Выдохни-вдохни

В жизни не так уж мало
ради чего пожить.
Веточки краснотала,
зелень озимой ржи.
 
Небо роняет в лужи
пёрышки-облака.
Чайки вернулись, кружат
голову мне слегка.
 
Первый полёт лимонниц –
солнечных лепестков...
Слышишь в пасхальном звоне
всякой беды исход?

*

Какая птичья тоненькая нить
натянута до звона надо мной.
Дай, Господи, весь этот мир любить
и мне, подобно живности лесной.
 
Прощать ему вчерашнюю печаль
и нынешнюю горькую беду,
и новый день надеждами встречать.
Смотри, уже в оттаявшем пруду
 
рябит от солнца. Выдохни-вдохни.
Всё будет жизнь, тепло, апрельский свет,
пока горят пасхальные огни
цветущей вербы вдоль дорог и лет.


© Полина Орынянская, 2023

Эхо

Был у бабушки гребень в седых волосах,
тёмно-синие серьги в оттянутых мочках.
Не читала, с трудом разбиралась в часах:
– Сколько времени, дочка?

А в деревне часы не бывали нужны –
как стемнеет, ложились, вставали до зорьки.
А читать... Много ль писем-то было с войны?
Похоронка и только.

Руки бледные тяжко ложились на стол.
Рот беззубо дожёвывал вечное горе.
– А умела б читать – прочитала бы, мол,
буду вскоре.

И смеётся беспомощно. Боже ты мой,
сохрани и спаси от подобного смеха...
Поселилось во мне тихой птицей седой,
птицей-нежитью, тенью, навечной бедой
этой горечи эхо...


© Полина Орынянская, 2018

Моё средневековье

Я возвращенец из полтыщи мест
в свой заводской посёлок, в двухэтажки,
где сохнут во дворе штаны-рубашки,
а выйдешь со двора – так сразу лес.

Дома до дыр изношены давно –
ненастьем потрошёные гнездовья.
Кусты сирени вписаны в окно.
Пятидесятый год, средневековье.

Кому – мосты и башенки… Моё –
вот эта рухлядь, ржава и щербата.
Засижена сутулым вороньём,
опять шуршит берёза в два обхвата.

На эту же берёзу между дел
мой дед глядел.
И виделось, что будет всё иным.
Но... Тот же дом. Над крышей тот же дым.

Всё пыль, и тлен, и птичий пересвист,
застрявший между прутьями ограды...
Мне только здесь грустится так, как надо.
Здесь и помру, не чувствуя досады, – 
из праха в прах, как прошлогодний лист.


© Полина Орынянская, 2018

***

В тёплой заводи небесной, на бугре
колоколенка чудесна в сентябре.
Не звонит она, не плачет ни по ком,
будто благовест ей вовсе не знаком.

Было дело много лет тому назад:
залезал на колоколенку солдат,
привалился к штукатуреной стене
и забыл минут на десять о войне.
Пожевал травинку, сплюнул... Да и вот
зачастил по косогору пулемёт.
Колоколенка была-то непростой,
называлась в эту пору высотой...

В синем небе не доплыть до берегов.
В чистом поле было множество врагов.
Ах, звонить бы колоколенке в набат,
может, выжил бы молоденький солдат.
Ведь бывало – поднимала всё село...
Только не было на ней колоколов.

В тёплой заводи небесной, на бугре
колоколенка чудесна в сентябре.
Но солдатика, погибшего в войну,
не оплакать ей, никак не помянуть.
Да и были бы на ней колокола,
колоколенка б заплакать не смогла –
от беды такой чернеют да молчат.
Вот и воет только с ветром по ночам...


© Полина Орынянская, 2015

Дед Володя

Послушай, дед Володя, новостей.
Смотри, как наши фрицев кроют «Градом».
Ты видел эту мразь под Сталинградом,
ты до Берлина гнал таких гостей.

Они вернулись. Долго ждали, дед,
чтоб заросли окопы и воронки,
истёрлись да истлели похоронки
и выцвел твой единственный портрет.

Мне, знаешь, дед, уже за пятьдесят.
Ты спишь давно у церкви под Можайском.
Вокруг сирени зацветают к майским,
в монастыре по праздникам звонят.

Леса, поля, насколько хватит глаз,
Москвы-реки серебряная кромка...
Прости мне, дед, что в мире снова громко.
Там ничего не поняли про нас.

Теперь вот наши объясняют им.
С трудом, но потихонечку доходит.
Всё будет, как мы любим, дед Володя.
Мы победим.

© Полина Орынянская, 2023

Н. В.

Тут майские ветра сдувают со скалы.
Но солнце тянет раскалённый бредень
от бледной бирюзы до гулкой синевы
и кораблей, кемарящих на рейде,

и ловит дикий мак, мечтающий взлететь
горячим мотыльком над каменным обрывом,
и ловит нас с тобой, как будто бы мы рыбы –
пустая немота, чешуйчатая медь.

Тут горько и светло – на сколько хватит глаз.
И кто же о таком рассказывает вслух-то?
Да каменный матрос на смех поднимет нас.
И мы молчим, молчим над всей Цемесской бухтой –

об этих берегах, чей серый монолит
спрессован на века под бешеным норд-остом,
о том, как шёл десант – и до сих пор на скосах
холодных серых плит он намертво стоит.

Нет грани меж времён. Пока упряма жизнь,
всё прошлое – моё, не глуше, не бледнее.
И скулы у меня вот так же каменеют.
От ветра ли, скажи?..


© Полина Орынянская, 2024

***

Отдыхай. Оставляй понедельнику
мутноватую оторопь сна.
Сыплет с неба занудно и меленько.
А давай-ка по соточке беленькой,
и до самого дна.

Это лето нарочно холодное —
видно, время пришло оценить,
как тасует, кто надо, колоду и
несёрьезны серьёзные доводы
и натянута нить.

Из-за чёрного леса, набычившись,
наползает сиреневый мрак.
Где-то трасса шумит, электричка ли...
Всё как будто простое, обычное.
А на деле не так.

Нитка лопнет, минуты рассыплются,
ветер выбелит лобную кость.
Станет сажи черней белорыбица,
горы сгинут, а пахоты вздыбятся.
Ощетинится ость.

Станет тесно за пазухой боговой.
Будет слепо от снежной пыли...
Нам досталось, поверишь ли, многое:
мы с тобою вдыхаем и трогаем
Время Тёплой Земли.


© Полина Орынянская, 2017

***

Дышалось влажно, тяжко, не насквозь.
Дома просели, небо принимая.
Взлохмаченная, псивая, немая
явилась ночь, оглохшая от гроз.

Боясь ступить за рыжий полукруг,
курил сосед у сонного подъезда,
и тень его уродливо, болезно
тянулась прочь худым подобьем рук.

Сверчал сверчок. Я тихо шла домой.
И тридцать лет назад всё было то же,
но был ещё пацан сосед Серёжа,
не пил, не спал с толстухой из второй.

Меж тополей на лавке за столом
привычная дремала Воробьиха:
муж-ветеран, закладывая лихо,
гонял её, как фрица под Орлом.

Там, во дворе, с тех пор и по сейчас
натянуты верёвки бельевые,
и тётя Люба сушит голубые
семейники, что носит дядя Стас.

И карусель ржавеет до сих пор —
скрипучая, куда там покататься...

Пока ты есть, мне всё ещё семнадцать.
Не надо, не меняйся, старый двор.


© Полина Орынянская, 2016

Сарафан

Как май сиренев и богат на сны…
Под заморозки поздние дымы
уютны, словно старая овчина.

Сойдёшь с крыльца в холодную траву,
вдыхаешь вместе с дымом синеву
и думаешь: ну, снова на плаву –
всё чин по чину.

И зябки, зыбки запахи земли,
но ветер, прилетая из дали,
несёт пыльцу, и бабочек, и веру.

И ты, как однолетние цветы,
глядишь на краткость дней без суеты
и, открывая дверцы шифоньера,

перебираешь милый дачный хлам,
берёшь весёлый пёстрый сарафан
с подсолнухами. Как тебе, смотри-ка?

И даже с парой дырок в подоле
нет никого красивей на земле, –
ну разве что цветущая клубника…

Из детских снов на взрослую меня
сойдёт покой – звенящая октава.

Так истончилось неба полотно,
что светится луна средь бела дня.
Вон там, смотри, где облако дыряво...


© Полина Орынянская, 2018

Капелька

Нет времени. Есть капелька росы,
которая сползает по листу.
Ты думаешь, что тикают часы,
и что минуты в год перерастут.

Ты обречённо смотришь в календарь
и, вырвав лист, рождаешь листопад
той осени, что смоет навсегда
чернильные следы минувших дат.

Перебираешь чётки прошлых лет, –
сливаются потери в мерный стук:
не-то, не-так... Тик-так, тик-так – в ответ.
А капелька стекает по листу...


© Полина Орынянская, 2015

Забор

Здесь был забор. За ним дичалый сад.
И летом пионеров-октябрят
пасли в саду вожатые с завода.

А с этой стороны был дом и двор.
Мы на него смотрели сквозь забор.
Там был июнь. И там была свобода.

Мы знали все лазейки и ходы,
но толку? Ни туды и ни сюды...
Мы не любили лагерной еды
из заводской столовки номер восемь.

Но нас водили парами туда.
Мы по пути сгорали от стыда,
встречая вольных со двора.
Небось им,

безгалстучным, бездомным, деловым
и пыльным от носков до головы,
казалось, что мы маменькины детки.

И мы-то знали: это всё не так!
Но знаменосец нёс в столовку флаг
на пластиковом древке.

Мы тихо бунтовали в тихий час.
Вожатые наказывали нас,
в одних трусах поставив в коридоре.

Грозили, что поставят без трусов.
Завод гудел, и маму в пять часов
мы ждали, повисая на заборе.

Я не скажу, что мучилась тоской,
когда снесли наш лагерь городской
(в миру – вечорку для пролетарьята).

Всю жизнь я не любила тот забор.
А сад не забываю до сих пор –
там было дички в августе богато.


© Полина Орынянская, 2020

Мир

Проснёшься утром и думаешь: мир на месте.
В окне всё то же – берёза, на ней вороны.
Гремят кастрюли на кухне и дождь по жести.
Так было в детстве. А вдруг?.. и таишься сонно.

Разбудит мама:
– Вставайте! На завтрак творог.
Гулять недолго, на улице очень сыро!

Потом вспоминаешь – боже, тебе ж за сорок.
Ещё вспоминаешь – нет никакого мира…


© Полина Орынянская, 2015

Балтийская коса

У берега толпятся корабли,
чтоб прикоснуться к краешку земли
хотя бы трапом.

Тут западная точка. Долгий мол,
песок балтийский – солнечный помол...
Шиповник на своих когтистых лапах

ползёт, ползёт по склону с высоты,
распластанные жаркие цветы
листает ветер.

И «Вистула» уходит на косу.
И жадные туристы на носу
парома, словно маленькие дети,

узревшие впервые водный мир,
сияют, пальцем тычут на буксир,
потом, горласто ссыпавшись по сходням,

берут глинтвейн в кофейне или раф
и, щурясь на сирени во дворах,
идут, смеясь, по бывшей преисподней.

Но было это в сорок пятом аж…
Тут красота, романтика и пляж –
давно приют совсем иных историй.

Под сводами из древних кирпичей
гнездятся ласточки, непуганы ничем --
беззубый форт почти догрызло море.

И бродишь лабиринтом местных троп,
и смотришь вдаль, и дышится взахлёб...
Когда же день уходит, меднолоб,
и к ночи у косы темнеют воды,

и море с небом сходится внахлёст,
пятнадцать золотых геройских звёзд
видны над ней в хорошую погоду...


© Полина Орынянская, 2024

Карельское. Ночь

Тяжелы каменные своды Карелии.
Это суровая жизнь и смиренная смерть.
Это болотный лес, который стоит на горелых ногах
и силится ожить,
но в пустой мольбе только зря царапает небо.

Было время – камни вырвались из земли и застыли.
Их дикий рёв до сих пор катают сухие грозы
по склонам осевших гор,
и поющие сейды, глухие мшистые старики,
тихонько подвывают земной памяти.

Стоишь на берегу реки, и она
бормочет тебе на древнем наречии:
слушай, слушай, вода помнит, вода знает –
всё песок.
И пока горит костёр,
ты слышишь, как часы сбиваются со счёта,
на тёмной траве зреет роса,
и крики неспящих птиц тревожат эти капли.

У ночной тишины нет времени на тоску,
она пьёт солнечный ветер
и принимает свет давно погасших звёзд.
А ты молчи. Твой страх глуп и бесплоден,
твой удел – суета. Прячься за ней от вечности,
ибо, остановившись, поймёшь,
как мал и бессилен в этом просторном мире,
и всё, над чем ты властен, –
это не горы, не воды и леса,
а только твоя душа – ворон ли, голубь ли с веточкой оливы...


© Полина Орынянская, 2021

Мюссера

Цветёт черёмуха, и горы будто в пене.
Зелёным мхом заросшие ступени
надколоты, потресканы, черны.
Из влажной плотоядной тишины
змеятся корни сумрачных растений,
и заросли, пожравшие дорогу,
карабкаются к горному отрогу,
срываются со скал в забытый парк,
где, бледные, топорщатся агавы,
и плиты тротуарные корявы,
и лавочки целы незнамо как.
Как будто потревоженные нами,
лопочут пальмы, машут пятернями...
Тут заповедник птичьих голосов,
разбитых окон, замерших часов,
пустых аллей, чугунных фонарей
и призраков давно почившей эры.
Безлюден пляж покинутой Мюссеры.
Блаженна тишь, свободна и дика.
И мне бы тут остаться на века,
где море, неба синего синей,
ласкает многоточия камней
и дней...


© Полина Орынянская, 2017

***

Седеет вместе с одуванчиками май.
Ещё одна весна. Приют моей надежды.
Часы, не торопясь, протикают «прощай».
Весна моя уходит – не удержишь.

Зимой казалось в полумраке снежных дней,
когда мечты пусты, несбыточны и лишни
и будто не живёшь, а маешься во сне,
что счастье – лепестки цветущей вишни.

Как быстро отцвело… Всё под ноги, долой.
И щуришься от слёз и солнечного света.
Качает май своей седою головой
и завтра улетит с порывом ветра.

© Полина Орынянская, 2014