Повседневный ужас или как через заурядную картину просвечивает шедевр, который мог получиться
Представьте, что вы приехали в дорогой отель, чтобы выступить на профессиональной конференции. Но перед тем как спускаться на банкет, вы впускаете в номер молодую девушку — она должна немного посидеть с вашим ребенком, пока вы будете произносить речи, развлекаться и пить шампанское. А когда через несколько часов вы возвращаетесь в номер, то обнаруживаете катастрофическую ситуацию: ребенок на грани жизни и смерти, в номере полно посторонних людей, а тихая, спокойная, даже излишне скромная девушка, которая несколько часов назад зашла к вам в номер, бросается на вас и пытается то ли оглушить, то ли задушить.
Таков, если сильно упрощать, сюжет фильма «Можно входить без стука» (Рой Уорд Бейкер, 1952 год). И когда его смотришь, то сожалеешь о том, что такой материал достался настолько «правильному» и скучному режиссеру как Бейкер. Перед нами история, которая даже в упрощенном виде представляет собой пугающий триллер, который мог бы стать иконическим, подлинным tour de force. Но в результате имеем работу, в которой проблескивают иногда образы великого, но тонут они в посредственном.
Весь фильм держится на игре Мерилин Монро: продюсеры 20th Century Fox хотели переизобрести образ актрисы, отойти от ее бесконечных «бимбо» персонажей и дать ей возможность показать себя как большую драматическую актрису. И ей это удалось: она здесь выкладывается максимально, блестяще изображая постепенно сходящую с ума психопатку. У нее меняется лицо, взгляд, мимика — все дальше и дальше от изначальной зажатости и скованности движений к опасной и пугающей раскованности.
Сумасшедшая бэбиситтерша — это главный нерв этого фильма; режиссер постоянно заигрывает со страшной идеей — что ребенок, оставшийся в номере с этой женщиной, может просто не дожить до конца картины. Градус безумия нарастает — и иногда кажется, что только кодекс Хейса спасает некоторых героев от гибели: все-таки показывать в кадре намеренное убийство ребенка в 1952 году было тяжеловато (если вообще допустимо). Но и ощущения, что ребенок на грани и жизни смерти, порой достаточно для нервного переживания.
Но что здесь не сложилось? Вообще «Можно входить без стука» — это экранизация романа «Зло» писательницы Шарлотты Армстронг. И авторы киносценария сделали несколько важных шагов в сторону от книги, которые сильно поменяли уровень накала в истории. Самое главное — в фильме героиню Монро снабдили бэкграундом, который заставляет ей сочувствовать: она сходит с ума из-за того, что во время войны ее молодой человек, служивший пилотом, погиб во время полета на Гавайи. Теперь она не может найти себе места, не может признаться в том, что любовника больше нет и бродит по закоулкам собственной памяти в поисках образа любимого: наряжается в чужую одежду, душится чужими духами — представляя себе кем-то другим. Для послевоенной аудитории такая история не могла казаться такой уж невероятной, да еще и заставляла в каком-то смысле болеть за психопатку. В книге же мы про нее ничего не знали — и это, конечно, гораздо страшнее; идея, что вашего ребенка могут убить просто так, без какой-то мотивации, бьет по нервам гораздо сильнее.
Но, что еще хуже, в фильме история сходящей с ума молодой девушки служит лишь моральным уроком для двух якобы главных героев: молодого пилота и певички из отеля, которые находятся на грани разрыва романтических отношений. Певичка недовольна пилотом — он неотзывчив и в его сердце нет сострадания к ближним; то он холоден с назойливой продавщицей спичек в отеле, то саркастичен с барменом. И лишь оказавшись, волею случая, в номере безумной женщины, он разбирается в том где правда, и где ложь. Чужая болезнь и злодейство вдруг становятся основой для романтических отношений двух героев, на которых нам, как зрителям, честно говоря, плевать, настолько они плоско написаны (несмотря на то, что у нас тут дебют Энн Бэнкрофт и неплохая роль Ричарда Уидмарка). В итоге имеем скучную мораль в конце фильма, вместо ужаса от произошедшего.
Представьте, что вы приехали в дорогой отель, чтобы выступить на профессиональной конференции. Но перед тем как спускаться на банкет, вы впускаете в номер молодую девушку — она должна немного посидеть с вашим ребенком, пока вы будете произносить речи, развлекаться и пить шампанское. А когда через несколько часов вы возвращаетесь в номер, то обнаруживаете катастрофическую ситуацию: ребенок на грани жизни и смерти, в номере полно посторонних людей, а тихая, спокойная, даже излишне скромная девушка, которая несколько часов назад зашла к вам в номер, бросается на вас и пытается то ли оглушить, то ли задушить.
Таков, если сильно упрощать, сюжет фильма «Можно входить без стука» (Рой Уорд Бейкер, 1952 год). И когда его смотришь, то сожалеешь о том, что такой материал достался настолько «правильному» и скучному режиссеру как Бейкер. Перед нами история, которая даже в упрощенном виде представляет собой пугающий триллер, который мог бы стать иконическим, подлинным tour de force. Но в результате имеем работу, в которой проблескивают иногда образы великого, но тонут они в посредственном.
Весь фильм держится на игре Мерилин Монро: продюсеры 20th Century Fox хотели переизобрести образ актрисы, отойти от ее бесконечных «бимбо» персонажей и дать ей возможность показать себя как большую драматическую актрису. И ей это удалось: она здесь выкладывается максимально, блестяще изображая постепенно сходящую с ума психопатку. У нее меняется лицо, взгляд, мимика — все дальше и дальше от изначальной зажатости и скованности движений к опасной и пугающей раскованности.
Сумасшедшая бэбиситтерша — это главный нерв этого фильма; режиссер постоянно заигрывает со страшной идеей — что ребенок, оставшийся в номере с этой женщиной, может просто не дожить до конца картины. Градус безумия нарастает — и иногда кажется, что только кодекс Хейса спасает некоторых героев от гибели: все-таки показывать в кадре намеренное убийство ребенка в 1952 году было тяжеловато (если вообще допустимо). Но и ощущения, что ребенок на грани и жизни смерти, порой достаточно для нервного переживания.
Но что здесь не сложилось? Вообще «Можно входить без стука» — это экранизация романа «Зло» писательницы Шарлотты Армстронг. И авторы киносценария сделали несколько важных шагов в сторону от книги, которые сильно поменяли уровень накала в истории. Самое главное — в фильме героиню Монро снабдили бэкграундом, который заставляет ей сочувствовать: она сходит с ума из-за того, что во время войны ее молодой человек, служивший пилотом, погиб во время полета на Гавайи. Теперь она не может найти себе места, не может признаться в том, что любовника больше нет и бродит по закоулкам собственной памяти в поисках образа любимого: наряжается в чужую одежду, душится чужими духами — представляя себе кем-то другим. Для послевоенной аудитории такая история не могла казаться такой уж невероятной, да еще и заставляла в каком-то смысле болеть за психопатку. В книге же мы про нее ничего не знали — и это, конечно, гораздо страшнее; идея, что вашего ребенка могут убить просто так, без какой-то мотивации, бьет по нервам гораздо сильнее.
Но, что еще хуже, в фильме история сходящей с ума молодой девушки служит лишь моральным уроком для двух якобы главных героев: молодого пилота и певички из отеля, которые находятся на грани разрыва романтических отношений. Певичка недовольна пилотом — он неотзывчив и в его сердце нет сострадания к ближним; то он холоден с назойливой продавщицей спичек в отеле, то саркастичен с барменом. И лишь оказавшись, волею случая, в номере безумной женщины, он разбирается в том где правда, и где ложь. Чужая болезнь и злодейство вдруг становятся основой для романтических отношений двух героев, на которых нам, как зрителям, честно говоря, плевать, настолько они плоско написаны (несмотря на то, что у нас тут дебют Энн Бэнкрофт и неплохая роль Ричарда Уидмарка). В итоге имеем скучную мораль в конце фильма, вместо ужаса от произошедшего.
🔥12❤6👏2
Forwarded from Кенотаф
Рубрика, которую ждут все подписчики издания «Кенотаф» — «Судим по обложке».
Её мы решили посвятить рискованному эксперименту — оценить разные обложки в великой серии Historia Rossica великого издательства «Новое литературное обозрение». Эти книги глубоко повлияли на наш взгляд на ткань русской истории и, конечно, задали высочайший критерии внешнего вида книжных серий. Что ж, попробуем оценить эти обложки, без которых не представим интеллектуальный ландшафт, в котором мы сформировались как личности.
Если вы не согласны с нашим мнением по этому и другим вопросам, пишите в @thecenotaphbot.
#обложки_кенотафа
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Её мы решили посвятить рискованному эксперименту — оценить разные обложки в великой серии Historia Rossica великого издательства «Новое литературное обозрение». Эти книги глубоко повлияли на наш взгляд на ткань русской истории и, конечно, задали высочайший критерии внешнего вида книжных серий. Что ж, попробуем оценить эти обложки, без которых не представим интеллектуальный ландшафт, в котором мы сформировались как личности.
Если вы не согласны с нашим мнением по этому и другим вопросам, пишите в @thecenotaphbot.
#обложки_кенотафа
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
❤7🔥1👏1
Сегодня — 80 лет исполняется бомбардировкам Хиросимы и Нагасаки. И тем, кто хочет узнать об этом побольше, рекомендую послушать подкаст "Черный лебедь" от студии Терменвокс, в котором выступал редактором и ресерчером — он вышел пару лет назад.
«На следующий день после взрыва над крупными японскими городами летают американские самолеты. Они сбрасывают листовки с требованием капитуляции:
„Мы располагаем самым смертельным оружием, которое когда-либо создавало человечество. Мы только начали применять его к вам. Если сомневаетесь, поинтересуйтесь, что произошло в Хиросиме после взрыва всего одной бомбы. Обратитесь к императору с требованием закончить войну или мы используем его еще раз. Эвакуируйтесь!“.
В японском правительстве замешательство, впервые звучат открытые голоса о капитуляции. Секретарь кабинета министров Хисацунэ Сакомидзу получил от военных информацию о силе ядерного оружия и предлагает сдаться на условиях потсдамской декларации.
Вариант не самый плохой: японское руководство давно в тупике и не знает, как выпутаться из войны. А бомба снимет всю ответственность с военных за провал — и в каком-то смысле поможет им сохранить лицо. Секретарь кабинета министров Сокамидзу требует сделать всю доступную информацию о ядерном оружии публичной.
Министр иностранных дел Сигэнори Того присоединяется к этому мнению: бомба могло бы стать идеальным объяснением для народа.
Военные — не виноваты. Правительство — не виновато. Виновата бомба.
Министр обороны Корэтика Анами не согласен с этим. Он считает, что к взрыву в Хиросиме следует относиться точно так же, как и к другим бомбардировкам. Анами не уверен, что угроза реальна и что это не уловки американской пропаганды.
Высший военный совет, а именно этот орган сейчас принимает главные решения в стране, как будто вообще не рассматривает атомную бомбу как аргумент для капитуляции. Силовики пребывают в каком-то парадоксальном заблуждении, что если они продолжат сражаться, американцам все-таки придется высадиться на архипелаг, в наземном сражении они истощатся и пойдут на территориальные уступки».
«На следующий день после взрыва над крупными японскими городами летают американские самолеты. Они сбрасывают листовки с требованием капитуляции:
„Мы располагаем самым смертельным оружием, которое когда-либо создавало человечество. Мы только начали применять его к вам. Если сомневаетесь, поинтересуйтесь, что произошло в Хиросиме после взрыва всего одной бомбы. Обратитесь к императору с требованием закончить войну или мы используем его еще раз. Эвакуируйтесь!“.
В японском правительстве замешательство, впервые звучат открытые голоса о капитуляции. Секретарь кабинета министров Хисацунэ Сакомидзу получил от военных информацию о силе ядерного оружия и предлагает сдаться на условиях потсдамской декларации.
Вариант не самый плохой: японское руководство давно в тупике и не знает, как выпутаться из войны. А бомба снимет всю ответственность с военных за провал — и в каком-то смысле поможет им сохранить лицо. Секретарь кабинета министров Сокамидзу требует сделать всю доступную информацию о ядерном оружии публичной.
Министр иностранных дел Сигэнори Того присоединяется к этому мнению: бомба могло бы стать идеальным объяснением для народа.
Военные — не виноваты. Правительство — не виновато. Виновата бомба.
Министр обороны Корэтика Анами не согласен с этим. Он считает, что к взрыву в Хиросиме следует относиться точно так же, как и к другим бомбардировкам. Анами не уверен, что угроза реальна и что это не уловки американской пропаганды.
Высший военный совет, а именно этот орган сейчас принимает главные решения в стране, как будто вообще не рассматривает атомную бомбу как аргумент для капитуляции. Силовики пребывают в каком-то парадоксальном заблуждении, что если они продолжат сражаться, американцам все-таки придется высадиться на архипелаг, в наземном сражении они истощатся и пойдут на территориальные уступки».
YouTube
Полная история бомбардировок Хиросимы и Нагасаки // Подкаст «Черный лебедь»
Все выпуски сезона подкаста «Черный лебедь» про Хиросиму и Нагасаки. Как придумали первую ядерную бомбу, почему выбрали именно эти города и как трагедию пережили обычные японцы.
Таймкоды:
00:00 — Хиросима перед взрывом
24:10 — Почему на Японию сбросили…
Таймкоды:
00:00 — Хиросима перед взрывом
24:10 — Почему на Японию сбросили…
😢5❤4🔥3👏1
Forwarded from Кенотаф
Tenebrosum venit
Иногда и самый мрачный час — лишь прелюдия к надвигающейся тьме. Егор Сенников продолжает цикл «Улица Ильи Эренбурга» и вслушивается в стихи поэта 1915 года — что можно почуять?
В кафе пустынном плакал газ.
На воле плакал сумеречный час.
В парижском кафе «Ротонда» все синее от дыма, глаза слезятся и большая часть завсегдатаев уже выбыла из беседы, сдавшись на милость Морфею и алкогольной интоксикации. И лишь за одним столиком все еще идет беседа: темы, впрочем, так скачут от одной к другой, что нельзя точно сказать, о чем вообще идет беседа.
Худощавый молодой человек выходит из кафе и идет домой. Долго стоит над рекой и всматривается в небо, где обозначились признаки рассвета. Ответа на свои вопросы он не находит и уставший бредет к себе домой.
То, что тлело где-то по окраинам и прорывалось в повседневность громкими заголовками в утренних выпусках европейских газет, но тут же и забывалось, с августа 1914 года соткалось в грандиозный пожар. Весело заплясали огоньки. Зажурчала кровушка. Завыли вдовы. И среди этого пожара быстро стало ясно некоторым, что и это лишь прелюдия к чему-то более страшному, что лишь только грядет.
Илья Эренбург из таких. Он все пытается понять, как же так произошло, что весь мир ухнул в какую-то прореху и теперь падает во тьму — а главное, что же там, за этой тьмой скрывается. Эренбург и спустя годы будет описывать себя тогдашнего, как человека ничего не понимающего. В письмах он иногда недоумевает. Вот в сентябре 1915 года он получил известия о России и жалуется Волошину: как же так одновременно — и новости о том, как беженцы из прифронтовых российских территорий месяцами не могут найти дома, и тут же рассказы — о новых балах, о ставках на бегах, объявления о новых поэзах Северянина, которые продаются по 10 рублей за штуку. «Смирение Руси не кажется ли минутами каким-то сладким половым извращением, чем-то вроде мазохизма?»
Наши внуки будут удивляться,
Перелистывая страницы учебника:
«Четырнадцатый... семнадцатый... девятнадцатый.
Как они жили?.. бедные!.. бедные!..»
Ничего хорошего от будущего он не ждет. Когда ему удается успешно призвать себе на помощь музу, он пишет стихи — и все вместе они собираются в сборник «Стихов о канунах». О грядущем. И если прочитать эту книжечку, то становится ясно, что поза непонимающего — это одна из масок; все он понимал, даже слишком четко.
О будущем тогда думают многие, по-разному представляя себе эту эпоху «после-войны». Бывший кадет и масон Котляревский размышляет о том, сколь необходим для России будущего контроль над Константинополем и проливами — к этому ведет вся история страны. Чуковский задумывается о том как в 1980 году будут показывать пальцем на какого-то старичка и говорить: «О, он еще помнит мировую войну» — а сегодня он еще шестилетка. Розанов обрушивается на предателей-социалистов, которые наплевали на тех, кто борется за Русь и Царя, проливая кровь. Бердяев ждет рождения подлинного русского духа в огне войны. Волошин плачет о всех убиваемых солдатах.
Эренбург чувствует, что грядет страшное. Он едет с зуавами в вагоне летом 1914 года, те размышляют о легкой прогулке до Берлина и пьют вино, а он уже слышит как воют их вдовы. Всюду видит просачивающуюся кровь: даже над кроваткой ребенка есть картинка о войне — и с нее на малыша капает кровь. Эренбург молится, но он же и скучает в этом аду. Но он слышит песни горбуна на площади — и слова его страшны.
Эренбург ему вторит: и видит скорое второе явление Пугачева — сперва в Россию, а потом на Болотную площадь в Москве:
На Болоте стоит Москва, терпит,
Приобщиться хочет лютой смерти.
<...>
Прорастут, прорастут твои рваные рученьки,
И покроется земля злаками горючими,
И начнет народ трясти и слабить,
И потонут детушки в темной хляби,
И пойдут парни семечки грызть, тешиться,
И станет тесно, как в лесу, от повешенных,
И кого за шею, а кого за ноги.
#улица_эренбурга
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Иногда и самый мрачный час — лишь прелюдия к надвигающейся тьме. Егор Сенников продолжает цикл «Улица Ильи Эренбурга» и вслушивается в стихи поэта 1915 года — что можно почуять?
В кафе пустынном плакал газ.
На воле плакал сумеречный час.
В парижском кафе «Ротонда» все синее от дыма, глаза слезятся и большая часть завсегдатаев уже выбыла из беседы, сдавшись на милость Морфею и алкогольной интоксикации. И лишь за одним столиком все еще идет беседа: темы, впрочем, так скачут от одной к другой, что нельзя точно сказать, о чем вообще идет беседа.
Худощавый молодой человек выходит из кафе и идет домой. Долго стоит над рекой и всматривается в небо, где обозначились признаки рассвета. Ответа на свои вопросы он не находит и уставший бредет к себе домой.
То, что тлело где-то по окраинам и прорывалось в повседневность громкими заголовками в утренних выпусках европейских газет, но тут же и забывалось, с августа 1914 года соткалось в грандиозный пожар. Весело заплясали огоньки. Зажурчала кровушка. Завыли вдовы. И среди этого пожара быстро стало ясно некоторым, что и это лишь прелюдия к чему-то более страшному, что лишь только грядет.
Илья Эренбург из таких. Он все пытается понять, как же так произошло, что весь мир ухнул в какую-то прореху и теперь падает во тьму — а главное, что же там, за этой тьмой скрывается. Эренбург и спустя годы будет описывать себя тогдашнего, как человека ничего не понимающего. В письмах он иногда недоумевает. Вот в сентябре 1915 года он получил известия о России и жалуется Волошину: как же так одновременно — и новости о том, как беженцы из прифронтовых российских территорий месяцами не могут найти дома, и тут же рассказы — о новых балах, о ставках на бегах, объявления о новых поэзах Северянина, которые продаются по 10 рублей за штуку. «Смирение Руси не кажется ли минутами каким-то сладким половым извращением, чем-то вроде мазохизма?»
Наши внуки будут удивляться,
Перелистывая страницы учебника:
«Четырнадцатый... семнадцатый... девятнадцатый.
Как они жили?.. бедные!.. бедные!..»
Ничего хорошего от будущего он не ждет. Когда ему удается успешно призвать себе на помощь музу, он пишет стихи — и все вместе они собираются в сборник «Стихов о канунах». О грядущем. И если прочитать эту книжечку, то становится ясно, что поза непонимающего — это одна из масок; все он понимал, даже слишком четко.
О будущем тогда думают многие, по-разному представляя себе эту эпоху «после-войны». Бывший кадет и масон Котляревский размышляет о том, сколь необходим для России будущего контроль над Константинополем и проливами — к этому ведет вся история страны. Чуковский задумывается о том как в 1980 году будут показывать пальцем на какого-то старичка и говорить: «О, он еще помнит мировую войну» — а сегодня он еще шестилетка. Розанов обрушивается на предателей-социалистов, которые наплевали на тех, кто борется за Русь и Царя, проливая кровь. Бердяев ждет рождения подлинного русского духа в огне войны. Волошин плачет о всех убиваемых солдатах.
Эренбург чувствует, что грядет страшное. Он едет с зуавами в вагоне летом 1914 года, те размышляют о легкой прогулке до Берлина и пьют вино, а он уже слышит как воют их вдовы. Всюду видит просачивающуюся кровь: даже над кроваткой ребенка есть картинка о войне — и с нее на малыша капает кровь. Эренбург молится, но он же и скучает в этом аду. Но он слышит песни горбуна на площади — и слова его страшны.
Эренбург ему вторит: и видит скорое второе явление Пугачева — сперва в Россию, а потом на Болотную площадь в Москве:
На Болоте стоит Москва, терпит,
Приобщиться хочет лютой смерти.
<...>
Прорастут, прорастут твои рваные рученьки,
И покроется земля злаками горючими,
И начнет народ трясти и слабить,
И потонут детушки в темной хляби,
И пойдут парни семечки грызть, тешиться,
И станет тесно, как в лесу, от повешенных,
И кого за шею, а кого за ноги.
#улица_эренбурга
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
😢6🕊6❤2
26 сентября 1971 года, встреча японского императора Хирохито и президента США Ричарда Никсона на Аляске
👏7🔥4🤯1
Forwarded from Фермата
Шостакович в оксфордской докторской мантии - в своей квартире на Кутузовском, 1958
❤14👌1