Юнгер, когда ему было уже за сто лет, вспоминал, что весь его опыт двух мировых войн в итоге оказался намного более скудным, чем опыт, который он получил в результате чтения. Даже во время боя он носил в сумке для карт огромный том Ариосто и чтение его захватывало гораздо сильнее, чем настоящее сражение.

У Харди, по его собственным словам, было четыре цели в жизни:

1) Доказать гипотезу Римана;

2) Покорить Эверест;

3) Убить Муссолини;

4) Строго доказать невозможность существования Бога;

Ни одну из целей достичь у него не вышло.


из книги "Mathematical Apocrypha", S. Krantz

Больше всего я страдаю от недостатка безделья. Это меня прямо разрушает как личность.

[Эдит Патту. Восток]

В яслях он был спокоен и добр.

Вечер был ранний, и путеводная звезда ещё не взошла. В тот момент безмятежная радость рождения, что извечно обновляет мир и даёт ему новое чистое начало, эта нежная радость тогда принадлежала лишь одной небольшой еврейской семье. Были и другие люди, которые почувствовали, что на земле в тот день что-то случилось, но никто из них не видел и не знал наверняка что.

Тьма опустилась, младенец лежал на сияющей золотом соломе, хрупкий, словно ягнёнок, хрупкий, словно наш сын.

Вол и осёл стояли подле и с любопытством глядели на него. Они согревали воздух дыханием своих тел.

Таким он был, когда родился, он лежал, покрытый испариной, дыхание его испарялось и было тёплым.

Мария отдыхала, усталое тело её отдыхало — её призвание в мире, перед людьми и пред Господом, было исполнено. Теперь она лежала и смотрела на своё милое дитя.

Иосиф, с его длинной бородой, сидел рядом и размышлял, опираясь на свой пастушеский посох: его призванием было понять всё случившееся, и оно тоже исполнилось.

Призванием ребёнка было родиться на этот свет.

Вокруг них, как бы среди этой тихой ночи, звучала музыка воздуха, которую каждый из нас слышал хотя бы раз, из неё творится молчание. Она была приятна и свободна от мелодии, но состояла из звуков, которые могли бы сложиться в мелодию. Плавно, беспрерывно. Это были звуки пятнадцати тысяч звёзд. Крохотная семья уловила самую первую вибрацию воздуха — казалось, будто молчание заговорило.

Молчание великого Бога заговорило. И речь эта была мягкой, живой, непрестанной, безупречной, прорезанной горизонтальными и косыми звуками. Тысячи резонансов разделили между собой их одинаковую силу и плотность, одинаковую неспешность, радостная ночь, святая ночь.

И призвание животных вновь тоже исполнилось: любить, не зная, что любишь. Звериная нежность тогда встретилась с младенческой невинностью. И пока не пришли цари, эти звери отдавали новорождённому всё, что имели: свой глубокий взгляд и тепло живота своего, ведь такой была их сущность.

Этот сын, что вновь и вновь рождается в каждом младенце, если бы мог говорить, пожелал бы нам тогда стать братьями в присутствии нашего человеческого естества и в присутствии Господа. Мальчик скоро станет человеком и заговорит.

Сегодня во многих домах по всему миру родился Сын.

[Клариси Лиспектор из «Бразильского журнала» за 1971 год]

В штате Миссури, в городке Скидмор, в середине декабря 2004 года, одна женщина приехала в гости к другой женщине. Она постучалась в дверь, вошла в её дом и убила её — задушила шнуром. Женщины не были прежде знакомы. Жертву звали Бобби Джо Стиннетт. Бобби была беременна, подходил к концу восьмой месяц её срока. Убийцу звали Лиза — Лиза Мари Монтгомери, она забеременеть уже не могла.

В 1987 году, когда Лизе исполнилось восемнадцать лет, она родила своего первого ребёнка, а через год ещё одного, а через год ещё одного, а через год ещё одного. В 1990 году Лизу стерилизовали, больше она не могла иметь детей, но из утробы что-то звало и продолжало требовать нового рождения. Много раз с тех пор Лиза Мари Монтгомери заявляла и убеждала всех, что беременна. Вероятно, ей действительно так казалось.

Лиза Монтгомери задушила Бобби Джо Стиннетт. Она взяла кухонный нож, вырезала из умирающего чрева Бобби её ребёнка и обняла его как своего. Лиза набрала номер своего мужа и сказала ему: Кевин, я родила. Ранее она убеждала его, что беременна (Кевин работал далеко и не слишком много знал про свою жену).

Когда полицейские пришли в её дом, она сидела на диване в гостиной, бережно прижимая к себе младенца, и смотрела телевизор. Лизу задержали и приговорили к смертной казни. В 2021 году приговор был исполнен. Так Лиза убила Бобби, палач убил Лизу, а ребёнок выжил. Виктории Джо Стиннет сейчас двадцать лет. Это молодая и здоровая девушка с небольшим надбровным шрамом от ножа, которая продолжает жить в городке Скидмор, в штате Миссури, где семья оберегает её от лишних глаз. Хорошо, что никто не знает, о чём думает Виктория, когда её спрашивают «каково тебе было появиться на свет вот так?».

В 1867 году, во владимирской уголовной палате производилось дело о детоубийстве. Корреспондент газеты «Голос» передавал его так:

Вязниковского уезда, деревни Слободищ, крестьянин спасовец (секта старообрядчества беспоповщинского толка) Михаил Куртин, 57-ти лет, зарезал родного сына своего, семилетнего мальчика Григория, в убеждении, что это угодно Спасу. Вот что рассказывал Куртин на суде о своем поступке: «Однажды ночью печаль моя о том, что нет на земле людям спасения, и все должны погибнуть, сделалась так велика, что я не мог уснуть ни на минуту и несколько раз вставал с постели, затепливал свечи перед иконами и молился со слезами на коленях о своем спасении и спасении семейства своего. Тут мне пришла на ум мысль спасти сына своего от погибели вечной, и так как сын мой Григорий, единственное детище, был очень резв, весел и сметлив не по летам, то я, боясь, чтоб он после смерти моей не развратился в вере и не погиб в геенне вечной, решился его зарезать. С этою мыслью я вышел на заре в задние ворота и стал молиться на восход, прося у Спаса знамения, что если после молитвы придет мне снова мысль эта в голову с правой стороны, то я принесу сына в жертву Богу, а если слева — то нет; потому что, по мнению нашему, помысл с правой стороны есть мысль от ангела, а с левой — от диявола.

По окончании длинной молитвы помысл этот пришел с правой стороны, и я с веселием в душе возвратился в избу, где сын мой спал с женой моей на полнике (широкая лавка). Опасаясь препятствий со стороны жены, я нарочно разбудил ее и послал за овчинами в деревню Перво, а сам, оставшись с сыном, сказал ему: «Встань, Гришенька! Надень белую рубаху, я на тебя, умницу, полюбуюсь». Он надел белую рубаху и лег на лавку в передний угол. Тогда я подложил ему его полушубок в голову и, заворотив подол рубашки, несколько раз ударил в живот ножом. Он затрепетал, и начал биться, и натыкался на нож. Желая поскорее прекратить его мучения, я распорол ему живот сверху донизу… Он потерял силу сопротивляться, но все еще не кончался.

Заря до этого времени светила в окно, но, когда я пронзил его ножом, вдруг первый луч солнца брызнул в окно. Что-то сотряслось во мне, нож выпал из рук, и я упал перед образом на колени с молитвою, прося Бога принять милостиво новую жертву. Тут я подумал, — объяснил Куртин на допросе, — что на том свете сын мой назовется отроком, а потому надобно ему «уставить звезды»; для этого я затеплил тотчас свечу к образам и, молясь на исходе души сына, велел ему повторять за собою молитву: «Богородице дево, радуйся», что он и исполнил, прошептавши ее за мною слабым голосом. Последние слова он, однако, не выговорил и вдруг замолк…

Когда я стоял перед образами на коленях и сын мой плавал в крови, то вошла вдруг в избу возвратившаяся жена моя и, с первого взгляда узнав всё случившееся, упала от страха на землю перед мертвым сыном. Тогда я, поднявшись с пола, на котором стоял на коленях, сказал жене: «Иди и объяви обо всем старосте. Я сделал праздник Святым». 

Заключенный в острог, Куртин еще до решения его дела на суде запостил себя до смерти.

[Голос 1867 г., № 253, и Новое Время 1868 г., № 137, статья Ф. Ливанова].

Пока мы следим за новостями, все главные события мирового духа творятся в глухой провинции. Ужасные истории, но и великие вместе с тем. Пусть и в своём праве, но ничтожными кажутся новости, обсуждения, судьи, присяжные, да и все человеческие законы в присутствии этих событий. Самое высокое чувство и самая нежная любовь — желать родить новую жизнь и спасти эту жизнь от вечной смерти — вдруг оборачиваются страшным кошмаром. Вместе с сильной надеждой в мир приходит священное, и Скидмор, и Слободищи — место его присутствия в мире, но это священное искажено человеческими желаниями. Нельзя искать того, что желаешь, особенно нельзя, если желаешь вещей, находящихся за пределами мира. Они придут к тебе и растерзают тебя. Таких вещей можно лишь покорно ждать. Там, где человек желает священного, он обязан бездействовать, сомневаться и даже бежать от него. Сарра смеялась над ангелами, что не может родить, но родила. Авраам не искал для себя искушения и не искал спасения для своего сына, но был спасён.

Я очень против аудиокниг, но очень за то, чтобы люди читали книги вслух друг другу.

В алгебру должна вернуться поэзия.

Письмо Андрея Платонова дочери Маше, 29 апреля 1949 г.

«Дорогая моя дочь Маша!
 
Получил твое письмо и благодарю за него. А почему ты ничего не ешь? Погляди на эти картинки.

Папа умер (I), когда узнал, что Маша ничего не ест и какает чуть-чуть.

Папа встал в гробу (II), когда узнал, что Маша опять стала кушать по целой тарелке каши и какает по большому фунтику.

Любящий тебя
Отец».

Как-то я попросил Брайана Дика совершить сначала са­мый глупый, а затем самый умный поступок, какой только придет ему в голову. Он увешал весь потолок в комнате крупными маринованными огурцами, обмотав их включенным в сеть электрическим проводом. И когда он нажал на выключатель, по огурцам прошел разряд тока, из них посыпались голубые искры — огурцы сгорели, наполнив комнату неприятным запахом. Это был самый глупый поступок. Затем он повторил то же самое на следующий день. Но теперь это был уже самый умный поступок (1990).

[Аллан Капроу. Просто делать (пер. Д. Потёмкина)]

Я/Мы Сократ

In heaven, everything is fine.
[Отчёт о погоде 16 января 2021 года]

Помимо всего-всего прочего, третий сезон Твин Пикса я без тени иронии считаю величайшим, совершенно классическим эпическим произведением, созданным в XXI веке, а, может, и единственным пока.

Четвертый сезон деду придётся снимать в куда более интересных и подходящих для этого условиях, думаю мы все охуеем.

Когда мне было девять, родители решили, что пока не кончилось лето, нужно взять машину и поехать к южным родственникам на море. Дорога была долгая и где-то под Волгоградом, когда нас настигла ночь, отец сказал, что он устал и надо бы съехать на обочину — немного вздремнуть. Мы остановились посреди совершенно голой звёздной степи и легли спать. В какой-то момент я проснулся и увидел в окно, как в нашу сторону из темноты идёт женщина: ужасно лохматая и чумазая, с изодранной одеждой, надетой на неё в несколько слоёв. Она шла странно, будто полуприседя, и когда оказалась возле машины, то начала стучать пальцем в окно и просить дать ей сигаретку. Отец от этого стука проснулся, страшно испугался, закричал, как я никогда раньше не слышал, и, даже не поднимая сиденья, мгновенно завёл машину, со всей силы дав по газам. Что это была за женщина мне долгое время было непонятно, пока спустя пятнадцать лет я не посмотрел знаменитую восьмую серию третьего сезона Твин Пикса, которая слово в слово воспроизводила эпизод нашей поездки на море. Там, если что, мистический чёрный дровосек останавливает на дороге автомобиль и просит «дать огоньку». Водитель зачем-то опускает стекло и дровосек убивает этого человека своим прикосновением. Я не знаю, избежали ли мы в ту ночь верной смерти, и откуда вообще посреди этой степной пустоты могла взяться женщина, но это сюжетное совпадение уже точно никогда не даст мне покоя.

Мы живём в рациональную эпоху, поэтому мифология нашего времени до сих пор не написана. Дэвид Линч (помимо всего прочего) оказался одним из очень немногих людей, кому удалось разглядеть и ухватить эту мифологию в связной форме: аура электричества, тульпы, разломы мира, вызванные атомным взрывом, борьба добрых и злых душ, герои, потайные карманы реальности, в которых обитают непонятные существа и т.д. Всё это мифологемы, которые нам ещё предстоит распознать и осмыслить. Главное помнить, что мифогенное время никогда не заканчивается, но, к сожалению, заканчиваются мифографы.

В этом большом и немного манихейском эпиграфе из «Завершить Клаузевица» Паскаль оправдывает и обнаруживает диалектическую необходимость насилия. Трудно читать эти слова, когда насилие больше не раскрывает священного и не обнажает истинного. Жирар ставил это христианству в заслугу, для него механизм возгонки насилия — шарлатанство, прикрывающее невинность жертвы. Это убедительно, но почему же тогда, раскрыв этот великий обман, человек так легко отказался от всякой истины, то есть — согласимся с Паскалем — от всего вечного?

Если эти явления действительно связаны, то, лишив мир и его историю телоса, человек превратил его в набор обрывочных и довольно бесцельно сменяющих друг друга картинок, бессмысленных аффектов и суждений, оправдывающих себя лишь обстоятельствами, опытом, чувством, но никогда вечным. На так называемую «реальность» мы смотрим как бы сквозь мутное стекло, замызганное, кроме всего прочего, следами самых разных идеологий. Выключи этот экран мировой истории и не останется ничего, даже отражения зрителя на тёмном кинескопе.

С этим, наверное, даже можно было бы смириться, если бы христианский прогресс, как его представляет Жирар, навсегда обезоруживал насильника, раскрывая его мотивы. Но ведь священное выплыло с другой стороны в виде, прежде всего, стаи огромных Левиафанов — овеществлённых идей, уродливых эрзацев былого священного. И теперь эти чудовища требуют гораздо более кровавую жертву, чем козла отпущения, и требуют её более убедительно, так как, в отличие от Бога, постоянно обозначают своё присутствие в мире.

Паскаль прав, увязывая насилие и истину, но связь эта работает только в одном направлении: чем ближе мы к истине, тем ближе к нам насилие, но не наоборот. Наше нынешнее положение тем и ужасно, что в нём бушует жестокость, а очертания правды размыты, как никогда. Но здесь нет противоречия, потому что история, которая лежит между событиями воплощённой богочеловеческой Истины и насилием из Откровения, движется не по прямой, а по параболе. Альфа и Омега — не историческая протяжённость, но сам Христос, и приобщаясь к его началам, мы приближаемся и к концу. В высшей точке этой параболы предельная богооставленность отдаёт мир на откуп тому, кого называют «вводящим в заблуждение всю вселенную», насилия становится бесконечно много, но оно не наше, оно только действует нашими руками. Тут у меня нет убедительных слов, можно только почувствовать правдивость этой интуиции. Возможно, размытые очертания истины и насилия — и есть точка перелома и начало исторического сближение Альфы и Омеги, возможно и нет, но когда это христианам была бесполезна эсхатология?