Память вкусов и мгновений
Я ем свежие, еще с белой кожицей, грецкие орехи с хлебом. Куском свежей пружинистой буханки со слегка подгоревшей корочкой.
Это очень вкусно.
92-ой год. Нет электричества. Я впотьмах иду на кухню, чтобы добавть в свою холодную жареную картошку (основную еду военной Армении 90х) немного томатной пасты. Случайно, не разглядев, я кладу туда ложку сливового джема.
Азиатская кухня тогда впервые подмигнула мне. Обедая однажды в очень странной китайской забегаловке в Бостоне, я вспомню тот день.
Я и сейчас фанат кисло-сладкого, ананасов с курицей и бруснично-персикового соуса к мясу индоутки, съеденную в Сингапуре со Стефаном.
Мы дети. Деревня. Мы наполняем бутылку вишней. Ее очень много, у нас во дворе небольшой вишнёвый садик. Огромные бордовые грозьдя свисают с веток, нагибая их к земле для нашего удобства.
Одна ветвь спустилась так низко, что плоды вишни касаются воды бассейна.
Мы не брезгуем и теми, кто лежат на земле, хотя иные попадают под ноги и меж пальцев смешно выскакивает вишневая косточка.
В бутылке вишню раздавливаем палочкой, добавляем соль и ставим под солнце на пару часов. Потом пьем и едим слегка забродившую массу. По-моему это первые зачатки детского алкоголизма. До сих пор обожаю вишню с солью.
Конечно же арбуз с сыром. И виноград с сыром. И с хлебом. Если голоден. Сидишь в тени стены кастильского монастыря и ешь виноград с мачениго и запиваешь вердехо. Хорошо и кажется все хорошо и будет так всегда.
Оказывается из баклажан можно сделать варенье. И из тыквы.
Но тыкву режут не абы как, а фигурным волнистым ножом. Таким длинным и тупым. Получаются оранжевые толстые волнистые прямоугольники. И тыквенное варенье хрустит под зубами.
В варенье из белой черешни всегда добавяют лимонную цедру. И это божественно вкусно. Но я такого не ел лет 25. И навряд ли съем.
А ещё прабабушка делала варенье из клубники. Но предварительно она вываривала клубнику в чём-то и клубника не разваривалась в жижу, а каждая ягода сохраняла форму и размер. Это потрясающе, но мне кажется, неповторимо.
Дед ест на десерт мед. В пиалу две ложки меда. Густого меда собственных пчёл. И ложку сливочного масла. Перемешать в однородную массу. И есть. Запивая крепким черным чаем с чабрецом. Из ортодоксальной чашки с подстаканником.
А еще папа ел халву с хлебом. И из любой поездки я привозил ему халву. Даже из Америки привёз, правда она была ливанской.
Нас удивительно рано отпускают с уроков и мы едем к Розенбергу. Мамы дома нет и нет еще готовой еды. Он находит в холодильнике кошерные сосиски (видимо от дяди осталось). Мы варим их и едим с сухими кусками буханки, макая их в банку с домашней "хреновиной". О ней, также как и о подробностях кашрута я узнаю в тот день впервые. Мы говорим про первую любовь Розенберга и про раздел Польши. Я отчётливо помню солнце бьющее в окно и египетскую тарелку висящую на стене. Я шучу об этом и мы часа два говорим об армянах и турках, геноцидах, ответственности и Пол Поте.
Радость общения. Какая это была привилегия оказывается. Когда тебя понимают.
У Арчила сильный голод посередине пути. Мы остановились у торговых рядов за белорусским вокзалом. Арчил бежит в знакомую пекарню на одной из грузинских улиц. Он возвращается в машину с двумя большими и очень горячими пури (грузинский лаваш) и четырьмя плитками кит-ката.
Положив по два кит-ката на лаваш и сложив его пополам, получились такие мега сэндвичи с шоколадом. Из-за тепла шоколад тает, вафли хрустят в унисон с коркой хлеба. И это очень вкусно.
И как-то я это осилил. Потом взяли чай и пили, положив на капот, размывая ужасающую сладость во рту.
- Теперь пойдём поедим, - сказал Арчил.
Странный. Но всё это мое. Все это #отблеск_мироздания
#розенберг #арчил #хроники_лицея
Я ем свежие, еще с белой кожицей, грецкие орехи с хлебом. Куском свежей пружинистой буханки со слегка подгоревшей корочкой.
Это очень вкусно.
92-ой год. Нет электричества. Я впотьмах иду на кухню, чтобы добавть в свою холодную жареную картошку (основную еду военной Армении 90х) немного томатной пасты. Случайно, не разглядев, я кладу туда ложку сливового джема.
Азиатская кухня тогда впервые подмигнула мне. Обедая однажды в очень странной китайской забегаловке в Бостоне, я вспомню тот день.
Я и сейчас фанат кисло-сладкого, ананасов с курицей и бруснично-персикового соуса к мясу индоутки, съеденную в Сингапуре со Стефаном.
Мы дети. Деревня. Мы наполняем бутылку вишней. Ее очень много, у нас во дворе небольшой вишнёвый садик. Огромные бордовые грозьдя свисают с веток, нагибая их к земле для нашего удобства.
Одна ветвь спустилась так низко, что плоды вишни касаются воды бассейна.
Мы не брезгуем и теми, кто лежат на земле, хотя иные попадают под ноги и меж пальцев смешно выскакивает вишневая косточка.
В бутылке вишню раздавливаем палочкой, добавляем соль и ставим под солнце на пару часов. Потом пьем и едим слегка забродившую массу. По-моему это первые зачатки детского алкоголизма. До сих пор обожаю вишню с солью.
Конечно же арбуз с сыром. И виноград с сыром. И с хлебом. Если голоден. Сидишь в тени стены кастильского монастыря и ешь виноград с мачениго и запиваешь вердехо. Хорошо и кажется все хорошо и будет так всегда.
Оказывается из баклажан можно сделать варенье. И из тыквы.
Но тыкву режут не абы как, а фигурным волнистым ножом. Таким длинным и тупым. Получаются оранжевые толстые волнистые прямоугольники. И тыквенное варенье хрустит под зубами.
В варенье из белой черешни всегда добавяют лимонную цедру. И это божественно вкусно. Но я такого не ел лет 25. И навряд ли съем.
А ещё прабабушка делала варенье из клубники. Но предварительно она вываривала клубнику в чём-то и клубника не разваривалась в жижу, а каждая ягода сохраняла форму и размер. Это потрясающе, но мне кажется, неповторимо.
Дед ест на десерт мед. В пиалу две ложки меда. Густого меда собственных пчёл. И ложку сливочного масла. Перемешать в однородную массу. И есть. Запивая крепким черным чаем с чабрецом. Из ортодоксальной чашки с подстаканником.
А еще папа ел халву с хлебом. И из любой поездки я привозил ему халву. Даже из Америки привёз, правда она была ливанской.
Нас удивительно рано отпускают с уроков и мы едем к Розенбергу. Мамы дома нет и нет еще готовой еды. Он находит в холодильнике кошерные сосиски (видимо от дяди осталось). Мы варим их и едим с сухими кусками буханки, макая их в банку с домашней "хреновиной". О ней, также как и о подробностях кашрута я узнаю в тот день впервые. Мы говорим про первую любовь Розенберга и про раздел Польши. Я отчётливо помню солнце бьющее в окно и египетскую тарелку висящую на стене. Я шучу об этом и мы часа два говорим об армянах и турках, геноцидах, ответственности и Пол Поте.
Радость общения. Какая это была привилегия оказывается. Когда тебя понимают.
У Арчила сильный голод посередине пути. Мы остановились у торговых рядов за белорусским вокзалом. Арчил бежит в знакомую пекарню на одной из грузинских улиц. Он возвращается в машину с двумя большими и очень горячими пури (грузинский лаваш) и четырьмя плитками кит-ката.
Положив по два кит-ката на лаваш и сложив его пополам, получились такие мега сэндвичи с шоколадом. Из-за тепла шоколад тает, вафли хрустят в унисон с коркой хлеба. И это очень вкусно.
И как-то я это осилил. Потом взяли чай и пили, положив на капот, размывая ужасающую сладость во рту.
- Теперь пойдём поедим, - сказал Арчил.
Странный. Но всё это мое. Все это #отблеск_мироздания
#розенберг #арчил #хроники_лицея
Арчил нервно сжал руль.
Где-то на Красносельской разговор повернулся в строну болей в гландах у одной из девушек. Возможное начало ангины отдаляло минет от Розенберга на расстояние полного урегулирования арабо-израильского конфликта.
- Роберт врач, он тебе поможет,- сказал #арчил.
Странно как похабно можно произнести такое безобидное предложение.
Узнав, что я учусь на стоматолога, девушки рассказали о своих многочисленных и тяжких заболеваниях зубов и дёсен. Кровили они у них постоянно, у одной было "дупло на четвёрке", а у другой "сгнивший коренной". В купе с гноящимися гландами и лысой собакой дома, клиническая картина вырисовывалась пренеприятнейшая.
Розенберг аж съежился, ссутулился и положа руки на колени, свои колени, молчал. Потом он признался, что молился, чтобы эти двое не решили обсеменить его гениталии или рот своей токсичной микрофлорой.
Так резко Розенберг оказался в роли девочки, а те двое - пенсионеров с отдышкой.
Заехав по пути еще и в аптеку мы довезли их до дома. Даже Арчил уже не рвался наверх к ним, хотя для соблюдения протокола подышал одной из них в шею и ухо.
Возвращались мы молча. Арчил обвинял еврейский народ в том, что его половая жизнь оскудела и он умрёт от застоя спермы. Розенберг подробно описывал свою аллергию на собак и запах этих девушек.
Мы расставались с иллюзиями и как оказалось друг с другом. Почти навсегда
#хроники_лицея #розенберг
Где-то на Красносельской разговор повернулся в строну болей в гландах у одной из девушек. Возможное начало ангины отдаляло минет от Розенберга на расстояние полного урегулирования арабо-израильского конфликта.
- Роберт врач, он тебе поможет,- сказал #арчил.
Странно как похабно можно произнести такое безобидное предложение.
Узнав, что я учусь на стоматолога, девушки рассказали о своих многочисленных и тяжких заболеваниях зубов и дёсен. Кровили они у них постоянно, у одной было "дупло на четвёрке", а у другой "сгнивший коренной". В купе с гноящимися гландами и лысой собакой дома, клиническая картина вырисовывалась пренеприятнейшая.
Розенберг аж съежился, ссутулился и положа руки на колени, свои колени, молчал. Потом он признался, что молился, чтобы эти двое не решили обсеменить его гениталии или рот своей токсичной микрофлорой.
Так резко Розенберг оказался в роли девочки, а те двое - пенсионеров с отдышкой.
Заехав по пути еще и в аптеку мы довезли их до дома. Даже Арчил уже не рвался наверх к ним, хотя для соблюдения протокола подышал одной из них в шею и ухо.
Возвращались мы молча. Арчил обвинял еврейский народ в том, что его половая жизнь оскудела и он умрёт от застоя спермы. Розенберг подробно описывал свою аллергию на собак и запах этих девушек.
Мы расставались с иллюзиями и как оказалось друг с другом. Почти навсегда
#хроники_лицея #розенберг
Память вкусов и мгновений
Я ем свежие, еще с белой кожицей, грецкие орехи с хлебом. Куском свежей пружинистой буханки со слегка подгоревшей корочкой.
Это очень вкусно.
92-ой год. Нет электричества. Я впотьмах иду на кухню, чтобы добавть в свою холодную жареную картошку (основную еду военной Армении 90х) немного томатной пасты. Случайно, не разглядев, я кладу туда ложку сливового джема.
Азиатская кухня тогда впервые подмигнула мне. Обедая однажды в очень странной китайской забегаловке в Бостоне, я вспомню тот день.
Я и сейчас фанат кисло-сладкого, ананасов с курицей и бруснично-персикового соуса к мясу индоутки, съеденную в Сингапуре со Стефаном.
Мы дети. Деревня. Мы наполняем бутылку вишней. Ее очень много, у нас во дворе небольшой вишнёвый садик. Огромные бордовые грозьдя свисают с веток, нагибая их к земле для нашего удобства.
Одна ветвь спустилась так низко, что плоды вишни касаются воды бассейна.
Мы не брезгуем и теми, кто лежат на земле, хотя иные попадают под ноги и меж пальцев смешно выскакивает вишневая косточка.
В бутылке вишню раздавливаем палочкой, добавляем соль и ставим под солнце на пару часов. Потом пьем и едим слегка забродившую массу. По-моему это первые зачатки детского алкоголизма. До сих пор обожаю вишню с солью.
Конечно же арбуз с сыром. И виноград с сыром. И с хлебом. Если голоден. Сидишь в тени стены кастильского монастыря и ешь виноград с мачениго и запиваешь вердехо. Хорошо и кажется все хорошо и будет так всегда.
Оказывается из баклажан можно сделать варенье. И из тыквы.
Но тыкву режут не абы как, а фигурным волнистым ножом. Таким длинным и тупым. Получаются оранжевые толстые волнистые прямоугольники. И тыквенное варенье хрустит под зубами.
В варенье из белой черешни всегда добавяют лимонную цедру. И это божественно вкусно. Но я такого не ел лет 25. И навряд ли съем.
А ещё прабабушка делала варенье из клубники. Но предварительно она вываривала клубнику в чём-то и клубника не разваривалась в жижу, а каждая ягода сохраняла форму и размер. Это потрясающе, но мне кажется, неповторимо.
Дед ест на десерт мед. В пиалу две ложки меда. Густого меда собственных пчёл. И ложку сливочного масла. Перемешать в однородную массу. И есть. Запивая крепким черным чаем с чабрецом. Из ортодоксальной чашки с подстаканником.
А еще папа ел халву с хлебом. И из любой поездки я привозил ему халву. Даже из Америки привёз, правда она была ливанской.
Нас удивительно рано отпускают с уроков и мы едем к Розенбергу. Мамы дома нет и нет еще готовой еды. Он находит в холодильнике кошерные сосиски (видимо от дяди осталось). Мы варим их и едим с сухими кусками буханки, макая их в банку с домашней "хреновиной". О ней, также как и о подробностях кашрута я узнаю в тот день впервые. Мы говорим про первую любовь Розенберга и про раздел Польши. Я отчётливо помню солнце бьющее в окно и египетскую тарелку висящую на стене. Я шучу об этом и мы часа два говорим об армянах и турках, геноцидах, ответственности и Пол Поте.
Радость общения. Какая это была привилегия оказывается. Когда тебя понимают.
У Арчила сильный голод посередине пути. Мы остановились у торговых рядов за белорусским вокзалом. Арчил бежит в знакомую пекарню на одной из грузинских улиц. Он возвращается в машину с двумя большими и очень горячими пури (грузинский лаваш) и четырьмя плитками кит-ката.
Положив по два кит-ката на лаваш и сложив его пополам, получились такие мега сэндвичи с шоколадом. Из-за тепла шоколад тает, вафли хрустят в унисон с коркой хлеба. И это очень вкусно.
И как-то я это осилил. Потом взяли чай и пили, положив на капот, размывая ужасающую сладость во рту.
- Теперь пойдём поедим, - сказал Арчил.
Странный. Но всё это мое. Все это #отблеск_мироздания
#розенберг #арчил #хроники_лицея
Я ем свежие, еще с белой кожицей, грецкие орехи с хлебом. Куском свежей пружинистой буханки со слегка подгоревшей корочкой.
Это очень вкусно.
92-ой год. Нет электричества. Я впотьмах иду на кухню, чтобы добавть в свою холодную жареную картошку (основную еду военной Армении 90х) немного томатной пасты. Случайно, не разглядев, я кладу туда ложку сливового джема.
Азиатская кухня тогда впервые подмигнула мне. Обедая однажды в очень странной китайской забегаловке в Бостоне, я вспомню тот день.
Я и сейчас фанат кисло-сладкого, ананасов с курицей и бруснично-персикового соуса к мясу индоутки, съеденную в Сингапуре со Стефаном.
Мы дети. Деревня. Мы наполняем бутылку вишней. Ее очень много, у нас во дворе небольшой вишнёвый садик. Огромные бордовые грозьдя свисают с веток, нагибая их к земле для нашего удобства.
Одна ветвь спустилась так низко, что плоды вишни касаются воды бассейна.
Мы не брезгуем и теми, кто лежат на земле, хотя иные попадают под ноги и меж пальцев смешно выскакивает вишневая косточка.
В бутылке вишню раздавливаем палочкой, добавляем соль и ставим под солнце на пару часов. Потом пьем и едим слегка забродившую массу. По-моему это первые зачатки детского алкоголизма. До сих пор обожаю вишню с солью.
Конечно же арбуз с сыром. И виноград с сыром. И с хлебом. Если голоден. Сидишь в тени стены кастильского монастыря и ешь виноград с мачениго и запиваешь вердехо. Хорошо и кажется все хорошо и будет так всегда.
Оказывается из баклажан можно сделать варенье. И из тыквы.
Но тыкву режут не абы как, а фигурным волнистым ножом. Таким длинным и тупым. Получаются оранжевые толстые волнистые прямоугольники. И тыквенное варенье хрустит под зубами.
В варенье из белой черешни всегда добавяют лимонную цедру. И это божественно вкусно. Но я такого не ел лет 25. И навряд ли съем.
А ещё прабабушка делала варенье из клубники. Но предварительно она вываривала клубнику в чём-то и клубника не разваривалась в жижу, а каждая ягода сохраняла форму и размер. Это потрясающе, но мне кажется, неповторимо.
Дед ест на десерт мед. В пиалу две ложки меда. Густого меда собственных пчёл. И ложку сливочного масла. Перемешать в однородную массу. И есть. Запивая крепким черным чаем с чабрецом. Из ортодоксальной чашки с подстаканником.
А еще папа ел халву с хлебом. И из любой поездки я привозил ему халву. Даже из Америки привёз, правда она была ливанской.
Нас удивительно рано отпускают с уроков и мы едем к Розенбергу. Мамы дома нет и нет еще готовой еды. Он находит в холодильнике кошерные сосиски (видимо от дяди осталось). Мы варим их и едим с сухими кусками буханки, макая их в банку с домашней "хреновиной". О ней, также как и о подробностях кашрута я узнаю в тот день впервые. Мы говорим про первую любовь Розенберга и про раздел Польши. Я отчётливо помню солнце бьющее в окно и египетскую тарелку висящую на стене. Я шучу об этом и мы часа два говорим об армянах и турках, геноцидах, ответственности и Пол Поте.
Радость общения. Какая это была привилегия оказывается. Когда тебя понимают.
У Арчила сильный голод посередине пути. Мы остановились у торговых рядов за белорусским вокзалом. Арчил бежит в знакомую пекарню на одной из грузинских улиц. Он возвращается в машину с двумя большими и очень горячими пури (грузинский лаваш) и четырьмя плитками кит-ката.
Положив по два кит-ката на лаваш и сложив его пополам, получились такие мега сэндвичи с шоколадом. Из-за тепла шоколад тает, вафли хрустят в унисон с коркой хлеба. И это очень вкусно.
И как-то я это осилил. Потом взяли чай и пили, положив на капот, размывая ужасающую сладость во рту.
- Теперь пойдём поедим, - сказал Арчил.
Странный. Но всё это мое. Все это #отблеск_мироздания
#розенберг #арчил #хроники_лицея
Арчил нервно сжал руль.
Где-то на Красносельской разговор повернулся в строну болей в гландах у одной из девушек. Возможное начало ангины отдаляло минет от Розенберга на расстояние полного урегулирования арабо-израильского конфликта.
- Роберт врач, он тебе поможет,- сказал #арчил.
Странно как похабно можно произнести такое безобидное предложение.
Узнав, что я учусь на стоматолога, девушки рассказали о своих многочисленных и тяжких заболеваниях зубов и дёсен. Кровили они у них постоянно, у одной было "дупло на четвёрке", а у другой "сгнивший коренной". В купе с гноящимися гландами и лысой собакой дома, клиническая картина вырисовывалась пренеприятнейшая.
Розенберг аж съежился, ссутулился и положа руки на колени, свои колени, молчал. Потом он признался, что молился, чтобы эти двое не решили обсеменить его гениталии или рот своей токсичной микрофлорой.
Так резко Розенберг оказался в роли девочки, а те двое - пенсионеров с отдышкой.
Заехав по пути еще и в аптеку мы довезли их до дома. Даже Арчил уже не рвался наверх к ним, хотя для соблюдения протокола подышал одной из них в шею и ухо.
Возвращались мы молча. Арчил обвинял еврейский народ в том, что его половая жизнь оскудела и он умрёт от застоя спермы. Розенберг подробно описывал свою аллергию на собак и запах этих девушек.
Мы расставались с иллюзиями и как оказалось друг с другом. Почти навсегда
#хроники_лицея #розенберг
Где-то на Красносельской разговор повернулся в строну болей в гландах у одной из девушек. Возможное начало ангины отдаляло минет от Розенберга на расстояние полного урегулирования арабо-израильского конфликта.
- Роберт врач, он тебе поможет,- сказал #арчил.
Странно как похабно можно произнести такое безобидное предложение.
Узнав, что я учусь на стоматолога, девушки рассказали о своих многочисленных и тяжких заболеваниях зубов и дёсен. Кровили они у них постоянно, у одной было "дупло на четвёрке", а у другой "сгнивший коренной". В купе с гноящимися гландами и лысой собакой дома, клиническая картина вырисовывалась пренеприятнейшая.
Розенберг аж съежился, ссутулился и положа руки на колени, свои колени, молчал. Потом он признался, что молился, чтобы эти двое не решили обсеменить его гениталии или рот своей токсичной микрофлорой.
Так резко Розенберг оказался в роли девочки, а те двое - пенсионеров с отдышкой.
Заехав по пути еще и в аптеку мы довезли их до дома. Даже Арчил уже не рвался наверх к ним, хотя для соблюдения протокола подышал одной из них в шею и ухо.
Возвращались мы молча. Арчил обвинял еврейский народ в том, что его половая жизнь оскудела и он умрёт от застоя спермы. Розенберг подробно описывал свою аллергию на собак и запах этих девушек.
Мы расставались с иллюзиями и как оказалось друг с другом. Почти навсегда
#хроники_лицея #розенберг