Ну что, во вторник начался сентябрь

just a friendly reminder из реальности дня вчерашнего - навстречу дню грядущему

"Недостаточно сказать, что государству нельзя доверять вопрос о том, позволительно ли его критиковать. Государству нельзя доверять, и точка. Оно склонно запрещать любые крайне непопулярные высказывания, будь то политические, религиозные, коммерческие или эстетические"

Ричард Познер

Свои слова подобрать всё ещё сложно, так давайте для начала хоть вспомним чужие — успокаивающие и дающие надежду. Ведь когда-то (и, я верю, скорее, чем может сейчас показаться) та самая новая жизнь, что вынесена в название этого стихотворения, начнётся.

«Представь, что война окончена, что воцарился мир.
Что ты еще отражаешься в зеркале. Что сорока
или дрозд, а не юнкерc, щебечет на ветке "чирр".
Что за окном не развалины города, а барокко
города; пинии, пальмы, магнолии, цепкий плющ,
лавр. Что чугунная вязь, в чьих кружевах скучала
луна, в результате вынесла натиск мимозы, плюс
взрывы агавы. Что жизнь нужно начать сначала.

Люди выходят из комнат, где стулья как буква "б"
или как мягкий знак, спасают от головокруженья.
Они не нужны никому, только самим себе,
плитняку мостовой и правилам умноженья.
Это — влияние статуй. Вернее, их полых ниш.
То есть, если не святость, то хоть ее синоним.
Представь, что все это — правда. Представь, что ты говоришь
о себе, говоря о них, о лишнем, о постороннем.

Жизнь начинается заново именно так — с картин
изверженья вулкана, шлюпки, попавшей в бурю.
С порожденного ими чувства, что ты один
смотришь на катастрофу. С чувства, что ты в любую
минуту готов отвернуться, увидеть диван, цветы
в желтой китайской вазе рядом с остывшим кофе.
Их кричащие краски, их увядшие рты
тоже предупреждают, впрочем, о катастрофе.

Каждая вещь уязвима. Самая мысль, увы,
о ней легко забывается. Вещи вообще холопы
мысли. Отсюда их формы, взятые из головы,
их привязанность к месту, качества Пенелопы,
то есть потребность в будущем. Утром кричит петух.
В новой жизни, в гостинице, ты, выходя из ванной,
кутаясь в простыню, выглядишь как пастух
четвероногой мебели, железной и деревянной.

Представь, что эпос кончается идиллией. Что слова —
обратное языку пламени: монологу,
пожиравшему лучших, чем ты, с жадностью, как дрова;
что в тебе оно видело мало проку,
мало тепла. Поэтому ты уцелел.
Поэтому ты не страдаешь слишком от равнодушья
местных помон, вертумнов, венер, церер.
Поэтому на устах у тебя эта песнь пастушья.

Сколько можно оправдываться. Как ни скрывай тузы,
на стол ложатся вальты неизвестной масти.
Представь, что чем искренней голос, тем меньше в нем слезы,
любви к чему бы то ни было, страха, страсти.
Представь, что порой по радио ты ловишь старый гимн.
Представь, что за каждой буквой здесь тоже плетется свита
букв, слагаясь невольно то в "бетси", то в "ибрагим",
перо выводя за пределы смысла и алфавита.

Сумерки в новой жизни. Цикады с их звонким "ц";
классическая перспектива, где не хватает танка
либо — сырого тумана в ее конце;
голый паркет, никогда не осязавший танго.
В новой жизни мгновенью не говорят "постой":
остановившись, оно быстро идет насмарку.
Да и глянца в чертах твоих хватит уже, чтоб с той
их стороны черкнуть "привет" и приклеить марку.

Белые стены комнаты делаются белей
от брошенного на них якобы для острастки
взгляда, скорей привыкшего не к ширине полей,
но к отсутствию в спектре их отрешенной краски.
Многое можно простить вещи — тем паче там,
где эта вещь кончается. В конечном счете, чувство
любопытства к этим пустым местам,
к их беспредметным ландшафтам и есть искусство.

Облако в новой жизни лучше, чем солнце. Дождь,
будучи непрерывен — вроде самопознанья.
В свою очередь, поезд, которого ты не ждешь
на перроне в плаще, приходит без опозданья.
Там, где есть горизонт, парус ему судья.
Глаз предпочтет обмылок, чем тряпочку или пену.
И если кто-нибудь спросит: "кто ты?" ответь: "кто я,
я — никто", как Улисс некогда Полифему».

И. Бродский

Вот стол. Его купил мой дед.
Мой прадед выполнял за ним работу.
Ваял письмо тому, кто много лет
Тому прославленному боссу
Подсказывал, который нынче час
И как сказать по-русски «nice to meet you»,
Наверно, представляя, что рассказ
Об этом попадёт на словолитню,
Но вряд ли представляя, что его
В письме ответном принесёт мой прадед,
Незнаемый, конечно же, в лицо
Секретарём, которого взял Драйзер
В поездку в пламенеющий Кузбасс.
Надеясь вникнуть в память древесины
О тысячах подслушанных ей фраз,
О тысячах подсмотренных событий,
Я в комнате далёкой для стола
Освобожу достаточное место.
Склонюсь над ним, как над щекой отца.
Вот всё моё духовное наследство.

Из Марины Цветаевой.

Нет, бил барабан перед смутным полком,
Когда мы вождя хоронили:
То зубы царёвы над мертвым певцом
Почетную дробь выводили.

Такой уж почет, что ближайшим друзьям –
Нет места. В изглавьи, в изножьи,
И справа, и слева – ручищи по швам –
Жандармские груди и рожи.

Не диво ли – и на тишайшем из лож
Пребыть поднадзорным мальчишкой?
На что-то, на что-то, на что-то похож
Почет сей, почетно – да слишком!

Гляди, мол, страна, как, молве вопреки,
Монарх о поэте печется!
Почетно – почетно – почетно – архи-
почетно, – почетно – до черту!

Кого ж это так – точно воры вора
Пристреленного – выносили?
Изменника? Нет. С проходного двора –
Умнейшего мужа России.

***

То не тяжкий стон от какой беды
Прерывает сказ, как пришли варяги -
Просто треснул лёд на моей Оби
От излучин в Томске до Лабытнанги.

Видно, раз вошед, не стряхнуть уже
Её чёрных вод смертоносный яд.
Но, боюсь, деревьев в той широте
Не собрать на гроб - будет маловат.

Ой да гой еси, край мой северный.
Дюже ты жесток к нашим чаяньям.
Видно, на Руси лишь вне времени
Можно жить бесстрашно и праведно.

Говорят, что кладбище. Вроде, вот цветы,
Венчик на лице, отдалённо схожем.
Православный крест. Саван. Гроб. Менты.
Только ты-то в гроб не уложен.

Знамо, смерти нет, нет и похорон
У надежды, тем паче - усталости.
Всполохи гвоздик. Крики в унисон.
Или это лёд затрещал от ярости?

Спасибо, легенда 💔

— Нельзя же так прижиматься. Прямо как к любимой прижались к своим воротам игроки «Севильи».

— Москалёв относится к игре как к простуде: лепит и лепит «горчичники».

— Исакссон с возвращением совершенно не меняется. Но парадокс не в том, что он не стареет, а в том, что он никогда не был молодым.

— Если бы на жёлтую карточку можно было копить, как на «Жигули», то Кьяер, я так думаю, сейчас бы уже пошёл в магазин.

— У «Спартака» есть способность даже на бильярдном столе найти глубокую лужу и в ней утонуть.

— Читаешь состав «Динамо» — и фамилии словно из классического русского водевиля. Живоглядов, Погребняк, Данилкин. Как будто это состав подбирал не Андрей Николаевич Кобелев, а, например, Александр Николаевич Островский.

— В Химках сегодня дерби аббревиатур – ЦСКА против ПСВ. Кстати, на НТВ.

— Ндинга попали по ноге. Да, больно. Но, как говорил мой дедушка, когда наступал коту на лапу: не ходи босиком.

— Так хозяйка пыль с комода смахивает — ну не ногой, конечно, — как Ниассе загрёб мяч в ворота.

— У Огуде удивительное имя. Видимо, родители долго думали, как назвать сына — Фёдор или Егор. В конце концов получилось — Фегор.

— Пауза на водопой. Думаю, она связана с тем, что пауза в игре возникла. И судья решил: «А не выпить ли нам, друзья?»

— Любо-дорого смотреть, как Артём Ребров руководит обороной. Практически движением бровей поправляет положение защитников.

— Не все столько времени в браке проводят, сколько провели вместе на поле Акинфеев, Березуцкий и Игнашевич.

— Говорят, что у Руслана Ротаня проблемы с режимом, хотя я, конечно, свечку не держал и на разливе не сидел.

— На поле выйдет Хурадо. Будет похурадостнее.

— Я видел дриблинг Инсаурральде, друзья мои! Жизнь никогда не будет прежней!

— Всего две минуты добавляет Безбородов. Наверное, ему нужно на поезд.

— «Астон Вилла» надёжно заперта на своей половине поля – почти как Фрекен Бок в ванной.

— Вышел Фалькао вместо Феллайни. Такое ощущение, что по алфавиту делал эту замену ван Гал.

— Трёхлетнего ребенка не так нежно подсаживают на заднее сидение автомобиля, как ди Мария сейчас сделал передачу на Уэйна Руни.

— А чего же вы здесь хотели-то? Ну да, была попытка угадать, что сейчас будет пас и перехватить мяч. А у меня однажды была попытка поздравить девушку с 8 марта. И ничего – попал в обезьянник. Чего не случится в жизни взрослого мужчины.

— С другого угла подача. Кросс Крооса! Не вышло даже и круассана.

— Падение Неймара – это всегда красиво. Даже Плющенко так красиво не падает.

— Эшли Коул делает просто блестящий пас на Крауча. Он как бы говорит: «Расти, Крауч! Ты должен быть ещё выше, и тогда у тебя всё получится».

— Может быть, тут одна проблема у англичан, всё-таки Англия — она одна, а тут сразу и Тринидад, и Тобаго, вдвоём на одного. Может быть, даже не совсем честно.


Легенда.

Во втором номере «Вестника гражданского процесса» за этот год вышло, возможно, самое путаное и невнятное, но и самое важное, что я когда-либо писал о праве.

Кто этот один этатист, кто отписался после предыдущего поста?

Бесконечный свет

Если вы чувствительны к теме потери близких, то лучше не читайте дальше.

Эту боль тяжело выражать в словах. Легко представить множество деталей — что не успелось и уже не случится, последние фразы оборвавшихся диалогов, невысказанные слова любви, тревоги и извинений —, но говорить об этих деталях невыносимо, да и к тому же они представимы без слов. Но в то же время находить слова надо. И в память об ушедшем любимом и — главным образом — чтобы поддержать себя и других оставшихся, чтобы вместе развеять туман горя и увидеть место для следующего шага. Поскольку правда жизни, насколько я ее понимаю, состоит в том, что ушедшему нужна от нас память, а жалость и внимание уже не нужны — они нужны живым.

Кроме того, мама была человеком текста, человеком книги, и вырастила меня таким же. Поэтому для меня совершенно естественно, и я думаю, даже правильно почтить её память, постаравшись подобрать подобающие слова.

И «подобающие» — это, мне кажется, не направленные на то, чтобы вызвать слёзы. Скорее напротив. Я постараюсь, говоря о маме, сказать и о её близких — растерянных, напуганных, осиротевших —, и ободрить нас. И поэтому я не хотел бы говорить о смерти. Я буду говорить о любви.

Думая о маме, я ощущаю себя наследником огромной, бесконечной любви. Мама учила, что материнская любовь это самое сильное чувство, постоянный ориентир и опора в большом мире. И её любовь действительно была такой. Её было много. Она была похожа на горящий, налитый светом неограненный алмаз: она согревала и служила ориентиром, но иногда могла и обжечь своим огнем или поцарапать особенно острыми гранями. Просто потому, что эта сила была иногда больше самой мамы, и потому, что все мы, и я и мама, жили нашу жизнь впервые, следовательно, ошибались и ранили друг друга, иногда — довольно серьёзно. Но я безумно рад, что мы сумели дойти вместе до того моего возраста, когда я уже был способен понять это и видеть в маме в первую очередь просто человека — такого же, как я, то есть иногда ошибающегося, но искренне старающегося каждый день становиться лучше. Никакая затаённая обида здесь невозможна.

Тем более, что мне часто казалось: алмаз маминой любви, если ранит, то в первую очередь не меня, а ее саму. Мне казалось и, я думаю, это было так, что мама любила меня и сестру, да и вообще всю нашу семью намного больше, чем себя. Иногда это пугало. Я боялся, что она готова отдать нам себя всю без остатка. И когда я сейчас думаю о том, что случилось, я не могу отделаться от горького ощущения, что в некотором смысле произошло именно что-то подобное. Мы много говорили на эту тему, и я просил её снизить строгие материнские требования к себе. Однако я не учёл, что этот огонь для неё было невозможно притушить. Таково было её понимание своего родительского, семейного долга. И хотя мне больно и я боюсь теперь, что не сделал достаточно, не помог, не донёс что-то, не доказал, не успел, не был рядом достаточно, я также думаю, что принятие этого долга было результатом свободного выбора, и я должен его уважать. И даже быть за него благодарным.

Поскольку все это в прошлом, это была жизнь — с её открытиями, ошибками, спорами, обидами и примирениями. Жизнь, которую никто ещё не сумел прожить полностью правильно. Теперь же останется только бесконечный свет маминой любви. Оборотная сторона любви — это боль расставания. Но мы — все, на кого распространялась мамина любовь —, вместе пройдем через эту боль и обнаружим там всё тот же вечный свет. С ним и ради него мы сумеем не только закончить всё, что мама не успела, но и жить дальше счастливо. Его силы лично мне хватит на всю оставшуюся жизнь. И теперь я уже не боюсь, но мечтаю научиться любить так же беззаветно и неоглядно, как умела она.

Мне безумно больно, что наш диалог прервался и никогда не продолжится в реальности. Но в моём сердце он не умолкнет никогда. Ведь оно переполнено светом, и я всегда буду обращаться к нему в трудную минуту. Я навсегда останусь её сыном, а она — моей мамой.

Мамой, которая писала милые и смешные стихи мне на дни рождения.

Которая скупила мне охапку всех исторических журналов, которые только нашла, когда я лежал в больнице, а я был слишком юн и глуп, чтобы просто сказать спасибо и не кривить нос от того, что они мне не понравились.

Мамой, которая танцевала под хиты начала нулевых, пока маленький я рассматривал кассеты.

Мамой, которая так любила петербургские театры.

Которой нравились конфетки с кофейными зёрнами, и я всегда привозил их домой.

Которая одаривала своей энергией и поддержкой всех вокруг.

Которая любила животных и не могла без питомца дома.

Которая всегда уважала и принимала мой выбор.

Которая дала мне всё что могла дать и которой я вечно обязан всем (хотя она и была против, когда я так говорил, и в этом тоже была права).

Лучшей мамой, которая только могла у меня быть.