В газетах, журналах интересны не «передовики» и фельетонисты. Эти как personae certae* и индийские петухи, с другой стороны, — нисколько не интересны. Но я люблю в газете зайти, где собирается «пожарная команда», т.е. сидят что-то делающие в ночи. Согнувшись, как Архимед над циркулем, одни сидят «в шашки». Другие шепчутся, как заговорщики, о лошадях (скачки, играют). Тут услышишь последнюю сплетню, сногсшибательную сенсацию. Вдруг говор, шум, поток: ругают Шварца. Папиросы и «крепкое слово».
______________
* Известные лица (лат.).

Ге о Евг. П. Иванове: «Вот кто естественный профессор университета: сколько новых мыслей, какие неожиданные, поразительные замечания, наблюдения, размышления».
Делянов сказал, когда его спросили, отчего Соловьёв (Влад.) не профессор:
— У него мысли.
Старик сам полный мыслей и остроумия, не находил, чтобы они были нужны на кафедре. Но ещё удивительнее, что самопополняющаяся коллегия профессоров тоже делает все усилия, чтобы к ним в среду не попал человек с мыслью, с творчеством, с воображением, с догадкой.
Ни Иванов, ни Шперк не могли даже кончить русского университета.
Профессор должен быть балаболка. Это его стиль. И дождутся, когда в обществе начнут говорить:
— Быть умным — это «не идёт» профессору. Он будет чёрным вороном среди распустивших хвост павлинов.

Все мы выражаем в сочинениях субъективную уверенность. Но — обобщая и повелительно. Что же делать, если Дарвин «субъективно чувствовал» происхождение своё от шимпанзе: он так и писал.
Во Франкфурте-на-Майне я впервые увидел в зоол. саду шимпанзе. Действительно, удивительно. Она помогала своему сторожу «собирать» и «убирать» стол (завтрак), сметала крошки, стлала скатерть. Совсем человек!
Я безмолвно дивился.
Дарвину даже есть честь происходить от такой умной обезьяны. Он мог бы произойти и от более мелкой, от более позитивной породы.
(рано утром)

Не надо забывать, что Фонвизин бывал «при дворе» — видал лично Императрицу и «просветителей» около неё, — может быть, лично с ней разговаривал. Это чрезвычайная высокопоставленность. Он был тем, что теперь Арс. Арк. Кутузов или гр. А. К. Толстой. Изобразительный талант (гений?) его несомненен: но высокое положение не толкнуло ли его посмотреть слишком свысока на окружающую его поместье дворянскую мелкоту, дворянскую обывательщину, и даже губернскую вообще жизнь, быт и нравы. Поэтому яркость его «Недоросля» и «Бригадира», говоря о живописи автора, не является ли пристрастною и неверною в тоне, в освещении, в понимании?
«Недоросли» глубокой провинциальной России несли ранец в итальянском походе Суворова, с ним усмиряли Польшу; а «бригадиры» командовали в этих войсках. Каковы они были?
Верить ли Суворову или Фонвизину?

Не всякую мысль можно записать, а только если она музыкальна.
И «У.» никто не повторит.

Мы прощались с Рцы. В прихожей стояла его семья. Тесно. Он и говорит:
— Всё по чину.
— Что? — спрашиваю я.
— Когда Муравьёв («Путешествие по Св. Местам») умирал, то его соборовали. Он лежал, закрыв глаза. Когда сказали «аминь» (последнее), он открыл глаза и проговорил священнику и сослужителем его:
— Благодарю. Всё по чину.
Т. е. всё было прочитано и спето без пропусков и малейшего отступления от формы.
Закрыл глаза и помер.
У Рцы была та ирония, что каким образом этот столь верующийчеловек имепл столь слабое и, до известной степени, легкомысленное отношение к смерти, что перед лицом её, перед Сею Великою Минутою, ни о чём не подумал и не вспомнил, кроме как о «наряде церковном» на главу свою. Сия смерть подобна была смерти Вольтера.

Смысл Литературного Фонда понятен: «Фракция Чернышевского», «Особый фонд Добролюбова». Всё это понятно каждому, кроме «сфер». Однако из «сфер» они тоже получают тысячки. Что же это такое?
«Я тебе готовлю нож под 4-е ребро. А предварительнно дай всё-таки гривенничек на чаёк». Это Федька-каторжник из «Бесов». Вот что на это ответил бы Пешехонов. Отчего об этом не напишет «обличительной статьи» Короленко. Нет, господа, о связи себя с идеализмом — оставьте.
(вагон)

Все критики, признавая ум (уж скорее «гений», т.е. что-то «невообразимое»; а «ума» — ясного, комбинирующего, считающего — не очень много), или не упоминают, или отрицают — сердце: но тогда как же произошёл «Семейный вопрос в России» и «Сумерки просвещения», два великих отмщения за женщин и за гимназистов.
Ещё поразительнее и говорит о благородстве литературы, что о «Семейном вопросе» не было ни одной рецензии, кроме от Разинькова, Василия Лазаревича, о которой я его упросил. Все писали о «Трейхмюллере», а на Семейный вопрос в России — ни один литератор не оглянулся.

Видали ли вы вождя команчей в пустыне? Я тоже не видал, но читал у Майн-Рида: на диком мустанге, нагой и бронзовый, мчится он, — в ноздрях у него вдеты перья, на голове павлиний хвост, татуировка осыпается с него, как штукатурка...
Но не бойтесь, сограждане, и не очень пугайтесь даже гимназисты: это мчится вовсе не Тугой Лук, а только очень похожий на него профессор канонического права, напр. Заозёрский: «правила» всевозможных греческих соборов осыпаются с него, как старая штукатурка, но он полон воинственного жара и, поводя головою, даёт видеть торчащие у него из носа «добавочные постановления (novellae) императора Алексея Комнена»... Вот он, весь полный запрещений и угроз, натиска и бури... не замечает вовсе Владимира Карловича, а также и Розанова, подсказывающего тому бросить под ноги мустанга решение Апостола:
«А если через исполнение закона (и, след., каких бы то правил) люди оправдываются перед Богом, — то вообще Христу тогда незачем было умирать».
А Он умер — и оправдал нас.
(к вопросу о диакониссах, 24 марта 1912 г.)

С прессой надо справиться именно так: «Возите на своих спинах». Тогда «для всех направлений не обидно», и меру увидели бы не политической, а культурной.
Мысль эта занимает меня с 1893 г., когда Берг вычеркнул большое примечание (в страницу) об этом, и я никогда от неё не отказывался. Это — спасение души. Когда-нибудь раздастся это как крик истории.
Пресса толчёт души. Как душа будет жить, когда её постоянно что-то раздробляет со стороны.