Контрактные агенты и права животных

Пара человек после текста о контрактаризме предлагали примерно такое решение проблемы прав животных: поскольку есть контрактные агенты, заинтересованные в их благополучии, они будут настаивать на включении прав животных в общественный договор. Поэтому способность выступать в роли контрактного агента не нужна для того, чтобы иметь права, пока кто-то готов выступать от имени правообладателя в разработке условий социального контракта.

Представим, например, две группы контрактных агентов: травоедов и живоглотов. Травоеды очень сочувственно относятся к животным, придерживаются веганской диеты. Живоглоты относятся к животным как имуществу и активно употребляют их мясо в пищу. Могут ли травоеды заставить живоглотов соблюдать хоть какие-то моральные ограничения, основанные на социальном контракте?

Травоеды могут сказать, что включение прав животных в общественный договор является их условием участия, а потому живоглоты, чтобы не потерять преимуществ договора с травоедами, должны уступить им. Правдоподобие этого сценария зависит от того, каково соотношение сил между двумя фракциями. Только если травоеды доминируют, они могут навязать живоглотам свои условия.

Однако даже если травоеды доминируют, последовательный контрактарист едва ли одобрил бы такой договор. Дело в том, что навязывание такого рода условий не проходит тест оговорки Готье. Благополучие травоедов включает в себя моральное удовлетворение от спасения животных, тогда как благополучие живоглотов включает в себя удовольствие от охоты и вкуса мяса. Оговорка Готье требует, чтобы ни одна фракция не увеличивала своё благополучие за счёт снижения чужого. И здесь именно травоеды извлекают выгоду из ухудшения положения живоглотов. Это подрывает рациональные основания последних согласиться с самой идеей общественного договора.

Инклюзивный и неэксплуатационный социальный контракт не может оправдать наделение животных такими правами, соблюдения которых можно было бы принудительно требовать. Это не запрещает тем, кто сочувствует животным, помогать им в частном порядке, но не даёт им права требовать, чтобы другие поступали также. Поэтому чья-то готовность быть омбудсменом братьев наших меньших не решает проблему контрактного обоснования прав животных.

Контрактаризм — это одна из главных этических теорий нашего времени, согласно которой силу моральным предписаниям дают рациональные основания. Такие основания проверяются на прочность концепцией общественного договора. То есть обоснованные моральные нормы — те, что предпочел бы каждый человек, желающий выйти из хаоса состояния войны всех против всех. Несмотря на связь с теорией общественного договора, корни контрактаризма находятся в античной философии Эпикура.

Константин Морозов перевел статью Джона Трэшера, в которой подробно рассказывается об эпикурейском контрактаризме, а также показывается, как эта теория может примирить индивидуальное удовольствие с требованиями общественной справедливости.

https://insolarance.com/epicurean_contractarianism/

Либертарианство и госинвестиции

Ничего удивительного, что вчерашний пост Карла про патенты вызвал гору возмущений среди вульгарных либертарианцев на тему недопустимости госинвестиций. Но, как ни странно, позиция Карла отнюдь не что-то радикально новое и нестандартное для либертарианства. В рамках проработанной либертарианской теории давно уже предложены аргументы в пользу того, почему госинвестиции в ту или иную сферу могут быть оправданы.

Во-первых, подавляющее большинство академических либертарианцев (о политических активистах речи не идёт) не какие-нибудь безумные анкапы или даже нозиковские минархисты. Основная масса сколько-либо респектабельных либертарианских академиков — классические либералы примерно в том же духе, что и Лорен Ломаски или Джеральд Гаус. И эта часть либертарианских теоретиков всегда признавала, что борьба с фиаско рынка — это уместная и легитимная задача для государственной политики. А от более «левых» эгалитарных либералов их отличают лишь нюансы того, как именно они видят оптимальный способ государственной борьбы с фиаско рынка. Так или иначе, ничего принципиально антилибертарианского в госинвестициях в рамках этой логики нет. Это в любом случае скорее практический вопрос, чем строго принципиальный.

Во-вторых, более радикальное либертарианство по типу ротбардовского или нозиковского рассматривает справедливость как вопрос всецело исторический. И довольно тривиально, что мы никогда не жили в мире, где естественные права уважаются так, как того требует либертарианство. Как писал замечательный либертарианский философ Крис Скьябарра, этот факт требует от адекватных либертарианцев смотреть на государственную политику диалектически. Быть может, во сферическом анкапе в вакууме уважение к естественным правам несовместимо с госинвестициями. Но мы не живём во сферическом анкапе в вакууме, мы живём в мире, где текущее распределение экономического бремени и преимуществ имеет длительную родословную насилия, грабежа, мошенничества и эксплуатации. В таких условиях, что верно и подмечает Карл, иногда может быть уместным инвестировать государственные деньги в определённые проекты. Например, как писал Ekklesiagora, госинвестиции в зелёную энергетику и зелёное производство могут быть допустимым способом ректификации от «нечистоплотных» компаний, исторически извлекавших выгоду из систематического нарушения естественных прав людей, в пользу их конкурентов и тех людей, которые непосредственно пострадали от такого рода политики.

Короче говоря, у последовательных либертарианцев нет никаких проблем с госинвестициями самими по себе. И хорошо, что это утверждение постепенно перестаёт звучать как странное или провокационное.

Либерализм без зиги

Я нахожу очень полезным включать в понятие «либерализм» максимально большое количество позиций, не сужая рамки теории до одной или нескольких близких друг другу позиций. Это иногда называют «либерализмом большого шатра» (англ. big tent liberalism). Но даже у такого плюрализма должны быть свои пределы. Даже из «большого шатра» периодически надо выгонять всяких балагуров, которые портят всем праздник. И в либерализме примером таких балагуров являются либеральные националисты.

Чтобы быть честным: либеральные националисты — это не только всякие странные личности, которые хотят «как в Европе, но без ч-слова». Ещё это вполне академические и респектабельные философы, вроде Дэвида Миллера, Майкла Уолцера или Яэль Тамир. Довольно забавно, что по экономическим вопросам академические либерал-националисты при этом очень левые — вряд ли рядовые национал-либералы будут довольны такой репрезентацией в академии. Так или иначе, желающим поддерживать стремление к big tent liberalism'у даже умные и респектабельные националисты не друзья.

Когда-нибудь у меня дойдут руки написать об этом много и подробно, но если очерчивать вкратце: даже самые умеренные и миролюбивые формы национализма вступают в конфликт со всеми основными формами либерализма. Если мы принимаем традиционную трактовку либерального нейтралитета, то любой национализм нарушает нейтралитет, отдавая произвольное предпочтение гражданам перед негражданами. Если мы опираемся на перфекционистские предпосылки, как у неоаристотелианского либерализма, то любой национализм противоречит природе человека, так как иррационально придаёт неоправданно большой нормативный вес искусственно сконструированным сущностям.

Либеральный республиканизм претендует на разрешение этого противоречия между либерализмом и национализмом. Но эту претензию едва ли получится оправдать, поскольку отличие республиканизма либерального от нелиберального в числе прочего как раз проходит по линии инклюзивности. Либерал-республиканец хочет видеть каждого участником своего политического сообщества, а не выстраивает максимальное количество рамок и барьеров на пути присоединения к этому сообществу.

На практике либерал-националист может, однако, выступать против произвольного предпочтения гражданам перед негражданами и различных барьеров присоединения к политическому сообществу. Но тогда это уже едва ли можно будет назвать национализмом. Вряд ли таких защитников свободной миграции захотят впускать в свой большой шатёр уже сами националисты, и непонятно, с какой целью им пытаться протащить этот ярлык в соседнюю палатку обычных либералов.

С Автором данной статьи и поста, я лично согласен, однако хотел бы сделать оговорку, все же лучше различать национал-либералов и либеральных националистов, особенно важно для русской аудитории, где особо не слышали о втором. Если первые развивались в Европе, как националистические движения, но с идеями свободы, то вторые ребята это чисто академическая среда, которая пытается в гражданский национализм с плюрализмом и левачеством, так что все же стоит разделить эти движения.

Человеческие личности обладают, как заметил Роберт П. Джордж, «богоподобной» силой свободного выбора, способностью выбирать между полностью обдуманными вариантами без чего-либо, кроме самого выбирания, достаточного для того, чтобы именно этот вариант был выбран агентом. Эта «богоподобная» сила свободного выбора, которая не может существовать без сопровождения силой разума, является, как утверждали Джордж и другие, источником нашего достоинства или совершенства и, таким образом, радикально отличает нас от всех известных нечеловеческих животных. Но теоретики нового естественного права отстаивают ещё одно утверждение, что эта сила или набор сил сущностны для природы человеческих существ как таковых и что для обладания этой способностью, по крайней мере в радикальной или корневой форме, достаточно, чтобы кто-то был человеческим существом.

Если это верно, то человеческим достоинством в равной степени обладают все люди, независимо от возраста, стадии развития, инвалидности или нравственного состояния. Достоинство человеческого существа не может быть утрачено из-за совершения им или ею ужасающих поступков или из-за его или её когнитивной недееспособности или инвалидности, и достоинство человеческого существа сохраняется на протяжении всей его или её незрелости на стадии развития. Так, например, нерождённое человеческое существо, даже на его одноклеточной зиготической стадии, является человеческой личностью с полным человеческим достоинством, при условии, что, как утверждает современная эмбриология, это одноклеточное существо действительно является человеческим существом.

Это достоинство является основанием для обладания правами человека. Человеческие блага должны защищаться и продвигаться, а не намеренно повреждаться, в личности всех существ, совершенствуемых этими благами, и существа подпадают под действие этого совершенства именно в той мере, в какой они обладают достоинством человеческой личности. «Человеческое» в понятии «человеческая личность» сущностно, потому что блага — это человеческие блага; «личность» сущностна, потому что, обладая особым совершенством свободного и рационального существа — опять же, по крайней мере, в корневой способности, — все человеческие существа радикально равны по статусу и, таким образом, по справедливости наделены правом, чтобы благо в их лице уважали, продвигали, а не намерено повреждали.

Из статьи «Бог, теория нового естественного права и права человека».

Авторству Джона Локка принадлежат два исходных постулата классического либерализма, а впоследствии и современного либертарианства: право самопринадлежности и право присвоения. Оба этих принципа, будучи тесным образом связанными с вопросом справедливого распределения благ, лежат в основе либеральной этики и экономики. Хоть идеи Локка и задают узнаваемую исследовательскую оптику, но интерпретируются совершенно по-разному.

В своей статье Константин Морозов проясняет тонкости вопроса о первоначальном присвоении, рассказывая об исторической теории справедливости Нозика и различных интерпретациях оговорки Локка.

https://insolarance.com/original-appropriation/

Ужасный CGI не скрыть за широкими штанами

Меня часто спрашивают, почему мои речи против студии MAPPA такие резкие. А ещё: когда я начну писать здесь про аниме. Позавчера вышел первый эпизод «Человека-Бензопилы», которого мы ждали всем селом, так что есть идеальный повод ответить на оба вопроса разом. У меня ещё свежа память о том, как MAPPA экранизировали ещё одну мою любимую мангу Dorohedoro и как это закончилось вырвиглазной CGI-ной катастрофой. Поэтому и насчёт адаптации Chainsaw Man я занизил ожидания до минимума. Как оказалось, не зря, ведь эпизодом я остался доволен.

Из самого приятного: у сериала потрясающие задники и музыкальное сопровождение. Над последним работал проявивший себя в работе над Devilman Crybaby Кенске Усио. Опенинг тоже неожиданно замечателен (над ним работал не Усио, а Кэнси Ёнэдзу). Больше всего, однако, порадовала Томори Кусуноки, сэйю Макимы. Радует, что лучшая девочка получила достойное воплощение на экране, какого не досталось девочкам из Dorohedoro, без негатива к их сэйю.

Но хватит приятностей, пора обратить внимание и на слона в комнате. CGI в аниме студии MAPPA всё ещё самый убогий. Чуда, обещанного в 2021, не случилось и выглядит графика в «Бензопиле» так же дёшево и картонно, как в Dorohedoro. Но терпеть её стало сильно легче. Во-первых, потому что там, где графики нет, традишка смотрится великолепно, как в лучших эпизодах Jujutsu Kaisen. Вообще мистично-урбанистичный вайб осеннего Токио из JJK в CSM чувствуется очень отчётливо, да оно и не мудрено — режиссёр Рю Накаяма в JJK отвечал за экшн. Во-вторых, собственно, постановка просто стала лучше. Сцена на складе может и не на уровне Ufotable, но экшн Dorohedoro на её фоне смотрится как поделка школьников, открывших для себя Source Filmmaker.

Короче говоря, выглядит «Человек-Бензопила» круто, но не откровение под стать оригинальной манге. Видно, что все задействованные в процессе люди выполняют свою работу с любовью, но денег на хороший продакшн в Японии как не водилось, так и не водится. Как бы не хотелось, вряд ли CSM потеснит Cyberpunk Edgerunners в качестве лучшего тайла осени года. Но если весь сезон выйдет хотя бы на уровне первого эпизода и от него не придётся плеваться, как от Dorohedoro или AoT, это уже будет маленькая победа для MAPPA.

Мой хороший друг Васил перевёл конспект лекции Аласдера Макинтайра о человеческом достоинстве, сделанный Эдвардом Фезером. И Макинтайр, и Фезер — очень яркие фигуры современного томизма, которые предлагают нестандартные, но всегда интересные ответы на моральные вопросы. Их подход к концепции человеческого достоинства лично мне не столь близок, как взгляды Финниса и Толлефсена, но их альтернатива заслуживает внимания всех, кому интересна нормативная философия.

Представляем вашему вниманию перевод лонгрида "Этика добродетели и либертарианство" доктора философии Ниры Бадвар. В статье автор исследует различные аргументы в пользу аристотелианской эвдемонистичной этики добродетели как наилучшего фундамента для либертарианства. Нира проводит краткий экскурс в аристотелианскую этику, затем рассматривает аргументы Ден Уила и Расмуссена о том, что приверженность этике добродетели требует политическую структуру прав, которая защищала бы индивидов в их стремлении к процветающей жизни. Отдельно рассматривается вопрос, должно ли государство защищать свободу людей, которые не стремятся к собственному процветанию, и предпринимать меры для обеспечения тех, кто не может даже пытаться процветать из-за крайней нищеты.

Далее Нира Бадвар рассматривает доводы Марка ЛеБара о совместимости либертарианства и этики добродетели с привлечением концепции равенства власти (более подробно об этом можно почитать в ранее переведенной статье самого ЛеБара "Этика добродетели как основа либертарианства"). В следующей главе автор используем аргументы представителя BHL Родерика Лонга, который утверждает, что единство добродетелей предлагает лучшую основу для индивидуальных прав, чем деонтология или консеквенциализм. Здесь же приводятся доводы в пользу того, что единство добродетелей требует уважения не только прав самопринадлежности и собственности, но и моральных прав в широком смысле, которые защищают от таких явлений, как сексизм и расизм. В заключительной части статьи обсуждается вопрос, действительно ли экономическая свобода порождает процветание для всех и поощряют развитие основных добродетелей.

#Бадвар #этика_добродетели

Либертарианство и ролзианство

Со времён Роберта Нозика многие либертарианцы рассматривают Джона Ролза как своего этакого центрального антагониста из стана либеральных эгалитаристов. Но этот крайний антагонизм часто слишком затеняет те важные философские уроки, которые автор «Теории справедливости» мог бы преподать современным либертарианцам.

В своём эссе для сборника Arguments for Liberty один из авторов BHL Кевин Валлье рассматривает две стратегии обоснования либертарианской политики, основанные на работах Джона Ролза. Первая — концепция справедливости свободного рынка Джона Томаси, вторая — либерализм публичного разума Джеральда Гауса. Каждый из подходов по-своему модифицирует теорию Ролза, выстраивая собственную версию неоролзианского либертарианства.

Любопытный факт: наши земляки до синтеза либертарианства и ролзианства додумались независимо от западных коллег. В 2018 году, когда либертарианство ещё только становилось популярным, Михаил Пожарский предложил аргумент в пользу БОД, основанный на вуали неведения Ролза. О том, что это не просто локализация Томаси (чья книга вышла в 2012), говорит как нехватка прямых ссылок, так и отсутствие каких-либо пересечений по содержанию самого аргумента.

Грубо говоря, Михаил предлагает то, что Валлье называет easy-fix, т.е. грубое приспособление философского инструментария Ролза под обоснование либертарианских выводов — в данном случае сочетания свободно-рыночного режима и БОД. Получившаяся схема в сущности достаточностная. Что я нахожу интересным в аргументе Михаила, так это его уязвимость к одному конкретному возражению (которое, однако, совместимо с выводом о необходимости БОД).

Допустим, нас не заботит, что с помощью вуали Ролз оправдывал более требовательные, чем либертарианство, принципы в том, что не касается распределительной справедливости. Даже если мы сосредоточимся только на распределении, то неясно, почему контрактные агенты за вуалью должны остановиться на необходимости внедрить некоторую страховочную сеть. Почему бы им не захотеть иметь куда более требовательные принципы, такие как максимин, на котором останавливается сам Ролз? Это предполагает, что помимо базовой страховочной сети государство должно осуществлять более обширное перераспределение — и это одна из причин, по которым Ролз предпочитал демократию собственников государству благосостояния.

На самом деле, это соображение важно потому, что его не нужно ограничивать контекстом теории Ролза и экспериментом с вуалью неведения. В любой ситуации, где нам кажется уместным использовать принцип достаточности как критерий справедливого распределения, всегда резонно будет задаться вопросом: почему бы не максимин? И поиск ответа на этот вопрос является, я думаю, интересной и нетривиальной задачей для тех либертарианцев (таких как Гаус, Валлье, Томаси и Пожарский), кто не хотят заходить слишком «влево» на зону либеральных эгалитаристов (таких как Ван Парайс).

Естественные права как основа либертарианства

Многие философы, от Джона Локка до Роберта Нозика, отстаивали либертарианство и классический либерализм, апеллируя к естественным правам каждой личности на жизнь, свободу и собственность. Правдоподобие таких апелляций, однако, зачастую подрывается отсутствием или недостаточной убедительностью аргументов в пользу наличия таких дополитических прав.

В своём эссе для сборника Arguments for Liberty философ и интеллектуальный историк Эрик Мак предлагает развёрнутую аргументацию в пользу естественных прав человека. Мак также рассматривает распространённые возражения против естественных прав со стороны консеквенциализма и морального нигилизма, а также защищает либертарианские следствия из доктрины естественных прав.

Занятие моральной философией не делает людей приятными. По крайней мере, не с необходимостью. Как ни странно, но через обращение к этике куда вероятней стать более неприятным человеком. Как же так получается?

Что позитивные, что негативные (антиреализм, релятивизм, нон-когнитивизм) теории из области (мета)этики обычно имеют не просто ворох практических притязаний и следствий, но и множество возможностей для критики поступков, решений и образа мысли ближних. Для примера, искренний утилитарист будет заведомо заточен на то, чтобы распознавать действия, вносящие сомнительный вклад в дело максимизации общей полезности. С другой же стороны, разного рода релятивисты легко выведут собеседника из себя, подсекая того при использовании морального вокабуляра высказываниями о том, что все это относительно или бессмысленно.

Подобная тенденция к обостренному чувству критики, на мой взгляд, отражается и в том, как этика структурирована дисциплинарно. Лекции, обзорные статьи и введения – это, скажем так, вежливая витрина, благодаря которой, возможно, и создается впечатление о том, что этикой балуются «травоядные». Правда, стоит сделать один шаг вперед, как перед нами открывается мир актуальных дискуссий моральной философии, где действует закон ультимативной теоретической распри. Причем, не только между условными реалистами и их «анти», но и между сторонниками схожих нормативных этик, порой ещё и чуть ли не полностью совпадающих в области своих практических следствий.

Так или иначе, дело не столько в ожиданиях от того, что представляет собой моральная философия, сколько в том, что обыденные представления нередко приписывают приятному человеку некоторую степень позитивного безразличия. Под этим я имею ввиду представление о том, что приятный человек потенциально пожертвует критикой действий и позиций, которые ему кажутся неприемлемыми, в пользу более приятельской коммуникации.

Но является ли такая жертва сама по себе моральной и рациональной? Это уже вопрос из области этики убеждений – интересного направления современной философии, где этика стыкуется с эпистемологией, чтобы прояснить, накладывает ли наличие убеждения на нас какие-то обязательства по его обоснованию и аргументации. В данном же случае дело легко распадается надвое. В моральном смысле возникает вопрос о том, несёт ли субъект ответственность за то, что отказывается от рационального переубеждения там, где это возможно. Другой же вопрос состоит в том, разумно ли отказываться от такого переубеждения?

Как бы то ни было, в итоге здесь уместно перефразировать известную присказку: приятный всем – неприятен никому. Чем на более универсальную приятность претендует человек, тем потенциально больше позитивного безразличия от него потребуется. В этом плане моральная философия идёт против этой тенденции уже на уровне того, что большинство её идей как раз-таки подвигают людей к тому, чтобы быть более участными.

В основе классического либерализма лежат права самопринадлежности и первоначального присвоения, реализация которых оправдывает широкое неравенство в распределении экономических благ. Те же теоретики, которые считают подобное неравенство нежелательным следствием, используют «оговорку Локка» — принцип, ограничивающий объёмы присвоения и владения собственностью. Однако слова английского философа понимают по-разному, а поэтому на основе одного и того же принципа строят разные распределительные шаблоны. Об оговорке Локка, её интерпретациях и влиянии на дискуссию о распределительной справедливости — в статье Константина Морозова.

https://insolarance.com/lockean-proviso/

Можно ли либертарианцам поддерживать БОД, не будучи левыми?

Михаил Пожарский считает, что можно. И он прав, причём даже в большей степени, чем сам о себе думает, потому что у правых либертарианцев гораздо больше аргументов в пользу перераспределительной политики, включая БОД, чем те два аргумента, что предлагает Пожарский. Но я бы добавил к его ответу: «Можно, но не нужно». Кроме того, что правое либертарианство в целом более уязвимо к возражениям, чем левое, оно просто хуже справляется с целью обоснования БОД.

Михаил предлагает два аргумента: оговорку Локка в интерпретации Зволински и ректификаторную справедливость (что он не очень удачно идентифицирует с «несправедливостью присвоения», тогда как присвоение — это снова про оговорку Локка). Проблема обоих аргументов в том, что они не предоставляют никакого прямого пути к оправданию именно БОД, а не более адресных систем перераспределения. То, что из этих аргументов будет следовать именно БОД, зависит от дополнительных практических аргументов, и такие у либертарианцев тоже есть. Но это уже не совсем то же самое, что и утверждать, будто БОД — это необходимое условие в рамках либертарианской идеальной теории.

Насчёт ректификаторной справедливости всё достаточно просто. Она требует перераспределять ресурсы от выгодополучателей прошлых нарушений прав к их жертвам. С выведением из этого притязаний на БОД есть две серьёзные проблемы. Во-первых, почему бы не предпочесть единоразовую реституционную выплату вместо регулярного перераспределения? Тем более, что мало кто предлагает БОД как временный переходный этап между нынешним государством благосостояния и минимальным государством в нозиковском стиле. Во-вторых, почему эта выплата должна быть универсальной, а не ограниченной кругом лиц, чья причастность к кругу жертв относительно легко установима? Базовое соображение: мы не можем точно узнать, кому от кого и сколько причитается, а потому можем лишь примерно сказать, как это делал Нозик, что наименее преуспевшие с наибольшей вероятностью — жертвы, а наиболее преуспевшие — выгодополучатели. Если вас это убеждает, то мы можем на основании этого заключить, что что-то в духе принципа различия Ролза подойдёт как схема ректификации (и это требует БОД). Но многих это не убеждает, и их можно в этом понять.

Касательно оговорки Локка в интерпретации Зволински всё тоже не так просто. Полагаю, Михаил ссылается на раннюю версию «оговорки Зволински», поскольку в своих более поздних и, судя по статье из вышедшего в этом году сборника, актуальных публикациях Зволински довольно прямо солидаризуется с джорджистами, т.е. левыми либертарианцами. Но раз Михаил противопоставляет Зволински и левых либертарианцев, полагаю, он отсылает к более ранней статье, где Мэтт интерпретирует оговорку Локка в духе, близком Нозику. Однако в этой же статье Зволински прямо заявляет, что его версия оговорки оправдывает просто какую-то форму перераспределения, а её конкретизация в виде БОД — вопрос всецело прагматический. Это было основанием для критики той статьи со стороны двух Роджерсов.

Левое либертарианство в своей ресурсистской разновидности, такое как у Штайнера, Ван Парайса, Мозли или Пауэлла, напротив, предлагает прямой и изящный путь к обоснованию базового дохода. Более того, для этого левые либертарианцы даже не используют предпосылки о коллективной собственности всех людей на природные ресурсы. Как минимум, три крупнейших фигуры современного левого либертарианства (Штайнер, Валлентайн и Оцука) довольно прямолинейны в своём убеждении, что изначально эти ресурсы бесхозны, а эгалитарное ограничение на их присвоение — всего лишь их конкретизация оговорки Локка. Разве что, Мозли настаивает на том, что изначально ресурсы находятся в коллективной собственности, но это скорее спор о формулировках. Потому как то, что Мозли имеет в виду под «коллективной собственностью», и есть состояние их изначальной «бесхозности». Концептуально нет никакой разницы между тем, что ресурсы никому не принадлежат (никто не имеет на них хофельдианских claim-rights), и тем, что ресурсы принадлежат всем на условиях свободного пользования (все имеют на них хофельдианские liberty-rights). Отсутствие у кого-либо прав на исключение, т.е. прав собственности, автоматически влечёт за собой наличие прав свободного пользования для всех. В этом простом смысле в коллективную собственность верят вообще все либертарианцы, ведь иначе бы было невозможно присваивать ресурсы, не имея прав использовать их.

Возможно, Михаил имел в виду не просто коллективную, а совместную собственность (joint ownership), при которой собственники коллективно распоряжаются активом и никто не имеет на него исключительных притязаний. Однако единственный человек, реально защищавший левое либертарианство совместной собственности — Джеймс Грюнебаум, и он написал об этом ровно одну книгу в 1987 году. Схожие идеи рассматривались, но не систематически защищались Алланом Гиббардом (1976) и Джоном Эксделлом (1977). Мягко скажем, повестка не особо актуальная для реальных левых либертарианцев.

Куда интереснее, однако, почему для правых либертарианцев идея коллективной собственности вообще является причиной для скепсиса в отношении левого либертарианства? Ведь ни у кого нет проблем с идеей изначальных и неприобретённых прав на своё тело. Почему вдруг природные ресурсы должны обязательно присваиваться из состояния бесхозности? Лучший аргумент, как ни странно, предложили именно левые либертарианцы: если бы всеми ресурсами люди имели право распоряжаться только коллективно, то никто не имел бы никакой эффективной автономии. Ведь тогда любое вовлечение ресурсов в какой-либо свой индивидуальный проект требовало согласия всех остальных, а это довольно трудозатратно и не очень соответствует духу личной свободы. Но если правые либертарианцы соглашаются с этим, то они попадают в ловушку, выставленную Джеральдом Коэном. Ведь если в определении надлежащей формы собственности для нас имеет значение не просто формальная свобода (её первоначальная совместная собственность на все ресурсы не отменяет), а именно эффективная свобода, то почему нам нужно иметь праволибертарианские права собственности, а не что-то более эгалитарное? Что-то в духе Ван Парайса или Петтита, например?

Является ли неравенство проблематичным? Дискриминируют ли распределительные программы образ жизни трудолюбивых людей? Почему для Нозика любое перераспределение несправедливо? Могут ли малоимущие люди быть автономными? Эти и другие вопросы обсуждаем с Константином Морозовым в подкасте о либеральном эгалитаризме и проблеме распределения благ, который уже доступен в расширенной версии на Бусти и Патреоне.

Неолиберальный этос

Михаил пишет очень странные вещи про неолиберализм. Основной конечный тезис, если я его правильно понял, примерно в том, что неолибералам не нужно прививать гражданам какой-то новый этос, потому что неолиберальный этос и так выражает моральные интуиции обычных людей. Зато левым придётся такой этос прививать через «cоциальную инженерию и танцы с бубном», потому что моральный здравый смысл несовместим с бесплатной медициной и перераспределением в пользу бездельников. Как последний тезис при явной нелюбви Михаила к «социальной инженерии» сочетается с его любовью к БОД — остаётся непонятным.

Во-первых, а в чём, собственно, проблема с продвижением какого-либо социального этоса? Так ли очевидно, что неуместно использовать «социально-инженерские танцы с бубном», чтобы отучить людей, например, воспринимать чёрных как недочеловеков, что было широко распространённым убеждением в нашем недавнем прошлом? Человеческие сообщества 20, 100, 300 или 1000 лет назад были полны аморальных практик и предрассудков. И не так уж очевидно, что моральный прогресс — штука детерминированная, а потому не требующая, чтобы ей активно содействовали.

Так, человек близких Михаилу взглядов Ростислав Капелюшников в числе прочего критикует БОД за то, что бесплатная раздача денег «безработным тунеядцам» противоречит моральным интуициям большинства людей. Сторонникам БОД не составит труда выдвинуть рациональные контраргументы против этой позиции. Однако разве ответственное государство, занимающееся подобной перераспределительной политикой, не обязано смягчить её интуитивное непринятие со стороны собственных граждан, продвигая соответствующий этос? В конце концов, если население не воспринимает какую-то политику как справедливую, то едва ли она будет эффективна, даже если её справедливость — вопрос морального факта, а не мнений и установок большинства людей.

Во-вторых, а так ли прав Михаил, утверждая, что моральные интуиции большинства людей на стороне неолибералов, а не левых? Учитывая, что Михаил ссылается на личный опыт, а не реальную статистику, очень уж просто предположить, что распространённость таких интуиций объясняется гиперпредставленностью среди знакомых Михаила правых либертарианцев. В социальной среде, из которой вышел я, политизированные и аполитичные люди в целом согласны, что большое неравенство само по себе плохо, а бесплатная медицина — фундаментальное право человека. Двухминутный ресёрч в гугле показал, что в вопросе платной медицины на одной стороне с Михаилом моральные интуиции всего 3% участников соответствующего соцопроса. В непринятии неравенства россияне по соцопросам также показывают значительное согласие.

Иными словами, по крайней мере в РФ левым не особо нужно прибегать к социальной инженерии, чтобы привить россиянам особый социальный этос. Напротив, это «праволиберальным» политикам пришлось бы раскручивать маховик «танцев с бубном», чтобы привить местному населению доверие к предпринимателям, уровень которого пока остаётся здесь довольно низким. Конечно, тут легко возразить, что подобные моральные интуиции большинства россиян легко объяснить нашим советским прошлым, а в СССР социальной инженерией занимались достаточно активно. Но если уж мы будем исходить из того, что социальная инженерия — это что-то отрицательное независимо от того, насколько возвышенные цели с её помощью преследуются, то и в отношении массового убеждения россиян об их фундаментальном праве на бесплатную медицину мы можем лишь разводить руками и надеяться, что оно само рассосётся.