«Бонвæрнон» пишет:

«Кириенко демонстративно игнорирует свои обещания, подтверждая второстепенность Южной Осетии для Кремля [по сравнению с Абхазией]».

8 августа по сложившейся традиции съездили вместе с @Sarmazza в Цхинвал (он ради этого, а также для участия в траурных мероприятиях в Беслане, временно вернулся из Италии). После официальной части, Аца ушел заниматься своими делами в МИД, а мы с нашим третьим братом приняли решение побиржевать на «Театры Фæз». Компанию нам составил один из подписчиков, с которым познакомились там же.

Обсуждали стремительную депопуляцию в стране (из республики бегут целыми семьями) и перспективы местной экономики. Вдруг, к нам подошла явно не местная женщина (она была азиаткой) с просьбой пройти опрос ВЦИОМ. Диалог с ней не сложился, т.к. наш новый товарищ опрос пройти отказался, а мы с братом тоже не местные, поэтому были для неё бесполезны. Все необходимые разрешения на работу она имела (проверили на месте), а опрос, с её слов, был на тему отношения граждан Южной Осетии к тем или иным странам.

На моей памяти, это уже третья группа социологов, которая работает в ЮО с начала года. Чего команда Кириенко столько времени изучает в месте, где населения примерно как в паре московских ЖК? Загадка.

Уууухх, осетинцы! Недостаточно с почтением отнеслись к персонажу «Не брат ты мне, гнида черножопая»!

Насчет «замены» искомой цитаты, я уже высказался, добавлю только одно — как же задолбал весь этот нескончаемый хоровод чуждых мемов, от которых уже даже в горах не спрятаться.

UPD. В Госдуме допустили запрет фильмов Балабанова.

Кстати, я обновил фотографии похорон в Суадаге во время оккупации республики Вермахтом. Теперь на них нет раздражающих ватермарок на полмонитора.

Вот вам эпизод из той же самой книги Тюленева. Сейчас такое без улыбки уже не читается — пропаганда сегодня работает куда тоньше. Но и слишком снисходительно относиться к подобным рассказам тоже не стоит. В конце концов, эту туфту «вкручивали» в уши нескольким поколениям наших предков, из-за чего у нас до сих пор есть люди, которые ищут Сталина «внутри себя».

Мне прислали перевод лермонтовского «Демона» уже сталинской эпохи (1939). Осетины исчезли — грузины вернулись. Но пропало слово «робкие».

«В архивах редакции журнала недавно обнаружилась ранее не издававшаяся повесть Хаджи-Мурата Мугуева, крупнейшего представителя осетинской русскоязычной советской литературы. Скорее всего, текст существует в этом единственном экземпляре».

Судя по опубликованным отрывкам, рискну предположить, что обнаружилось очередное конъюнктурное коммуняцкое гуано своей эпохи, без которого осетинская культура жила 100 лет, и прекрасно прожила бы еще 10 000.

Один из лидеров керменистов, Тарас Созаев, очень сокрушался в своих мемуарах, что осетины могли остаться в стороне от развязанной большевиками мясорубки Гражданской войны. Надо признать, эта проблема была решена эффективно — вскоре керменисты устроили бойню в с. Карагач, таки втянув осетин в долгое и ненужное братоубийство, обескровившее Осетию.

«Бархионтæ», браттæ @dairan_os. «Бархионты» агурут)

Когда из-под пера Заура Фарниева выходит текст о прошлом Осетии, моё сердце переполняется счастьем, ибо я заранее знаю, что следующие несколько минут пройдут великолепно. Вот и сейчас он порадовал меня публикацией отрывка из повести «Дневник моего отца» Фарзуна Гаглоева (на фото), где описан мощный эпизод про буквально поехавшего кукухой деда, чья жестокость стала причиной смерти его дочери и внучки.

Предваряет повествование вывод Заура:

«Немного о блистательной осетинской старине, которую так любят некоторые наши современники. И стараются всячески убеждать нас, что именно тогда было так, как и надо».

Следующим постом я опубликую искомый отрывок в более удобочитаемом виде, но перед ознакомлением с очередным «шедевром» осетинской советской литературы, давайте сразу определимся с оптикой, через которую необходимо его оценивать:

1. Это художественное произведение. То есть описанные в нем события вымышлены;

2. Фарзун Гаглоев уже в силу должности обязан был защищать власть коммунистов — он был советским судьей;

3. Пусть я и не нахожу особой художественной ценности в творчестве Гаглоева, нельзя не признать его писательский талант: органично вместить целую россыпь советских идеологических клише в столь краткий рассказ — задача, требующая немалого мастерства.

Итак, обсуждаемый рассказ:

«...Старик рассказывал интересно.

„В этой долгой жизни я видел многое, чему иной раз поверить трудно. Похоже на страшную сказку. Ма кона! Я всегда говорил и буду говорить, пока жив, что Советская власть — больше чем воздух для человека. Вот слушай.

Я на себе испытал унизительную постыдную дикость старых осетинских обычаев. Мне было всего шесть-семь лет, а сестре моей — три года, когда наш отец погиб во время обвала в горах. Родственники нашей матери были богатые люди, у них было двадцать четыре пары волов, восемьдесят дойных коров и без счету овец. Но жадность слишком глубоко въелась им в душу и убила в них человечность.

После гибели отца они приютили нас, — но привели не в дом, а в сарай, и мы трое жили там, хотя моя мать приходилась хозяину родной дочерью. Она пошла против воли отца.

„Выходи замуж, детей отдадим в работники...“ Этого мало. Из той же жадности дед решил снова продать мою маму замуж. Она рвала на себе волосы, умоляла отца не разлучать ее с детьми... Сколько лет прошло, а до сих пор звенит у меня в ушах ее надрывающий душу плач...

„Отец, я буду работать на тебя, как батрачка, днем и ночью, только не разлучай меня с детьми! Урусби уже может пасти телят, через год-два стадо возьмет... Прошу, умоляю тебя ради аллаха, пойми ты мое сердце, сердце матери! Не хорони меня живой, не надевай хомут страданий на моих детей! Прошу и умоляю: не выдавай меня замуж. Ведь даже адат запрещает выдавать замуж женщину, когда она еще в трауре, когда и года не прошло после смерти мужа... А ты знаешь, какой жестокой смертью умер мой муж... Тело его не найдено, оно завалено огромными каменными глыбами после горного обвала. Тело его еще не предано земле... Отец, опомнись, что ты делаешь!..“

Дед ударил маму хлыстом и велел готовиться „к новой жизни“. Свадьба матери скорее напоминала поминки. Глядя на нас, почти все плакали, осуждая жестокость деда.

Как полагается по адату, мать увели в отдельную комнату, где уже был приготовлен ее свадебный наряд. Но вместо того, чтобы переодеваться, она все ласкала нас, целовала и плакала, словно шла на смерть... Ты увидишь, так оно и было. Сердце настоящей матери — вещун...

Глаза ее, все её прелестное восточное лицо распухло и покраснело от слез. После смерти мужа у мамы исчезла приветливая улыбка, которая дарила всем радость... Когда пришли одевать ее в свадебный наряд, мама, обняв нас, лишилась сознания.

Воспользовавшись этим, дед велел отвести нас к соседям. Мы плакали, кричали, звали маму... Когда ее вывели и посадили в бричку, чтобы везти в дом нового мужа, сестричка моя Замира вырвалась из рук, державших ее, и так вцепилась своими маленькими ручками в бричку, что невозможно было ее оторвать.

Я закрыл ворота, не выпуская бричку, в которую посадили маму, чтобы увезти ее. Гармонист играет, почти все пьяны, кто смеется, кто плачет... Дед произнес последний напутственный тост „касары Уастырджи“, бричка тронулась, Замира повисла на ней и только кричит: „Отдайте мою маму, отдайте мою маму!“

Страшно закричала мать... Кучер сильно ударил мою сестру по пальчикам, она упала... А к вечеру умерла моя маленькая сестра. Единственная моя радость в жизни.

Я не отходил от нее, хотя дед строго-настрого велел меня увести. Но я сказал: „Если не дадите сидеть около сестры, я прыгну с обрыва!“ И он смирился. Но запретил сообщать матери о случившемся.

Утром рано пришли и сказали, что на рассвете скончалась моя мать. Так я остался один среди многочисленных родственников матери. Маму и Замиру похоронили в одной могиле. До сих пор она покоится на эльхотовском кладбище.

А меня дед решил отдать в батраки. Так попал я в работники к богатому и жестокому Бордзи Урусову. Среди батраков был один русский. Он-то и научил меня читать и писать».

Что, согласно Фарниеву, читатель должен извлечь из этого душераздирающего повествования?

Как я понял мысль Заура, поехавший кукухой дед — это непременное условие «блеска осетинской старины». К сожалению, он просто идет вслед за фарзуновским нарративом, выстроенным вокруг примитивной дихотомии: с одной стороны у нас «Мир Тьмы» — жестокая и рабская «осетинская старина», а с другой — «Царство Света» — «Советская власть», которая «больше чем воздух для человека». Вспомним в этой связи недавний эпизод из книги ген. Тюленева, в котором старик-осетин объясняет немецкому оккупанту, что «Наша [Сталинская] Конституция — это наше солнце, которое взошло над горами».

Кстати, «цветастая» речь, которой в русскоязычной литературе зачастую наделяют кавказских персонажей (особенно пожилых), — это классический ориенталистский троп (в терминах Эдварда Саида): он существует потому, что массовый читатель под влиянием стереотипов ожидает именно такой манеры изъясняться. Отсюда и странный в устах персонажа-осетина пассаж о «восточном лице» матери. Кавказцев, проживающих на юге от Москвы и Петербурга, в рамках всё той же ориенталистской логики, культурно отнесли к «Востоку». «Восток» здесь — не точка на карте, а набор стереотипов: дикий, страстный, гордый, отсталый, нуждающийся в контроле и просвещении со стороны «цивилизатора» (в данном случае — в лице власти коммунистов). Гаглоев здесь мастерски предугадывает, чего от него ожидает придирчивый советский цензор.

Продолжение следует...