"Как можно жить глухим к конечным, драматическим вопросам? Откуда пришел мир, куда идет? Какова в конечном счете потенция космоса? В чем главный смысл жизни? Мы задыхаемся, сосланные в зону промежуточных вторичных вопросов. Нам нужна полная перспектива, с передним и задним планом, а не изуродованный пейзаж, не горизонт, лишенный манящего мерцания далей. Не зная стран света, можно сбиться с пути. И безразличие к конечным вопросам не оправдать ссылкой на то, что способ их решения не найден. Тем более мы должны в глубинах нашего бытия с болью прислушаться к их требовательному зову. Разве исчезает жажда знаний, если ее нельзя утолить? Пусть эти вопросы неразрешимы, они не исчезают, а с наступлением ночи приобретают особый драматизм в дрожащем свете звезд; ведь звезды, по словам Гейне, это тревожные мысли ночи, сотканные из золота. Север и юг служат нам ориентирами, хоть это и не соседние города, куда можно съездить, купив, железнодорожный билет".

Х. Ортега-и-Гассет

В стиле Юры Дудя: неожиданные лексические откровения от Комсомольска

В припеве песни «Где мы сейчас?» девчонки из группы Комсомольск поют:

«Где мы сейчас?
В чьих квартирах, в чьих тарелках
И под солнцем чьим?
От чьих отбились рук?
На чьих плечах
Мы засыпаем по утрам в метро?», —

и я хочу отметить, что это не просто строчки, которым здорово подпевать, но ещё и способ легко, как будто бы походя, сказать важные вещи. Ведь действительно: «где мы» — это главным образом про то, с кем мы и кого мы переживаем прямо сейчас. Местонахождение нашей души, которая (что бы мы ею ни назвали) всё же суть главное в нас, определяется не физической локацией, а людьми вокруг нас. Так что в этих словах акцент на субъекте (прости мне, господи, мою юридическую терминологию) это красиво, интимно и вообще правильно, если учесть, что песня, по словам самих авторов (авторок? Авторш? Простите, я не силён в новоязе), рассказывает о прошедшей любви.

Но этот пост затевался, чтобы прорекламировать не один только Комсомольск, а российские молодежные девичьи группы в целом. Я уж не знаю, в чём тут секрет, но за исполнителями, поющими женскими голосами, лично мне сейчас наблюдать интереснее, чем за какими-либо другими. Речь не только про выстреливших с разной степенью внезапности Гречку с Монеточкой (хотя почему бы и не про них тоже), но и про, например, питерские Ритуальные Услуги с альбомом «Турбулентность», про Хадн дадн и про всё тот же Комсомольск. Это те, кого я могу посоветовать в данный момент, но, уверен, уже завтра список моих рекомендаций может расшириться: прямо сейчас в России пишут свою музыку немало фантастических девчонок и парней, и делают они это очень здорово.

Как же это, блин, круто!

Кстати, про Лизу Монету я уже писал несколько месяцев назад. Отказываться от каких-либо из тех слов пока не думал.

Я люблю жить. Я очень люблю просыпаться утрами и приступать к ежедневным делам. Это, поверьте, не мало, если хоть раз всерьез задуматься. Я хочу всего и сразу, но я хочу и ждать, я хочу всё узнавать, но я хочу и работать руками. Мне действительно интересно то, что я узнаю каждый день, я готов этим заниматься. Ещё больше я люблю то, с чем удаётся столкнуться не каждый день. Я хочу все поцелуи, все звёзды на небе и все своевременно пришедшие автобусы. Без этого огня и желания невозможно становиться жить, попросту нельзя. Это говорю настоящий я, а «если увидите меня в другом состоянии, знайте, это не
я, а мой брат-близнец — мы сами друг друга путаем». Но огня не надо ждать, в него надо просто поверить. Я не желаю зла никому, а добра желаю друзьям. Я верю, что без примирения с плохим не будет радости хорошему, поэтому я не желаю, чтобы навсегда ушло моё плохое. Я люблю жить.
Если красота — в глазах смотрящего, то огонь — в его воле.

Нормальные сувениры

У меня есть стойкое убеждение, что нормальным сувениром из поездки может быть лишь та вещь, с которой конкретно у тебя успело связаться крутое воспоминание. Это может быть самый неожиданный и даже чисто функционалистический предмет, но пусть он сложится из вещи и этакого нематериального сувенира — связанного с вещью переживания. Массовые сувениры — как массовые туристические места: впечатления от них затираются потоком людей. Амстердамские клоги или венецианская маска будут пылиться, вызывая только вялые ассоциации, а магниты на холодильнике перестанут замечаться в принципе (магниты на холодильнике, мне кажется, вообще самая скудоумная вещь в мире).

Свою единственную футболку из флорентийского Hard Rock Cafe я заносил до отнюдь не итальянского лоска, старбаксную кружку, привезенную когда-то из ещё чужого Питера, разбил через месяц, а открытки из Вены потерял сразу после разбирания чемодана. Зато я почти каждый день с теплотой вспоминаю Будапешт, надевая одну пару из своих венгерских зокней. Zokni — это «носки» по-венгерски, ну а для меня это строго пятнадцать пар носков в тугой упаковке, которую держу я, отчаявшийся привезти из поездки хоть что-то себе по размеру, подходя к кассе. То, насколько это казалось мне смешным тогда, послужило залогом субъективной крутости этого сувенира. Ну, и ещё слово zokni, которое кажется мне смешным до сих пор.
Пусть лучше ваши сувениры ничего не значат для всех, но напоминают о хорошем или смешном лично для вас, пусть лучше будут носками, чем растиражированным общепитом, понятным вам ровно на той же глубине, что и каждому.

Освободите холодильники для детских рисунков, ей-богу.

Я в октагоне,
И октагон
Сжимает стенки
Со всех сторон.
Я думал трижды,
Но все пути
Четверостишьями
Обросли.
Теперь — иначе,
Теперь — не то,
Теперь задачи
И ремесло,
И крепкий ветер,
И крепкий скотч.
Но даже в смерти
Бессонна ночь.
И думать можно
Не о словах,
И видеть можно
Совсем не то,
И не встречаться
На всех углах —
И это, в общем,
Уж хорошо.
А только где-нибудь
На ножах
С тобою схватимся
Всё равно

Гуманитарные науки — беспросветный ад. Пока человечество не может решить (и никогда не сможет), что является красивым, мировой судья должен каждый день решать, что является справедливым.
Гоните детей в точные науки или хотя бы в искусство. Может быть, даже ногами.

Я не хочу писать этот пост

В последнем «вДуде» Н. С. Михалков в числе прочего сказал, что память о Великой Отечественной Войне суть та часть культуры, над которой смеяться нам ни в коем случае нельзя.

Откликаясь на это мнение, хочется отметить для начала, что смех над тяжелыми испытаниями никогда не является табу во время преодоления этих испытаний. Юмор это нормальная реакция человека на стрессовую ситуацию, он помогает куда лучше пафоса. Думаю, все сталкивались с этим в собственной жизни, в случаях самой разной степени серьезности. Шутка снимает напряжение, она вытягивает событие из области трагического обратно на землю, в бытовое. С помощью юмора мы отвоёвываем себе «психологическую территорию». И у наших предков во время страшной войны потребность в юморе тоже была. Конечно, мы не сможем найти его в избытке в «Блокадной книге», но «Василий Тёркин», например, был написан во время Войны. Почитайте мемуары воевавших, почитайте, в конце концов, «На западном фронте без перемен» — про совсем другую войну, но тоже на нашу тему.

Итак, сами участники страшных событий редко могут справиться с ними без юмора. Я точно помню, что примерно к этому же пришли западные социологи, когда два-три года назад исследовали внезапно появившиеся в медийном пространстве Европы шутки в отношении всем известных террористических организаций. Европейцы стали участниками довольно жутких событий — и им потребовался юмор, чтобы правильно их осмыслить.

Но означает ли это, что нам, потомкам Победы, тоже нужно использовать шутку как инструмент осознания, безусловно, важной Войны? Вопрос, на самом деле, очень сложный. С одной стороны, мы этим опытом не травмированы, у нас нет необходимости купировать раны, так зачем нам, по большому счёту, прибегать к юмору, который легко может стать и откровенно неуместным зубоскальством при обсуждении серьёзных тем? Действительно, вектор разговора о Войне нам задал, мне кажется, Роберт Рождественский своим:

Это нужно —
не мертвым!
Это надо —
живым!.

Известно, что в первые два десятилетия после окончания Войны общество испытывало проблемы с её осознанием: героев не чествовали, саму тему считали скорее болезненной, чем героической. Поэтому, наверное, строки, подобные этим, требовались. Но мы, как оно часто в культуре бывает, получили от них больше, чем хотели: вместо честного и прямого долга памяти мы свалились в пафос и откровенное паразитирование на этой самой памяти (я хотел говорить об этом подробнее чуть позже). И в итоге на другой стороне, противостоящей шутке, у нас оказался пафос, вытягивание во фрунт, боязнь не уважить, ругань с негодными поляками, желающими снести чужие памятники в своей стране, и другие вещи, в общем, довольно сильно похожие на некрофилию. Вспоминается первое стихотворение из цветаевского цикла «К Пушкину».

Да вот только людям частным и к «общенациональным» идеям не чувствующим родства не нужно каждый раз, говоря о Войне, чувствовать себя её наследником. Что, если я хочу не заламывать руки, а улыбнуться, и роль Жукова в истории страны для меня не поколеблется, если Жуков станет сценарной функцией в условной «Смерти Сталина»? Дело в том, что за строгостью отношения очень редко кроется истинное уважение и очень часто — ханжество. А ханжество не способно научить ничему светлому.

В конце концов, я не призываю смеяться над памятью участников войн. Мне кажется, это не требуется обсуждать и это ясно интуитивно. Но делать всю область памяти о Войне (и о людях, связанных с нею) недопустимой для юмора — зачем?

Для меня, как прежде, так и теперь, важнее всего осветить темную сущность религии факелом разума, дабы человек мог перестать, наконец, быть добычей, игрушкой всех тех человеконенавистнических сил, которые испокон века, еще и до сих пор пользуются тьмой религии для угнетения людей. Моя цель была доказать, что силы, пред которыми человек склоняется в религии и которых он боится, которым он решается даже приносить кровавые человеческие жертвы, чтобы расположить их к себе, что эти силы — не что иное, как создание его собственного, несвободного, боязливого духа и невежественного, необразованного ума, доказать, что существо, которое человек противопоставляет себе в религии и теологии, как совершенно другое, от него отличное, есть его собственное существо, дабы человек, так как он ведь помимо своего сознания постоянно дает господствовать над собою и определять себя своему собственному существу, впредь сознательно сделал бы свое собственное, человеческое существо законом и определяющей основой, целью и масштабом своей морали и политики. И так и будет, и так и должно случиться.

Л. Фейербах

Это очень маленький кусочек из «Лекций о сущности религии» Фейербаха, который я привожу просто для затравки. Он безбожно (ха-ха) вырван из контекста и, на самом деле, передаёт малое. Но, наверное, главную идею, идею человеческой свободы, он ухватил.

Wow so much Rule of Law so Rechtsstaat wow

⚡️Глава Росгвардии Виктор Золотов подал к Алексею Навальному иск о защите чести и достоинства на миллион рублей

Итак, началось. Я только что поймал себя на мысли: «А каков, собственно, политико-правовой смысл обособления вводных конструкций запятыми?..».

Эвфемизмы

Как часто вы замечаете их использование за собой? В каких сферах общения пользуетесь ими намеренно? Как вы к ним относитесь: это полезно или вредно, удобно или скорее сковывающе? Или, может, попросту необходимо, и всё тут?

Русский музей, уборная, раковина, кусочек сала. Вопросы без ответов.

Отказываюсь понимать что-либо в романтических отношениях.

Теперь уже насовсем.

Я думаю, что вопрос: "Что ты вообще делаешь на юрфаке?", – это отличный комплимент любому нормальному человеку. Возьму на карандаш

Всем спокойной ночи и добрых снов!