***
А осень тянется и длится
Тревожна и мутна
Какие мне моя больница
Предложит письмена
О жалких травах под окном
Где праздник революции
И что не вызову ни в ком
Сочувствия

<1950-1960-е>

(Эдуард Лимонов)

Публикуется впервые

÷÷÷
Смотри, двенадцать человек 
идут из темноты,
пересекая русла рек - 
им не нужны мосты.
Они идут через Донец,
идут через Оскол, 
минуя белый останец 
и головешки сёл.
Они идут врагу назло
без касок, без брони.
Двенадцать - ровное число.
Но люди ли они?
О нет, они не мертвецы 
с червями на перстах 
и не восставшие отцы -
нам проще было б так.
Быть может, классики пера -
Державин, Тютчев, Блок?
Пока ещё не их пора,
им встать не пробил срок.
Они не ангелы - ни крыл,
ни перьев у них нет.
Пешком вдоль свеженьких могил 
идут они чуть свет.
Да, их двенадцать. Да, из тьмы.
Да, строем, чёрт возьми.
А приглядеться - это мы 
идём, чтоб стать людьми. 
Из лёгких тканей цифровых 
мы скроены на ять,
но нас ведёт в ряды живых 
искусство умирать.
Искусство проходить сквозь смерть,
одолевая страх.
И мы пришли олюденеть 
на этих рубежах.

***

Какие здесь новости?
Мальчик двух лет не узнаёт маму,
Она, чтоб его не пугать, надевает смешную панаму.
Она облысела - химиотерапия
Да, та высокая, что живет у реки, помнишь её, Мария.
А что здесь еще обсуждать, здесь на периферии.
Ещё не Кавказ, уже не совсем Россия.
В заказнике в праздники семь косуль застрелили.
Косули были беременные, ручные,
А те, что стреляли, или не знали или
Пьяные просто были. И егерь даже заплакал,
Сказал, что успели покрыться шерстью нерожденные оленята.
А больше и нет новостей, пусто место - не свято.
Уехали, родила, спивается, ушла в иеговисты.
Зато какой воздух чистый, какой же здесь воздух чистый

***
На пустыре неспешно курят пляжники,
Пока поэты спорят о верлибре.
Мерцают нервно над вьюнками бражники.
(Их часто дети путают с колибри).
С биноклем в тростниковых мутных заводях
Ждут редких птиц в глуши натуралисты.
Напрасный труд. Они исчезли загодя.
В спектрально-синем море – чисто…
В осенний день вникаю в семиотику –
Следов от лап, недолговечных знаков,
Когда прибой подтачивает готику
На рыхлом берегу песчаных замков.

А.В. ВАСИЛЕВСКИЙ

***

Кевин Спейси младше меня
не может этого быть

Кевин Спейси младше меня
не может этого быть

зачем Хью Лори младше меня
не может этого быть

и Дмитрий Медведев младше меня
ладно ладно так тому и быть

а как подумаешь что через пятнадцать лет
и покойный Дмитрий Александрович Пригов
будет младше меня

это надо ещё дожить

<ой мама
я был самым младшим в классе>

хотел бы ещё пожить

(на распев)

***
Мы так боимся тишины,
Что засыпаем в сериалах,
А просыпаемся в соцсетях,
Нам так не хватает любви ,
Но что это, мы уже забыли,
Да, ещё надо съездить
На могилу к отцу,
Но это в следующей серии.

(АЛИК ЯКУБОВИЧ)

Смоляне принимали очень радушно))
Впервые прочёл на публику этот стих !
Пришло много людей, что не может не радовать )!!! Спасибо, Смоленск! Всем добра!

***
Хороший человек —
Всегда знак,
Иногда вопроса,
Иногда восклицания,
Иногда запятая,
Лишь бы не точка.

(АЛИК ЯКУБОВИЧ)

***

Смейся.
Смейся в голос.
Показывай зубы не только в драке.
Если любить - то с преданностью собаки,
Если быть преданным - то так, чтобы боли хватило на десять песен.
В полном безветрии океан и тесен, и пресен.
Пой.
Пой и рви, пожалуйста, струны и связки.
Мы уже обо всём помолчали. Молчание стало вязким.
Молчание загустело, засахарилось и липнет.
Не надо себя жалеть, надо - как Жанис Липке.
Береги.
Береги... только, господи, не меня. А зарядку на телефоне и маму.
И не жди от меня ни мудрости, ни гармонии. Не Далай-лама.
И напейся уже, наконец, как ни разу не напивался,
Кто кому в этой маленькой кухне сдался. И кто кому сдался..

***
И дождались, приход весны настал.
Кто в это верил, тот вставал молиться.
Я русский человек и твёрдо знал —
зимовье кончится, и Русь освободится.

И мне не стыдно жить ни перед кем.
Кто виноват в войне, устроенной врагами?
Помилуйте, друзья, и передайте всем —
мы закрываем ад обеими руками.

Без всяких выкрутасов и интриг,
без ложных слов, без умысла и тайны —
терпели долго и пришли в тупик.
Увы, теперь дела у всех чрезвычайны.

Ведь нас не слушает никто, нигде, ни в чём,
ни Запад, ни Европа — всюду мимо.
Мы сами вырастим, посеем и пожнём —
плечом к плечу Россия воедино.

Сам русский человек себе родня,
поддержка и оплот, подъём, проснитесь!
Сам князь Владимир прыгнул на коня,
а вы ещё между собой рознитесь.

Пришёл посланник — царский офицер —
спешит собрать раздробленное тело
и под присмотром всех небесных сфер,
он вынужденно принялся за дело.

За триединство всей святой Руси,
за правду, справедливость и за веру,
но только, матерь Божья, Сына упроси
нам победить скорее чёртову холеру.

(АНТОН ШАГИН)

* * *
Евгению Чистякову и Олегу Демидову

Потеплело. Пьяные старухи
Распевают песни во дворе,
И, конечно, мы слегка не в духе,
Потому что полночь на дворе.

Знаем: до рассвета не умолкнут
Эти бабки – сущий динамит.
Приезжали патрули – а толку?
Чуть уедут – хор опять гремит.

Ну и что мы можем тут поделать,
Как заставим бабок замолчать,
Если наше сердце охладело,
А на лбу – бессилия печать?

Прадед наш такие знал проклятья
И таков был прадедовский рык,
Что старухи, обмочивши платья,
Мигом прекращали свой пикник.

Хулиганов во дворе застукав,
Дрался прадед смершевским ремнем,
Ну а мы по направленью звуков
И пустой бутылки не метнем.

Ибо нет у нас пустых бутылок,
Хлюпики и трезвенники мы,
И любой нам может сунуть в рыло,
К нам вломиться пением из тьмы.

И в такие острые моменты
Мы кумекаем: должно быть, зря
Потянулись мы в интеллигенты,
А не так, как прадед – в слесаря.

Если кто-то слесарю мешает
И покоя ночью не дает,
Слесарь быстро мир преображает –
Если надо, то и морды бьет.

Ибо тут, среди родной природы,
Он себя не чувствует в гостях,
Как интеллигентные уроды,
Брызжущие злобой в соцсетях.

Мы – уроды, все нас угнетают,
И в ответ мы измышляем зло;
К счастью, слесаря нас не читают,
Нам хотя бы в этом повезло.

(АНДРЕЙ ДОБРЫНИН)

***

Ворона ест голубя. Голубь ещё живой
Дворник метлой скребется по мостовой
Голубь шевелит крыльями, летит в голубиный рай.
Сизая тварь, ускоряйся и умирай.
Десять шагов назад я боялась пустых людей,
Теперь я боюсь умирающих голубей.
Десять шагов назад я хотела из-за тебя с моста,
Но со мною случились голубь, ворона и тошнота.

РОДИНА
Просыпалась с тополя белая вата,
В мальчишество, в давнюю ночь уводя,
Опять колокольчик с почтового тракта,
И песня, и радуга после дождя;

Как будто не годы,
Как будто вчера лишь
По межам, сквозь синие перья овса,
Меня до распутья друзья провожали,
Вздыхали, прощались, просили писать.

И так же смеющийся и босоногий,
Сбегая к задворкам, взбираясь на вал,
Кудрявый осинник тянулся к дороге,
И падал с откоса и шапкой махал.

И только ребята стояли у тына,
И песня-заплачка летела в бурьян,
И весь бирюзовый, как хвост у павлина,
Баском подговаривал песне баян.

А нынче никто не стоит на дороге,
Никто к перекрёстку не вышел встречать.
… А может быть встретят? —
Гармоника дрогнет
И синею лентой сорвётся с плеча;

И, может, подруга стоит у колодца
И ждёт, наклонясь над глубокой водой.
И видит она затонувшие звёзды,
Ночного, июльского неба кусок…

Осталось немного. Холодный и острый
Скрипит под босыми ногами песок.

Семь лет я дружил с незнакомою речью
В казахских кибитках,
В калмыцких возах.
Долины Памира, сады Семиречья
Семь раз отцвели у меня на глазах.

Я мёрз или слеп от горячего пота,
Меня малярия трясла через день.
И всё же подруги, друзья и работу,
И радость, и песня встречали везде.

Мы хату, где выросли, любим. И всё же
Я твёрдо не знаю до нынешних дней,
Донская ль станица мне будет дороже
Иль, может, сады Семиречья родней.

Там яблоки зреют такие ж, как в Курске,
Там тоже в июле земля горяча,
И девушка ждёт. И в глазах её узких
Такие же звёзды дрожат по ночам.

И где она, Родина?
В тёмных и диких
Амурских лесах, на окраинах льдов,
В туманах и вьюгах и в розовой дымке
Цветений и в бронзе осенних хлебов —
Лежат от Амура до горла Дуная
Большие, залитые солнцем края…
И всюду пройдёт молодая и злая,
Такая широкая юность моя.

с. Чернава, 1935 г.

(ПАВЕЛ ШУБИН)

***
Мы таскаем с собой наших женщин
По самым любимым местам
И думаем — понимают…
Стоя рядом и рядом дыша…
Всё понимают они…
Глядя на стебель церкви…
Как тонет белый купол…
Или пылит вокзал…
Мы женщин с собой таскаем
Думаем — понимают…
Молча бывая вместе…
В самых святых местах…
Здесь на осеннем вокзале
Тебе хочется тоже
Броситься в первый же поезд
И укатить куда-то…
Чтобы проснувшись утром
Увидеть иную землю
Кочки болота и воду…
Редких пожаров дым…
Сосны песок скрипки
Сонные ритмы повозок…
Белые лица молочниц

<Конец 1950-х — начало 1960-х годов>

(Эдуард Лимонов)

***
Я не шагаю по Москве — плетусь.
Пройти осталось, в сущности, немного.
Конечно, это навевает грусть —
но всё-таки в Москве не одиноко.

Вот в Питере — ты завсегда один.
Даже — в кругу друзей. С любимой даже.
Сей важный и чванливый господин
всегда заботится о макияже

традиционной сдержанности. Мне
непросто сделать выбор между ними:
всеобщностью, сокрытой в суетне, —
и нормами бесстрастными, сухими.

Вальяжный космос, праздничный бардак —
переплелись в классическом изгое.
И там, и здесь — я, в сущности, чужак.
Придётся поселиться в Бологое.

(ВИКТОР КУЛЛЭ)

Референдум

Потому что это наши люди.
Наши, понимаете, ау!
Это твой отец бежит от пули,
Мать от взрыва падает в траву.

Или вас они недолюбили,
Те, кто научили презирать
У солдатской сгорбленной могилы
Родину, как конченую блядь?

÷÷÷
Фронтовые сто грамм, но не больше, хорош.
Не стесняйся, кури и здоровью вреди.
Ты не знаешь, что встретит тебя впереди
и какую судьбу на дорогах найдёшь. 
За холмом, за пригорком, за серой рекой,
за истерзанным в дым дубняком вековым.
То ли честь, то ли правду, но вряд ли покой. 
То ли в землю зароет тебя побратим.
Встань для общего фото с чужой дорогой,
с офицерской женой как с любимой страной.
За спиною - вскипающий аэродром.
Выпей малую чарочку, это не бром.
Ты к ракушке ушной приложи телефон,
и на память о зелени крымских долин
вдруг послышится шум подступающих волн,
неминуемо тонущий в гуле турбин.
В крайний раз подмигнула тебе замполит,
видно, чем-то ей нравишься - впрочем, забудь.
У неё материнское сердце болит
и медаль украшает высокую грудь.
Помолчи, покури, своё сердце согрей,
ты в заботах её только малая часть.
Ей за тысячи тысяч других матерей 
холодеть и стареть, провожать и встречать.

***
Что может быть интересного после двадцати…
Уже нельзя на улицах орать
Так чтобы все глазели — танцевать
Уже нельзя тебя за шею взяв…
Всё выступать и пить и обниматься
Прошла пора… Обязывает время
Ходить и скучным быть
И всё в стихи…
И в степи уводить грузовики…

<до 1963 года>

(Эдуард Лимонов)

***
...Там за широким неспешным заливом,
Где-то на чудном Днепре,
Город Херсон возвратит свою силу
В этом святом сентябре.

Где от пожарищ в проплешинах поле –
Пепел и чад в дымаре –
Там Запорожье вернет себе волю
В этом святом сентябре.

Там, где нельзя больше быть «вне» и «между»,
Там, где полнеба в золе,
Снова Донбасс обретает надежду
В этом святом сентябре.

Там, где от взрывов земля раскололась,
Шрамы в дубовой коре,
Город Луганск возвращает свой голос
В этом святом сентябре...

(ТАТЬЯНА КОПТЕЛОВА)

***

Мне жутко, когда днём зажигаются фонари.
Словно зима уже закурила первую у двери,
Словно опять стучат в двери те, что заканчивается на «бри»,
Все эти жадные до световых часов ноябри или декабри.
Ты прячешься в кожу животных, возмущаешься: «посмотри!
В Париже сейчас двадцать девять, в Вероне - все тридцать три!
Да что Москва себе позволяет, с ней хоть умри»
Но мы - понаехавшие - не судьи ей, не жюри.
А может она решила казаться Лондоном и у неё пари,
Мы тоже с тобой стараемся показать совсем не то, что внутри.
Красивые и счастливые, только защитный слой не сотри.
Мне жутко, когда днём зажигаются фонари

***
Усталый диалог усталого мужчины
И жалобы на про́житую жизнь
И что легли тяжёлые морщины

Жизнь — вертихвостка,
Жизнь — сука,
Повертела хвостом, пошла

В кармане пусто
Во рту — сухо
Плохи мои дела…

<1958-1964>

(Эдуард Лимонов)