Уже через час — https://www.youtube.com/live/q4rZA4jq1-E

Заходите, пишите, задавайте вопросы — скоро приду.

Начинаем через несколько минут — спокойный рассказ об интересных вещах, ответы на вопросы, шутки о Британской империи и рассказы о старинном кино.

Заходите!

Буду дублировать и в телеграме — для тех, кому тут удобнее

https://www.youtube.com/live/q4rZA4jq1-E

Сегодня 35 лет «Твин Пиксу» — самое время прочитать (или перечитать) мои тексты-рекапы третьего сезона великого произведения Линча, публиковавшиеся в 2017 году на сайте журнала «Сеанс»

«Твин Пикс», 8 серия: Индивидуальное сознательное

Тут Линч ушел в отрыв, сделав, наверное, самый необычный эпизод телесериала в истории телевидения — «Gotta light?» («Огонька не найдется?»). Отказавшись что бы то ни было рассказывать, он предпочел показывать: в этом сюрреальном действе есть и смысл, и связь со всем остальным сериалом, но при этом оно может восприниматься как вполне самостоятельное произведение искусства, не требующее никакой предварительной подготовки.

«Твин Пикс», 9 серия: Реальность, данная в сновидениях

У нас в руках лишь фрагмент правды, и для того, чтобы найти тех, у кого есть дополнительная информация, придется приложить немало усилий. Это верно не только для «Твин Пикса», но и, вообще, для жизни.

«Твин Пикс», 10 серия: Этюд в бархатных тонах

«Я мечтаю о том, чтобы попасть в место где все началось, в ту звездную ночь, где все началось». Об этом мечтаем и мы — но что же будет, если не будет звезд и останется только тьма?

«Твин Пикс», 11 серия: Сны, пироги и воронки

Линч обладает невероятным талантом писать кадры словно в технике сфумато: не только совы не то, чем кажутся, но даже самые заурядные кадры леса, придорожного кафе или ночного светофора, словно светятся скрытым в дымке внутренним злом, угрозой и опасностью.

«Твин Пикс», 12 серия: Не разговаривайте с незнакомцами по телефону

Дайан вводит координаты, увиденные ею на трупе библиотекарши Рут. Конечно, они ведут в Твин Пикс.

В Америке Линча все пути ведут именно туда.

«Твин Пикс», 13 серия: Песня слышится и не слышится

Линч обожает эти игры. Ему нравится давать зрителям почувствовать, будто они держат все под контролем. Потому что на самом деле все под контролем у режиссера. В любой момент он может просто перевернуть стол и начать играть по совсем другим правилам.

«Твин Пикс», 14 серия: Снятся ли великанам парижские кофейни?

Беллуччи произносит сакраментальную заглавную фразу о снах: We are like the dreamer who dreams and then lives in the dream. But who is the dreamer?

«Твин Пикс», 15 серия: Бульвар Твин Пикс, или Лифт на второй этаж

Дэвид Боуи, конечно, не вернулся — но Джеффрис на месте: хоть он и принял форму пара, выходящего из некого сюрреалистического чайника.

«Твин Пикс», 16 серия: Без стука, без звука

И пока мы несемся к развязке по Внутренней Империи, проезжая мимо Малхолланд Драйва, в баре Roadhouse для нас поет Эдвард Луис Северсон III, более известный миру как Эдди Веддер, лидер Pearl Jam.

Твин Пикс, где я не буду никогда

Тайны, тайны, тайны, выхода из которых нет, а любая попытка их раскрыть оказывается смехотворной. Купер теряет себя — он даже не знает, где он и какой на дворе год. Исхода нет.

а. Классический военный фильм воспринимает человека через упрощенную телесную схему — вроде контурной карты коровы в стейк-хаусах. Зрителю достаточно бросить взгляд на лежащего, чтобы уяснить его удел. Раненые рука или нога обещают персонажу жизнь, пусть даже ценой отсечения. Пробитая голова мгновенно переключает статус живущего. Попадание в живот обрекает на медленную смерть. При этом в классическом кино, где телесное табуировано, подзамочно, рана часто «исполняется» актером. Целостность организма должна охраняться вплоть до невредимости кожи, ведь кожа, как писал Нанси, «это тело сообразно его протяженности», тело выказанное, — и потому развороченное войной тело, помеченное разрывами на коже, страшит переменой своей протяженности.

В постклассическом «большом» кино тело перестает быть сокровенным, а дробление телесной схемы становится многообразным: довольно вспомнить спилберговский интенсив на Омаха-бич. Однако и тогда зрителя продолжают держать полковым диагностом: раненый приговорен либо к смерти, либо к жизни. Гарленд в новом фильме старается рассеять эту двоичность, обнаружить в ней промежутки. Он сообщает, что раненого продолжает жечь незримый фосфорный боеприпас. Он устраивает аттракцион из раздробленных ног: они рисуют на глинобитных полах кровавые полосы, отвратительно цепляются за углы, об них спотыкаются взвинченные морские котики. Скрытые камуфляжной тканью, эти ноги — переставшие быть ногами — будоражат зрительское воображение: перед нами тело уже не целиком.

Снимая войну как процедурал, Гарленд усложняет телесную схему. Ранение более не подлежит мгновенному осмотру и диагностированию. Ткань взрезают, накладывают жгуты, изодранную плоть бинтуют, но рана не поддается локализации, видоизменяясь и протягиваясь всё дальше. Взгляд медика поднимается по ноге выше, к паху, а —

б. — там под присмотром чуткого российского цензора образ тела размывается, вполне буквально. @textortexel пишет, мои глаза подтверждают: «мужской половой орган» спрятан, укрыт маской блюра. Вторжение цензуры, т.е. (локального) закона в фильм мы привыкли понимать как акт насилия, маркер неверной копии. Как и в случае с телом, целостность фильма нарушается, мы сравниваем его протяженность в минутах, чтобы убедиться в соответствии копий. Однако касание цензуры в случае «Под огнём» — иное, оно само как клеймение кожи, хотя больше даже наслоение поверх. Этот новый слой оказывается экстрадиегетическим, не угрожая сюжетному строю, но до смешного стремится прорваться к самому телу фильма. Мендоса-персонаж смотрит на рану/размытие и восклицает: «Твою мать», будто комментируя сам блюр, эту визуальную аномалию посреди осмотра.

Но блюр возникает в фильме не только по воле цензора. Гарленд и Мендоса-режиссер пытаются осуществить reenactment через реконструкцию памяти, подавляя сюжетность и элементы драматургии. Но эти усилия не дают «Под огнём» оснований считаться чем-либо кроме игрового фильма. Поэтому эпилог козыряет фотоальбомом прототипов: за каждым из экранных «котиков» стоит реальный человек. Но после первых двух-трех портретов прочие оказываются размыты; видимо, не все сослуживцы Мендосы пожелали ассоциироваться с картиной. Настоящие, вторгнувшиеся в Ирак контрактники оборачиваются виртуальными «ихтамнетами», их собственные лица пятнами сидят на рельефных телах. Затяжная демонстрация нарушенных образов тел, тел страдания, завершается сокрытыми лицами — актом анонимизации тех, кто должен был стать фильму поручителем. Мы смотрим на эти пятна и вспоминаем другое пятно. А цензор ничего не имел в виду — просто выполнил протокол.