Очень грустно, что не остаётся времени на настоящее чтение. Вот сейчас оно, казалось бы, есть, но это обманка. Те времена, когда я читал по шесть десятков книг за год (а в их числе были "Война и мир" и "Поднятая целина"), прошли. Их возврат - единственное, что могло бы заставить меня поучиться тайм-менеджменту. Или как там это зовётся
Я стою на дворе и смотрю в костёр. Он ещё сильный и потихоньку перекидывается на те из моих кимов, конспектов, таблиц или ещё каких-нибудь штук к экзамену, которые лежат немного в стороне от уже горящей стопки. Подталкиваю их к пламени ногой и делаю большой глоток.
Я не особо пьян (потому что это не помогает и ещё потому что привет, мам). Мне нравится греться у костра. Я протягиваю к нему руки и улыбаюсь. Можно плеснуть в него ещё немного огненной воды (почему вообще жидкость для розжига не назвали именно так?), и тогда он тоже протянет ко мне руки.
У тех из моих друзей, кто сидел со мной у ксотра, в конце концов закончились сигареты, так что мы собрались в поход до единственного круглосуточного магазина поблизости. Всегда-то так с моими друзьями: в какой-то момент у них кончаются сигареты, и тогда начинаются разной дальности походы. Тут дальность была приличная, и в какой-то момент пути кто-то со скуки сформулировал насущный вопрос: "Что бы вы делали, если бы точно знали, что в скором времени умрёте?".
Последовал экскурс по статьям уголовного кодекса. Тогда возник второй вопрос: "А почему твоя скорая смерть даёт тебе право причинить вред другому?".
- Не даёт. Некому его дать. Но тебе становится более или менее плевать, - пояснила Анита.
- То есть сейчас тебе просто ещё есть чего бояться?
- Получается, что так, - пожала она плечами, - А когда маячит скорая смерть, страх перестаёт иметь особый смысл. Человек готов на что угодно. Мне вообще кажется, что ты и сейчас почти готов на что угодно.
- Звучит как набор клише из "Достучаться до небес", - вставил я.
- Идеи получше?
- У меня нет идей на это счёт, - пожал я плечами в свою очередь, - Правда. И я не знаю, на что бы я решился.
- Ну, вот допустим, ограбить бы решился, - сказал Серёжа, - Магазин там какой-нибудь. Это такое, безотносительное, что ли, зло. А вот убить? Решился бы, зная, что сам скоро умрёшь?
- Да, ты прав, что кражу, пожалуй, и оправдать легко для себя. Тут и правда, может, одно наказание возможное сдерживает. Но вот убить - нет, это совсем другое...
- Решилась бы, - перебила Анита, - Убила бы.
Мы посмотрели на неё даже почти в удивлении. Сказанное показалось мне как-то особо бессмысленно. Убить кого - человека, вставшего на пути в эти последние твои дни, или кого-то, ненавидимого ранее? Но в таком случае, какой смысл в этой поздней мести, если даже результатами её ты не сможешь воспользоваться? А что, если смерть другого будет последним, что ты успеешь устроить перед своей собственной? Это похоже на огромную бессмыслицу.
Что-то такое я и возразил в ответ. Анита выслушала и ответила: "Всё это понятно и всё это правильно. Но у меня есть человек, которого я бы хотела увидеть мёртвым. И я бы не побоялась".
Остальные встали на мою сторону: "Даже в "Достучаться до небес" идея была в том, чтобы повеселее провести последние деньки. Как-то страшно, если повеселее - это пойти и убить кого-то, давно примеченного".
Анита отвернулась в сторону. "Кажется, мы решили, что вопрос в том, сколько ты можешь себе позволить перед смертью. И я смогу вот столько - я знаю. Я думала об этом. Что я такой себе человек - понимаю сама. И насколько это отвратительно, понимаю сама. Но ответ не поменяю", - сказала она, уже не глядя на нас.
— Если ты понимаешь, насколько это отвратительно, и всё равно готова сделать, то, по-моему, ты не понимаешь, насколько это отвратительно, — отозвался было Серёжа, но зря. Разговор уже был закончен.
_________
На обратном пути ребята говорили что-то о "Степном волке", а Веня бежал впереди и горланил песни Killers, волнуя собак за каждой оградой. Я не влезал в разговор о "Степном волке" потому, что мне казалось, что обсуждать его это почти китч, а ещё потому, что я его не читал. Да и я прекрасно думал себе о своём.
В конце концов, Веня криком сообщил, что пол оказался лавой, и нам пришлось бросить и Гессе, и прочие думы: лирика хороша, но лава есть лава.
Я не особо пьян (потому что это не помогает и ещё потому что привет, мам). Мне нравится греться у костра. Я протягиваю к нему руки и улыбаюсь. Можно плеснуть в него ещё немного огненной воды (почему вообще жидкость для розжига не назвали именно так?), и тогда он тоже протянет ко мне руки.
У тех из моих друзей, кто сидел со мной у ксотра, в конце концов закончились сигареты, так что мы собрались в поход до единственного круглосуточного магазина поблизости. Всегда-то так с моими друзьями: в какой-то момент у них кончаются сигареты, и тогда начинаются разной дальности походы. Тут дальность была приличная, и в какой-то момент пути кто-то со скуки сформулировал насущный вопрос: "Что бы вы делали, если бы точно знали, что в скором времени умрёте?".
Последовал экскурс по статьям уголовного кодекса. Тогда возник второй вопрос: "А почему твоя скорая смерть даёт тебе право причинить вред другому?".
- Не даёт. Некому его дать. Но тебе становится более или менее плевать, - пояснила Анита.
- То есть сейчас тебе просто ещё есть чего бояться?
- Получается, что так, - пожала она плечами, - А когда маячит скорая смерть, страх перестаёт иметь особый смысл. Человек готов на что угодно. Мне вообще кажется, что ты и сейчас почти готов на что угодно.
- Звучит как набор клише из "Достучаться до небес", - вставил я.
- Идеи получше?
- У меня нет идей на это счёт, - пожал я плечами в свою очередь, - Правда. И я не знаю, на что бы я решился.
- Ну, вот допустим, ограбить бы решился, - сказал Серёжа, - Магазин там какой-нибудь. Это такое, безотносительное, что ли, зло. А вот убить? Решился бы, зная, что сам скоро умрёшь?
- Да, ты прав, что кражу, пожалуй, и оправдать легко для себя. Тут и правда, может, одно наказание возможное сдерживает. Но вот убить - нет, это совсем другое...
- Решилась бы, - перебила Анита, - Убила бы.
Мы посмотрели на неё даже почти в удивлении. Сказанное показалось мне как-то особо бессмысленно. Убить кого - человека, вставшего на пути в эти последние твои дни, или кого-то, ненавидимого ранее? Но в таком случае, какой смысл в этой поздней мести, если даже результатами её ты не сможешь воспользоваться? А что, если смерть другого будет последним, что ты успеешь устроить перед своей собственной? Это похоже на огромную бессмыслицу.
Что-то такое я и возразил в ответ. Анита выслушала и ответила: "Всё это понятно и всё это правильно. Но у меня есть человек, которого я бы хотела увидеть мёртвым. И я бы не побоялась".
Остальные встали на мою сторону: "Даже в "Достучаться до небес" идея была в том, чтобы повеселее провести последние деньки. Как-то страшно, если повеселее - это пойти и убить кого-то, давно примеченного".
Анита отвернулась в сторону. "Кажется, мы решили, что вопрос в том, сколько ты можешь себе позволить перед смертью. И я смогу вот столько - я знаю. Я думала об этом. Что я такой себе человек - понимаю сама. И насколько это отвратительно, понимаю сама. Но ответ не поменяю", - сказала она, уже не глядя на нас.
— Если ты понимаешь, насколько это отвратительно, и всё равно готова сделать, то, по-моему, ты не понимаешь, насколько это отвратительно, — отозвался было Серёжа, но зря. Разговор уже был закончен.
_________
На обратном пути ребята говорили что-то о "Степном волке", а Веня бежал впереди и горланил песни Killers, волнуя собак за каждой оградой. Я не влезал в разговор о "Степном волке" потому, что мне казалось, что обсуждать его это почти китч, а ещё потому, что я его не читал. Да и я прекрасно думал себе о своём.
В конце концов, Веня криком сообщил, что пол оказался лавой, и нам пришлось бросить и Гессе, и прочие думы: лирика хороша, но лава есть лава.
И ведь ничего не наврал. Вон он, костёр из кимов, немного подальше остался (и это, очевидно, про память)
Не забил на канал, а просто сессия. Мне есть много чего вам сказать!
Мур
Мур
Есть какой-то механизм в человеке, отвечающий за непреодолимое желание жить с вывернутой назад головой. Психологическая защита после травмирующего опыта, что ли. Не знаю. Но мне очень надоело подвергать болезненной оценке каждоё (твоё) слово и каждый (твой) шаг и простраивать никогда не сбывающиеся варианты развития событий. И искренне злиться на всё, когда события идут не по плану.
Этим механизмам только дай о себе позаботиться - они тебе жить не дадут.
Не кормите своих монстров. Даже маленьких и милых.
Не кормите своих монстров. Даже маленьких и милых.
Скользя по запылённой улице,
Он плакал от того, что я
Была красавицей и умницей
До этого больного дня.
И затирались взглядом милого
Родного города тона —
Непререкаемо любимого
До этого больного дня.
И взгляд такой уже не лечится.
Во взгляде том — ухват мазка:
Одета вечностью (да, вечностью!)
Его наивная тоска.
И я в разоблаченном городе
Кормлю притихших снегирей.
И краска набегает в вороте
С стекающих с петель дверей.
А он, разделываясь с вечностью,
Всё пишет хмурые стихи,
В которых вечность равновесится
Бездарностью любой строки.
Он плакал от того, что я
Была красавицей и умницей
До этого больного дня.
И затирались взглядом милого
Родного города тона —
Непререкаемо любимого
До этого больного дня.
И взгляд такой уже не лечится.
Во взгляде том — ухват мазка:
Одета вечностью (да, вечностью!)
Его наивная тоска.
И я в разоблаченном городе
Кормлю притихших снегирей.
И краска набегает в вороте
С стекающих с петель дверей.
А он, разделываясь с вечностью,
Всё пишет хмурые стихи,
В которых вечность равновесится
Бездарностью любой строки.
Знаете, ведь аватар этого канальчика служит доказательством того, что иногда и в этом городе бывает настоящее летнее солнце. Только посмотрите, как заливает и жжёт!
Знаете, в чём проблема комедий и трагедий? Как те, так и другие никогда не будут близки к настоящей жизни, в которой комичное и трагичное сходится в одно максимально близко. Ну, вот не во дворце живёт обыкновенный чтец, нет у него отдельного прихода или особой галлереи, чтобы переживать мучения, и прачек, чтобы стирать портки. Выход тут — писать трагикомедии или пытаться уйти в искусство от жизни подальше.
И этот канал выбирает трагикомедии.
И этот канал выбирает трагикомедии.
...потому что при подъёме на горку ребёнок впервые сталкивается с острым внутренним переживанием времени. Попробую объяснить. Поднимаясь на горку, ты только и думаешь о том, сколь мало в сравнении со временем подъёма будет время скатывания. А, скатываясь, ты очень стараешься выжать всё приятное из каждой секунды, но ты уже слишком сильно разволновал сам себя: у тебя получается думать только о том, что вот сейчас эта секунда приятного, ради которой делалось много рутинного, - закончится. Не в это мгновение, так в следующее.
А потом ты оставляешь салазки, и это ощущение распространяется на всю остальную жизнь. Скучное - медленно каратается в мыслях о том, каким прекрасным обязано (не может быть, а именно обязано) быть приятное, а наконец наступившим приятным не наслаждаешься, потому что каждую секунду спрашиваешь себя: "Ну, ты доволен уже? Почему тебе ещё не хорошо? Ну-ка быстро начал получать удовольствие!". А надо всем этим более общее ощущение: это всё пройдёт. Это всё и есть жизнь, а она - кончится. И всё это дурацкое время, которое так больно колет постоянно неуловимостью, истечёт в конце концов. И в итоге от тебя уже никуда не уходит сложное ощущение, что каждый твой день, такой дурацкий в череде других, единственноэкземплярный. Один - и навсегда. Наверное, самая заветная мечта любого нормального человека - временный день сурка.
Не понимаю, как между смертностью и бессмертием можно умозрительно отдать предпочтение смертности. В детстве понимал, вернее, знал, что это просто правильно, сейчас уже забыл, а понять не могу. Умереть всегда успеете. А вот хоть на секунду избавиться от этого ощущения песка-сквозь-сжатые-пальцы это ведь почти бесценно.
А потом ты оставляешь салазки, и это ощущение распространяется на всю остальную жизнь. Скучное - медленно каратается в мыслях о том, каким прекрасным обязано (не может быть, а именно обязано) быть приятное, а наконец наступившим приятным не наслаждаешься, потому что каждую секунду спрашиваешь себя: "Ну, ты доволен уже? Почему тебе ещё не хорошо? Ну-ка быстро начал получать удовольствие!". А надо всем этим более общее ощущение: это всё пройдёт. Это всё и есть жизнь, а она - кончится. И всё это дурацкое время, которое так больно колет постоянно неуловимостью, истечёт в конце концов. И в итоге от тебя уже никуда не уходит сложное ощущение, что каждый твой день, такой дурацкий в череде других, единственноэкземплярный. Один - и навсегда. Наверное, самая заветная мечта любого нормального человека - временный день сурка.
Не понимаю, как между смертностью и бессмертием можно умозрительно отдать предпочтение смертности. В детстве понимал, вернее, знал, что это просто правильно, сейчас уже забыл, а понять не могу. Умереть всегда успеете. А вот хоть на секунду избавиться от этого ощущения песка-сквозь-сжатые-пальцы это ведь почти бесценно.
Сжимаю мозги, как губку,
И капаю на тетрадку.
Я чувствую - между пальцев
Засело ещё чуть-чуть.
Случайно залил тебе юбку,
Теперь в ней на уровне атомов
Весь мой разнобойный словарь
От "наркомпроса" до "чудь".
И я развожу палитру
Из этих склизких метафор.
Нет, я не чураюсь грязи,
Мне всякие подойдут.
Я многим обязан пол-литру,
Когда я свожу пространство
В нетронутый А4 -
То мой землемерный труд.
Ты, девственный лист бумаги,
будь совращён верлибром,
Зачёркиваньем, гротеском
И прочею лабудой,
Поскольку избыток влаги
Чернильной в мозгах поэтов -
Причина знакомства чартов
С певицею Лободой.
А значит, сегодня надо
По капле сцедить чернила
И портить, и портить бумагу,
И рвать о рифмовку рот.
Ведь если со мною рядом
В монашкином белом цвете
Нетронутая тетрадка -
Меня от неё трясёт.
А, кроме того, я битым
После общенья с кодексом
Себя ощущаю - много
Мне ближе другие слова.
Искусство чувствовать ритм
Уходит без должной практики -
Потребность писать стихи
Рядом с тобой всегда.
И капаю на тетрадку.
Я чувствую - между пальцев
Засело ещё чуть-чуть.
Случайно залил тебе юбку,
Теперь в ней на уровне атомов
Весь мой разнобойный словарь
От "наркомпроса" до "чудь".
И я развожу палитру
Из этих склизких метафор.
Нет, я не чураюсь грязи,
Мне всякие подойдут.
Я многим обязан пол-литру,
Когда я свожу пространство
В нетронутый А4 -
То мой землемерный труд.
Ты, девственный лист бумаги,
будь совращён верлибром,
Зачёркиваньем, гротеском
И прочею лабудой,
Поскольку избыток влаги
Чернильной в мозгах поэтов -
Причина знакомства чартов
С певицею Лободой.
А значит, сегодня надо
По капле сцедить чернила
И портить, и портить бумагу,
И рвать о рифмовку рот.
Ведь если со мною рядом
В монашкином белом цвете
Нетронутая тетрадка -
Меня от неё трясёт.
А, кроме того, я битым
После общенья с кодексом
Себя ощущаю - много
Мне ближе другие слова.
Искусство чувствовать ритм
Уходит без должной практики -
Потребность писать стихи
Рядом с тобой всегда.
Маленькое откровение, с которым я раньше не захотел бы соглашаться. Жить среди милого модерна ничуть не более интересно, чем жить среди функционалистических панелек. Город, оказывается, запоминается не разноликостью архитектуры, а одинаковостью воды или солнца: залив и река, похожие на все другие заливы и реки, неповторим больше, чем шедевр Монферрана.
Проверено на Неаполе и Петербурге.
Проверено на Неаполе и Петербурге.
Дом, все мои мысли уже третий день с тобой. Держись уж как-нибудь. Все мы там повязаны.
Трэвел-блог #домикнауточке
Не так давно я вернулся из поездки в Австро-Венгрию, и мне, в общем-то, есть что о ней рассказать. Но рассказывать я начну всё равно с Петербурга.
Потому что в сравнении становится ясно, что он — нормальная европейская столица: по возможностям, красотам, количеству биг-маков на квадратный метр и особенно тому, что называется инфраструктурой. Дело в том, что "европейская столица" это не юридический статус, а история стройки города и немного — его жизни. И тут Питер, к счастью, уже не стал Будапештом и, наверное, никогда не станет Веной.
Попробую объяснить. Будапешт это про то, как освободившееся от диктата Австрии обновлённое венгерское государство объединило после почти тысячелетней истории самостоятельного развития несколько крупных городов в один и задалось амбициями методом пятилетки в четыре года превратить его в одну из красивейших столиц Европы. Пока немного напоминает становление Петербурга, правда? Вот только у венгров объединение Буды, Пешта и Обуды в Будапешт (я сейчас не пошутил) произошло в 1873, а к 1896, к тысячелетию "обретения венграми родины", градостроительные амбиции уже были в общем и целом реализованы.
Впрочем, чего уж там, я немного лукавлю. Буда и Пешт перестраивались несколько раз. Так, перестройка городов в помпезном барокко началась уже в XVIII веке. Потому после объединения преображение в "золотую столицу Европы" оставалось лишь довершить. Но уверяю вас: после прогулки по той части города, которая продолжает называться Пештом, ваша память захочет сохранить образы только этого хронологически краткого довершения. Кажется, что все главные достопримечательности города (и всё вообще чем заинтересуется ваш глаз) было создано лет за 10-15 во второй половине XIX века. Действительно, и знаменитый Парламент и неимоверно милый Проспект Андраши строились именно тогда. Скоростное создание имперского образа Петербурга уже не кажется таким скоростным. Тут и рождается впечатление, которое заставляет, во-первых, думать, что Питер с Будапештом похожи, а, во-вторых, говорить, что Питер Будапештом уже не стал: мол, я-то думал, это у нас подражание всяким Голландиям с Парижами, а вы нас эвона как быстро переподражали...
Впечатление лечится поездкой на другой берег Дуная, в Буду. Там — холмистый старый городочек с узенькими улочками. И развалины. Полина говорит: похоже на Германию. Я говорю: ну, Германия на фото, вроде выглядит примерно так же. Но в любом случае это уже никакие не семидесятые годы позапрошлого века. Потому и неповторимостью очаровывает куда больше другого берега. Да и выше тут, а смотреть на этот самый другой берег с высоты интереснее, чем с него самого.
Ведь ещё и Дунай видно хорошо. Если говорить вообще, то Дунай и развалины это для меня два определяющих фактора Будапешта. Только Дунай реален, а развалины чаще всего нет — но угадываемы. И тут сталкиваешься с огромным различием между Питером и венгерской столицей: сказать, что по улицам Ленинграда не прошла война язык не повернётся, но уличных боёв у нас не было. А вот в Будапеште — были и унесли с собой не только 38 000 человеческих жизней, но и жизни четверти домов города. На том, что у них были жизни и даже души я наставиваю, ибо образовавшиеся пустые места были заполнены не чем иным, как бездушностью. Центр Будапешта тут и там утыкан скучным функционализмом, который напоминает о недопустимости войн не хуже мемориалов и памятников (коих тут тоже немерено, но об этом чуть ниже). Наверное, после Второй Мировой действительно были занятия более необходимые, чем восстановление архитектурных ценностей, но когда думаешь, насколько этот город был красив, до того, как добрую половину его центра подорвали, становится грустно. В конечном итоге такая вынужденная (мне хочется верить, что вынужденная!) застройка сильно портит впечатление. И заставляет ужаснуться перспективам Петербурга, если в центре столь же неистово продолжит появляться всякая безликая ерунда.
Что до памятников, так они указывают на то, что Венгрия продолжает с болью переживать как минимум два события своей истории: свою неудавшуюся революцию 1848-1849 г
Не так давно я вернулся из поездки в Австро-Венгрию, и мне, в общем-то, есть что о ней рассказать. Но рассказывать я начну всё равно с Петербурга.
Потому что в сравнении становится ясно, что он — нормальная европейская столица: по возможностям, красотам, количеству биг-маков на квадратный метр и особенно тому, что называется инфраструктурой. Дело в том, что "европейская столица" это не юридический статус, а история стройки города и немного — его жизни. И тут Питер, к счастью, уже не стал Будапештом и, наверное, никогда не станет Веной.
Попробую объяснить. Будапешт это про то, как освободившееся от диктата Австрии обновлённое венгерское государство объединило после почти тысячелетней истории самостоятельного развития несколько крупных городов в один и задалось амбициями методом пятилетки в четыре года превратить его в одну из красивейших столиц Европы. Пока немного напоминает становление Петербурга, правда? Вот только у венгров объединение Буды, Пешта и Обуды в Будапешт (я сейчас не пошутил) произошло в 1873, а к 1896, к тысячелетию "обретения венграми родины", градостроительные амбиции уже были в общем и целом реализованы.
Впрочем, чего уж там, я немного лукавлю. Буда и Пешт перестраивались несколько раз. Так, перестройка городов в помпезном барокко началась уже в XVIII веке. Потому после объединения преображение в "золотую столицу Европы" оставалось лишь довершить. Но уверяю вас: после прогулки по той части города, которая продолжает называться Пештом, ваша память захочет сохранить образы только этого хронологически краткого довершения. Кажется, что все главные достопримечательности города (и всё вообще чем заинтересуется ваш глаз) было создано лет за 10-15 во второй половине XIX века. Действительно, и знаменитый Парламент и неимоверно милый Проспект Андраши строились именно тогда. Скоростное создание имперского образа Петербурга уже не кажется таким скоростным. Тут и рождается впечатление, которое заставляет, во-первых, думать, что Питер с Будапештом похожи, а, во-вторых, говорить, что Питер Будапештом уже не стал: мол, я-то думал, это у нас подражание всяким Голландиям с Парижами, а вы нас эвона как быстро переподражали...
Впечатление лечится поездкой на другой берег Дуная, в Буду. Там — холмистый старый городочек с узенькими улочками. И развалины. Полина говорит: похоже на Германию. Я говорю: ну, Германия на фото, вроде выглядит примерно так же. Но в любом случае это уже никакие не семидесятые годы позапрошлого века. Потому и неповторимостью очаровывает куда больше другого берега. Да и выше тут, а смотреть на этот самый другой берег с высоты интереснее, чем с него самого.
Ведь ещё и Дунай видно хорошо. Если говорить вообще, то Дунай и развалины это для меня два определяющих фактора Будапешта. Только Дунай реален, а развалины чаще всего нет — но угадываемы. И тут сталкиваешься с огромным различием между Питером и венгерской столицей: сказать, что по улицам Ленинграда не прошла война язык не повернётся, но уличных боёв у нас не было. А вот в Будапеште — были и унесли с собой не только 38 000 человеческих жизней, но и жизни четверти домов города. На том, что у них были жизни и даже души я наставиваю, ибо образовавшиеся пустые места были заполнены не чем иным, как бездушностью. Центр Будапешта тут и там утыкан скучным функционализмом, который напоминает о недопустимости войн не хуже мемориалов и памятников (коих тут тоже немерено, но об этом чуть ниже). Наверное, после Второй Мировой действительно были занятия более необходимые, чем восстановление архитектурных ценностей, но когда думаешь, насколько этот город был красив, до того, как добрую половину его центра подорвали, становится грустно. В конечном итоге такая вынужденная (мне хочется верить, что вынужденная!) застройка сильно портит впечатление. И заставляет ужаснуться перспективам Петербурга, если в центре столь же неистово продолжит появляться всякая безликая ерунда.
Что до памятников, так они указывают на то, что Венгрия продолжает с болью переживать как минимум два события своей истории: свою неудавшуюся революцию 1848-1849 г