Царь горы

Вечер. Тихо. Небо рыже.
Мокро чмокают шаги.
В двухэтажках окна пышут
сладко, словно пироги.

Гаражи, сады, ограды.
Заводской микрорайон.
Семь километров до МКАДа.
Рай оттикавших времён.

Голубятня. Слива-дичка
и верёвки для белья.
К жизни вредная привычка
неизбывна у старья.

Кто приедет – глянет: да уж!
Спросит, как я тут живу.
А я потомственный замкадыш
без претензий на Москву.

Я живу себе в посёлке
прошлых лет, событий, дат –
обитатель барахолки
и её же экспонат.

Царь горы смешного хлама,
Плюшкин давних мелочей,
служка двухэтажных храмов,
я живуча и упряма –
я из тех же кирпичей.


© Полина Орынянская, 2021

Штрих над строкой

Боже, какой же дождь... Город утоп в дожде.
Клёны с утра заляпают тротуары.
Будут, стыдясь людей, ветки дрожать весь день –
зыбкие фитили со свечным нагаром.

Выйдешь во двор – и вот смотришь, как тает год
птичкой на небе или пломбиром в лапках
девочки-малыша... Кто его разберёт,
что ж он такой, как штрих над строкой, и-краткий.

Этот осенний дар, яблочных дней узвар...
Будто налито всклянь – расплескать боишься.
Пробуешь, не дыша, но выдыхаешь пар –
бледный дымок от летнего пепелища.

Самая боль и суть: если сейчас вернуть
август горячий, сладостный, изначальный
(вот же – навек бери, кончены сентябри!),
Господи, мир перестанет звенеть хрустально…


© Полина Орынянская, 2020

Тадам-тадам

О поезда, как скуден ваш уют,
и как немного надо для уюта!
Тадам-тадам… Мелькают и плывут
поля, сирени, избы и минуты.

На станции, зевая свысока
на эту скуку (ба, тут люди тоже!),
прикупишь у старушки пирожка,
возьмёшь пивка – и даже пару, может.

Ни возраста, ни боли, ни имён…
Бездомно и бездумно откликаясь
на древний зов кочующих племён,
ты чувствуешь внутри тугую завязь

свободы и покорности судьбе,
что милосердна к праведникам нищим,
и прошлое мерещится тебе
давным-давно заросшим пепелищем.

И кажется, что там, в конце концов,
на станции, указанной в билете,
понявший и простивший всех на свете,
ты выйдешь из вагона мудрецом…


© Полина Орынянская, 2019

Из Крыма

Вот и закончились наши с тобой моря.
Серпантин напоследок их промотал на память.
Эти горы в подпалинах будущего октября
никаким отголоском зелени не исправить.

Мимо сёл, мимо садиков сонных, тяжёлых от груш,
мимо рыночков, бабушек, ценников на картонке
мы спускаемся с крымского лета в степную сушь.
Небо от зноя белёсо у дальней кромки.

Не впервой уезжать, я сроднилась с печалью вполне.
В ней и свет, и тепло, и довольно надежды и веры.
Позади горы тянутся, гаснут, становятся серы.
Я вернусь.

А навстречу идут и идут БТРы
с пацанами, седыми от пыли, на пыльной броне.


© Полина Орынянская, 2023

Мой дом

Я прислонюсь к тебе, мой дом.
Я лбом упрусь в кирпич щербатый.
Не ждал меня? Ты знал о том,
что я исчезну без возврата
на перекрёстках городов,
в чужих домах, мечтах и судьбах.
Оставлю след среди следов,
и через миг его не будет;
а будут горе и печаль –
начнутся сразу за порогом
с дорогой, что уводит вдаль,
к другим исхоженным дорогам.
И под ногами ты скрипел,
и дверью хлопал с укоризной.
Ты стольких скрипами отпел,
ты стольких вычеркнул из жизни.
Жалей о прошлом, не жалей,
а не вернёшь его обратно.
И только горечь тополей
тебе привычна и понятна…
Немой беспомощный старик,
ты ни вестей не ждал, ни знаков.
Ты к расставаниям привык,
ты и меня дождём оплакал
не раз, не два за столько лет…
Да брось, ну что со мной случится?
Я прислонюсь к тебе. Привет.
Что светишь окнами? Не спится?..

© Полина Орынянская, 2013

Воздвиженье

В глубине моего безвременья,
где рассвет не богат на свет,
серебрится река осенняя
много лет.

Дикий пляж. Две сырые лавочки.
На песке птичьих лапок вязь.
Мне в ладони летят, как бабочки,
не боясь,

листья вольные, золотистые –
по прожилкам гадай-грусти.
Ветер вылижет скулы, выстудит
до кости.

Как ни кутайся в память рыжую,
память летнюю – долгий сон,
не удержишь тепла...
Воздвиженье.
Перезвон.


© Полина Орынянская, 2017

По-рыбьи

Жизнь хороша. Что бы ни было, хороша.
Ляжешь на спину и слушаешь, как шуршат
камушки – под ногами у рыб, наверно.

Рыбы находят в капусте морской рыбят,
нянчат и учат, без устали им твердят,
как рыбаку надо правильно делать нервы.

Тут, пополам между небом и глубиной,
запросто понимаешь язык иной,
всю тарабарщину донного бездорожья.

Смотришь, как в рыжей солнечной бороде
чайка запуталась – так и висит весь день,
и провисит до зимних штормов, похоже.

Мне же назавтра зябнуть в своих краях,
слушать ворон в обветренных тополях,
хлюпать чайком и глядеть на сырые кровли.

И, если выпадет парочка сносных дней,
дунуть на дачу и в паузе меж дождей
врать карасям по-рыбьи о рыбной ловле.


© Полина Орынянская, 2023

***

Не отвлекай меня от тишины.
В ней – все мои языческие боги:
костров, степей, что солнцем сожжены,
цветов, растущих с краешка дороги...
 
Мой полусон не то чтоб очень жизнь,
и смерть в итоге только разновидность
знакомого скитания души
от беломорских сосен до Тавриды,
 
от бледного мерцания Плеяд
до девочек в пошитых мамой платьях
(одна из них, смешная – это я,
серьёзная – моя двойняшка Катя).
 
И расстояний между просто нет.
Вот майский жук ударился о лампу –
вчера, сегодня, завтра? На просвет
я вижу, как его мохнаты лапы,
как дребезжат и светятся подкрылки
на пламени вольфрамовой прожилки,
 
как звёздная медведица его,
тяжёлого, гудящего надсадно,
зачёрпывает в чёрное нутро,
полуночно распятое над садом...
 
В моей благословенной тишине
нет времени – как в старых станционных
часах, застрявших намертво в стене
вокзальчика над вымершим перроном.
 
Однажды я вернусь издалека,
на ощупь узнавая дни и даты,
соцветья, звуки, лица, а пока ты
смотри, смотри, как белы облака,
 
не отвлекай меня от тишины…


© Полина Орынянская, 2018

И вдох, и день

Когда уже прожито лето,
когда сбылось и не сбылось,
а нить дождя в травинку вдета
и прошивает всё насквозь:

и неба край, и край подола,
материй тонких лоскуты, –
как утомителен и долог
и вдох, и день. Слова пусты.

Ты выдыхаешь их попарно,
они, прохладны и легки,
взлетают облачками пара –
и нет ни эха, ни тоски,

ни аритмий, ни прочей блажи
тревожной, суетной, мирской.
Лишь скрип сосны – глухой, протяжный,
и птиц усталость и покой...


© Полина Орынянская, 2018

Старик

…Старик бормотал, рассыпая ошмётки фраз.
Он был долговяз, бородат и довольно дряхл,
космат, словно спорил со всеми ветрами враз,
и сед, как полынь на заброшенных пустырях.

– Ты думаешь, будто я старый безумный бомж.
Шарахнулась в сторону, только присел на край.
Да я необидчив, чего там, но, хошь – не хошь,
я всё же задумаюсь, брать ли такую в рай.

А вот тут недавно хотел поболтать с одним.
Бормочет: «О господи…» Думал: признал, сынок!
А он – наутёк... А душа до сих пор саднит.
Выходит, на деле не так вам и нужен Бог.

А помнишь? Бывалоча я преломлял хлеба!
Вот крошки остались… Дырявый карман – беда!
Не хочешь? Ну, гулюшкам… Ладно, бывай, раба…

Поднялся старик и пошёл не пойми куда…


© Полина Орынянская, 2015

Хотя бы до воскресенья

На той неделе уже обещают дожди и холод.
Сегодня ещё дороги расчерчены светотенью.
А значит, для жизни есть ощутимый повод
хотя бы до воскресенья.

И вот выходишь такой неспешный – спешить куда же?
Руки в карманы, идёшь, загребаешь ногами листья.
Смотришь, как облако тащится в небе ленивей баржи.
И ни печали, ни горечи в птичьем свисте.

Думаешь: чокнусь, от холодов точно чокнусь.
Но это не скоро, завтра же только пятница.
И, сладко чувствуя беспомощность и обречённость,
глядишь, как меняется лес.
Понимаешь: ничего не меняется.


© Полина Орынянская, 2021

Просто жизнь

Мне хорошо в сообществе дождей,
туманов, тяжких рос, крикливых соек.
Тут запах осени не горек и не стоек,
поскольку осень – выдумки людей.

Тут просто жизнь. Не финиш, не конец,
не апокалипсис, несущий смерть живому.
Тут синий дым плывёт себе над домом,
и в пять утра петух орёт, стервец.

Тут поздний флокс под старость одноглаз,
но полон ветра, как Весёлый Роджер,
и солнце, хоть помалу слепнет тоже,
а тужится и греет про запас.

Давай сидеть на лавочке вдвоём
бессмысленно, безвременно, блаженно.
Какие б ни случились перемены,
жизнь долгая, мы всё переживём.

И удивимся, седы и мудры,
как неизменны правила игры
холодной тьмы и майского тепла,
добра и зла.

И сядем тут через полсотни лет,
и будет трепыхать осины ветер,
и длиться тот же зябкий полусвет.
И то, что нас уже на свете нет,
мы даже не заметим.


© Полина Орынянская, 2023

Дождь. Я сижу на кухне, гоняю чай.
А старый мир пожирает себя и ничем не давится.
Я чувствую боль и досаду, но не печаль.
Как известно, терпи, красавица.

Строили небоскрёбы бетон-стекло –
оказались все окна окнами Овертона.
Заврались, зажрались. Их как нарыв разнесло –
и рвануло пифтонно.

Нет злорадства, но нет и жалости в этот раз,
потому что так осквернили себя народы,
замешав этот дикий, безумный фарс,
на крови детских крестовых походов,

на пылавших по всей Европе кострах,
человеческих зоопарках и расовых чистках,
на своих торквемадах, концлагерях,
нацистах.

Из такого кромешного мрака и путь один –
потому что чернее уже просто некуда.
Догорит, дотлеет, добавит смертей и седин,
а потом только к свету, да.


© Полина Орынянская, 2023

Время молчания

Давай я тебе расскажу, как проходит год,
как мается в окнах то эта погода, то та.
Как я притерпелась к тому, что небесный свод
от всяких проблем не меняется ни черта,

а я всё смотрю туда да ищу ответ,
не надо ответа – молчание там ищу,
как будто бы солнце – не солнце, а амулет,
как будто понятен дебелой луны прищур.

А помнишь, мы говорили, что, мол, душа –
растение слабое, трудно её растить.
Но будь хоть без рук, без ног, а живи – и ша!
Поскольку совсем не факт, что порвётся нить

и ты улетишь, как шарик иль дирижабль...
Так вот я к чему: мне стала зима мила, 
не бесят глупцы – теперь мне их просто жаль,
и я не спешу. Ведь, сколько бы ни жила,

куда бы ни делась из жизни в конце пути,
Большая Медведица будет топырить хвост,
и травы по сроку поднимутся в полный рост
затем, чтобы снова пасти на лугах стрекоз
и бледное небо на тонких руках нести...


©  Полина Орынянская, 2019

Занавески

Это осенью было не помню какого года...
Никуда в эту пору лучше не возвращаться.
Это время для разных событий иного рода,
если ты лет на тридцать старше, чем был в семнадцать.

Это время горячего чая и Нино Рота,
время тёплой пижамы, скверных причуд артроза,
толстых книг с казеиновым запахом переплёта,
полусонного секса в самых ленивых позах.

А туда, где забор кое-как и худая крыша,
где на пнях размывает дождь годовые кольца,
ты не суйся по осени, прошлое – третий лишний,
прокажённо трезвонит прошлое колокольцем.

Занавески всё те же, с цветастой каймой по краю.
Закричать бы – и, может, станет намного проще.
...И взвилось вороньё, закружилось с тревожным граем,
будто чёрные листья ветер поднял над рощей...


© Полина Орынянская, 2015

***

Спираль времён сорвётся и сверкнёт.
Померкнет свет, и небо станет чёрным.
Осядет пепел на свинцовый лёд,
и затаятся схлынувшие волны.

Не будет дней. И будет много дней.
И зеркала, что время искривило,
взорвутся под копытами коней
безжалостных наследников Аттилы.

И выжившим по праву будет гунн.
И станет ночь. И день наступит снова
и озарит лучами сотни рун
на камне, что держать умеет слово.

Но тот один, кто прошлое прочёл,
взойдёт, толпою проклят, на костёр.

И будет ночь.


© Полина Орынянская, 2013

Покров

Эту историю мне рассказала наша няня – бабушка Паша, «неграмотная старуха», как называл её отец. Она и впрямь была неграмотною. Этот её рассказ я записала много лет назад слово в слово.

***
Какое сегодня число, дочка? Тринадцатое? Завтра праздник, да. Покров. Как спать будешь ложиться, скажи: «Покров, Покров, покрой землю снежком, а меня хорошим женишком. С кем век вековать, того во сне увидать». Только ни о чём больше не думай, чтоб сразу уснуть. Мне потом скажи, кого увидела. Скажешь? И тебе жених приснится. Мы каждый год на Покров загадывали. Только мне никогда жених не снился. Всё дороги, иду куда-то. А подругам моим – Дуньке, Насте и ещё кому – не помню – приснились. Настя Кольку во сне видала. Я говорю: «Настя, женихом тебе будет». – «Нет-нет, что ты, Паша, нет...» – руками на меня замахала. Он ведь худой был, чахоточный. А стал женихом, и вышла за него... Он потом помер скоро, а она – уже не помню – с девочкой или с мальчиком осталась.
Я уж всех забыла теперь, но Дуньку помню...
А ты загадай, загадай на ночь: «Покров, Покров...» Запомнила? Как ты быстро переняла. Так-то, так-то... Только потом скажи мне, не забудь. Так вот Дунька-то. Встречает меня на другой день: «Паша, мне Санька Миколкин приснился!» – «Пустяки это», – говорю. Не поверила. И Дунька тоже: «Ой, нет, Паша, не может такого быть!» Санька из другой деревни. И не знает он нас. Ну, знает, откуда, а чтоб на нашу улицу ходить... А у Санькиного отца маслобойня была. Богатый! Сам из себя мордастый, толстый. И вот смотрю, стал он к нам в деревню захаживать. Раз, смотрю, зашёл, другой. И Дуньку вечером провожает. «Дуня, – говорю, – сон помнишь? Неужто женихаться будет?» – «Ой, Паш, – отвечает, – помню!»
Свадьбу скоро сыграли. Она к нему в Гагарино уехала. А потом уж их раскулачили, всё порушили. Санька сбежал куда-то. А Дуня с двумя девочками – Лидой и вторую, не помню, как звали – голодала. Бывало, придёт ко мне из другой деревни: «Паша, голодно-то как». А я: «Ой, Дуня, чем же мне тебя?.. И самой исть нечего...» И пойдём с ней на выгон и травки нащиплем, щавелем зовут. У Дуньки ещё соль была. Посолим и едим... Всё-таки одна девочка её от голода-то померла... Лида или другая. Да, другая. А потом муж её где-то в Москве объявился, и она сундучок маленький накопила и туда к нему уехала потихоньку. Сколько времени прошло.
На Покров почтальонша приходит и говорит: «Прасковья Тимофеевна, посылка тебе!» А кому мне слать-то? Муж убитый, сын Витька в армии. «От кого это, Стеш?» – спрашиваю. «От Евдотьи Федоровны». Ду-уня... Открыла, а там восемь килограмм сахару и два кренделька по уголкам, чтоб ничего в коробке не стучало. Думаю: что ж так мало крендельков... А сахар! Головы белы, с синевой... Тогда какое время было: нам по двести грамм сахару давали, да ещё очередь длинную с утра стоять. И хорошо, если дадут. А тут восемь килограмм, да на Покров...
Жива ль она теперь — уж и не знаю. Иногда спать не могу, всё считаю, сколько людей семьями померло. И подруги все мои: и Настя, и Манька, и Матрюшка...
Восемьдесят шесть лет мне, дочка... Сколько я в жизни-то видела...
Покров, Покров, покрой землю снежком, а меня гробовой доской...


© Полина Орынянская, 2014

Шорох золотой

Утро уходит в горку
мокрым асфальтом улицы.
Воздух дрожит и торкает.
Всё, что сегодня сбудется,
будет немного с присвистом
птичек и поездов,
с горькой игристой примесью
завтрашних холодов.
Впрочем, об этом рано.
Горечь придёт потом.
Ты не прослушай главное
в шорохе золотом –
вечность, в которой дворник,
старый смурной Харон,
язвенник и поборник
лиственных похорон,
из году в год, от века
листья гребёт метлой,
спорит напрасно с ветром...
Листья несутся вдоль
жизни, домов, заборов,
памяти, забытья.
Шорохом полон город.
Листья летят, летят
в золоте светотени,
сколько хватает глаз...
Как беспечально время.
С нами.
Без нас.


© Полина Орынянская, 2018

Мир свихнулся на лжи и крови, стоит на грани.
Загнивают и расползаются старые швы.
И уже мало что удивляет в этом бедламе.
Но вы,

вы, бежавшие из Собибора,
вы, из кого шила сумочки Ильза Кох,
вы загнали людей на бойню за те же заборы.
Jedem das Seine? Видит Бог,

мне не понять, что случилось с вами.
Мне бы уйти, не оглядываясь, как Лот –
и хоть все обернитесь соляными столбами
посреди своих Голанских высот.

Но в бетонном крошеве дети эти...
У меня только один вопрос:
что же вы сука делаете,
вы, пережившие Холокост?

Птица

Ещё недавно, кажется, вчера,
свила во мне гнездо большая птица.
Большие крылья хлопали с утра,
а я вздыхала: что тебе не спится?
...А осенью, в один из хмурых дней,
она взвилась, печальнее заката...
И я нелепо вслед махала ей:
куда? зачем? вернётся ли? а я-то?

И в это опустевшее гнездо
вселяются (надолго ли, навечно?)
юродивая преданность крестов,
столпившихся на кладбище у речки,
сиротство облетевшего леска,
шумевшего недавно по-хозяйски,
и стылая упрямая тоска
картофельного поля под Можайском...


© Полина Орынянская, 2015

Маршрут

Когда в деревьях истомится вечер
в предчувствии прощания с листвой,
и мне уже ответить будет нечем
на холод твой,

когда в молчанье спрячутся охотней
подобранные набело слова,
я выберу маршрут по подворотням,
где сквозь прорехи лезет трын-трава,

исподнее постиранное виснет,
из форточки на волю рвётся мат,
и по чужим, давно прожитым жизням
горят в подъездах лампы в сорок ватт.

Ну, где вы все? Записаны на стенах:
сниму жильё (оборван телефон),
Колян плюс Оля... В жирных чёрных венах
любых времён

течёт себе беспамятная Лета.
А памятные лета (мальва, зной,
закат-рассвет загадочного цвета,
вино со мной) –

всё отсвет, блик небес в октябрьской луже
меж лавочек случайного двора,
где сны людские, словно мошкара,
до холода под лампочками кружат,
и свет, и веру обретая там,
а на зиму ложатся между рам...


© Полина Орынянская, 2019