Михаил Щербаков. Ad Leuconoen
Не кричи, глашатай, не труби сбора.
Погоди, недолго терпеть.
Нет, ещё не завтра, но уже скоро
Риму предстоит умереть.
Радуйся, торговец, закупай мыло,
Мыло скоро будет в цене.
Скоро будет всё иначе, чем было.
А меня убьют на войне.
Не зевай, историк, сочиняй книгу,
Наблюдай вращенье Земли.
Каждому столетью, году, дню, мигу,
Сколько надлежит, удели.
Ветер подымается, звезда меркнет,
Цезарь спит и стонет во сне.
Скоро станет ясно, кто кого свергнет.
А меня убьют на войне.
Смейся, Левконоя, разливай вина,
Знать, что будет, ты не вольна.
Но можешь мне поверить, по всему видно,
Что тебя не тронет война.
Знать, что будет завтра - много ль в том толка!
Думай о сегодняшнем дне.
Я ж, хотя и знаю, но скажу только,
Что меня убьют на войне.
Не кричи, глашатай, не труби сбора.
Погоди, недолго терпеть.
Нет, ещё не завтра, но уже скоро
Риму предстоит умереть.
Радуйся, торговец, закупай мыло,
Мыло скоро будет в цене.
Скоро будет всё иначе, чем было.
А меня убьют на войне.
Не зевай, историк, сочиняй книгу,
Наблюдай вращенье Земли.
Каждому столетью, году, дню, мигу,
Сколько надлежит, удели.
Ветер подымается, звезда меркнет,
Цезарь спит и стонет во сне.
Скоро станет ясно, кто кого свергнет.
А меня убьют на войне.
Смейся, Левконоя, разливай вина,
Знать, что будет, ты не вольна.
Но можешь мне поверить, по всему видно,
Что тебя не тронет война.
Знать, что будет завтра - много ль в том толка!
Думай о сегодняшнем дне.
Я ж, хотя и знаю, но скажу только,
Что меня убьют на войне.
Алишер Навои — Эти губы точно розы
Эти губы — точно розы, на которых нежный мед.
Ими сказанное слово радость слышащим несет.
Милой острые ресницы душу ранили мою, —
И об этом, улыбаясь, мне поведал тонкий рот.
Сердце силой привязал я к сердцу нитями души, —
Уходи скорее, разум, мне не страшен твой уход.
В доме милой не известно, как в разлуке я томлюсь, —
Что о мрачном знает аде тот, кто там, в раю, живет!
Ведь верблюдицу Меджнуна вверг в безумье плач Лейли,
И араба крепкий повод вряд ли бег такой прервет.
Каждый миг не спотыкайся в кабачке, о пьяный шейх, —
Ведь тебя его хозяин мудрецом не назовет.
Не печалься, если в сердце только горечь от людей, —
Своего удела смертный никогда не обойдет.
Навои, перед любимой ты лица не подымай:
Ведь любовь и в униженьи честь и доблесть обретет.
Эти губы — точно розы, на которых нежный мед.
Ими сказанное слово радость слышащим несет.
Милой острые ресницы душу ранили мою, —
И об этом, улыбаясь, мне поведал тонкий рот.
Сердце силой привязал я к сердцу нитями души, —
Уходи скорее, разум, мне не страшен твой уход.
В доме милой не известно, как в разлуке я томлюсь, —
Что о мрачном знает аде тот, кто там, в раю, живет!
Ведь верблюдицу Меджнуна вверг в безумье плач Лейли,
И араба крепкий повод вряд ли бег такой прервет.
Каждый миг не спотыкайся в кабачке, о пьяный шейх, —
Ведь тебя его хозяин мудрецом не назовет.
Не печалься, если в сердце только горечь от людей, —
Своего удела смертный никогда не обойдет.
Навои, перед любимой ты лица не подымай:
Ведь любовь и в униженьи честь и доблесть обретет.
Михаил Щербаков. Романс I
Давным-давно, мой бедный брат, оставил ты дела.
Слепой недуг душой твоей владеет безраздельно.
С тех пор, как чей-то чудный взор смутил тебя смертельно,
Кумира славят день и ночь твои колокола.
Ужель напрасен ход времен, и нынче, словно встарь,
Стремленья наши так темны, кумиры так жестоки?
Зачем, скажи, ты в этот храм принес свои восторги?
Зачем так скоро жизнь свою ты бросил на алтарь?
Ужель затем, чтобы, когда она уйдет совсем,
Однажды вдруг поведать мне печально и мятежно
О том, что ты любил ее так искренно, так нежно,
Как более не дай ей Бог любимой быть никем?..
Я знал тебя в тяжелый час и в битве, и в игре.
Ты утешений не просил и головы не вешал.
Но сей недуг страшней других, и я б тебя утешил,
Когда б не тлела жизнь моя на том же алтаре.
Давным-давно, мой бедный брат, мне твой недуг знаком.
И он знаком не только мне, сжигает он полмира.
И славит гибельный огонь владычество кумира.
Но сами мы его зажгли в язычестве своем.
И что поделать, если уж горит огонь, горит,
И все никак не стихнет дрожь от давнего испуга,
И скрип колес, и шум кулис, и теплый ветер с юга
Одно и то же вновь и вновь мне имя говорит...
Давным-давно, мой бедный брат, оставил ты дела.
Слепой недуг душой твоей владеет безраздельно.
С тех пор, как чей-то чудный взор смутил тебя смертельно,
Кумира славят день и ночь твои колокола.
Ужель напрасен ход времен, и нынче, словно встарь,
Стремленья наши так темны, кумиры так жестоки?
Зачем, скажи, ты в этот храм принес свои восторги?
Зачем так скоро жизнь свою ты бросил на алтарь?
Ужель затем, чтобы, когда она уйдет совсем,
Однажды вдруг поведать мне печально и мятежно
О том, что ты любил ее так искренно, так нежно,
Как более не дай ей Бог любимой быть никем?..
Я знал тебя в тяжелый час и в битве, и в игре.
Ты утешений не просил и головы не вешал.
Но сей недуг страшней других, и я б тебя утешил,
Когда б не тлела жизнь моя на том же алтаре.
Давным-давно, мой бедный брат, мне твой недуг знаком.
И он знаком не только мне, сжигает он полмира.
И славит гибельный огонь владычество кумира.
Но сами мы его зажгли в язычестве своем.
И что поделать, если уж горит огонь, горит,
И все никак не стихнет дрожь от давнего испуга,
И скрип колес, и шум кулис, и теплый ветер с юга
Одно и то же вновь и вновь мне имя говорит...
Анна Перекрестова
На тропинке меня подстерег ты,
Вздох отчаянный сердца: "люблю".
Я должна быть прямой и жестокой -
Как предательство, жалость гоню.
Не хочу, чтобы жаркие руки
В сеть-тенёта меня увлекли,
Не хочу сострадания муки
Приравнять к восхищенью любви.
Не хочу искупительной жертвы
В жизни ни за какие грехи -
Я хочу быть счастливою смертной
По взаимной и честной любви.
Не моли: нет любви подаяний,
Не зови за собой, не пылай.
Ты не вынесешь новых страданий:
Мне покажется адом твой рай.
Испытанье судьбы роковое
Чрез страданья проходим весной,
Чтобы вынести сердце большое
Для любви настоящей - другой.
На тропинке меня подстерег ты,
Вздох отчаянный сердца: "люблю".
Я должна быть прямой и жестокой -
Как предательство, жалость гоню.
Не хочу, чтобы жаркие руки
В сеть-тенёта меня увлекли,
Не хочу сострадания муки
Приравнять к восхищенью любви.
Не хочу искупительной жертвы
В жизни ни за какие грехи -
Я хочу быть счастливою смертной
По взаимной и честной любви.
Не моли: нет любви подаяний,
Не зови за собой, не пылай.
Ты не вынесешь новых страданий:
Мне покажется адом твой рай.
Испытанье судьбы роковое
Чрез страданья проходим весной,
Чтобы вынести сердце большое
Для любви настоящей - другой.
Алишер Навои
Лик твой, зеркалом сверкая, в мир бросает сто лучей,
Даже солнца свет слепящий превзойден красой твоей.
В жажде жизни дышит солнце ветром улицы твоей —
Ведь в дыхании Мессии излеченье всех скорбей.
Из предельного рождаясь, входит в вечность бытие,
И начала нет у жизни, и конца не видно ей.
Образ твой — свеча и роза, с мотыльком и соловьем:
Мотылька свеча сжигает, розой ранен соловей.
Есть в Лейли, в Ширин твой облик: без Ширин погиб Фархад,
Потерял Меджнун рассудок от любви к Лейли своей.
В этих именах явила ты любовь и красоту,
Стала ты хирманом муки и грозою для страстей.
Только тот тебя достоин, кто пройдет пустыню «я»,
Ибо — кто взыскует жизни, смысл найти обязан в ней.
Говорить о нуждах сердца моего мне нужды нет, —
Что в стране сердец таится, мыслью видишь ты своей.
Ливнем милости пролейся в сад засохший, Навои:
Роза в нем не распустилась и не свищет соловей.
Лик твой, зеркалом сверкая, в мир бросает сто лучей,
Даже солнца свет слепящий превзойден красой твоей.
В жажде жизни дышит солнце ветром улицы твоей —
Ведь в дыхании Мессии излеченье всех скорбей.
Из предельного рождаясь, входит в вечность бытие,
И начала нет у жизни, и конца не видно ей.
Образ твой — свеча и роза, с мотыльком и соловьем:
Мотылька свеча сжигает, розой ранен соловей.
Есть в Лейли, в Ширин твой облик: без Ширин погиб Фархад,
Потерял Меджнун рассудок от любви к Лейли своей.
В этих именах явила ты любовь и красоту,
Стала ты хирманом муки и грозою для страстей.
Только тот тебя достоин, кто пройдет пустыню «я»,
Ибо — кто взыскует жизни, смысл найти обязан в ней.
Говорить о нуждах сердца моего мне нужды нет, —
Что в стране сердец таится, мыслью видишь ты своей.
Ливнем милости пролейся в сад засохший, Навои:
Роза в нем не распустилась и не свищет соловей.
Михаил Щербаков. Вечное слово
Из руин и забвенья, из пепла и крови,
Законам любым вопреки,
Возникает лицо, появляются брови,
Из тьмы проступают зрачки.
И не нужно движений, достаточно взгляда,
Как всё начинается вновь:
Из бессонного бреда, из слёз и разлада
На свет происходит любовь.
О, как страстно бунтует и мечется глухо невнятная гордость моя!
Но когда настаёт вожделение духа, не волен противиться я.
И напротив, когда вдохновение плоти волнует и застит глаза, -
Я нисколько не против, не только не против, напротив, я полностью за!
Спотыкается разум, не в силах расчислить конца и начала узнать.
И всё чаще бывает, что страшно помыслить, хотя и возможно понять.
И всё чаще выходит, что смерть наготове, а тайна Земли заперта.
И опять остаётся спасение в слове, а прочее всё - суета.
Полагаюсь на слово, на вечное Слово, и кроме него - ничего.
Обращаюсь к нему, как к началу земного всего и иного всего.
Возвращаюсь, качаясь, как судно к причалу, к высокому Слову Творца.
И чем более я подвигаюсь к Началу, тем далее мне до конца.
Из руин и забвенья, из пепла и крови,
Законам любым вопреки,
Возникает лицо, появляются брови,
Из тьмы проступают зрачки.
И не нужно движений, достаточно взгляда,
Как всё начинается вновь:
Из бессонного бреда, из слёз и разлада
На свет происходит любовь.
О, как страстно бунтует и мечется глухо невнятная гордость моя!
Но когда настаёт вожделение духа, не волен противиться я.
И напротив, когда вдохновение плоти волнует и застит глаза, -
Я нисколько не против, не только не против, напротив, я полностью за!
Спотыкается разум, не в силах расчислить конца и начала узнать.
И всё чаще бывает, что страшно помыслить, хотя и возможно понять.
И всё чаще выходит, что смерть наготове, а тайна Земли заперта.
И опять остаётся спасение в слове, а прочее всё - суета.
Полагаюсь на слово, на вечное Слово, и кроме него - ничего.
Обращаюсь к нему, как к началу земного всего и иного всего.
Возвращаюсь, качаясь, как судно к причалу, к высокому Слову Творца.
И чем более я подвигаюсь к Началу, тем далее мне до конца.
Юрий Визбор. Я вернулся
Здравствуй, здравствуй, я вернулся,
Я к разлуке прикоснулся,
Я покинул край, в котором
Лишь одни большие горы,
Меж горами перевалы,-
В том краю ты не бывала,
Там звезда есть голубая,
В ней угадывал тебя я.
Здравствуй, здравствуй, друг мой вечный,
Вот и кофе, вот и свечи,
Вот созвездье голубое,
Вот и мы вдвоем с тобою,
Наши дни идут к закату,
Мы, как малые ребята,
Взявшись за руки клянемся,-
То ли плачем, то ль смеемся.
Здравствуй, здравствуй, милый случай,
Здравствуй, храбрый мой попутчик,
Разреши идти с тобою
За звездою голубою,
И на рынок за хлебами,
И с корзинкой за грибами,
И нести вдвоем в корзинке
Наших жизней половинки.
Здравствуй, здравствуй, я вернулся ...
Здравствуй, здравствуй, я вернулся,
Я к разлуке прикоснулся,
Я покинул край, в котором
Лишь одни большие горы,
Меж горами перевалы,-
В том краю ты не бывала,
Там звезда есть голубая,
В ней угадывал тебя я.
Здравствуй, здравствуй, друг мой вечный,
Вот и кофе, вот и свечи,
Вот созвездье голубое,
Вот и мы вдвоем с тобою,
Наши дни идут к закату,
Мы, как малые ребята,
Взявшись за руки клянемся,-
То ли плачем, то ль смеемся.
Здравствуй, здравствуй, милый случай,
Здравствуй, храбрый мой попутчик,
Разреши идти с тобою
За звездою голубою,
И на рынок за хлебами,
И с корзинкой за грибами,
И нести вдвоем в корзинке
Наших жизней половинки.
Здравствуй, здравствуй, я вернулся ...
Евгений Цветков. Жене после ссоры
Создатель, вечно сущий в небесах,
Нам подарил красивую планету,
Живущую благодаря Божественному свету,
В лучах зари и в птичьих голосах.
В улыбке солнца и в морщинах рек,
В пустынь сухих, убийственных просторах
И в милых сердцу голубых озёрах,
В горах, где никогда не тает снег.
Она водой жива, она жива огнём,
И тонким стебельком, и острой сталью,
И смехом озорным, и тихою печалью…
Всё это я увидел в образе твоём.
В потоке по плечам рассыпанных волос,
В наклоне головы и рук движеньях,
В уверенных словах и в внутренних сомненьях,
И в драгоценном блеске тихих слёз.
Что сделать мне? Что я могу сказать?
Что подарить тебе, коль нет у мирозданья
Достойного тебя и твоего вниманья
Сокровища, и стоит ли искать?!
Что я могу для радости твоей?
Прикажешь умереть, - умру без сожаленья,
Но чтобы подарить тебе счастливое мгновенье,
Принадлежащей мне, не хватит жизни всей.
Могу уйти, не опуская глаз.
Моя судьба – сквозь слёзы улыбаться,
Но, гордость позабыв, я буду возвращаться,
Чтоб твой любой каприз исполнить всякий раз.
Но если вдруг, обидам всем назло,
Ты сделаешь короткий шаг навстречу,
Всё позабыв, я этим же отвечу,
Губами ощутив руки твоей тепло.
Создатель, вечно сущий в небесах,
Нам подарил красивую планету,
Живущую благодаря Божественному свету,
В лучах зари и в птичьих голосах.
В улыбке солнца и в морщинах рек,
В пустынь сухих, убийственных просторах
И в милых сердцу голубых озёрах,
В горах, где никогда не тает снег.
Она водой жива, она жива огнём,
И тонким стебельком, и острой сталью,
И смехом озорным, и тихою печалью…
Всё это я увидел в образе твоём.
В потоке по плечам рассыпанных волос,
В наклоне головы и рук движеньях,
В уверенных словах и в внутренних сомненьях,
И в драгоценном блеске тихих слёз.
Что сделать мне? Что я могу сказать?
Что подарить тебе, коль нет у мирозданья
Достойного тебя и твоего вниманья
Сокровища, и стоит ли искать?!
Что я могу для радости твоей?
Прикажешь умереть, - умру без сожаленья,
Но чтобы подарить тебе счастливое мгновенье,
Принадлежащей мне, не хватит жизни всей.
Могу уйти, не опуская глаз.
Моя судьба – сквозь слёзы улыбаться,
Но, гордость позабыв, я буду возвращаться,
Чтоб твой любой каприз исполнить всякий раз.
Но если вдруг, обидам всем назло,
Ты сделаешь короткий шаг навстречу,
Всё позабыв, я этим же отвечу,
Губами ощутив руки твоей тепло.
Юрий Визбор. Вересковый куст
Вот хорошо, и тихо, и просторно,
Ни городов, ни шума, ни звонков.
Ветру открыты все четыре стороны,
Мачта сосны и парус облаков.
Вересковый куст, словно лодка,
И далеко-далеко земля.
Вересковый куст, словно лодка,
А в лодке ни весел, ни руля.
Из под сырой травы желтеет осень,
Вешнее солнце щиплет щеки нам.
Ты говоришь: "Куда это нас сносит?
Я несказанно так удивлена..."
И торопливых слов не понимая,
Руки раскинув в небе пустом,
Вся ты плывешь в синей воде мая
Брошенным в реку белым крестом.
Версты любви, их вдоволь было, вдоволь,
За горизонт ушли, за облака,
Только вот жалко - вереск тот медовый,
Да и, пожалуй, тех мест не разыскать.
Вот хорошо, и тихо, и просторно,
Ни городов, ни шума, ни звонков.
Ветру открыты все четыре стороны,
Мачта сосны и парус облаков.
Вересковый куст, словно лодка,
И далеко-далеко земля.
Вересковый куст, словно лодка,
А в лодке ни весел, ни руля.
Из под сырой травы желтеет осень,
Вешнее солнце щиплет щеки нам.
Ты говоришь: "Куда это нас сносит?
Я несказанно так удивлена..."
И торопливых слов не понимая,
Руки раскинув в небе пустом,
Вся ты плывешь в синей воде мая
Брошенным в реку белым крестом.
Версты любви, их вдоволь было, вдоволь,
За горизонт ушли, за облака,
Только вот жалко - вереск тот медовый,
Да и, пожалуй, тех мест не разыскать.