа» по пьесе Флориана Зеллера. я мечтал добраться до этой постановки оттого, что хотел увидеть игру Сергея Шакурова, поэтому только когда спектакль начался, а стеклянные декорации сделали первый скрип, осознал, что когда-то смотрел фильм по этому произведению.
в фильме играют блистательные Энтони Хопкинс и Оливия Колман. и вот в моём сознании Шакуров и Хопкинс, Колман и Толстоганова, Москва, Лондон и Париж складывались в трагифарс.
однажды память несчастного Андре перестаёт работать. вернее, перестает работать так, как этого хотят окружающие, поэтому мы и слышим ужасный вопрос, то ли зятя, то ли медбрата:
— сколько ещё Вы будете обременять этот мир своим присутствием?
в одном из интервью (иноагенту Катерине Гордеевой) Любовь Аркус, основательница Сеанса, вспоминает, как её обожаемая мама однажды начала превращать жизнь дочери в ад. шли годы и вдруг Аркус обрела облегчение. нашелся врач, который объяснил, что болезнь мамы так коварна, что физически еë не видно, а вот мозг давно «трансформировался». Так Аркус поняла:
— это не моя мама, это её болезнь
Аркус вспоминала эту историю, говоря, что болеют не только люди, но и страны. и очень важно — злиться и ненавидеть не того несчастного, в кого трагикомическими лапами вцепился страшный недуг, а сам недуг, искать причины болезни, а не пытаться задушить родного отца.
впрочем, сцена удушья Андре лишь снится Анне, его дочери.
режиссер — Евгений Арье
#театр #записки
вылетаю из утреннего уюта на Васильевском, окно такси показывает мосты любимого города, забегаю в кафе, кофе-кофе, быстро печатаю отчёт по работе, фух. а теперь пойду напишу в канал про театр.
вчера в Москве Современник показывал трагифарс «Папа» по пьесе Флориана Зеллера. я мечтал добраться до этой постановки оттого, что хотел увидеть игру Сергея Шакурова, поэтому только когда спектакль начался, а стеклянные декорации сделали первый скрип, осознал, что когда-то смотрел фильм по этому произведению.
в фильме играют блистательные Энтони Хопкинс и Оливия Колман. и вот в моём сознании Шакуров и Хопкинс, Колман и Толстоганова, Москва, Лондон и Париж складывались в трагифарс.
однажды память несчастного Андре перестаёт работать. вернее, перестает работать так, как этого хотят окружающие, поэтому мы и слышим ужасный вопрос, то ли зятя, то ли медбрата:
— сколько ещё Вы будете обременять этот мир своим присутствием?
в одном из интервью (иноагенту Катерине Гордеевой) Любовь Аркус, основательница Сеанса, вспоминает, как её обожаемая мама однажды начала превращать жизнь дочери в ад. шли годы и вдруг Аркус обрела облегчение. нашелся врач, который объяснил, что болезнь мамы так коварна, что физически еë не видно, а вот мозг давно «трансформировался». Так Аркус поняла:
— это не моя мама, это её болезнь
Аркус вспоминала эту историю, говоря, что болеют не только люди, но и страны. и очень важно — злиться и ненавидеть не того несчастного, в кого трагикомическими лапами вцепился страшный недуг, а сам недуг, искать причины болезни, а не пытаться задушить родного отца.
впрочем, сцена удушья Андре лишь снится Анне, его дочери.
режиссер — Евгений Арье
#театр #записки
сто лет одиночества по-русски. спектакль Пещерные Мамы Карины Бесолти в Мастерской П. Н. Фоменко
главное счастье нашего сомнительного человеческого гения — существования театра. в основе спектакля — пьеса Рината Ташимова.
молодая девушка Венера возвращается в родную татарскую деревню к матери Месаваре и соседке Бабе Маше, которая совсем не «баба».
а дальше начинается Маркес: религиозное чувство и разврат, случайные семейные узы, бесконечные травмы друг от друга и самое искреннее раскаяние, — жизнь страны, застрявшей в странном (страшном) пространстве между непредсказуемым прошлым и едва существующим будущим.
пусть аллюзии Маркеса меня не покидали, но эта самостоятельная, смелая, экспериментальная и глубоко профессиональная работа, сильнейшее философское высказывание, где важнее всего призраки «непережитого прошлого». а если не пережить прошлое, то и до будущего не добраться.
Баба Маша — Ксения Чигина
Месавара — Полина Повтарь
Венера — Елизавета Струнина
наша реальность — мёртвый краеведческий музей позавчерашнего дня, где давно забыли, как задавать вопросы. и только странный, прерывающий это бытие в склепе, пластический танце актрис, — единственное живое.
подпишитесь на канал проекта, и как только увидите, что спектакль вновь можно посмотреть — мчите.
#театр #записки
главное счастье нашего сомнительного человеческого гения — существования театра. в основе спектакля — пьеса Рината Ташимова.
молодая девушка Венера возвращается в родную татарскую деревню к матери Месаваре и соседке Бабе Маше, которая совсем не «баба».
а дальше начинается Маркес: религиозное чувство и разврат, случайные семейные узы, бесконечные травмы друг от друга и самое искреннее раскаяние, — жизнь страны, застрявшей в странном (страшном) пространстве между непредсказуемым прошлым и едва существующим будущим.
пусть аллюзии Маркеса меня не покидали, но эта самостоятельная, смелая, экспериментальная и глубоко профессиональная работа, сильнейшее философское высказывание, где важнее всего призраки «непережитого прошлого». а если не пережить прошлое, то и до будущего не добраться.
Баба Маша — Ксения Чигина
Месавара — Полина Повтарь
Венера — Елизавета Струнина
наша реальность — мёртвый краеведческий музей позавчерашнего дня, где давно забыли, как задавать вопросы. и только странный, прерывающий это бытие в склепе, пластический танце актрис, — единственное живое.
подпишитесь на канал проекта, и как только увидите, что спектакль вновь можно посмотреть — мчите.
#театр #записки
умчали в субботу одним днём в Петербург на ночь музеев.
современная музыка на балалайке, проникновенные поэты–барды, нежным упорством вкручивающие каждое выстраданное слово в единую поэтическую материю имени Александра Блока из свиданий в музеях, выпитой водки и трещинах на городских скульптурках, фейерверковый юбилей Кронштадта и рассвет в органном зале от Моцарта до Хачатуряна..
поезд, из поезда — снова искусство, с корабля на бал, без балов и кораблей, теперь однозначно любимо–гениальный театр «Чё», ну и вечернее фланерствование от одной зоны комфорта с монологом–танцем–песней о провинциях, где «у–всех–всё—окэй», до другой — коктельно-похмельной, и везде — с непременной любовью.
про всё напишу много! пока — перезагрузка от перезагрузки, куда несешься — есть ответы.
#записки #петербург #музеи
современная музыка на балалайке, проникновенные поэты–барды, нежным упорством вкручивающие каждое выстраданное слово в единую поэтическую материю имени Александра Блока из свиданий в музеях, выпитой водки и трещинах на городских скульптурках, фейерверковый юбилей Кронштадта и рассвет в органном зале от Моцарта до Хачатуряна..
поезд, из поезда — снова искусство, с корабля на бал, без балов и кораблей, теперь однозначно любимо–гениальный театр «Чё», ну и вечернее фланерствование от одной зоны комфорта с монологом–танцем–песней о провинциях, где «у–всех–всё—окэй», до другой — коктельно-похмельной, и везде — с непременной любовью.
про всё напишу много! пока — перезагрузка от перезагрузки, куда несешься — есть ответы.
#записки #петербург #музеи
бывают странные сближенья…
помните перформанс Марины Абрамович «Ритм 0», когда перформерка предлагала прохожим буквально делать с ней всё, что угодно. а дальше как в прозе жизни: кто-то подносил цветы, а кто-то — пытался ударить, уколоть, отрезать кусочек от человека…
в потрясающей книжке Сергея Зотова «Иконографический беспредел. Необычное в православной иконе» прочитал про обожествление недели. дело в том, что слово воскресенье во многих славянских языках (но не в русском) звучит как неделя, то есть конец творения. например, воскресенье по-украински — это недiля.
так появился образ святой Недели. а ещё святой Пятницы. кстати, святая Среда не прижилась. так что, грехи, исполненные в среду, вымолить нельзя — храмов-то св. Среды нету!
святая Пятница — грубо говоря, богиня отдыха. день седьмой стоило посвящать богу, а не работать. поэтому и появлялись удивительные иконы, где Христа изображали рядом с разными наводящими ужас предметами: молотки, тесаки, пилы, вилы — иногда их даже писали так, будто они разрезали плоть Христа.
да, тут визуальная метафора: работать в воскресенье — то же самое, что убивать своего Спасителя.
фреска Воскресного Иисуса в церкви св. Канциана Заака (Австрия) середины XV в. неожиданно напоминает «Ритм 0».
а правду писал Матисс, что учиться нужно у иконописи.
наверняка помните фразу патриарха Никифора из «Антирретиков»: Не только Христос — весь мир исчезнет, если не станет ни очертимости, ни образа.
хороших выходных, отдыхайте!
#читать #записки #абрамович #теория
помните перформанс Марины Абрамович «Ритм 0», когда перформерка предлагала прохожим буквально делать с ней всё, что угодно. а дальше как в прозе жизни: кто-то подносил цветы, а кто-то — пытался ударить, уколоть, отрезать кусочек от человека…
в потрясающей книжке Сергея Зотова «Иконографический беспредел. Необычное в православной иконе» прочитал про обожествление недели. дело в том, что слово воскресенье во многих славянских языках (но не в русском) звучит как неделя, то есть конец творения. например, воскресенье по-украински — это недiля.
так появился образ святой Недели. а ещё святой Пятницы. кстати, святая Среда не прижилась. так что, грехи, исполненные в среду, вымолить нельзя — храмов-то св. Среды нету!
святая Пятница — грубо говоря, богиня отдыха. день седьмой стоило посвящать богу, а не работать. поэтому и появлялись удивительные иконы, где Христа изображали рядом с разными наводящими ужас предметами: молотки, тесаки, пилы, вилы — иногда их даже писали так, будто они разрезали плоть Христа.
да, тут визуальная метафора: работать в воскресенье — то же самое, что убивать своего Спасителя.
фреска Воскресного Иисуса в церкви св. Канциана Заака (Австрия) середины XV в. неожиданно напоминает «Ритм 0».
а правду писал Матисс, что учиться нужно у иконописи.
наверняка помните фразу патриарха Никифора из «Антирретиков»: Не только Христос — весь мир исчезнет, если не станет ни очертимости, ни образа.
хороших выходных, отдыхайте!
#читать #записки #абрамович #теория
надо просто раньше вставать. а если чуть задержаться — то только чтобы обнимать и крепче.
пустота — важнейшая категория. но пустота определённая. Гончарова через идею о пустоте создала живой пульсирующий модус, эстетически (и семантически) значительно сильнее, чем любой фон. короче, на всякую пустоту довольно простоты.
мы многое откладываем, а потом впадаем в депрессию.
когда Анна Винтур в свои сто пятьдесят лет стала руководить не только американским Vogue, но и всеми материалами Condé Nast в мире, она — разумеется — стала раньше вставать.
к Оскару Уайльду вдохновение приходило каждый день с часу до трёх, ведь это самое вдохновение приходит во время работы.
успех и счастье — английский газон. секрет известен: стричь, поливать, стричь, поливать. 500 лет.
в конце концов, мы пришли в этот мир не хохотать. но и не впадать в депрессию.
если посмотреть на себя по-настоящему, медленно, то можно осознать любую глубину, — пустоту, которая становится деятельным полотном нового. даже феноменального.
психологи не дают советы, а писатели — тем более. но «вставать» стоит «пораньше».
#мояпроза #записки
пустота — важнейшая категория. но пустота определённая. Гончарова через идею о пустоте создала живой пульсирующий модус, эстетически (и семантически) значительно сильнее, чем любой фон. короче, на всякую пустоту довольно простоты.
мы многое откладываем, а потом впадаем в депрессию.
когда Анна Винтур в свои сто пятьдесят лет стала руководить не только американским Vogue, но и всеми материалами Condé Nast в мире, она — разумеется — стала раньше вставать.
к Оскару Уайльду вдохновение приходило каждый день с часу до трёх, ведь это самое вдохновение приходит во время работы.
успех и счастье — английский газон. секрет известен: стричь, поливать, стричь, поливать. 500 лет.
в конце концов, мы пришли в этот мир не хохотать. но и не впадать в депрессию.
если посмотреть на себя по-настоящему, медленно, то можно осознать любую глубину, — пустоту, которая становится деятельным полотном нового. даже феноменального.
психологи не дают советы, а писатели — тем более. но «вставать» стоит «пораньше».
#мояпроза #записки