"После этих признаний допрашиваемому было предложено немедленно признать себя невиновным или виновным по отношению к следующим обвинениям. На каждое обвинение допрашиваемый ответил:
Белые обвиняют его в том, что он черный. Виновен.
Черные обвиняют его в том, что он белый. Виновен.
Чистокровные обвиняют его в том, что он индеец. Виновен.
Индейцы-предатели обвиняют его в том, что он метис. Виновен.
Мачисты обвиняют его в том, что он феминист. Виновен.
Феминисты обвиняют его в том, что он мачист. Виновен.
Коммунисты обвиняют его в том, что он анархист. Виновен.
Анархисты обвиняют его в том, что он ортодокс. Виновен.
Англосаксы обвиняют его в том, что он чикано. Виновен.
Антисемиты обвиняют его в том, что он занимает проеврейскую позицию. Виновен.
Евреи обвиняют его в том, что он занимает проарабскую позицию. Виновен.
Европейцы обвиняют его в том, что он азиат. Виновен.
Сторонники правительства обвиняют его в том, что он оппозиционер. Виновен.
Реформисты обвиняют его в том, что он ультра. Виновен.
Ультра обвиняют его в том, что он реформист. Виновен.
"Исторический авангард" обвиняет его в том, что он апеллирует не к пролетариату, а к гражданскому обществу. Виновен.
Гражданское общество обвиняет его в том, что он нарушает его спокойствие. Виновен.
Финансовая биржа обвиняет его в том, что он сорвал ей обед. Виновен.
Правительство обвиняет его в том, что он спровоцировл увеличение потребления таблеток от изжоги в государственных секретариатах. Виновен.
Серьезные обвиняют его в том, что он шутник. Виновен.
Шутники обвиняют его в том, что он серьезен. Виновен.
Взрослые обвиняют его в том, что он ребенок. Виновен.
Дети обвиняют его в том, что он взрослый. Виновен.
Ортодоксальные левые обвиняют его в том, что он не осуждает гомосексуалистов и лесбиянок. Виновен.
Теоретики обвиняют его в том, что он практик. Виновен.
Практики обвиняют его в том, что он теоретик. Виновен.
Все обвиняют его во всем плохом, что с ними происходит. Виновен."
(с) субкоманданте Маркос, "Четвертая мировая война"
Белые обвиняют его в том, что он черный. Виновен.
Черные обвиняют его в том, что он белый. Виновен.
Чистокровные обвиняют его в том, что он индеец. Виновен.
Индейцы-предатели обвиняют его в том, что он метис. Виновен.
Мачисты обвиняют его в том, что он феминист. Виновен.
Феминисты обвиняют его в том, что он мачист. Виновен.
Коммунисты обвиняют его в том, что он анархист. Виновен.
Анархисты обвиняют его в том, что он ортодокс. Виновен.
Англосаксы обвиняют его в том, что он чикано. Виновен.
Антисемиты обвиняют его в том, что он занимает проеврейскую позицию. Виновен.
Евреи обвиняют его в том, что он занимает проарабскую позицию. Виновен.
Европейцы обвиняют его в том, что он азиат. Виновен.
Сторонники правительства обвиняют его в том, что он оппозиционер. Виновен.
Реформисты обвиняют его в том, что он ультра. Виновен.
Ультра обвиняют его в том, что он реформист. Виновен.
"Исторический авангард" обвиняет его в том, что он апеллирует не к пролетариату, а к гражданскому обществу. Виновен.
Гражданское общество обвиняет его в том, что он нарушает его спокойствие. Виновен.
Финансовая биржа обвиняет его в том, что он сорвал ей обед. Виновен.
Правительство обвиняет его в том, что он спровоцировл увеличение потребления таблеток от изжоги в государственных секретариатах. Виновен.
Серьезные обвиняют его в том, что он шутник. Виновен.
Шутники обвиняют его в том, что он серьезен. Виновен.
Взрослые обвиняют его в том, что он ребенок. Виновен.
Дети обвиняют его в том, что он взрослый. Виновен.
Ортодоксальные левые обвиняют его в том, что он не осуждает гомосексуалистов и лесбиянок. Виновен.
Теоретики обвиняют его в том, что он практик. Виновен.
Практики обвиняют его в том, что он теоретик. Виновен.
Все обвиняют его во всем плохом, что с ними происходит. Виновен."
(с) субкоманданте Маркос, "Четвертая мировая война"
Заговор Водолея pinned «"После этих признаний допрашиваемому было предложено немедленно признать себя невиновным или виновным по отношению к следующим обвинениям. На каждое обвинение допрашиваемый ответил: Белые обвиняют его в том, что он черный. Виновен. Черные обвиняют его в том…»
"— Не перебивай меня! — серьезно и торжественно сказал Дурито.
И добавил:
— Слушай меня внимательно. Твоя проблема — та же, что и у многих других. Речь идет о социальной и экономической доктрине, известной как «неолиберализм»…
«Этого еще мне не хватало… уроков по политэкономии», — подумал я. Кажется, Дурито услышал мои мысли, потому что срезу же пресек меня:
— Это метатеоретическая проблема! Да, вы исходите из того, что «неолиберализм» — это доктрина. Под местоимением «вы» я подразумеваю тех, кто настаивает на заскорузлых и квадратных, как ваша голова, схемах. Вы думаете, что «неолиберализм» — это доктрина капитализма, стремящегося преодолеть кризис, который сам капитализм приписывает «популизму», не так ли?
Дурито не дал мне ответить.
— Конечно, это так. Хорошо, но на самом деле оказывается, что «неолиберализм» — это не доктрина капитализма, стремящегося преодолеть или объяснить кризис. Это сам кризис, ставший экономической теорией и доктриной! То есть, в «неолиберализме» нет ни малейшей согласованности, ни планов, ни исторической перспективы. То есть, это просто теоретическое дерьмо.
— Странно… Я никогда не читал и не слышал подобной интерпретации, — сказал я удивленно.
— Конечно! Это только что пришло мне в голову! — с гордостью говорит Дурито.
— А как это связано с нашим бегством, то есть с нашим отходом? — спрашиваю я, сомневаясь во столь новаторской теории.
— А! Элементарно, мой дорогой Ватсон Суп! Нет планов, нет перспектив, одна сплошная и-м-п-р-о-в-и-з-а-ц-и-я. У правительства нет постоянства: сегодня мы богатые, завтра — бедные, в сегодня оно хочет мира, завтра — войны, сегодня оно постится, завтра — давится едой, наконец. Понятно? — допытывается Дурито.
— Почти… — нерешительно говорю я и начинаю чесать голову.
— И таким образом? — спрашиваю я, видя, что Дурито прервал свою лекцию.
— Все это закончится взрывом. Хлоп! Как перенакачанный надувной шарик. У этого нет будущего. Мы выиграем, — говорит Дурито, складывая свои бумаги.
...
— Мексиканская политическая система связана с реальностью лишь частью очень хрупких ветвей. Хватит одного сильного порыва ветра, чтобы все это рухнуло. Конечно, падая, это потянет за собой и другие ветки и берегись тот, кто окажется в его тени, когда все это рухнет!
— А если нет ветра? — спрашиваю я, проверяя хорошо ли привязан мой гамак.
— Он будет… будет, — говорит Дурито и задумчиво замолкает, как бы вглядываясь в завтрашний день."(с) субкоманданте Маркос, "Четвертая мировая война"
И добавил:
— Слушай меня внимательно. Твоя проблема — та же, что и у многих других. Речь идет о социальной и экономической доктрине, известной как «неолиберализм»…
«Этого еще мне не хватало… уроков по политэкономии», — подумал я. Кажется, Дурито услышал мои мысли, потому что срезу же пресек меня:
— Это метатеоретическая проблема! Да, вы исходите из того, что «неолиберализм» — это доктрина. Под местоимением «вы» я подразумеваю тех, кто настаивает на заскорузлых и квадратных, как ваша голова, схемах. Вы думаете, что «неолиберализм» — это доктрина капитализма, стремящегося преодолеть кризис, который сам капитализм приписывает «популизму», не так ли?
Дурито не дал мне ответить.
— Конечно, это так. Хорошо, но на самом деле оказывается, что «неолиберализм» — это не доктрина капитализма, стремящегося преодолеть или объяснить кризис. Это сам кризис, ставший экономической теорией и доктриной! То есть, в «неолиберализме» нет ни малейшей согласованности, ни планов, ни исторической перспективы. То есть, это просто теоретическое дерьмо.
— Странно… Я никогда не читал и не слышал подобной интерпретации, — сказал я удивленно.
— Конечно! Это только что пришло мне в голову! — с гордостью говорит Дурито.
— А как это связано с нашим бегством, то есть с нашим отходом? — спрашиваю я, сомневаясь во столь новаторской теории.
— А! Элементарно, мой дорогой Ватсон Суп! Нет планов, нет перспектив, одна сплошная и-м-п-р-о-в-и-з-а-ц-и-я. У правительства нет постоянства: сегодня мы богатые, завтра — бедные, в сегодня оно хочет мира, завтра — войны, сегодня оно постится, завтра — давится едой, наконец. Понятно? — допытывается Дурито.
— Почти… — нерешительно говорю я и начинаю чесать голову.
— И таким образом? — спрашиваю я, видя, что Дурито прервал свою лекцию.
— Все это закончится взрывом. Хлоп! Как перенакачанный надувной шарик. У этого нет будущего. Мы выиграем, — говорит Дурито, складывая свои бумаги.
...
— Мексиканская политическая система связана с реальностью лишь частью очень хрупких ветвей. Хватит одного сильного порыва ветра, чтобы все это рухнуло. Конечно, падая, это потянет за собой и другие ветки и берегись тот, кто окажется в его тени, когда все это рухнет!
— А если нет ветра? — спрашиваю я, проверяя хорошо ли привязан мой гамак.
— Он будет… будет, — говорит Дурито и задумчиво замолкает, как бы вглядываясь в завтрашний день."(с) субкоманданте Маркос, "Четвертая мировая война"
Видение мира, в котором есть только Красные зоны и Зелёные зоны. Где нет отсутствуют даже традиционные четыре сословия/касты - Насилие, Закон, Обмен и Ресурс, а существуют только те, кто применяет Контроль и те, в отношении кого применяется Контроль.
"7 деталей, чтобы нарисовать, раскрасить, вырезать и попытаться собрать воедино, вместе с другими деталями, мировую головоломку.
Первая — это двойное накопление, накопление богатства и бедности на двух полюсах мирового сообщества.
Вторая — это абсолютная эксплуатация абсолютно всего мира.
Третья — кошмар скитающейся части человечества.
Четвертая — тошнотворная связь между преступностью и властью.
Пятая — государственное насилие.
Шестая — загадка мегаполитики.
Седьмая — мешки сопротивления неолиберализму со стороны человечества." (с) Субкоманданте Маркос, "Четвертая мировая война"
Первая — это двойное накопление, накопление богатства и бедности на двух полюсах мирового сообщества.
Вторая — это абсолютная эксплуатация абсолютно всего мира.
Третья — кошмар скитающейся части человечества.
Четвертая — тошнотворная связь между преступностью и властью.
Пятая — государственное насилие.
Шестая — загадка мегаполитики.
Седьмая — мешки сопротивления неолиберализму со стороны человечества." (с) Субкоманданте Маркос, "Четвертая мировая война"
"Национальные политики для мегаполитики создаются карликами, которые должны исправно следовать диктату финансового гиганта. И так будет до тех пор, пока карлики не восстанут…" ibid.
"Концепцию, которая дает основания для глобализации, мы называем «неолиберализмом». Это новая религия, которая позволит, чтобы этот процесс был доведен до конца.
В Четвертой мировой войне опять завоевываются территории, уничтожают противника и управляют уже захваченными землями.
Вопрос в том, какие территории необходимо завоевывать и кто является противником. Поскольку предыдущий противник уже исчез, мы утверждаем, что нынешним _противником является человечество_.
Четвертая мировая война уничтожает человечество по мере того, как глобализация является универсализацией рынка.
_Все человеческое, что возникает на пути рыночной логики, объявляется враждебным и подлежит уничтожению._"
(с) Субкоманданте Маркос, "Четвертая мировая война"
В Четвертой мировой войне опять завоевываются территории, уничтожают противника и управляют уже захваченными землями.
Вопрос в том, какие территории необходимо завоевывать и кто является противником. Поскольку предыдущий противник уже исчез, мы утверждаем, что нынешним _противником является человечество_.
Четвертая мировая война уничтожает человечество по мере того, как глобализация является универсализацией рынка.
_Все человеческое, что возникает на пути рыночной логики, объявляется враждебным и подлежит уничтожению._"
(с) Субкоманданте Маркос, "Четвертая мировая война"
Самое важное, на что указывает Маркос - то что попытка искусственной гомогенизации человеческого общества парадоксальным образом приводит к обратному результату. В то время как различия между культурой потребления и образом жизни людей искусственно стираются ради реконструирования к наиболее экономически оптимальному результату, в искусственно созданном обществе ширятся глубокие трещины. Национальные общества - плохие ли, хорошие, - так или иначе развивались в течение сотен лет, иногда тысяч. Общества постепенно вытесняли на обочину "ненужные", экономически излишние элементы.
В первобытном племени нет лишних людей - фактически каждый необходим. Такое общество застыло в стабильности, оно даже слабо адаптируется к новым климатическим условиям. Технологии не меняются и каждый член племени важен для его выживания.
В современном технологическом обществе экономически бесполезны порядка 50% популяции (а возможно и больше, до 75%). Общество стремительно изменяется, развивается, меняет свои формы - но только в одном направлении. Робототехника, информатизация стремительно плодят лишних людей, для которых не находится не только еды, земли и крова, но даже осмысленного труда. Профессионалы и непрофессионалы, ученые и техники, "мавретанцы" и крестьяне стремительно вытесняются в сферу услуг, существуя только как вялая замена роботам в тех местах, где это ПОКА ЧТО экономически нецелесообразно. При продолжении текущей линии развтия судьба у них (у нас) одна - вытеснение даже из сферы услуг, маргинализация и вымирание.
В первобытном племени нет лишних людей - фактически каждый необходим. Такое общество застыло в стабильности, оно даже слабо адаптируется к новым климатическим условиям. Технологии не меняются и каждый член племени важен для его выживания.
В современном технологическом обществе экономически бесполезны порядка 50% популяции (а возможно и больше, до 75%). Общество стремительно изменяется, развивается, меняет свои формы - но только в одном направлении. Робототехника, информатизация стремительно плодят лишних людей, для которых не находится не только еды, земли и крова, но даже осмысленного труда. Профессионалы и непрофессионалы, ученые и техники, "мавретанцы" и крестьяне стремительно вытесняются в сферу услуг, существуя только как вялая замена роботам в тех местах, где это ПОКА ЧТО экономически нецелесообразно. При продолжении текущей линии развтия судьба у них (у нас) одна - вытеснение даже из сферы услуг, маргинализация и вымирание.
Разумеется, ненужные массы остро ощущают приближение своей судьбы. Для этого не надо быть семи пядей во лбу - я думаю, даже самый тупой сынок людей из финансовой элиты время от времени ощущает смутное беспокойство: а как быть с теми толпами, у кого нет средств для выживания, нет условий для поддержани этой игры? Он будет поступать в соответствии с усвоенными моральными установками; может быть, он даже постарается помочь толпам несчастных. Однако у него нет никакого шанса нарушить логику существующей системы - особенно если он хочет остаться одним из избранных мира сего.
Удел остальных - свирепая бойня за место чуть повыше в бурлящем кровью адском котле. Бой за каждый лишний глоток воздуха, за каждый лишний час свободного времени, за каждый глоток белковой пищи и тепла/энергии, способной поддержать существование их тел, дать шанс выполнить генетически заложенные программы репродукции. Мы уже это видим.
Удел остальных - свирепая бойня за место чуть повыше в бурлящем кровью адском котле. Бой за каждый лишний глоток воздуха, за каждый лишний час свободного времени, за каждый глоток белковой пищи и тепла/энергии, способной поддержать существование их тел, дать шанс выполнить генетически заложенные программы репродукции. Мы уже это видим.
Forwarded from Bloomberg
💰 The wealth of the 500 richest people on Earth surged 25% in 2019.
Such gains are sure to add fuel to the already heated debate about widening wealth and income inequality.
In the U.S., the richest 0.1% control a bigger share of the pie than at any time since 1929, prompting some politicians to call for a radical restructuring of the economy: https://bloom.bg/2MzZ0BK
Such gains are sure to add fuel to the already heated debate about widening wealth and income inequality.
In the U.S., the richest 0.1% control a bigger share of the pie than at any time since 1929, prompting some politicians to call for a radical restructuring of the economy: https://bloom.bg/2MzZ0BK
Bloomberg.com
World’s Richest Gain $1.2 Trillion in 2019 as Jeff Bezos Retains Crown
The leveraging of a giant social-media presence, a catchy tune about a family of sharks and a burgeoning collection of junkyards are just a few of the curious ways that helped make 2019 a fertile year for fortunes to blossom around the world.
"Речь сейчас идёт о спасении человечества от геноцида путем его уничтожения" (с) ibid
В одном из произведений Юнгера описывается задача, которую дает курсантам офицер-преподаватель. Стилистика Юнгера здесь выдержана в очень строго военном тоне. Будущих офицеров учат мыслить как воины - в том смысле, в котором понимал это Юнгер.
В далекой стране некую пустыню караваны и путники проходят по единственному прибрежному тракту. Часть его - очень длинный (два километра, или пять километров, или десять километров) и очень узкий карниз над стометровой пропастью, в которой бушует море. Верблюд из каравана может пройти по нему, если сильно его разгрузить и завязать ему глаза - выученный верблюд идет по узкой полке над пропастью туда, куда его тянет погонщик.
Некий Офицер получил важный приказ - со своим пехотным полком он должен в кратчайшие сроки пройти по этому тракту и занять оборону в прибрежном городе по ту сторону дороги над пропастью. Если он опоздает, незащищенный город может быть занят врагом.
Подразделение спешит выполнить команду. Без колебаний солдаты во главе с Офицером вступают на путь, ведущий над пропастью - чтобы на середине пути встретиться с Караванщиком, который ведет свой огромный караван на торг в другую часть пустыни. Оказалось, что из-за спешки оба - Офицер и Караванщик - забыли разведать путь: перед тем, как пойти по дороге над пропастью, надо узнать, не идет ли кто с другой стороны. Потому что даже два человека там разойтись не могут. С одной стороны бесконечная цепь пехотинцев и с другой стороны бесконечная цепь верблюдов и носильщиков встречаются лицом к лицу над смертельной пропастью.
Офицер без колебаний требует, чтобы караван отступил и пропустил его людей: военные дела важнее, его огромный отряд спешит, чтобы отразить бесчисленные бедствия, которыми может грозить нашествие врага. Защита государства важнее торговой наживы. Караванщик возражает - его многочисленные верблюды и люди несут на себе драгоценные грузы, в том числе масла и пряности, которые испортит лишний день задержки в пустыне. Потому купец жестко связан условиями контракта и должен прибыть на место точно в срок - вся его деловая репутация под угрозой, а ему легче лишиться жизни, чем доверия клиентов.
Офицер настаивает: за ним авторитет государственной власти. Приказ свыше придает особый характер его действиям, и тот, кто препятствует ему, виновен в измене родине. Если караван не отойдет назад, репутация того же Караванщика пострадает куда сильнее. Караванщик отвечает: господин Офицер даже не знает, намерен ли враг напасть на тот город. К тому же как господин Офицер представляет себе отход каравана? Его солдаты могут на узком карнизе развернуться и отойти - а вот верблюды не умеют ходить назад и наверняка сорвутся, если попробуют развернуться на скальном уступе. Тот, кто вступит на тропу с верблюдом, может идти только вперед.
Офицер раздражается и требует, чтобы Караванщик уступил: ему придется смириться с возможными потерями, поскольку этого требует государственная необходимость и от этого зависит судьба мирного города. Караванщик отвечает, что из двух сторон только солдаты могут развернуться и отступить. Если они подождут, пока пройдет караван, город может оказаться захвачен врагом. Тогда им придется вести осаду, и многих из них могут убить. Но так они по крайней мере выполнят свой приказ так или иначе.
В гневе Офицер угрожает, что прикажет атаковать караван на узком карнизе скалы. Впереди у него идут лучшие бойцы, и в схватке преимущество будет не на стороне торговцев. Однако Караванщик отвечает, что господин Офицер и сам видит: в схватке на стене не может быть победителей, участники противоборства неминуемо попадают вниз, на смерть - вместе со своим оружием, поклажей, верблюдами, Офицером и Караванщиком. К тому же он тоже пустил вперед самых сильных и боевитых носильщиков, и сладить с ними солдатам не будет просто. Скорее всего, погибнут все, или почти все. Даже победив и истребив ни в чем не повинных людей и верблюдов, сбросив в жадное море товаров на целое состояние, боевой отряд понесет такие потери, что не сможет остановить врага. И Офицер с Караванщиком, скорее всего, погибнут среди первых.
В далекой стране некую пустыню караваны и путники проходят по единственному прибрежному тракту. Часть его - очень длинный (два километра, или пять километров, или десять километров) и очень узкий карниз над стометровой пропастью, в которой бушует море. Верблюд из каравана может пройти по нему, если сильно его разгрузить и завязать ему глаза - выученный верблюд идет по узкой полке над пропастью туда, куда его тянет погонщик.
Некий Офицер получил важный приказ - со своим пехотным полком он должен в кратчайшие сроки пройти по этому тракту и занять оборону в прибрежном городе по ту сторону дороги над пропастью. Если он опоздает, незащищенный город может быть занят врагом.
Подразделение спешит выполнить команду. Без колебаний солдаты во главе с Офицером вступают на путь, ведущий над пропастью - чтобы на середине пути встретиться с Караванщиком, который ведет свой огромный караван на торг в другую часть пустыни. Оказалось, что из-за спешки оба - Офицер и Караванщик - забыли разведать путь: перед тем, как пойти по дороге над пропастью, надо узнать, не идет ли кто с другой стороны. Потому что даже два человека там разойтись не могут. С одной стороны бесконечная цепь пехотинцев и с другой стороны бесконечная цепь верблюдов и носильщиков встречаются лицом к лицу над смертельной пропастью.
Офицер без колебаний требует, чтобы караван отступил и пропустил его людей: военные дела важнее, его огромный отряд спешит, чтобы отразить бесчисленные бедствия, которыми может грозить нашествие врага. Защита государства важнее торговой наживы. Караванщик возражает - его многочисленные верблюды и люди несут на себе драгоценные грузы, в том числе масла и пряности, которые испортит лишний день задержки в пустыне. Потому купец жестко связан условиями контракта и должен прибыть на место точно в срок - вся его деловая репутация под угрозой, а ему легче лишиться жизни, чем доверия клиентов.
Офицер настаивает: за ним авторитет государственной власти. Приказ свыше придает особый характер его действиям, и тот, кто препятствует ему, виновен в измене родине. Если караван не отойдет назад, репутация того же Караванщика пострадает куда сильнее. Караванщик отвечает: господин Офицер даже не знает, намерен ли враг напасть на тот город. К тому же как господин Офицер представляет себе отход каравана? Его солдаты могут на узком карнизе развернуться и отойти - а вот верблюды не умеют ходить назад и наверняка сорвутся, если попробуют развернуться на скальном уступе. Тот, кто вступит на тропу с верблюдом, может идти только вперед.
Офицер раздражается и требует, чтобы Караванщик уступил: ему придется смириться с возможными потерями, поскольку этого требует государственная необходимость и от этого зависит судьба мирного города. Караванщик отвечает, что из двух сторон только солдаты могут развернуться и отступить. Если они подождут, пока пройдет караван, город может оказаться захвачен врагом. Тогда им придется вести осаду, и многих из них могут убить. Но так они по крайней мере выполнят свой приказ так или иначе.
В гневе Офицер угрожает, что прикажет атаковать караван на узком карнизе скалы. Впереди у него идут лучшие бойцы, и в схватке преимущество будет не на стороне торговцев. Однако Караванщик отвечает, что господин Офицер и сам видит: в схватке на стене не может быть победителей, участники противоборства неминуемо попадают вниз, на смерть - вместе со своим оружием, поклажей, верблюдами, Офицером и Караванщиком. К тому же он тоже пустил вперед самых сильных и боевитых носильщиков, и сладить с ними солдатам не будет просто. Скорее всего, погибнут все, или почти все. Даже победив и истребив ни в чем не повинных людей и верблюдов, сбросив в жадное море товаров на целое состояние, боевой отряд понесет такие потери, что не сможет остановить врага. И Офицер с Караванщиком, скорее всего, погибнут среди первых.
Две цепи людей застывают над пропастью, пока их лидеры делают тяжелейший выбор.
Курсантов спрашивают: как должны бы они были поступить на месте этого командира?
Главного героя всерьез задевает эта проблема. Двое суток он почти не ест и не спит, взвешивая возможности. Он старается не найти какую-нибудь уловку в условиях задачи, как другие курсанты, а обосновать моральную правильность того или иного выбора. Наконец он говорит преподавателю, что Офицер должен отойти: только в этом случае может быть выполнен Приказ - а он должен быть для него превыше всех других деталей этой головоломки.
— Нет, молодой человек, - холодно отвечает преподаватель. - Вы должны незамедлительно атаковать!
В чем же здесь дело? Мне бы не хотелось видеть в этом просто самурайскую побасенку от Юнгера - мол, "в любой непонятной ситуации выбирай смерть". Вполне очевидно, что в этой задаче может не быть ни армии, ни каравана, ни верблюдов, не умеющих отступать, - только две цели, или идеи, или возможности, или мысли, или решения. Есть варианты. Есть мотивы. Почему следует делать выбор, что приводит к взаимному уничтожению? Значит, офицер (человек, делающий выбор) должен руководствоваться неким неназванным мотивом, внешним по отношению к условиям задачи. Что это за мотив?
Курсантов спрашивают: как должны бы они были поступить на месте этого командира?
Главного героя всерьез задевает эта проблема. Двое суток он почти не ест и не спит, взвешивая возможности. Он старается не найти какую-нибудь уловку в условиях задачи, как другие курсанты, а обосновать моральную правильность того или иного выбора. Наконец он говорит преподавателю, что Офицер должен отойти: только в этом случае может быть выполнен Приказ - а он должен быть для него превыше всех других деталей этой головоломки.
— Нет, молодой человек, - холодно отвечает преподаватель. - Вы должны незамедлительно атаковать!
В чем же здесь дело? Мне бы не хотелось видеть в этом просто самурайскую побасенку от Юнгера - мол, "в любой непонятной ситуации выбирай смерть". Вполне очевидно, что в этой задаче может не быть ни армии, ни каравана, ни верблюдов, не умеющих отступать, - только две цели, или идеи, или возможности, или мысли, или решения. Есть варианты. Есть мотивы. Почему следует делать выбор, что приводит к взаимному уничтожению? Значит, офицер (человек, делающий выбор) должен руководствоваться неким неназванным мотивом, внешним по отношению к условиям задачи. Что это за мотив?
"Если из инструментов только молоток, всё вокруг кажется гвоздями"(с)
Твое "я" обладает многочисленными инструментами для жизни. О некоторых из них ты знаешь, но никогда за них не брался и не пытался применить. О других даже не подозреваешь. Твое "не знаю" обладает еще большим количеством самых разных инструментов.
Твое "я" обладает многочисленными инструментами для жизни. О некоторых из них ты знаешь, но никогда за них не брался и не пытался применить. О других даже не подозреваешь. Твое "не знаю" обладает еще большим количеством самых разных инструментов.
"Известно, сколько усилий затратили американцы в течение последних тридцати лет, чтобы стряхнуть это ставшее невыносимым иго, и как они, несмотря на это, всё более погружаются в болото коррупции.
Именно в Америке лучше всего можно видеть, как развивается это обособление государственной власти от общества, для которого она первоначально должна была служить только орудием.
Там нет ни династии, ни дворянства, ни постоянной армии, за исключением горстки солдат для наблюдения за индейцами, нет бюрократии с постоянными штатами и правами на пенсии.
И всё же мы видим там две большие банды политических спекулянтов, которые попеременно забирают в свои руки государственную власть и эксплуатируют её при помощи самых грязных средств и для самых грязных целей, а нация бессильна против этих двух больших картелей политиков, которые якобы находятся у неё на службе, а в действительности господствуют над ней и грабят её." (с) Фридрих Энгельс, 1891 год
Полтораста лет прошло, несколько экономических и политических систем сменилось, а проблема (и не только в Америке) осталась прежней.
Именно в Америке лучше всего можно видеть, как развивается это обособление государственной власти от общества, для которого она первоначально должна была служить только орудием.
Там нет ни династии, ни дворянства, ни постоянной армии, за исключением горстки солдат для наблюдения за индейцами, нет бюрократии с постоянными штатами и правами на пенсии.
И всё же мы видим там две большие банды политических спекулянтов, которые попеременно забирают в свои руки государственную власть и эксплуатируют её при помощи самых грязных средств и для самых грязных целей, а нация бессильна против этих двух больших картелей политиков, которые якобы находятся у неё на службе, а в действительности господствуют над ней и грабят её." (с) Фридрих Энгельс, 1891 год
Полтораста лет прошло, несколько экономических и политических систем сменилось, а проблема (и не только в Америке) осталась прежней.