Мой прадед, Кочиев Бидзина Падоевич. Учёный, просветитель, драматург. Родился в 1879 году в селе Тонтобет Южной Осетии. В самом начале двадцатого века окончил Ардонскую духовную семинарию, а в 1904 году- Казанскую духовную академию. Организатор осетинского народного театра в Тифлисе, один из издателей осетинской газеты "Ног цард". Создатель осетинского " Букваря", автор целого ряда учебников для осетинских школ. Участвовал в разработке и внедрении нового латинского алфавита. Один из инициаторов открытия в г. Цхинвал педагогического училища, педагогического института (ЮОГУ) и научно-исследовательского института (ЮОНИИ). Репрессирован в 1937 году. Расстрелян.

Я родился спустя двадцать восемь лет после его гибели. От прадеда почти ничего не осталось, лишь несколько фотографий. И память.

Одно воспоминание более сорока лет терзает меня. В 1980-ом мы ремонтировали наш дом в Цхинвале, который в виде приданого достался моей прабабушке, купеческой дочери, Варваре Николаевне Карсановой. Так вот, рабочие, разбирая обветшавшую кровлю, нашли на чердаке, среди хлама, древний коричневый кожаный саквояж, плотно набитый исписанными листами пожелтевшей и полуистлевшей бумаги. Постояли, почесали в затылках, да и выбросили на помойку вместе с мусором... К вечеру пришли домой родители, я вернулся из школы. Отец помчался на угол переулка Хетагурова, но- поздно, кучу мусора уже успели вывезти. По сей день не даёт мне покоя мысль: что же там было, в этих рукописях? Пьесы, рассказы, стихи прадеда? Дневники? Годы идут, идут, а досада всё горше и боль всё острее...

Завтра- тридцать один год со дня смерти Феллини.

"Амаркорд". Мне было девять, когда я его впервые увидел. Слиняли с уроков всем классом- " айда на шаталó- в кино!". Когда в зале зажёгся свет, я обнаружил, что досидел до конца, разинув рот, в одиночестве: все наши ушли с сеанса, заскучав. С тех пор пересмотрел множество раз все его картины, но "Амаркорд"-по сей день- любимая...

Друг мой, астма
рассказ

...Мне было три года, когда я заболел. Приступы случались довольно часто, особенно весной и осенью. Спровоцировать приступ могло всё, что угодно: запах жасмина или типографской краски, которой пахли свежие газеты, книжная пыль, а также пыль с тяжёлой портьеры в бабушкиной гостиной, холодная вода из-под крана после футбола на улице, тот же грецкий орех, от которого начинало першить в горле и ночью почти наверняка дело заканчивалось удушьем...Когда острая фаза приступа сменялась умеренной, можно было читать, сколько душе угодно- хоть сутки напролёт! И ещё...смотреть в окно. Точек обзора- основных- было четыре: из окна, выходящего на милицейский гараж, куда постоянно приезжали чиниться весёлые шофёры, а самое главное- дважды в неделю приводили мыть под краном с мылом огромных немецких овчарок. Они отфыркиваясь и отряхиваясь, стояли в сверкающих на солнце брызгах воды...Второй мой наблюдательный пункт располагался на веранде, выходившей на горисполком и прилегавший к нему сквер- с одной стороны, и дом кузнеца Вано- с другой. По нескольку раз в день к нему подъезжали тележки, запряжённые лошадьми. Вано не спеша распрягал их, привязывал к деревянному столбу, сковыривал старые подковы, срезал, стёсывал омертвевший рог и подковывал заново. Можно было глазеть на это часами...Третья точка позволяла наблюдать на верандой Валерки Парастаева, который, вместе с мамой и тёткой по имени Фрося, а если коротко- Фро, занимал комнату на втором этаже. У Фро была навязчивая идея откормить тощего племянника манной кашей, любой ценой. Валерка, ясное дело, сопротивлялся, и Фро не упускала случая поставить меня в пример, приговаривая на осетино- русско- грузинском "эсперанто": "Бакæc, Валерик, куыд хорз лæппу у Котик! Куыд нард у! Просто куклАиа, ну, куклАиа, ра! " Погляди, мол, племяш, как хорошо выглядит Котик, какой он полный и славный, просто куколка! Да, в раннем детстве я был полноват и изрядно комплексовал на этот счёт, поэтому старался не попадаться Фро на глаза лишний раз...
На первом этаже жил странный персонаж, которого звали Валико. Ходил он всегда в чистом пиджаке и рубашке, в отутюженных до острейших стрелок брюках и в начищенных лакированных штиблетах. Манера держать голову, наклонив чуть набок и придерживая её рукой за шею, обусловила прозвище, которое носил наш сосед: "Кисера", то есть, попросту "шея" по-грузински. Опрятная внешность и миролюбивый нрав странным образом контрастировали с регулярными буйными попойками в квартирке у Кисеры в компании явных забулдыг, набивавшихся у хозяина в каком-то неправдоподобном числе...
...И, наконец, четвертое моё окно выходило на улицу Хетагурова. Тут было на что посмотреть уже с раннего утра: и на всегда печального Сосико, везущего бочку с керосином на повозке, запряженной такой же печальной каурой лошадкой, и на вечно спешащую куда-то с ворохом журналов и газет Флору, которая, по слухам, была когда-то оперной певицей, в той, другой, навсегда потерянной жизни...А как я, дошкольник, завидовал всем бегущим в школу соседским ребятам и девчонкам! Вот проносится мимо, на бегу повязывая пионерский галстук и пытаясь прожевать горбушку хлеба с маслом и сахарным песком, Гия по прозвищу Самсам, подгоняемый бабушкой Анико, огрызаясь на её напутствия и проклятия! Вот спортивной упругой походкой шествуют братья-близнецы Геннадий с Аркадием, а вот и Валерка Парастаев вразвалочку с неизменной папкой вместо портфеля, вот, с огромным белым бантом- отличница Дареджан, а вот и сёстры Никорашвили- Натела и красавица Нана, а вот и флегматичный Нуго Болатаев, вот здоровый и мощный, как трактор, Тадтаев Элгуджа...
... Похоронные процессии, с оркестром и покойником в гробу на грузовике с открытыми бортами...
...По вечерам обрывки разговоров родителей за ужином.
"... Парень совсем молодой, только школу закончил... Пришёл домой, перед сном решил освежиться: голову под кран с холодной водой подставил... Наутро- температура, головная боль...Менингит...Взяли пункцию...На пятый день

умер..."
"...Такая жизнерадостная женщина была...Не болела никогда, по врачам не ходила...С диагнозом ошиблись, аппендицит поздно обнаружили...Перитонит... "
"... Сердце...Он, когда почувствовал, что теряет сознание, встал вышел к жене и лишь успел ей сказать: только не пугайся, если что-то со мной сейчас случится...И упал..."
...Так продолжалось до тех пор, пока мне не исполнилось семь и я, наконец, не пошёл в школу. Нет, приступы астмы случались, и довольно часто, но теперь было чем заняться помимо созерцания окружающего мира из окна.
...Помню, как вернулась из Ленинграда похудевшая бабушка: "Ну, врачи сказали, что поздно..." Вскоре слегла. И как-то сразу всё неуловимо изменилось в доме. Мама ухаживала за бабушкой днём, а вечером уходила на работу, в вечернюю школу. Бабушка сказала маме: "Спасибо твоим родителям, что вырастили такую дочь".
...Помню тот вечер. Навестить бабушку пришли родственники, тётя Ксения, тётя Зина... Вижу в дверной проём бабушкиной комнаты тётю Дзерассу, наливающую из кастрюльки в тарелку суп:
- Верочка, я тебе чихиртму принесла...
Тётя Ксения, кажется, сказала отцу:
- Алан, грелку принеси, пожалуйста. У неё ноги холодные...
...Отец, с грелкой в руках, быстро пересекающий комнату...
И чей-то голос, по нисходящей:
- Вера! Вера, Вера...
...- Нет, Аланчик, грелка уже не нужна...
...Потом были похороны, людей много дома, во дворе...
- ЗдорОво, Кот,- сказал высокий человек, похожий на актёра Олялина, игравшего автогонщика в фильме "Мировой парень". Только Олялин- светлый, а высокий человек был тёмноволосый.
- Привет, дядя Сима,- сказал я.
- Пойдем со мной за лимонадом сходим?
- Пойдем.
Мы поднялись вверх по Хетагурова к ларьку "Пиво- воды", что под аптекой, напротив киноафиши.
- Выпьем по "Буратино" прямо здесь, из горлышка?,- предложил дядя Сима.
- Выпьем, ага...
Лимонад был ледяным, запершило в горле, и я сразу почувствовал, что ночью будет приступ астмы. Но я упрямо пил, потому что вдруг понял: в школу не пойду, хочу побыть дома. Просто постоять у окна...

Из моей книги "В поисках серебряной пыли",
https://www.litres.ru/book/konstantin-abaev/v-poiskah-serebryanoy-pyli-67763145/chitat-onlayn/

Градский- может!..

...Как-то раз в Тбилиси, году в 1977-ом, я оказался в гостях, в компании приятелей- меломанов моего двоюродного брата Гии, которые, уже охрипнув от споров, составляли пятёрку лучших рок- вокалистов всех времён и народов, выбирая между Плантом, Ковердэйлом, Байроном, Гилланом, Ронни Джеймсом Дио, Холдером- время от времени, в качестве доказательства, то бережно опуская иглу на виниловые диски, то врубая на полную мощь катушечный магнитофон...
Я уже не помню, как сложился хит-парад, помню только, что кто-то из ребят презрительно фыркнул, мол, в Союзе никто и рядом не может встать с грандами рока.
- Градский, - по своему обыкновению грассируя, вдруг произнёс мой кузен Гия. Затянулся сигаретой, длинно выпустил дым и повторил:- Градский может!
Несколько долгих мгновений в накуренной комнате висела тишина. И потом, один за другим, все уважительно закивали: - Градский- да! Градский- может...

Третьего ноября ему могло бы исполниться семьдесят пять.

Супpyги Бeйли потepпели кopaблекрушение в Тихoм oкеане и четыpe мecяца выживaли на надyвном спacaтельном плотy в окpyжении coтен мopcких живoтныx.

4 мapта 1973 гoда Мэpилин и Мopис пpocнулись до paccвета. Иx яхта шла мимо судна, освещавшего море мощным прожектором. "Что им нужно?" — спросила Мэрилин. "Рыбаки, наверное," — предположил Морис.

Когда корабль остался позади, яхта содрогнулась от мощного удара. «Мы переглянулись, и я бросилась наружу, — писала потом Мэрилин. — В воде был виден громадный кашалот. Возле него темно-синее море стало красным».

Они не сразу заметили полуметровую пробоину, которая появилась после столкновения с китом. Через нее в трюм медленно поступала вода. Морис попытался заткнуть дыру запасным парусом, подушками и другими вещами. Все тщетно — вода продолжала прибывать.

Через 50 минут после столкновения с кашалотом супруги перебрались на спасательный плот. Яхта, с которой было связано столько планов и надежд, гибла у них на глазах. «Те рыбаки утром были китобоями, — мрачно произнес Морис. — Наша яхта кашалоту не повредила бы. Он был уже ранен. И напал потому, что принял нас за них».

Плавание было идеей Мэрилин. В 1966 году, через 4 года после свадьбы, она предложила Морису продать дом, купить яхту и поселиться на ней. Поначалу это казалось ему безумием. Супруги жили в Англии. Морис был наборщиком в типографии, а Мэрилин работала в налоговой службе. Но ее энтузиазм оказался заразителен, и в итоге он согласился.

Через 2 года они стали обладателями небольшой яхты. В течение следующих 4 лет почти весь заработок уходил на подготовку к путешествию. Супруги решили, что поплывут в Новую Зеландию, чтобы начать там новую жизнь.

В июне 1972 года яхта покинула порт на юге Великобритании и взяла курс на запад. Морису к тому времени исполнилось 40, Мэрилин был 31 год. Они прошли Кельтское море, побывали в Испании и Португалии, заглянули на Мадейру и на Канарские острова. В каждом порту Мэрилин отправляла открытку матери, которая осталась в Англии.

Им понадобилось 9 месяцев, чтобы пересечь Атлантический океан и достичь Северной Америки. А потом они добрались до Панамы. Оттуда Мэрилин отправила последнюю открытку на родину.

Затем яхта прошла по Панамском каналу и оказалась в Тихом океане.

Катастрофа произошла через неделю. Яхта столкнулась с умирающим кашалотом, пошла на дно, и у супругов остался только крохотный плот. «Все пропало — наши мечты, наше большое приключение, — писал Морис. — Жизнь будто остановилась.»

Мэрилин спасла с тонущей яхты маленькую плитку, коробок спичек, карту, компас, клей, несколько ножей, пластиковые кружки, пару ведер, фонарик, ножницы, бинокль и 6 сигнальных шашек. Кроме того, на плот перенесли почти 40 литров пресной воды и запас консервов, которого могло хватить на несколько недель.

Плот был накрыт тентом, но лежать под ним мог только один человек, другому просто не хватало места. Морис успел накачать надувную лодку, которую захватили в плавание на всякий случай. Ее привязали к плоту веревкой. Кораблекрушение произошло в районе активного судоходства, поэтому Морис и Мэрилин не сомневались, что их быстро спасут. Они коротали время за игрой в самодельные карты и домино. Морис читал свою последнюю книгу, которую он набрал в типографии. Мэрилин вела дневник, рисовала кошек и платья, а на одной странице начертила план новой яхты. Они решили, что купят ее после возвращения.

Через 8 дней Мэрилин и Морис увидели первый корабль. Они кричали, махали руками и потратили все сигнальные шашки, но он не остановился. Через несколько дней на горизонте появилось другое судно. Чтобы привлечь внимание его команды, пришлось поджечь лишнюю одежду, но их не заметили и на этот раз.

Через месяц Морис стал терять надежду на спасение. Ему казалось, что теперь они будут плыть вечно и никогда не увидят ничего, кроме волн и неба. Мэрилин верила в судьбу и убеждала его, что им не суждено умереть в море, раз они протянули так долго. Морис ни во что не верил и держался только благодаря жене.

Через несколько дней супруги оказались в местах, которые редко посещают люди. К их удивлению, океан кишел живностью. Плот окружали сотни рыб всех цветов радуги, мимо проплывали стайки дельфинов, иногда появлялись акулы и косатки. Кто-то прятался под плотом от солнца и хищников, другие объедали ракушки, которыми обросло его дно, третьих привлекло скопление рыб.

К плоту то и дело подплывали большие галапагосские черепахи, а в небе кружили олуши и фрегаты.

По ночам раздавалось пение китов, а однажды совсем рядом всплыл кашалот. Мэрилин и Морис замерли, чтобы не спугнуть гиганта, способного перевернуть плот. Они смотрели в его большой немигающий глаз, а он смотрел на них. Мэрилин прикусила губу, чтобы не заплакать.

«Казалось, что этот Левиафан стоял там невероятно долго, — вспоминала Мэрилин. — На самом деле вряд ли прошло больше десяти минут, но все это время мы ждали удара хвостом, который разрубит нас надвое».

Когда припасы стали иссякать, Мэрилин смастерила снасти с крючками из булавок, и они стали удить рыбу. Возле плота было столько спинорогов, что порой их можно было доставать из воды голыми руками. Потом Мэрилин научилась ловить молодых акул, которые сновали рядом. «Она сидела возле тента и от скуки прикоснулась к рылу акулы, — рассказывал Морис. — Та плыла мимо, поэтому Мэрилин провела по ней пальцем от головы до хвоста. Потом ей надоело, она схватила акулу за хвост и втащила на плот».

На плот и лодку то и дело садились птицы. Они никогда не видели людей и совершенно их не боялись. В книге «Второй шанс» Морис писал о первой пойманной олуше: «Я подкрался совсем близко, а она даже не двинулась, только глядела своими большими глазами с какими-то идиотскими кольцами вокруг. Несколько секунд изучала меня, а потом стала чистить перья. Тогда я протянул руку и схватил ее за шею».

«На плоту не было ни уединения, ни секретов, ни комплексов, — писала Мэрилин. — Но каким-то странным образом в полной изоляции мы обрели покой. Мы сбросили оковы так называемой цивилизации и вернулись к простому доисторическому образу жизни».

Дважды начинался шторм. Дождь не прекращался целую неделю, рыба перестала клевать. Лодка переворачивалась три раза, компас смыло в море, а емкости для пресной воды потерялись. Во время бури Морис свалился за борт, а когда выбрался, обнаружил, что все рыболовные снасти утонули.

На 45-й день дрейфа плот стал двигаться в сторону Панамы, однако через 20 дней его подхватило другое течение и снова понесло в мертвую зону посреди Тихого океана.

И плот, и лодка, не рассчитанные на долгое использование, трещали по швам. В довершение всего на 51 день надувную лодку продырявил самодельный крючок. Вскоре прохудился и плот. Мэрилин и Морису приходилось постоянно вычерпывать воду и подкачивать выходящий воздух.

К концу плавания они едва держались на ногах. Из-за солнечных ожогов и постоянного контакта с соленой водой их кожу покрывали болезненные язвы. Морис серьезно заболел и однажды из-за сильного жара несколько дней почти не приходил в сознание.

«Большую часть времени на нас не было никакой одежды, — вспоминала Мэрилин. — У нас осталось по рубашке на каждого, пара шорт, один свитер. Все это мы хранили в брезентовой сумке и надевали рубашки только вылезая наружу, чтобы не обгореть на солнце. Они пропитались солью и натирали кожу».

30 июня Мэрилин разбудила Мориса и сказала, что слышит шум мотора. Он неохотно выглянул наружу и увидел неподалеку рыболовное судно. Мэрилин перебралась на лодку и стала отчаянно махать руками. До корабля было не больше 800 метров, но, как и все остальные, он шел мимо.

Плот заметили с корейского судна, которое возвращалось в Пусан после двух лет в Атлантике. Истощенных мореплавателей подняли на борт. «Они ничего не говорили, только сползли на палубу и всхлипывали от счастья», — вспоминал капитан судна. Корейские рыбаки выходили их и через несколько недель высадили на Гавайях.

После возвращения Морис и Мэрилин написали книгу о 117 днях, которые они провели на плоту. Гонорара хватило на новую яхту.

В 1975 году супруги отправились в новое плавание и все-таки побывали в Патагонии. Спустя пять лет Морис и Мэрилин вернулись в Англию и обосновались в городке Лимингтоне на берегу Ла-Манша. Они продолжали путешествовать, объездили всю Европу и увлеклись альпинизмом.

В 2002 году Мэрилин умерла от рака. Когда ее не стало, Морис часто вспоминал те дни в открытом океане. Страхи ушли в прошлое, и осталось лишь фантастическое приключение, которое он пережил вместе с любимой. Незадолго до смерти он дал интервью, в котором признался, что хотел бы снова оказаться на том плоту. "Это бггг было чудесно, — сказал Морис. — Я никогда не был настолько близок к природе."

Мориса не стало в 2019 году.

Олег Парамонов

"Осень в городе", фотограф Наталия Дорош, Беларусь

"Последний сын. Год 1943-й", художник Николай Назаров, 1987

Му‌нджи
эссе

...О! За свои сто двадцать лет она выросла до невероятных размеров: в три отцовских обхвата толщиной и высотой с трехэтажный дом , эта наша груша сорта "гоха"!
Каждый плод весил сильно за полкило, и когда осенью созревшие груши срывались вниз, они запросто могли покалечить любого, кому не повезёт оказаться под кроной исполинского дерева.
Вот поэтому и приехал в тот день мамин отец, дед Григол, пригнав целую автовышку с "люлькой" для ремонта уличных фонарей: только так и можно было быстро и безопасно собрать урожай наших гигантских груш. Дедушка заведовал изрядным автопарком 31-го Тбилисского авиационного завода имени Димитрова и приводил меня в восторг, приезжая на разных грузовиках с весёлыми шоферами, разрешавшими мне садиться руль в сладко пахнущих дерматином и нагретых солнцем кабинах...
...Мама до сих пор не верит, что як отчётливо помню тот сентябрьский солнечный день. И я её понимаю: мне было лишь два года и четыре месяца.
Шофёр Нико, стоя в " люльке", собирал груши, которые всё- таки время от времени срывались вниз и, оказавшись по ту сторону нашего забора, разбивались об асфальт, выложенный вокруг здания горисполкома, истекая пахучим соком и обнажив белую сахарную мякоть... Дед, посадив меня на колено, изображал бешеную скачку на коне, заставляя хохотать и визжать от удовольствия.
- Уа-а...Странно всё-таки, - в задумчивости обратился дед Григол к маме и опустил меня на пол.- Кæд мунджи нæу ашы лæппу...Как бы немым не оказался этот парень...Странно...Пора бы ему уже заговорить, а?...Может, специалистам показать его, что ли?
Мама вздохнула и закусила губу.
-Ну, ладно, поехали мы, Жанна, матери позвони, скажи, что я выехал домой...
...Дедушка с Нико уехали, а мы с мамой пошли прогуляться в горисполкомовский сквер, как обычно, среди цветочных клумб с дурманящими ароматами... Я помню, как встретили соседа дядю Лёву со смешной фамилией Тертеров, и тётю Нелли, которая принялась, было, меня щекотать по своему обыкновению, но я вырвался и ломанулся прямиком в цветник...Вдохнул этот запах, потом ещё...И неожиданно внятно произнес первое в своей жизни слово. "Цветок",- сказал я, заставив маму пару минут спустя звонить бабушке.
- Мама!,- кричала она в телефонную трубку.- Котик заговорил! Скажи папе: Котик за- го- во- рил!!! Он уже не будет мунджи! Он точно не немой!!!
... Сколько лет уж прошло, но запах городских цветов, всяких там колокольчиков и анютиных глазок, способен в мельчайших подробностях воскресить тот день моего раннего детства, когда я, наконец, заговорил...
... Пройдет несколько лет и Нико погибнет, заснув за рулём от усталости. Но цветочный аромат запускает механизм моей памяти и я помню лицо, улыбку этого парня, его голос, шутки, которые звучали в нашем дворе полвека тому назад...

Из моего сборника рассказов и эссе "В поисках серебряной пыли"
https://www.litres.ru/book/konstantin-abaev/v-poiskah-serebryanoy-pyli-67763145/

Мой дед, Парастаев Григорий Алексеевич.

На 92-м году жизни умер великий Куинси Джонс.