У меня есть несколько вещей, которые я непременно должен успеть сделать за последние дни 2017. Посмотреть новые "Звёздные войны", вернуться на берег Залива. А ещё что-то из серии "понять, простить и отпустить". Многое. Ведь я страшно устал от этого года; одна часть его - бег, ещё одна - полусмертная остановка, третья - фрустрация. И хотя моментов выпадания из жизни было значительно больше самой жизни, передохнуть не получилось.
Можно сказать, что начало нового года, как и, допустим, начало новой недели, не означает в действительности ничего и что это уловка слабовольных. Ну... не для всех. Я терпеть не могу неопределённости, потому мне с детства нравилось мыслить строгими и ясными категориями "начала"-"конца", "этапа", "витка". Поэтому идея Нового года мне лично очень близка. Совсем другой вопрос, что это абсолютно искусственный праздник, призванный просто-напросто заменить Рождество, но... эти два праздника, исконный и надстроенный, объединяет одна магистральная черта: они не о себе, а о ближнем. Они - для всех сразу, ни разу не эгоистичны. Потому оба живые и нравятся мне куда больше дня рождения или чего-то подобного. Отмечать вообще стоит только два праздника: Новый год (или Рождество, как хотите) и День Плутона в Иллинйсе (люблю тебя очень).
Я, впрочем, говорил о другом. В 2017 я не начал писать роман, не закончил поэм и рассказов, как обещал. Но я узнал столько таких удивительных (и пугающих) вещей и от столького освободился (временно или уже насовсем), что всё обещанное отошло на второй план. Я здесь и я всё ещё дышу. Вот что важно.
А здесь - это (в данный момент) на юридическом. Как я сказал, меня жутко раздражает неопределённость. В том числе неопредлённость в широком смысле, шаткость чего-то нового в границах моей картинки мира. Поэтому, оказываясь перед некоей новой системой знаний, я чувствую нервные тики, пустившиеся плясать по телу от желания вот прямо здесь и сейчас "во всём дойти до самой сути".
И вот это неусыпное желание "в работе, в поисках, в пути" и т.д. теперь ставит меня в тупик. С одной стороны, это то, что и определяет меня как персонажа всей этой странной истории, а с другой, мне далеко не всегда нравится то, что я нахожу, докапываясь до глубин, где засел Пастернак (там приходится разрешать сложные вопросы о том, что есть это найденное: низины духа или высоты жизни как разнообразия. От всего этого болит голова, тогда я начинаю тратить деньги, а денег у меня всегда немного). Кроме того, оказалось, что в открывшейся мне теперь системе знаний (в горах пыльных и не очень бибилиотечных книжек) и нет никакой сути, окончательной настолько, что я мог бы остаться доволен.
Так что я желаю себе: перестать нервничать и пытаться всё вокург расставить по метафизическим полкам (насколько бы сильно ты ни усложнял их, пытаясь убедить себя в том, что это и не полки вовсе, а вполне себе что-то многослойное и интересное). "Понять, простить и отпустить" тебе нужно в первую очередь себя. Ты понял за этот очередной "этап", что всё бывает. Как ни систематизируй, ко всему не окажешься готов. Так что перестань соревноваться с мирозданием в игре в бисер. Помни: всё вокург можно только принять как данность. Вынеси нужное (пусть и грустное) из этого страшного года и постарайся дойти до сути единственной вещи, которая того по-настоящему стоит, - счастья.
Тонкая белая спираль стала ещё немного длиннее. Ветер, песок и запах пережжённой каши (а может, просто сахара) - вот и всё, что я запомню.
Эти пожелания - ложные. Они не по мне, и следовать им я не смогу. Но корректировать программу будем уже по ходу, как и всегда. Ведь ко всему и правда не приготовишься, и, если я написал это искренне, значит, целый год прошёл не зря.
С Новым. Пис
Можно сказать, что начало нового года, как и, допустим, начало новой недели, не означает в действительности ничего и что это уловка слабовольных. Ну... не для всех. Я терпеть не могу неопределённости, потому мне с детства нравилось мыслить строгими и ясными категориями "начала"-"конца", "этапа", "витка". Поэтому идея Нового года мне лично очень близка. Совсем другой вопрос, что это абсолютно искусственный праздник, призванный просто-напросто заменить Рождество, но... эти два праздника, исконный и надстроенный, объединяет одна магистральная черта: они не о себе, а о ближнем. Они - для всех сразу, ни разу не эгоистичны. Потому оба живые и нравятся мне куда больше дня рождения или чего-то подобного. Отмечать вообще стоит только два праздника: Новый год (или Рождество, как хотите) и День Плутона в Иллинйсе (люблю тебя очень).
Я, впрочем, говорил о другом. В 2017 я не начал писать роман, не закончил поэм и рассказов, как обещал. Но я узнал столько таких удивительных (и пугающих) вещей и от столького освободился (временно или уже насовсем), что всё обещанное отошло на второй план. Я здесь и я всё ещё дышу. Вот что важно.
А здесь - это (в данный момент) на юридическом. Как я сказал, меня жутко раздражает неопределённость. В том числе неопредлённость в широком смысле, шаткость чего-то нового в границах моей картинки мира. Поэтому, оказываясь перед некоей новой системой знаний, я чувствую нервные тики, пустившиеся плясать по телу от желания вот прямо здесь и сейчас "во всём дойти до самой сути".
И вот это неусыпное желание "в работе, в поисках, в пути" и т.д. теперь ставит меня в тупик. С одной стороны, это то, что и определяет меня как персонажа всей этой странной истории, а с другой, мне далеко не всегда нравится то, что я нахожу, докапываясь до глубин, где засел Пастернак (там приходится разрешать сложные вопросы о том, что есть это найденное: низины духа или высоты жизни как разнообразия. От всего этого болит голова, тогда я начинаю тратить деньги, а денег у меня всегда немного). Кроме того, оказалось, что в открывшейся мне теперь системе знаний (в горах пыльных и не очень бибилиотечных книжек) и нет никакой сути, окончательной настолько, что я мог бы остаться доволен.
Так что я желаю себе: перестать нервничать и пытаться всё вокург расставить по метафизическим полкам (насколько бы сильно ты ни усложнял их, пытаясь убедить себя в том, что это и не полки вовсе, а вполне себе что-то многослойное и интересное). "Понять, простить и отпустить" тебе нужно в первую очередь себя. Ты понял за этот очередной "этап", что всё бывает. Как ни систематизируй, ко всему не окажешься готов. Так что перестань соревноваться с мирозданием в игре в бисер. Помни: всё вокург можно только принять как данность. Вынеси нужное (пусть и грустное) из этого страшного года и постарайся дойти до сути единственной вещи, которая того по-настоящему стоит, - счастья.
Тонкая белая спираль стала ещё немного длиннее. Ветер, песок и запах пережжённой каши (а может, просто сахара) - вот и всё, что я запомню.
Эти пожелания - ложные. Они не по мне, и следовать им я не смогу. Но корректировать программу будем уже по ходу, как и всегда. Ведь ко всему и правда не приготовишься, и, если я написал это искренне, значит, целый год прошёл не зря.
С Новым. Пис
Сегодня канал как никогда похож на то, во что я обещал себе его не превращать: туманная заметочная 13-летнего мальчика, вчера прочитавшего про философию экзистенциализма. Что поделаешь, иногда проскакивает.
-----
Конечно, я лукавлю: я запомню целую массу вещей. И она потрясающая. Память хороша уже хотя бы тем, что никто чужой насильно её не отнимет. Это всё остаётся вам. Живите
-----
Конечно, я лукавлю: я запомню целую массу вещей. И она потрясающая. Память хороша уже хотя бы тем, что никто чужой насильно её не отнимет. Это всё остаётся вам. Живите
Очень грустно, что не остаётся времени на настоящее чтение. Вот сейчас оно, казалось бы, есть, но это обманка. Те времена, когда я читал по шесть десятков книг за год (а в их числе были "Война и мир" и "Поднятая целина"), прошли. Их возврат - единственное, что могло бы заставить меня поучиться тайм-менеджменту. Или как там это зовётся
Я стою на дворе и смотрю в костёр. Он ещё сильный и потихоньку перекидывается на те из моих кимов, конспектов, таблиц или ещё каких-нибудь штук к экзамену, которые лежат немного в стороне от уже горящей стопки. Подталкиваю их к пламени ногой и делаю большой глоток.
Я не особо пьян (потому что это не помогает и ещё потому что привет, мам). Мне нравится греться у костра. Я протягиваю к нему руки и улыбаюсь. Можно плеснуть в него ещё немного огненной воды (почему вообще жидкость для розжига не назвали именно так?), и тогда он тоже протянет ко мне руки.
У тех из моих друзей, кто сидел со мной у ксотра, в конце концов закончились сигареты, так что мы собрались в поход до единственного круглосуточного магазина поблизости. Всегда-то так с моими друзьями: в какой-то момент у них кончаются сигареты, и тогда начинаются разной дальности походы. Тут дальность была приличная, и в какой-то момент пути кто-то со скуки сформулировал насущный вопрос: "Что бы вы делали, если бы точно знали, что в скором времени умрёте?".
Последовал экскурс по статьям уголовного кодекса. Тогда возник второй вопрос: "А почему твоя скорая смерть даёт тебе право причинить вред другому?".
- Не даёт. Некому его дать. Но тебе становится более или менее плевать, - пояснила Анита.
- То есть сейчас тебе просто ещё есть чего бояться?
- Получается, что так, - пожала она плечами, - А когда маячит скорая смерть, страх перестаёт иметь особый смысл. Человек готов на что угодно. Мне вообще кажется, что ты и сейчас почти готов на что угодно.
- Звучит как набор клише из "Достучаться до небес", - вставил я.
- Идеи получше?
- У меня нет идей на это счёт, - пожал я плечами в свою очередь, - Правда. И я не знаю, на что бы я решился.
- Ну, вот допустим, ограбить бы решился, - сказал Серёжа, - Магазин там какой-нибудь. Это такое, безотносительное, что ли, зло. А вот убить? Решился бы, зная, что сам скоро умрёшь?
- Да, ты прав, что кражу, пожалуй, и оправдать легко для себя. Тут и правда, может, одно наказание возможное сдерживает. Но вот убить - нет, это совсем другое...
- Решилась бы, - перебила Анита, - Убила бы.
Мы посмотрели на неё даже почти в удивлении. Сказанное показалось мне как-то особо бессмысленно. Убить кого - человека, вставшего на пути в эти последние твои дни, или кого-то, ненавидимого ранее? Но в таком случае, какой смысл в этой поздней мести, если даже результатами её ты не сможешь воспользоваться? А что, если смерть другого будет последним, что ты успеешь устроить перед своей собственной? Это похоже на огромную бессмыслицу.
Что-то такое я и возразил в ответ. Анита выслушала и ответила: "Всё это понятно и всё это правильно. Но у меня есть человек, которого я бы хотела увидеть мёртвым. И я бы не побоялась".
Остальные встали на мою сторону: "Даже в "Достучаться до небес" идея была в том, чтобы повеселее провести последние деньки. Как-то страшно, если повеселее - это пойти и убить кого-то, давно примеченного".
Анита отвернулась в сторону. "Кажется, мы решили, что вопрос в том, сколько ты можешь себе позволить перед смертью. И я смогу вот столько - я знаю. Я думала об этом. Что я такой себе человек - понимаю сама. И насколько это отвратительно, понимаю сама. Но ответ не поменяю", - сказала она, уже не глядя на нас.
— Если ты понимаешь, насколько это отвратительно, и всё равно готова сделать, то, по-моему, ты не понимаешь, насколько это отвратительно, — отозвался было Серёжа, но зря. Разговор уже был закончен.
_________
На обратном пути ребята говорили что-то о "Степном волке", а Веня бежал впереди и горланил песни Killers, волнуя собак за каждой оградой. Я не влезал в разговор о "Степном волке" потому, что мне казалось, что обсуждать его это почти китч, а ещё потому, что я его не читал. Да и я прекрасно думал себе о своём.
В конце концов, Веня криком сообщил, что пол оказался лавой, и нам пришлось бросить и Гессе, и прочие думы: лирика хороша, но лава есть лава.
Я не особо пьян (потому что это не помогает и ещё потому что привет, мам). Мне нравится греться у костра. Я протягиваю к нему руки и улыбаюсь. Можно плеснуть в него ещё немного огненной воды (почему вообще жидкость для розжига не назвали именно так?), и тогда он тоже протянет ко мне руки.
У тех из моих друзей, кто сидел со мной у ксотра, в конце концов закончились сигареты, так что мы собрались в поход до единственного круглосуточного магазина поблизости. Всегда-то так с моими друзьями: в какой-то момент у них кончаются сигареты, и тогда начинаются разной дальности походы. Тут дальность была приличная, и в какой-то момент пути кто-то со скуки сформулировал насущный вопрос: "Что бы вы делали, если бы точно знали, что в скором времени умрёте?".
Последовал экскурс по статьям уголовного кодекса. Тогда возник второй вопрос: "А почему твоя скорая смерть даёт тебе право причинить вред другому?".
- Не даёт. Некому его дать. Но тебе становится более или менее плевать, - пояснила Анита.
- То есть сейчас тебе просто ещё есть чего бояться?
- Получается, что так, - пожала она плечами, - А когда маячит скорая смерть, страх перестаёт иметь особый смысл. Человек готов на что угодно. Мне вообще кажется, что ты и сейчас почти готов на что угодно.
- Звучит как набор клише из "Достучаться до небес", - вставил я.
- Идеи получше?
- У меня нет идей на это счёт, - пожал я плечами в свою очередь, - Правда. И я не знаю, на что бы я решился.
- Ну, вот допустим, ограбить бы решился, - сказал Серёжа, - Магазин там какой-нибудь. Это такое, безотносительное, что ли, зло. А вот убить? Решился бы, зная, что сам скоро умрёшь?
- Да, ты прав, что кражу, пожалуй, и оправдать легко для себя. Тут и правда, может, одно наказание возможное сдерживает. Но вот убить - нет, это совсем другое...
- Решилась бы, - перебила Анита, - Убила бы.
Мы посмотрели на неё даже почти в удивлении. Сказанное показалось мне как-то особо бессмысленно. Убить кого - человека, вставшего на пути в эти последние твои дни, или кого-то, ненавидимого ранее? Но в таком случае, какой смысл в этой поздней мести, если даже результатами её ты не сможешь воспользоваться? А что, если смерть другого будет последним, что ты успеешь устроить перед своей собственной? Это похоже на огромную бессмыслицу.
Что-то такое я и возразил в ответ. Анита выслушала и ответила: "Всё это понятно и всё это правильно. Но у меня есть человек, которого я бы хотела увидеть мёртвым. И я бы не побоялась".
Остальные встали на мою сторону: "Даже в "Достучаться до небес" идея была в том, чтобы повеселее провести последние деньки. Как-то страшно, если повеселее - это пойти и убить кого-то, давно примеченного".
Анита отвернулась в сторону. "Кажется, мы решили, что вопрос в том, сколько ты можешь себе позволить перед смертью. И я смогу вот столько - я знаю. Я думала об этом. Что я такой себе человек - понимаю сама. И насколько это отвратительно, понимаю сама. Но ответ не поменяю", - сказала она, уже не глядя на нас.
— Если ты понимаешь, насколько это отвратительно, и всё равно готова сделать, то, по-моему, ты не понимаешь, насколько это отвратительно, — отозвался было Серёжа, но зря. Разговор уже был закончен.
_________
На обратном пути ребята говорили что-то о "Степном волке", а Веня бежал впереди и горланил песни Killers, волнуя собак за каждой оградой. Я не влезал в разговор о "Степном волке" потому, что мне казалось, что обсуждать его это почти китч, а ещё потому, что я его не читал. Да и я прекрасно думал себе о своём.
В конце концов, Веня криком сообщил, что пол оказался лавой, и нам пришлось бросить и Гессе, и прочие думы: лирика хороша, но лава есть лава.
И ведь ничего не наврал. Вон он, костёр из кимов, немного подальше остался (и это, очевидно, про память)
Не забил на канал, а просто сессия. Мне есть много чего вам сказать!
Мур
Мур
Есть какой-то механизм в человеке, отвечающий за непреодолимое желание жить с вывернутой назад головой. Психологическая защита после травмирующего опыта, что ли. Не знаю. Но мне очень надоело подвергать болезненной оценке каждоё (твоё) слово и каждый (твой) шаг и простраивать никогда не сбывающиеся варианты развития событий. И искренне злиться на всё, когда события идут не по плану.
Этим механизмам только дай о себе позаботиться - они тебе жить не дадут.
Не кормите своих монстров. Даже маленьких и милых.
Не кормите своих монстров. Даже маленьких и милых.
Скользя по запылённой улице,
Он плакал от того, что я
Была красавицей и умницей
До этого больного дня.
И затирались взглядом милого
Родного города тона —
Непререкаемо любимого
До этого больного дня.
И взгляд такой уже не лечится.
Во взгляде том — ухват мазка:
Одета вечностью (да, вечностью!)
Его наивная тоска.
И я в разоблаченном городе
Кормлю притихших снегирей.
И краска набегает в вороте
С стекающих с петель дверей.
А он, разделываясь с вечностью,
Всё пишет хмурые стихи,
В которых вечность равновесится
Бездарностью любой строки.
Он плакал от того, что я
Была красавицей и умницей
До этого больного дня.
И затирались взглядом милого
Родного города тона —
Непререкаемо любимого
До этого больного дня.
И взгляд такой уже не лечится.
Во взгляде том — ухват мазка:
Одета вечностью (да, вечностью!)
Его наивная тоска.
И я в разоблаченном городе
Кормлю притихших снегирей.
И краска набегает в вороте
С стекающих с петель дверей.
А он, разделываясь с вечностью,
Всё пишет хмурые стихи,
В которых вечность равновесится
Бездарностью любой строки.
Знаете, ведь аватар этого канальчика служит доказательством того, что иногда и в этом городе бывает настоящее летнее солнце. Только посмотрите, как заливает и жжёт!
Знаете, в чём проблема комедий и трагедий? Как те, так и другие никогда не будут близки к настоящей жизни, в которой комичное и трагичное сходится в одно максимально близко. Ну, вот не во дворце живёт обыкновенный чтец, нет у него отдельного прихода или особой галлереи, чтобы переживать мучения, и прачек, чтобы стирать портки. Выход тут — писать трагикомедии или пытаться уйти в искусство от жизни подальше.
И этот канал выбирает трагикомедии.
И этот канал выбирает трагикомедии.
...потому что при подъёме на горку ребёнок впервые сталкивается с острым внутренним переживанием времени. Попробую объяснить. Поднимаясь на горку, ты только и думаешь о том, сколь мало в сравнении со временем подъёма будет время скатывания. А, скатываясь, ты очень стараешься выжать всё приятное из каждой секунды, но ты уже слишком сильно разволновал сам себя: у тебя получается думать только о том, что вот сейчас эта секунда приятного, ради которой делалось много рутинного, - закончится. Не в это мгновение, так в следующее.
А потом ты оставляешь салазки, и это ощущение распространяется на всю остальную жизнь. Скучное - медленно каратается в мыслях о том, каким прекрасным обязано (не может быть, а именно обязано) быть приятное, а наконец наступившим приятным не наслаждаешься, потому что каждую секунду спрашиваешь себя: "Ну, ты доволен уже? Почему тебе ещё не хорошо? Ну-ка быстро начал получать удовольствие!". А надо всем этим более общее ощущение: это всё пройдёт. Это всё и есть жизнь, а она - кончится. И всё это дурацкое время, которое так больно колет постоянно неуловимостью, истечёт в конце концов. И в итоге от тебя уже никуда не уходит сложное ощущение, что каждый твой день, такой дурацкий в череде других, единственноэкземплярный. Один - и навсегда. Наверное, самая заветная мечта любого нормального человека - временный день сурка.
Не понимаю, как между смертностью и бессмертием можно умозрительно отдать предпочтение смертности. В детстве понимал, вернее, знал, что это просто правильно, сейчас уже забыл, а понять не могу. Умереть всегда успеете. А вот хоть на секунду избавиться от этого ощущения песка-сквозь-сжатые-пальцы это ведь почти бесценно.
А потом ты оставляешь салазки, и это ощущение распространяется на всю остальную жизнь. Скучное - медленно каратается в мыслях о том, каким прекрасным обязано (не может быть, а именно обязано) быть приятное, а наконец наступившим приятным не наслаждаешься, потому что каждую секунду спрашиваешь себя: "Ну, ты доволен уже? Почему тебе ещё не хорошо? Ну-ка быстро начал получать удовольствие!". А надо всем этим более общее ощущение: это всё пройдёт. Это всё и есть жизнь, а она - кончится. И всё это дурацкое время, которое так больно колет постоянно неуловимостью, истечёт в конце концов. И в итоге от тебя уже никуда не уходит сложное ощущение, что каждый твой день, такой дурацкий в череде других, единственноэкземплярный. Один - и навсегда. Наверное, самая заветная мечта любого нормального человека - временный день сурка.
Не понимаю, как между смертностью и бессмертием можно умозрительно отдать предпочтение смертности. В детстве понимал, вернее, знал, что это просто правильно, сейчас уже забыл, а понять не могу. Умереть всегда успеете. А вот хоть на секунду избавиться от этого ощущения песка-сквозь-сжатые-пальцы это ведь почти бесценно.