[...и я соврал: мне очень страшно сейчас. Хотя, казалось бы, нет причин. Только я знаю, что это внезапно вновь давшееся в руки счастье — не навсегда. Скоро оно закончится и уже насовсем. А быть без него я научился ровно на два смешных дня]
—------------------------------------------
Весь этот сеанс психоанализа был, наверное, только иллюстрацией ко второму абзацу. Попыткой выхватить и вывести на свет странные психические механизмы. Может, кто-нибудь увидит что угадывал сам.
Попытайтесь понять, что заставляет вас цензурировать мысли. Как выглядит ваша память. Что вам мерещится и слышится в темноте
—------------------------------------------
Весь этот сеанс психоанализа был, наверное, только иллюстрацией ко второму абзацу. Попыткой выхватить и вывести на свет странные психические механизмы. Может, кто-нибудь увидит что угадывал сам.
Попытайтесь понять, что заставляет вас цензурировать мысли. Как выглядит ваша память. Что вам мерещится и слышится в темноте
Трогательный захлёбывающийся ритм плохо согласованных эмоциональных пятен, однородных и не очень членов синтаксиса. Таким надо уметь пользоваться. Здесь, кажется, получилось, так что очень хочу поделиться в ответ
----------------------
"Почему он так часто произносит слова дважды? Боится, что не услышат?"
----------------------
"Почему он так часто произносит слова дважды? Боится, что не услышат?"
Forwarded from мои не мудрые чувства
Многослойность. Он говорит, что эти люди - гении, что они чувствуют жизнь, как мало кто делает это из нас. Я ощущаю телом бархат его голоса, поднимаю глаза ввысь, надеясь увидеть там красивую картинку, соответствующую его словам. Зеленые, пока ещё, листья колышутся в такт его глаголам и повторениям слов. Почему он так часто произносит слова дважды? Он боится, что не услышат? Но я ведь слышу, и этого будто достаточно, зачем ему кто-то ещё, если есть я, дарящая ему тепло и осторожные вдохи? Холодно. Холодно так, что дрожат струны души. Тепло от томящегося пламени в его сердце, я очень сильно чувствую, могу потрогать эти острые языки. Медленно и неторопливо, серое небо Петербурга, я сижу на серой скамье и стараюсь быть ближе к его чёрной куртке в моем черно-сером пальто, ближе к его дому в качестве гостя, боящегося ступить на порог без приглашения, пусть даже с тортом в руках. Хочу склонить голову на плечо, но тело не слушается, потому что без души оно действовать отказывается - та же занята рассказом. Похоже на сон в пелене, но точно не на реальность. Я редко встречаю людей, с которыми, скажи им единое слово, ты автоматически попадаешь в их особенный большой мир с продуманными ходами, лабиринтами, старыми шкафами, новыми окнами, скрипящими дверьми. Пусти меня в сердце и своё тепло, мне у тебя очень хорошо- я не люблю реальность вне тебя
Во все глаза смотрю в твои прекрасные глаза. Потом ты их прикрываешь, поднимаешь голову, широко улыбаешься, и я чувствую что-то почти животное.
Мы с тобой — не навсегда, мы умрём, прекратимся в том или ином смысле, но этот наш момент — навечно. Его не отследить, не достать и не измельчить. Для нас его даже не существует и не существовало ни в какую уловимую секунду времени, но всё же он — жив навсегда. Это я умею почувствовать, а вот проникнуться ещё не ушедшим мигом — почти никогда. Привык жить, задрав голову и высматривая что-то поверх календарных валов в прекрасном будущем. Всегда думаю о следующей секунде, следующем движении. Запутал сам себя с неуловимостью настоящего, и это, конечно, не дело. Когда я целую тебя, я хочу просто целовать тебя, а не играть в прорицателя.
Мы чертовски непохожие. Нам нравятся разные фильмы, разная музыка, разные книги. Мы по-разному расслабляемся и смотрим вокруг себя. Но вот я замечаю за собой твоё движение, а в твоей речи — откровенно вторгшиеся в неё мои слова. Мы для чего-то очень нужны друг другу. Наверное, для того, чтобы найти самих себя: ведь мы существуем в мире постольку, поскольку отражаемся в другом — своим добром, своим теплом. Своим грехом. Возможно, я это уже писал: вне другого тебя и самого по-настоящему нет. Только диалог, только многоголосие. "Ты еси".
Хотя может, меня сводят с ума твои черты, только и всего. Твои руки. Там есть чему свести с ума, а мне есть, чем замаскировать это простое, звериное, я ведь проглотил много книг. Но это несущественно, всё несущественно в миг, который я, испытывая сам себя, пытаюсь поймать и прочувствовать; ток по коже.
Смотрю в тебя во все глаза. Я — зеркало, в котором ты можешь до дна разглядеть себя. "У нас нет секретов друг от друга", — неправда: секретов полно. Но это прекрасно. Это тоже часть Нас. Но смотри в меня, вглядись до дна и не спрячь в себе ничего от себя самой. Я хочу с этим помочь.
Секунда ударяет ощутимым разрядом и наконец вырывается от меня. Стрелка часов обваливается на циферблат. Кажется, в этот раз всё получилось.
Мы с тобой — не навсегда, мы умрём, прекратимся в том или ином смысле, но этот наш момент — навечно. Его не отследить, не достать и не измельчить. Для нас его даже не существует и не существовало ни в какую уловимую секунду времени, но всё же он — жив навсегда. Это я умею почувствовать, а вот проникнуться ещё не ушедшим мигом — почти никогда. Привык жить, задрав голову и высматривая что-то поверх календарных валов в прекрасном будущем. Всегда думаю о следующей секунде, следующем движении. Запутал сам себя с неуловимостью настоящего, и это, конечно, не дело. Когда я целую тебя, я хочу просто целовать тебя, а не играть в прорицателя.
Мы чертовски непохожие. Нам нравятся разные фильмы, разная музыка, разные книги. Мы по-разному расслабляемся и смотрим вокруг себя. Но вот я замечаю за собой твоё движение, а в твоей речи — откровенно вторгшиеся в неё мои слова. Мы для чего-то очень нужны друг другу. Наверное, для того, чтобы найти самих себя: ведь мы существуем в мире постольку, поскольку отражаемся в другом — своим добром, своим теплом. Своим грехом. Возможно, я это уже писал: вне другого тебя и самого по-настоящему нет. Только диалог, только многоголосие. "Ты еси".
Хотя может, меня сводят с ума твои черты, только и всего. Твои руки. Там есть чему свести с ума, а мне есть, чем замаскировать это простое, звериное, я ведь проглотил много книг. Но это несущественно, всё несущественно в миг, который я, испытывая сам себя, пытаюсь поймать и прочувствовать; ток по коже.
Смотрю в тебя во все глаза. Я — зеркало, в котором ты можешь до дна разглядеть себя. "У нас нет секретов друг от друга", — неправда: секретов полно. Но это прекрасно. Это тоже часть Нас. Но смотри в меня, вглядись до дна и не спрячь в себе ничего от себя самой. Я хочу с этим помочь.
Секунда ударяет ощутимым разрядом и наконец вырывается от меня. Стрелка часов обваливается на циферблат. Кажется, в этот раз всё получилось.
"Думаете, Господь не накуривался? Посмотрите на утконоса"
это Робин Уильямс
это Робин Уильямс
Есть у меня теория: так как в Петербурге очень высокая влажность, то краска, которой окрашено небо, быстро портится, так что его приходится вырезать и уносить на перекраску. Поэтому немалую часть времени неба нет.
Короче, диспозиция такая: летом мне было грустно и у меня скопилась дешёвая лирика, с которой теперь, в общем-то, и нечего делать. Поэтому сейчас грустно будет вам. Но всё это слишком всерьёз не берите
Мир
Мир
Здесь не идут на ум стихи,
Поскольку всё вокруг — стихи.
И оттого здесь так тихи
Мои слова и руки.
Я так когда-то написал,
Я сам всё это предсказал:
Что это место, как вокзал —
Прекрасно для разлуки.
Поскольку всё вокруг — стихи.
И оттого здесь так тихи
Мои слова и руки.
Я так когда-то написал,
Я сам всё это предсказал:
Что это место, как вокзал —
Прекрасно для разлуки.
В ногах журчало и текло,
А в сердце важное горело.
Но я лишён к нему отмычки
И от всего вокруг в бегах.
И только битое стекло
Кусками отражаться смело,
Ища знакомые привычки
В моих недвижимых глазах.
Я мёртв давно,
И только тело
Упрямо топчет электрички
И помышляет о стихах.
А в сердце важное горело.
Но я лишён к нему отмычки
И от всего вокруг в бегах.
И только битое стекло
Кусками отражаться смело,
Ища знакомые привычки
В моих недвижимых глазах.
Я мёртв давно,
И только тело
Упрямо топчет электрички
И помышляет о стихах.
Я — в лесах твоих, я — твоя трава.
На губах навек холод и роса.
Из меня никак не изгнать уже
Дух моей земли. И на той меже,
Где неясно всё, буду ль дальше я,
Я пришёл к тебе, я вдохнул тебя.
Ветер тянет в путь голубой рассвет.
В ветре то легко, что ни цели нет,
Ни кивка назад, ни вперёд толчка.
В ветре только что? Море да трава.
И у всех морей, там, куда бегу,
Пробираемый насквозь на ветру,
Я поймаю твой аромат, земля,
Не оставь меня и спаси меня.
На губах навек холод и роса.
Из меня никак не изгнать уже
Дух моей земли. И на той меже,
Где неясно всё, буду ль дальше я,
Я пришёл к тебе, я вдохнул тебя.
Ветер тянет в путь голубой рассвет.
В ветре то легко, что ни цели нет,
Ни кивка назад, ни вперёд толчка.
В ветре только что? Море да трава.
И у всех морей, там, куда бегу,
Пробираемый насквозь на ветру,
Я поймаю твой аромат, земля,
Не оставь меня и спаси меня.
Лучшие наши с тобой минуты,
Увы, не случились. И пусть.
Я благодарен за вечную муку,
Что я уже не вернусь.
Спасибо, что сердце сбивается в дробном
Здесь над мостом любым;
Что в этом отчаянии, смерти подобном,
Себя ощущаю живым;
Спасибо, что есть отчего заболеть
Посередине дня;
Спасибо, что я не смогу умереть,
Не вспомнив твои глаза.
Увы, не случились. И пусть.
Я благодарен за вечную муку,
Что я уже не вернусь.
Спасибо, что сердце сбивается в дробном
Здесь над мостом любым;
Что в этом отчаянии, смерти подобном,
Себя ощущаю живым;
Спасибо, что есть отчего заболеть
Посередине дня;
Спасибо, что я не смогу умереть,
Не вспомнив твои глаза.
Чтобы избыть печали
Город
хорош
Ночами,
Когда темнотой укрыты
Треснувшие
Кариатиды.
И лучше, чем спящий локон,
Фавриль магазинных окон,
И рифма не лезет дальше
Концовки Проспекта Стачек.
И то, что, когда светило,
Свой керосин палило,
Немного с ума сводило —
Рассеянная перспектива —
Не будет тебе помехой
За скобкой фонарного эха.
Город
хорош
Ночами,
Когда темнотой укрыты
Треснувшие
Кариатиды.
И лучше, чем спящий локон,
Фавриль магазинных окон,
И рифма не лезет дальше
Концовки Проспекта Стачек.
И то, что, когда светило,
Свой керосин палило,
Немного с ума сводило —
Рассеянная перспектива —
Не будет тебе помехой
За скобкой фонарного эха.
Я счастье узнал —
Это была ты.
Узнал, что такое любовь —
И это была ты.
Я в бога поверил —
Им оказалась ты.
Я узнал красоту —
У неё ведь твои черты.
Я счастье теперь избыл,
Любовь расплескал, неся,
Я бога теперь забыл —
Ах если б я всё забыл!
Я помню тебя.
Это была ты.
Узнал, что такое любовь —
И это была ты.
Я в бога поверил —
Им оказалась ты.
Я узнал красоту —
У неё ведь твои черты.
Я счастье теперь избыл,
Любовь расплескал, неся,
Я бога теперь забыл —
Ах если б я всё забыл!
Я помню тебя.
Плохая лирика — всё. Осталась только очень плохая.
Критика и предложения не принимаются, но выслушиваются. Мур
Критика и предложения не принимаются, но выслушиваются. Мур
Я бы сказал, вот до автора и дошло, что в университете придётся заниматься университетом.