Не знаю, можно ли бесконечно смотреть на текущую воду и горящий огонь, но точно нельзя прекратить бесконечно читать про семейные отношения графа и графини Толстых. По крайней мере, я честно пыталась этого не делать и даже открывала было свой читательский год Зыгарем, "Империя должна умереть" - но и там начинается с рассказа о Толстом, сюрприз-сюрприз! И я решила, - ну кого я обманываю, у меня же последние месяц или полтора были в планах очередные рандеву с Шляховым и Басинским, тоже прекрасный вариант начала книжного года).
Дело в том, что эти 2 биографии Толстого я уже который раз читаю вместе, а сейчас в планах к ним ещё и Зорина добавить, пусть будет трио.
А. Шляхов, "Лев Толстой и жена. Смешной старик со страшными мыслями" - фокус действительно на семейных отношениях Льва Николаевича и Софьи Андреевны. При каждом новом прочтении книга честно дарит мне новую цитату или мысль; раньше, конечно, лидировала цитата про Сашу, которая находилась с мамой в своеобразных, скажем так, отношениях:
"Узнав от дочери об отъезде мужа и прочитав его письмо, Софья Андреевна побежала в парк, где не очень убедительно изобразила попытку утопиться в пруду. Когда ее вытащили из воды и привели домой, она принялась просить Александру Львовну протелеграфировать отцу, что его жена утопилась.
Дочь не поддалась. Она вообще не любила свою мать и, надо признать, имела для того вескую причину. Когда умер Ванечка, Софья Андреевна простонала, заламывая руки: «Почему он? Почему не Саша?» Присутствовавшие при этом слуги запомнили эти слова, и со временем о них узнала сама Саша."
В этот раз зацепило про то, что обо всех трех сестрах Берс, - включая Соню, о которой тогда ещё никто не знал, что она будущая мадам Толстая, - Афанасий Фет, которого к ним в дом, я так понимаю, Толстой и ввёл, - так вот, Фет говорил, что "все они, невзирая, на бдительный надзор матери и безукоризненную скромность, обладали тем привлекательным оттенком, который французы обозначают словом "du chien".
Хм. Французское определение благовоспитанный Шляхов переводит как "с огоньком", а у меня на языке вертится, что "с блядинкой". Никогда в жизни не видела этого в Софье Андреевне по портретам, но, если честно, искренне за неё рада. Книга Шляхова, понимаете ли, лучшее средство проникнуться к графине Толстой человеческой симпатией и по-дурацки, но искренне радоваться всему счастью или намеку на счастье, которое было в её жизни.
У Басинского в его, насколько я помню, официально "Большой книге-2010" - "Лев Толстой. Бегство из рая" - концепт быть более объективным, и он, конечно, не сообщает, в отличие от Шляхова, практически прямым текстом, что в семье Толстой мог быть деспотом и самодуром. У него вышла история трагического расхождения и непонимания русского Будды с самыми близкими людьми, более подробная, чем у Шляхова, с историческим и социальным контекстом, - документальная, человечная, страшно грустная.
Чтоб сравнить степень подробности: про то роковое блюдо несвежей осетрины, из-за которого в триста очередной раз поссорились супруги, есть и там, и там, но цитата у Басинского длиннее, и становится понятно, что блюдо уже пятое (черт его знает, я бы тоже, может, взбесилась).
При всей, опять же, симпатии Шляхова к С.А. (и при том, что Басинский подразумевает, что она была истеричка) - именно Басинский приводит её хозяйственные записи по Ясной Поляне с конкретными планами и цифрами выплат, из которых видно, что она-таки была управленец менеджерович, и подробно рассказывает о её деятельности в качестве литературного агента ЛН.
Итак. Про судьбу этой семьи, брак, предложение с заглавными буквами и всё такое подробно и там и там, но у Шляхова целее, что ли, потому что это и есть фокус книги.
#ЛевТолстойОченьЛюбилДетей
Дело в том, что эти 2 биографии Толстого я уже который раз читаю вместе, а сейчас в планах к ним ещё и Зорина добавить, пусть будет трио.
А. Шляхов, "Лев Толстой и жена. Смешной старик со страшными мыслями" - фокус действительно на семейных отношениях Льва Николаевича и Софьи Андреевны. При каждом новом прочтении книга честно дарит мне новую цитату или мысль; раньше, конечно, лидировала цитата про Сашу, которая находилась с мамой в своеобразных, скажем так, отношениях:
"Узнав от дочери об отъезде мужа и прочитав его письмо, Софья Андреевна побежала в парк, где не очень убедительно изобразила попытку утопиться в пруду. Когда ее вытащили из воды и привели домой, она принялась просить Александру Львовну протелеграфировать отцу, что его жена утопилась.
Дочь не поддалась. Она вообще не любила свою мать и, надо признать, имела для того вескую причину. Когда умер Ванечка, Софья Андреевна простонала, заламывая руки: «Почему он? Почему не Саша?» Присутствовавшие при этом слуги запомнили эти слова, и со временем о них узнала сама Саша."
В этот раз зацепило про то, что обо всех трех сестрах Берс, - включая Соню, о которой тогда ещё никто не знал, что она будущая мадам Толстая, - Афанасий Фет, которого к ним в дом, я так понимаю, Толстой и ввёл, - так вот, Фет говорил, что "все они, невзирая, на бдительный надзор матери и безукоризненную скромность, обладали тем привлекательным оттенком, который французы обозначают словом "du chien".
Хм. Французское определение благовоспитанный Шляхов переводит как "с огоньком", а у меня на языке вертится, что "с блядинкой". Никогда в жизни не видела этого в Софье Андреевне по портретам, но, если честно, искренне за неё рада. Книга Шляхова, понимаете ли, лучшее средство проникнуться к графине Толстой человеческой симпатией и по-дурацки, но искренне радоваться всему счастью или намеку на счастье, которое было в её жизни.
У Басинского в его, насколько я помню, официально "Большой книге-2010" - "Лев Толстой. Бегство из рая" - концепт быть более объективным, и он, конечно, не сообщает, в отличие от Шляхова, практически прямым текстом, что в семье Толстой мог быть деспотом и самодуром. У него вышла история трагического расхождения и непонимания русского Будды с самыми близкими людьми, более подробная, чем у Шляхова, с историческим и социальным контекстом, - документальная, человечная, страшно грустная.
Чтоб сравнить степень подробности: про то роковое блюдо несвежей осетрины, из-за которого в триста очередной раз поссорились супруги, есть и там, и там, но цитата у Басинского длиннее, и становится понятно, что блюдо уже пятое (черт его знает, я бы тоже, может, взбесилась).
При всей, опять же, симпатии Шляхова к С.А. (и при том, что Басинский подразумевает, что она была истеричка) - именно Басинский приводит её хозяйственные записи по Ясной Поляне с конкретными планами и цифрами выплат, из которых видно, что она-таки была управленец менеджерович, и подробно рассказывает о её деятельности в качестве литературного агента ЛН.
Итак. Про судьбу этой семьи, брак, предложение с заглавными буквами и всё такое подробно и там и там, но у Шляхова целее, что ли, потому что это и есть фокус книги.
#ЛевТолстойОченьЛюбилДетей
Про детей времён раздела собственности, про их характер и отношения с родителями - и там, и там, но у Басинского ярче и полнее, мне кажется.
Про В.Черткова, "злого гения" Льва Николаевича (если вдруг нас интересует мнение жены), и самого верного духовного то ли брата, то ли сына, по мнению самого ЛН, - однозначно у Басинского интереснее про издательскую деятельность, про его историю, про то, как он отвоевывал права на духовное наследие ЛН и про саму модель отношений его с Толстым. При этом у Шляхова в короткой версии понятнее, почему СА Черткова так терпеть не могла.
Уфф!
Короче, действительно всё это взахлёб и не оторваться. Мне кажется, что эти две книги и так идеальная пара, а вот каааак я сейчас ещё и зоринскую биографию Толстого впрягу в эту птицу-тройку!
... И потом с чистой совестью сяду перечитывать "Войну и мир" и "Анну Каренину")))
#ЛевТолстойОченьЛюбилДетей
Про В.Черткова, "злого гения" Льва Николаевича (если вдруг нас интересует мнение жены), и самого верного духовного то ли брата, то ли сына, по мнению самого ЛН, - однозначно у Басинского интереснее про издательскую деятельность, про его историю, про то, как он отвоевывал права на духовное наследие ЛН и про саму модель отношений его с Толстым. При этом у Шляхова в короткой версии понятнее, почему СА Черткова так терпеть не могла.
Уфф!
Короче, действительно всё это взахлёб и не оторваться. Мне кажется, что эти две книги и так идеальная пара, а вот каааак я сейчас ещё и зоринскую биографию Толстого впрягу в эту птицу-тройку!
... И потом с чистой совестью сяду перечитывать "Войну и мир" и "Анну Каренину")))
#ЛевТолстойОченьЛюбилДетей
Третья биография Льва Толстого в этом году: Андрей Зорин, "Жизнь Льва Толстого. Опыт прочтения".
Как честно заявлено в самом названии, эта версия заявлена как, эммм, филологическая (эпитет корявенький, но лучше не придумала), то есть как бы и биография, но неразрывно с творчеством, сквозь призму этого самого творчества. В известном смысле это кузен того подхода, который я видела в "Театре Наций", в "Живом Т", - где "Т" можно расшифровать и как "труп", и как " Толстой", - там куски из дневников Льва Николаевича и Софьи Андреевны очень органично превратились в исповеди главных героев...
Так вот.
Сначала мне зоринская биография не очень нравилась, потому что да, в сравнении с Басинским и Шляховым история этой семьи получилась весьма редуцированной (тут вы не проникнетесь, например, разницей в характерах Сергея, Андрея и Ильи).
Потом меня кольнули детали про суеверного Л. Н., который загадывает, если Таня возьмёт чисто трудную ноту, объясниться, наконец, с Соней и отдать ей то самое неопрятное и замурзанное письмо с предложением, которое уже несколько дней в его кармане приезжает в дом будущей невесты - и уезжает, так и не попав к ней в руки. И про загадывающую после ссоры С. А. - первый раз ночуют в разных постелях; если не придёт, значит, любит другую??! - пришёл...
В конце я ревела.
У Зорина получилась биография пророка, что-то скорее близкое к пановской "Жизни Мухаммеда", чем к биографиям Шляхова и Басинского (которые, при всей разности, все-таки решали схожие задачи).
Здесь мы смотрим на то, как пророк всю жизнь ищет предназначение, мучается, выбирает неправильно и правильно. Искренне считает свои художественные произведения, в отличие от философских, дешевкой, бульварщиной, - и не может перестать их писать, хоть бы и в стол. Устраивает страшную неразбериху с имуществом, завещанием, правами - и каждый раз уступает то жене, то Черткову. Всю свою последнюю, после духовного перерождения, жизнь готовится к тому, чтобы умереть в ясном сознании - и соглашается на инъекцию для облегчения состояния, пусть и не морфин.
Перед нами в зоринской биографии стоит хрупкий, светлый, несчастный, счастливый старик, которому не так уж нужны и даже страшны были тысячи и тысячи посторонних поклонников, возводивших каждое его слово в божественный абсолют, - но который не смог достучаться к тем нескольким самым дорогим людям, к жене и сыновьям... Этого Толстого хочется то ли утешать и лелеять, то ли преклоняться, то ли и то и другое, вот я и расплакалась.
Так что по итогам к Басинскому буду ходить за максимально чёткой и при этом деликатной фактологией, к Шляхову - чтобы искренне любить Софью Андреевну, а к Зорину - чтобы не потерялся и был со мной этот чудеснейший образ самого ЛН, заблудившегося и нашедшего путь пророка, не желавшего основывать религию, не совсем старца, не так чтоб Будды, но немного и того, и другого.
Все три биографии изумительные и складываются, как я и хотела, в прекрасного трехглавого змея)
Сейчас вернулась к Зыгарю и к его империи, которая должна умереть. Там Толстой - этакий градусник, который ставят себе все: Чехов, Горький, арестованные демонстранты, Толстой - элемент политики, Толстой - государственная проблема...
Счастья впереди ещё много))
#ЛевТолстойОченьЛюбилДетей
Как честно заявлено в самом названии, эта версия заявлена как, эммм, филологическая (эпитет корявенький, но лучше не придумала), то есть как бы и биография, но неразрывно с творчеством, сквозь призму этого самого творчества. В известном смысле это кузен того подхода, который я видела в "Театре Наций", в "Живом Т", - где "Т" можно расшифровать и как "труп", и как " Толстой", - там куски из дневников Льва Николаевича и Софьи Андреевны очень органично превратились в исповеди главных героев...
Так вот.
Сначала мне зоринская биография не очень нравилась, потому что да, в сравнении с Басинским и Шляховым история этой семьи получилась весьма редуцированной (тут вы не проникнетесь, например, разницей в характерах Сергея, Андрея и Ильи).
Потом меня кольнули детали про суеверного Л. Н., который загадывает, если Таня возьмёт чисто трудную ноту, объясниться, наконец, с Соней и отдать ей то самое неопрятное и замурзанное письмо с предложением, которое уже несколько дней в его кармане приезжает в дом будущей невесты - и уезжает, так и не попав к ней в руки. И про загадывающую после ссоры С. А. - первый раз ночуют в разных постелях; если не придёт, значит, любит другую??! - пришёл...
В конце я ревела.
У Зорина получилась биография пророка, что-то скорее близкое к пановской "Жизни Мухаммеда", чем к биографиям Шляхова и Басинского (которые, при всей разности, все-таки решали схожие задачи).
Здесь мы смотрим на то, как пророк всю жизнь ищет предназначение, мучается, выбирает неправильно и правильно. Искренне считает свои художественные произведения, в отличие от философских, дешевкой, бульварщиной, - и не может перестать их писать, хоть бы и в стол. Устраивает страшную неразбериху с имуществом, завещанием, правами - и каждый раз уступает то жене, то Черткову. Всю свою последнюю, после духовного перерождения, жизнь готовится к тому, чтобы умереть в ясном сознании - и соглашается на инъекцию для облегчения состояния, пусть и не морфин.
Перед нами в зоринской биографии стоит хрупкий, светлый, несчастный, счастливый старик, которому не так уж нужны и даже страшны были тысячи и тысячи посторонних поклонников, возводивших каждое его слово в божественный абсолют, - но который не смог достучаться к тем нескольким самым дорогим людям, к жене и сыновьям... Этого Толстого хочется то ли утешать и лелеять, то ли преклоняться, то ли и то и другое, вот я и расплакалась.
Так что по итогам к Басинскому буду ходить за максимально чёткой и при этом деликатной фактологией, к Шляхову - чтобы искренне любить Софью Андреевну, а к Зорину - чтобы не потерялся и был со мной этот чудеснейший образ самого ЛН, заблудившегося и нашедшего путь пророка, не желавшего основывать религию, не совсем старца, не так чтоб Будды, но немного и того, и другого.
Все три биографии изумительные и складываются, как я и хотела, в прекрасного трехглавого змея)
Сейчас вернулась к Зыгарю и к его империи, которая должна умереть. Там Толстой - этакий градусник, который ставят себе все: Чехов, Горький, арестованные демонстранты, Толстой - элемент политики, Толстой - государственная проблема...
Счастья впереди ещё много))
#ЛевТолстойОченьЛюбилДетей
Концептуально, конечно, я сейчас читаю "Империя должна умереть" Зыгаря, и это такое странное ощущение, как будто пустые стеклянные сосуды-фигурки наполняются жизнью: вот Гапон и Витте, например, уже из картонных ярлыков стали живыми, ощутимыми, настоящими людьми (я ещё в самом начале, как вы понимаете). Что-то похожее у меня было в своё время с учебником русской истории Корнилова, когда Екатерина, и Павел, и заезженные куски истории декабристов оживали. Чудо, конечно, и побольше нам таких чудес.
Но быть концептуальной в эпоху соцсетей сложно, вчера чуть ли не час читала страницу Анны Козловой, решила, что ей наверняка есть что мне сказать, кроме "Рюрика", и впилась во "Всё, что вы хотели, но боялись поджечь".
История нежной и циничной юной женщины Саши, внутри которой ещё жива нежная и циничная девочка, а в анамнезе развод родителей, бестолковые отношения с мужиками и общая, скажем так, жизненная потерянность - это мало того что самый неблагодарный плацдарм для пересказа, - это сначала и читать было странно.
На первых скольких там страницах я мучительно расчесывала своё читательское "я", мрачно размышляя о том, что вот кто б мог подумать, что можно поженить романы Сергея Минаева и, блин, "Мой белый" Ксении Буржской. И о том, на хрена ж они мне, мне, мне про всё это пишут. И о том, как так выходит, что в своих текстах в фейсбуке Козлова такая объёмная, живая и интересная тётка, а в романах отрезает три четверти себя и пишет оставшейся четвертушкой (в сценариях хочу заметить, она тоже отстригает от себя изрядный кусок, но там она по ролевой модели как автор - злая фея и королева, убивающая Белоснежек пачками, там хоть понятно, зачем). И о том, почему Минаев и Козлова мне так нравятся в эссеистике, и никак не обращаются ко мне в своих книгах. И о том, какого рожна она ругает за немотивированность Ванессу, при этом подсовывая мне как читателю кусок похожей истории с тем же провалом в области причин.
***
И да, призрак Салли Руни отдельно испортил мне настроение(((
***
Ко второй половине, а то и к последней трети книги мне наконец стало понятно, что все-таки смысл в истории был, и он не сводится к перипетиям судьбы отдельной милой, но бестолковой барышни, а говорит про архетипы, причём больно так говорит, и ехидно (это, видимо, Козлова снова в роли феи Карабос).
Я почитаю ещё её книги, потому что та живая, страдающая, умная, выпуклая, прекрасная женщина из фейсбука сказала мне ещё не всё, - правда, как и злая сценаристка-романистка, - и потому, что с живой женщиной у меня, по-моему, куда больше общего, чем с героинями и злой феей-автором.
Если пока этот живой голос в именно романах негромкий, - неважно, она напишет специально мне и таким, как я, потом. Мы подождём.
#ContemporaryRussian
История нежной и циничной юной женщины Саши, внутри которой ещё жива нежная и циничная девочка, а в анамнезе развод родителей, бестолковые отношения с мужиками и общая, скажем так, жизненная потерянность - это мало того что самый неблагодарный плацдарм для пересказа, - это сначала и читать было странно.
На первых скольких там страницах я мучительно расчесывала своё читательское "я", мрачно размышляя о том, что вот кто б мог подумать, что можно поженить романы Сергея Минаева и, блин, "Мой белый" Ксении Буржской. И о том, на хрена ж они мне, мне, мне про всё это пишут. И о том, как так выходит, что в своих текстах в фейсбуке Козлова такая объёмная, живая и интересная тётка, а в романах отрезает три четверти себя и пишет оставшейся четвертушкой (в сценариях хочу заметить, она тоже отстригает от себя изрядный кусок, но там она по ролевой модели как автор - злая фея и королева, убивающая Белоснежек пачками, там хоть понятно, зачем). И о том, почему Минаев и Козлова мне так нравятся в эссеистике, и никак не обращаются ко мне в своих книгах. И о том, какого рожна она ругает за немотивированность Ванессу, при этом подсовывая мне как читателю кусок похожей истории с тем же провалом в области причин.
***
И да, призрак Салли Руни отдельно испортил мне настроение(((
***
Ко второй половине, а то и к последней трети книги мне наконец стало понятно, что все-таки смысл в истории был, и он не сводится к перипетиям судьбы отдельной милой, но бестолковой барышни, а говорит про архетипы, причём больно так говорит, и ехидно (это, видимо, Козлова снова в роли феи Карабос).
Я почитаю ещё её книги, потому что та живая, страдающая, умная, выпуклая, прекрасная женщина из фейсбука сказала мне ещё не всё, - правда, как и злая сценаристка-романистка, - и потому, что с живой женщиной у меня, по-моему, куда больше общего, чем с героинями и злой феей-автором.
Если пока этот живой голос в именно романах негромкий, - неважно, она напишет специально мне и таким, как я, потом. Мы подождём.
#ContemporaryRussian
👍1
Так, это очередной #немножкотеатр, хотя на самом деле даже #немножкоопера) на прошлой неделе мне чудом перепал билет в Большой на "Бориса Годунова". И всё, я пропала: перечитала драму Пушкина, трилогию А. К. Толстого, основательно проштудировала Википедию, - и теперь вернулась к заброшенному было циклу Акунина "История государства Российского" и жадно читаю про 17 век.
Собственно, в опере меня зацепила сцена в корчме: в этот момент, если не плыть по течению неотразимо очаровательного сюжета, беглый Отрепьев, очевидно, ещё не должен бы внушать государственным институтам такого ужаса, чтоб ловить его в истерике: он же ещё ничего такого публично иностранным властям не заявлял?? Так почему они всполошились? Логически ведь это бы объяснялось, если б он был носителем некой тайны, или некой крови, а не жалким придурочным прожектером?
Вот мне и стало интересно, что там историческая наука говорит про личность самозванца.
Наука, как водится, умеет удивить и развлечь, а потому предлагает несколько версий:
- беглый монах Гришка Отрепьев, вон Годунов про это писал;
- беглый монах, но не Гришка Отрепьев - нет, что вы, итальянец, а что ошибки в латыни делает, так с кем не бывает;
- беглый монах, но настоящий Димитрий - малютку в своё время спасли и укрыли в монастыре, поэтому он так уверен в своих правах на престол и так спокойно ведёт себя с теми, кто знал царевича, включая царицу - ему нечего бояться разоблачения;
- то ли беглый монах, то ли не монах, но, главное, не Димитрий, а побочный сын Ивана Грозного - вот почему он уверен в своих правах на престол и бу-бу-бу см. выше, а царица приняла его, как и в большинстве версий, из смеси страха и лютой ненависти к Годунову;
- да, побочный сын, но не Ивана, а Стефана Батория, воспитанный то ли в Польше, то ли не в Польше, к которому Отрепьев прибыл с готовым предложением и всеми нужными деталями, чтобы подтвердить легенду... И так далее, и так далее.
Какая прелесть)
Мало того, что у Акунина совершенно очевидно первый Самозванец как государственный деятель вызывает симпатию и олицетворяет неиспользованный билетик на поезд, который повёз бы страну по совершенно другому маршруту, - у него и бойкая и неунывающая Марина Мнишек выглядит вполне себе королевой (а её неразборчивость в средствах трудно осуждать тем, кому контекстная реклама всё время подсовывает чтение про интриги в офисе). Лжедмитрий, кстати, Акунину до того симпатичен, что даже и историю надругательства над несчастной царевной Ксенией Годуновой он трактует как позднейший миф.
Историей Лжедмитрия чудесный акунинский томик не ограничивается, там ещё безумно увлекательно (всё таки, да простит меня многоуважаемый Григорий Шалвович, романист в нём побеждает историка) про:
- восстание Богдана Хмельницкого и про сложные отношения русских, украинцев и поляков, которые привлекали к взаимным разборкам то шведов, то крымских ханов, причём причудливо тасовавшийся расклад делал их сторонниками то одной, то другой стороны. Самое страшное в этой части - про еврейские погромы;
- восстание Стеньки Разина, на прижизненном портрете больше всего смахивающего на Александра Цекало, что теперь в принципе не даст мне возможности смотреть на знаменитого атамана прежними глазами. Тут самое страшное - даже не история его казни и доблести, - и это после общей стратегической бестолковости, - а женка Алёна, которая уже после смерти Разина возглавляла одно из формирований восставших, была схвачена, приговорена к сожжению, перекрестилась, "спокойно легла на костёр и обратилась в пепел";
- раскол и Никона, которому, по мнению Б.А., нужно было провести реформы без ажитации, нудно и постепенно, - и никакого раскола в этой альтернативной действительности бы не случилось;
- офигический характер царя Алексея Михайловича, который то спокойненько разговаривает с крыльца с бунтовщиками, то неизменно счастливо женится по любви (на второй жене, слегка всплакнув по первой, да), то устраивает себе прекрасный режим дня, то воюет и казнит, не терпя кровопролития, - короче, как кажется, находит внутри себя какую-то точку равновесия и не даёт себя с неё сбить;
Вот мне и стало интересно, что там историческая наука говорит про личность самозванца.
Наука, как водится, умеет удивить и развлечь, а потому предлагает несколько версий:
- беглый монах Гришка Отрепьев, вон Годунов про это писал;
- беглый монах, но не Гришка Отрепьев - нет, что вы, итальянец, а что ошибки в латыни делает, так с кем не бывает;
- беглый монах, но настоящий Димитрий - малютку в своё время спасли и укрыли в монастыре, поэтому он так уверен в своих правах на престол и так спокойно ведёт себя с теми, кто знал царевича, включая царицу - ему нечего бояться разоблачения;
- то ли беглый монах, то ли не монах, но, главное, не Димитрий, а побочный сын Ивана Грозного - вот почему он уверен в своих правах на престол и бу-бу-бу см. выше, а царица приняла его, как и в большинстве версий, из смеси страха и лютой ненависти к Годунову;
- да, побочный сын, но не Ивана, а Стефана Батория, воспитанный то ли в Польше, то ли не в Польше, к которому Отрепьев прибыл с готовым предложением и всеми нужными деталями, чтобы подтвердить легенду... И так далее, и так далее.
Какая прелесть)
Мало того, что у Акунина совершенно очевидно первый Самозванец как государственный деятель вызывает симпатию и олицетворяет неиспользованный билетик на поезд, который повёз бы страну по совершенно другому маршруту, - у него и бойкая и неунывающая Марина Мнишек выглядит вполне себе королевой (а её неразборчивость в средствах трудно осуждать тем, кому контекстная реклама всё время подсовывает чтение про интриги в офисе). Лжедмитрий, кстати, Акунину до того симпатичен, что даже и историю надругательства над несчастной царевной Ксенией Годуновой он трактует как позднейший миф.
Историей Лжедмитрия чудесный акунинский томик не ограничивается, там ещё безумно увлекательно (всё таки, да простит меня многоуважаемый Григорий Шалвович, романист в нём побеждает историка) про:
- восстание Богдана Хмельницкого и про сложные отношения русских, украинцев и поляков, которые привлекали к взаимным разборкам то шведов, то крымских ханов, причём причудливо тасовавшийся расклад делал их сторонниками то одной, то другой стороны. Самое страшное в этой части - про еврейские погромы;
- восстание Стеньки Разина, на прижизненном портрете больше всего смахивающего на Александра Цекало, что теперь в принципе не даст мне возможности смотреть на знаменитого атамана прежними глазами. Тут самое страшное - даже не история его казни и доблести, - и это после общей стратегической бестолковости, - а женка Алёна, которая уже после смерти Разина возглавляла одно из формирований восставших, была схвачена, приговорена к сожжению, перекрестилась, "спокойно легла на костёр и обратилась в пепел";
- раскол и Никона, которому, по мнению Б.А., нужно было провести реформы без ажитации, нудно и постепенно, - и никакого раскола в этой альтернативной действительности бы не случилось;
- офигический характер царя Алексея Михайловича, который то спокойненько разговаривает с крыльца с бунтовщиками, то неизменно счастливо женится по любви (на второй жене, слегка всплакнув по первой, да), то устраивает себе прекрасный режим дня, то воюет и казнит, не терпя кровопролития, - короче, как кажется, находит внутри себя какую-то точку равновесия и не даёт себя с неё сбить;
👍1
- возвращаясь к российско-польским отношениям: про специфическую ситуацию, когда русские должны были по истечении 2-х переходных лет передать полякам Киев, но ловко уклонились от этого, используя все возможные аргументы, в числе прочего - наличие в Королевском дворце в Варшаве картин, выставляющих победы польского оружия над русскими войсками в неприемлемом свете; снимайте, мол, картины, тогда про Киев и поговорим. Как жалко, что Гонконг и Макао не знали о прецеденте, наверняка можно было докопаться к Китаю. Эх(((
- ещё к польской теме, к временам смуты: Ян Сапега, например, был натуральным кондотьером, всё честь по чести, с собственным обученным и вооружённым войском - привет итальянцам и викингам!
И ещё много, много про что.
С Зыгарем и его смертью империи неожиданно очень рифмуется; попробую пока сконцентрироваться на продолжении Акунинского цикла, лекциях Корнилова - и, параллельно, Зыгаре. Похоже, в моей текущей читательской фазе наша история мне не менее увлекательна, чем Медичи, Монтефельтро или Рагнар Кожаные штаны.
- ещё к польской теме, к временам смуты: Ян Сапега, например, был натуральным кондотьером, всё честь по чести, с собственным обученным и вооружённым войском - привет итальянцам и викингам!
И ещё много, много про что.
С Зыгарем и его смертью империи неожиданно очень рифмуется; попробую пока сконцентрироваться на продолжении Акунинского цикла, лекциях Корнилова - и, параллельно, Зыгаре. Похоже, в моей текущей читательской фазе наша история мне не менее увлекательна, чем Медичи, Монтефельтро или Рагнар Кожаные штаны.
👍1
Борис Акунин, "История Российского государства. Царь Пётр Алексеевич".
Так, ну дочитала я исторический том Акунина про Петра (ладно, будем честными, домучила).
Ну ой.
Конечно, трудно конкурировать с теми ну очень убедительными Петрами, которых нам подарили Алексей Толстой и Даниил Гранин. Но, я так понимаю, Акунин и задачи такой перед собой не ставил? Поэтому хорошо, пропустил кучу всякой всячины и пропустил, переживу (никто ж мне мне запрещает помнить про "Хотите слив, человечки?" И про Кантемиров - можно же у Гранина почитать? )
Хорошо, положим, сильные места планировались не здесь, не в образе Петра: вот вам галерея его сподвижников и перечень решений, радуйтесь, дорогие читатели.
Ну не очень получилось, не очень.
Шереметьев хорошо, Аникита Репнин хорошо, Остерман; но Меншиков?? Нет, Александр Данилыч решительно не удался. А Ягужинский? Почему было не добавить страниц 20 к общему объёму, да пусть бы даже и 50, и "докрутить" каждый из этих портретов?
Может, конечно, и вовсе целью была заключительная, результирующая глава, - оценка петровских преобразований. Прям от лица самого Григория Шалвовича. Тоже, эммм, вышло не очень, потому что сама книга до этого настойчиво, снова и снова, говорит нам о том, что фанатик или не фанатик - Пётр был деятель, а вот это в выводах как-то потерялось.
Короче, этот том скорей разочарование, но к следующему, про цариц, поскакала вприпрыжку (спойлер: там про Екатерину, - Великую, - что, мол, вот такой была человек, семь раз отмерит и всё равно резать погодит).
Так, ну дочитала я исторический том Акунина про Петра (ладно, будем честными, домучила).
Ну ой.
Конечно, трудно конкурировать с теми ну очень убедительными Петрами, которых нам подарили Алексей Толстой и Даниил Гранин. Но, я так понимаю, Акунин и задачи такой перед собой не ставил? Поэтому хорошо, пропустил кучу всякой всячины и пропустил, переживу (никто ж мне мне запрещает помнить про "Хотите слив, человечки?" И про Кантемиров - можно же у Гранина почитать? )
Хорошо, положим, сильные места планировались не здесь, не в образе Петра: вот вам галерея его сподвижников и перечень решений, радуйтесь, дорогие читатели.
Ну не очень получилось, не очень.
Шереметьев хорошо, Аникита Репнин хорошо, Остерман; но Меншиков?? Нет, Александр Данилыч решительно не удался. А Ягужинский? Почему было не добавить страниц 20 к общему объёму, да пусть бы даже и 50, и "докрутить" каждый из этих портретов?
Может, конечно, и вовсе целью была заключительная, результирующая глава, - оценка петровских преобразований. Прям от лица самого Григория Шалвовича. Тоже, эммм, вышло не очень, потому что сама книга до этого настойчиво, снова и снова, говорит нам о том, что фанатик или не фанатик - Пётр был деятель, а вот это в выводах как-то потерялось.
Короче, этот том скорей разочарование, но к следующему, про цариц, поскакала вприпрыжку (спойлер: там про Екатерину, - Великую, - что, мол, вот такой была человек, семь раз отмерит и всё равно резать погодит).
Самое-самое удовольствие этой недели - это перечитывать пьесы Островского.
Какие-то новые акценты (оппа, до настоящего момента я думала, что создавать такое для меня способны только Фаулз, и... не знаю даже, Лев Толстой? короче, и кто-то вроде: чтоб ты всякий раз при новом прочтении читал новую историю, и не мог заранее даже спрогнозировать, какую).
Не поймите меня неправильно: перечитывать я люблю. Чапек вот лично мне рассказывает всё то же самое, сколько ни возвращайся к "Апокрифам" или "Мучительным рассказам", и "Идиот" тоже хуже не становится от того, что Фёдор Михайлович мне его уже рассказал. И лемовская "Маска". И вообще.
Но вот от кого я вообще фокусов не ждала - это от Островского. Может, и напрасно, но е моё. Кто б их ждал??
" Поздняя любовь", которую я и читала, и смотрела страшно представить, сколько раз, вдруг вывернулась наизнанку - это спасибо крымовской постановке, будем честными. История болезненно честного бедного старика адвоката, и его дочери, старой девы, неудачно влюбившейся в сына квартирной хозяйки, история про деньги, про унижение и про то, как можно любить, - так вот, эта история оказалась не про грядущее маленькое счастье маленьких людей, не про надежду прямо вот тут, за порогом, - а про полное непопадание людей друг в друга и про абсолютную бестолковость наших эмоциональных решений.
Потом пересмотрела постановку Пчелкина со Смоктуновским, Нахапетовым, Каменковой и Прокловой, потом перечитала - и да, оказывается, у Островского реально заложены и возможность увидеть, как маленькие человечки мыкали-мыкали горе, да и дождались счастьичка, - так и что это пространство слабых людей, безнадёги и тупика.
"Сердце не камень" не пересматривала, только перечитала (а то бы с удовольствием, конечно, посмотрела на Яковлеву, Ташкова, Гундареву, Садальского, - и снова на Смоктуновского). Но.
Фильм, насколько я помню, был поставлен совершенно реалистично, а вот почему-то когда читаешь - это эпос. Странник переживает муки голода и не только ('Несытым оком видишь трактиры, видишь пивные заведения, видишь лепообразных жён... Как зверь бы ринулся на всё сие и пожрал; но не пожрешь") - и превращается у нас на глазах в хтоническое чудовище. Молодая купчиха грустно говорит о своей затворнической доле и о том, что в людях не разбирается, а и не надо, надо им просто помогать - а мы-то видим, она царевна в тереме, а муж её злой Кощей. И всё так, всё. Даже эти фабричные, которые прибегают по тревоге, стоит нажать новомодную кнопку, - это же чисто сказочные помощники Василисы.
А ещё эта пьеса - удивительно феминистская вещь, где героиня, собственно, силой духа побеждает и странника-чудовище, и мужа-Кощея, да ещё и изначально подлого влюблённого превращает в хорошего человека; чудеса.
Я не думаю, чтоб Островский был гений, хотя очень его люблю. Но, видимо, просто драматургия такая вещь, что в неё изначально заложена возможность разной интерпретации.
Круто.
Какие-то новые акценты (оппа, до настоящего момента я думала, что создавать такое для меня способны только Фаулз, и... не знаю даже, Лев Толстой? короче, и кто-то вроде: чтоб ты всякий раз при новом прочтении читал новую историю, и не мог заранее даже спрогнозировать, какую).
Не поймите меня неправильно: перечитывать я люблю. Чапек вот лично мне рассказывает всё то же самое, сколько ни возвращайся к "Апокрифам" или "Мучительным рассказам", и "Идиот" тоже хуже не становится от того, что Фёдор Михайлович мне его уже рассказал. И лемовская "Маска". И вообще.
Но вот от кого я вообще фокусов не ждала - это от Островского. Может, и напрасно, но е моё. Кто б их ждал??
" Поздняя любовь", которую я и читала, и смотрела страшно представить, сколько раз, вдруг вывернулась наизнанку - это спасибо крымовской постановке, будем честными. История болезненно честного бедного старика адвоката, и его дочери, старой девы, неудачно влюбившейся в сына квартирной хозяйки, история про деньги, про унижение и про то, как можно любить, - так вот, эта история оказалась не про грядущее маленькое счастье маленьких людей, не про надежду прямо вот тут, за порогом, - а про полное непопадание людей друг в друга и про абсолютную бестолковость наших эмоциональных решений.
Потом пересмотрела постановку Пчелкина со Смоктуновским, Нахапетовым, Каменковой и Прокловой, потом перечитала - и да, оказывается, у Островского реально заложены и возможность увидеть, как маленькие человечки мыкали-мыкали горе, да и дождались счастьичка, - так и что это пространство слабых людей, безнадёги и тупика.
"Сердце не камень" не пересматривала, только перечитала (а то бы с удовольствием, конечно, посмотрела на Яковлеву, Ташкова, Гундареву, Садальского, - и снова на Смоктуновского). Но.
Фильм, насколько я помню, был поставлен совершенно реалистично, а вот почему-то когда читаешь - это эпос. Странник переживает муки голода и не только ('Несытым оком видишь трактиры, видишь пивные заведения, видишь лепообразных жён... Как зверь бы ринулся на всё сие и пожрал; но не пожрешь") - и превращается у нас на глазах в хтоническое чудовище. Молодая купчиха грустно говорит о своей затворнической доле и о том, что в людях не разбирается, а и не надо, надо им просто помогать - а мы-то видим, она царевна в тереме, а муж её злой Кощей. И всё так, всё. Даже эти фабричные, которые прибегают по тревоге, стоит нажать новомодную кнопку, - это же чисто сказочные помощники Василисы.
А ещё эта пьеса - удивительно феминистская вещь, где героиня, собственно, силой духа побеждает и странника-чудовище, и мужа-Кощея, да ещё и изначально подлого влюблённого превращает в хорошего человека; чудеса.
Я не думаю, чтоб Островский был гений, хотя очень его люблю. Но, видимо, просто драматургия такая вещь, что в неё изначально заложена возможность разной интерпретации.
Круто.
А Акунина про цариц я дочитываю) про характер Екатерины было, но вот ещё ура-цитата для затравки: "Очевидно, Екатерина испытывала слабость к мужчинам с признаками биполярного расстройства".
Теперь видите, какой это праздник?)
Теперь видите, какой это праздник?)
Галина Юзефович, если пересказать своими словами, говорит, мол, давайте защищаться от этого ужаса кто как умеет, - кто на что учился, короче; вот она предлагает нам свой список книг, которые способны увлечь, отвлечь и унести отсюда.
Там у неё детективы Маккаммона про 17 век, Сороки-убийцы, Гиперион, Стивен Кинг, Бобылева, Новая Луна и всё такое.
Я облажалась дважды. Во-первых, у меня ни фига нет такого списка (если б прямо сейчас составляла, то из идей только "Неаполитанский квартет", "Дева в саду" и цикл про мистера Рипли, а мы же хотим что-то по степени воздействия типа первого сезона "Родины"? Не знаю, не знаю...)
Во-вторых, у меня отвлечься ни хрена не вышло. То есть открываешь Маккаммона, а это по ощущениям как середина "Острова накануне": глаз скользит по строчкам и не цепляется за смысл вообще.
Так что я буду перечитывать про то же, что и снаружи: Кинга про обреченную жизнь, Ремарка про войну, и Нострадамуса про неясное будущее - они как-то первыми в голову пришли.
А пока прям в охерении от акунинского тома про цариц. Сейчас что из русской истории ни читать, всё, всё попадает ровнехонько в яблочко, и от этого вообще тошно.
***
И ещё у меня личная печаль по поводу "Игры престолов" и Джорджа Мартина. Не дочитаем, и мне жалко, как бы это глупо ни было.
***
Итак, перехожу к Акунину.
Там у неё детективы Маккаммона про 17 век, Сороки-убийцы, Гиперион, Стивен Кинг, Бобылева, Новая Луна и всё такое.
Я облажалась дважды. Во-первых, у меня ни фига нет такого списка (если б прямо сейчас составляла, то из идей только "Неаполитанский квартет", "Дева в саду" и цикл про мистера Рипли, а мы же хотим что-то по степени воздействия типа первого сезона "Родины"? Не знаю, не знаю...)
Во-вторых, у меня отвлечься ни хрена не вышло. То есть открываешь Маккаммона, а это по ощущениям как середина "Острова накануне": глаз скользит по строчкам и не цепляется за смысл вообще.
Так что я буду перечитывать про то же, что и снаружи: Кинга про обреченную жизнь, Ремарка про войну, и Нострадамуса про неясное будущее - они как-то первыми в голову пришли.
А пока прям в охерении от акунинского тома про цариц. Сейчас что из русской истории ни читать, всё, всё попадает ровнехонько в яблочко, и от этого вообще тошно.
***
И ещё у меня личная печаль по поводу "Игры престолов" и Джорджа Мартина. Не дочитаем, и мне жалко, как бы это глупо ни было.
***
Итак, перехожу к Акунину.