Отчаянье Арджуны. Бхагават Гита в переводе Б.Л.Смирнова
Арджуна сказал:
Останови меж двух ратей мою колесницу, Ачьюта,
22. Чтобы мне рассмотреть предстоящих витязей, жаждущих битвы,
С ними мне нужно сразиться в возникающей схватке,
23. Тех знать я хочу, что сошлись там, в сраженье,
Готовясь исполнить волю Дхритараштры коварного сына.
Санджая сказал:
24. Вняв словам Гудакеши, остановил Хришикеша
Огромную колесницу между двух войск, Бхарата.
25. Пред лицом Бхишмы, Дроны и всех царей воскликнул:
"О Партха, смотри на сошедшихся куру!"
26. И увидал тогда Партха дедов, отцов, наставников, дядей,
Товарищей, братьев, сыновей и внуков,
27. Тестей, друзей, стоящих в обеих ратях;
Всех сошедшихся вместе родных увидал Каунтея.
28. Состраданием тяжко томим, скорбный, он так промолвил.
Арджуна сказал:
При виде моих родных, пришедших для битвы, Кришна,
29. Подкашиваются мои ноги, во рту пересохло.
Дрожит моё тело, волосы дыбом встали,
30. Выпал из рук Гандива, вся кожа пылает;
Стоять я не в силах, мутится мой разум.
31. Зловещие знаменья вижу, не нахожу я блага
В убийстве моих родных, в сраженье, Кешава.
32. Не желаю победы, Кришна, ни счастья, ни царства;
Что нам до царства, Говинда, что в наслаждениях, в жизни?
33. Те, кого ради желанны царство, услады, счастье,
В эту битву вмешались, жизнь покидая, богатства:
34. Наставники, деды, отцы, сыны, внуки,
Шурины, тести, дяди - все наши родные.
35. Их убивать не желаю, Мадхусудана, хоть и грозящих смертью,
Даже за власть над тремя мирами, не то, что за блага земные.
36. О Джанардана, после убийства сынов Дхритараштры,
Что за радость нам будет? Мы согрешим, убивая грозящих оружьем.
37. Не надлежит убивать нам кровных сынов Дхритараштры,
Ведь погубив свой род, как можем счастливыми быть, Мадхава?
38. Хоть и не видит греха их ум, поражённый корыстью,
В уничтожении рода, вероломстве преступном,
39. Как не понять постигающим зло поражения рода,
Что нам, Джанардана, от такого греха отрешиться надо?
40. С гибелью рода погибнут непреложные рода законы;
Если ж законы погибли, весь род предаётся нечестью,
41. А утвердится нечестье, Кришна, - развращаются женщины рода.
Женщин разврат приводит к смешению каст, Варшнея!
42. Если смешение будет, в ад попадут и весь род, и убийцы рода;
Ниспадают их предки, лишась возлияний и жертвенных клёцек.
43. Преступленье губителей рода, смешавших касты,
Упраздняет законы народа, семьи вековые устои.
44. Люди, поправшие родовые законы, о Джанардана,
Должны обитать в аду, так указует Писанье!
45. Горе, увы, тяжкий грех мы совершить замышляем:
Ради желания царских услад погубить своих кровных.
46. Если меня безоружного, без противленья, сыны Дхритараштры
С оружьем в руках убьют в сраженье, мне будет отрадней.
Санджая сказал:
47. Так молвив, в боренье Арджуна поник на дно колесницы,
Выронив лук и стрелы: его ум потрясён был горем.
Арджуна сказал:
Останови меж двух ратей мою колесницу, Ачьюта,
22. Чтобы мне рассмотреть предстоящих витязей, жаждущих битвы,
С ними мне нужно сразиться в возникающей схватке,
23. Тех знать я хочу, что сошлись там, в сраженье,
Готовясь исполнить волю Дхритараштры коварного сына.
Санджая сказал:
24. Вняв словам Гудакеши, остановил Хришикеша
Огромную колесницу между двух войск, Бхарата.
25. Пред лицом Бхишмы, Дроны и всех царей воскликнул:
"О Партха, смотри на сошедшихся куру!"
26. И увидал тогда Партха дедов, отцов, наставников, дядей,
Товарищей, братьев, сыновей и внуков,
27. Тестей, друзей, стоящих в обеих ратях;
Всех сошедшихся вместе родных увидал Каунтея.
28. Состраданием тяжко томим, скорбный, он так промолвил.
Арджуна сказал:
При виде моих родных, пришедших для битвы, Кришна,
29. Подкашиваются мои ноги, во рту пересохло.
Дрожит моё тело, волосы дыбом встали,
30. Выпал из рук Гандива, вся кожа пылает;
Стоять я не в силах, мутится мой разум.
31. Зловещие знаменья вижу, не нахожу я блага
В убийстве моих родных, в сраженье, Кешава.
32. Не желаю победы, Кришна, ни счастья, ни царства;
Что нам до царства, Говинда, что в наслаждениях, в жизни?
33. Те, кого ради желанны царство, услады, счастье,
В эту битву вмешались, жизнь покидая, богатства:
34. Наставники, деды, отцы, сыны, внуки,
Шурины, тести, дяди - все наши родные.
35. Их убивать не желаю, Мадхусудана, хоть и грозящих смертью,
Даже за власть над тремя мирами, не то, что за блага земные.
36. О Джанардана, после убийства сынов Дхритараштры,
Что за радость нам будет? Мы согрешим, убивая грозящих оружьем.
37. Не надлежит убивать нам кровных сынов Дхритараштры,
Ведь погубив свой род, как можем счастливыми быть, Мадхава?
38. Хоть и не видит греха их ум, поражённый корыстью,
В уничтожении рода, вероломстве преступном,
39. Как не понять постигающим зло поражения рода,
Что нам, Джанардана, от такого греха отрешиться надо?
40. С гибелью рода погибнут непреложные рода законы;
Если ж законы погибли, весь род предаётся нечестью,
41. А утвердится нечестье, Кришна, - развращаются женщины рода.
Женщин разврат приводит к смешению каст, Варшнея!
42. Если смешение будет, в ад попадут и весь род, и убийцы рода;
Ниспадают их предки, лишась возлияний и жертвенных клёцек.
43. Преступленье губителей рода, смешавших касты,
Упраздняет законы народа, семьи вековые устои.
44. Люди, поправшие родовые законы, о Джанардана,
Должны обитать в аду, так указует Писанье!
45. Горе, увы, тяжкий грех мы совершить замышляем:
Ради желания царских услад погубить своих кровных.
46. Если меня безоружного, без противленья, сыны Дхритараштры
С оружьем в руках убьют в сраженье, мне будет отрадней.
Санджая сказал:
47. Так молвив, в боренье Арджуна поник на дно колесницы,
Выронив лук и стрелы: его ум потрясён был горем.
Эпос о Гильгамеше (фрагмент)
... Молвив это, он сел, и сон его одолел — удел человека. Среди ночи он пробудился и видит, что Энкиду не спит, его охраняя.
— Друг мой, ты меня звал? — спросил Гильгамеш.— Отчего я проснулся? Я видел во сне: мы стоим под обрывом. Гора упала, нас придавило. Объясни мне, что это значит. Кто в степи рожден, тому ведома мудрость.
Энкиду в лице изменился, но молвил, не дрогнув:
— Друг мой, твой сон прекрасен. Сон твой для нас драгоценен. Гора, что ты видел, нам не страшна нисколько. Мы схватим Хумбабу и свалим его с обрыва.
И снова двинулись в путь герои.
За день пройдя дорогу, на какую людям обычным шести недель не хватит, видят они в отдаленье храм шестисотколонный. Даже в самом Уруке не было храма прекрасней.
— Энкиду! Какой это храм или город стоит в отдаленье? — спросил Гильгамеш удивленный.
— Это не храм и не город,—другу ответил Энкиду.— Это лес кедровый. Видишь, орел кружится, нам указуя дорогу.
И вот они входят под полог, под сень кедрового храма, что высится зиккуратом. Не люди тот храм воздвигли, кирпичи уложив рядами, а кедры к небу взметнулись, поднявши корнями землю, и создали горы Ливана.
... Молвив это, он сел, и сон его одолел — удел человека. Среди ночи он пробудился и видит, что Энкиду не спит, его охраняя.
— Друг мой, ты меня звал? — спросил Гильгамеш.— Отчего я проснулся? Я видел во сне: мы стоим под обрывом. Гора упала, нас придавило. Объясни мне, что это значит. Кто в степи рожден, тому ведома мудрость.
Энкиду в лице изменился, но молвил, не дрогнув:
— Друг мой, твой сон прекрасен. Сон твой для нас драгоценен. Гора, что ты видел, нам не страшна нисколько. Мы схватим Хумбабу и свалим его с обрыва.
И снова двинулись в путь герои.
За день пройдя дорогу, на какую людям обычным шести недель не хватит, видят они в отдаленье храм шестисотколонный. Даже в самом Уруке не было храма прекрасней.
— Энкиду! Какой это храм или город стоит в отдаленье? — спросил Гильгамеш удивленный.
— Это не храм и не город,—другу ответил Энкиду.— Это лес кедровый. Видишь, орел кружится, нам указуя дорогу.
И вот они входят под полог, под сень кедрового храма, что высится зиккуратом. Не люди тот храм воздвигли, кирпичи уложив рядами, а кедры к небу взметнулись, поднявши корнями землю, и создали горы Ливана.
Михаил Щербаков. Ad Leuconoen
Не кричи, глашатай, не труби сбора.
Погоди, недолго терпеть.
Нет, ещё не завтра, но уже скоро
Риму предстоит умереть.
Радуйся, торговец, закупай мыло,
Мыло скоро будет в цене.
Скоро будет всё иначе, чем было.
А меня убьют на войне.
Не зевай, историк, сочиняй книгу,
Наблюдай вращенье Земли.
Каждому столетью, году, дню, мигу,
Сколько надлежит, удели.
Ветер подымается, звезда меркнет,
Цезарь спит и стонет во сне.
Скоро станет ясно, кто кого свергнет.
А меня убьют на войне.
Смейся, Левконоя, разливай вина,
Знать, что будет, ты не вольна.
Но можешь мне поверить, по всему видно,
Что тебя не тронет война.
Знать, что будет завтра - много ль в том толка!
Думай о сегодняшнем дне.
Я ж, хотя и знаю, но скажу только,
Что меня убьют на войне.
Не кричи, глашатай, не труби сбора.
Погоди, недолго терпеть.
Нет, ещё не завтра, но уже скоро
Риму предстоит умереть.
Радуйся, торговец, закупай мыло,
Мыло скоро будет в цене.
Скоро будет всё иначе, чем было.
А меня убьют на войне.
Не зевай, историк, сочиняй книгу,
Наблюдай вращенье Земли.
Каждому столетью, году, дню, мигу,
Сколько надлежит, удели.
Ветер подымается, звезда меркнет,
Цезарь спит и стонет во сне.
Скоро станет ясно, кто кого свергнет.
А меня убьют на войне.
Смейся, Левконоя, разливай вина,
Знать, что будет, ты не вольна.
Но можешь мне поверить, по всему видно,
Что тебя не тронет война.
Знать, что будет завтра - много ль в том толка!
Думай о сегодняшнем дне.
Я ж, хотя и знаю, но скажу только,
Что меня убьют на войне.
Алишер Навои — Эти губы точно розы
Эти губы — точно розы, на которых нежный мед.
Ими сказанное слово радость слышащим несет.
Милой острые ресницы душу ранили мою, —
И об этом, улыбаясь, мне поведал тонкий рот.
Сердце силой привязал я к сердцу нитями души, —
Уходи скорее, разум, мне не страшен твой уход.
В доме милой не известно, как в разлуке я томлюсь, —
Что о мрачном знает аде тот, кто там, в раю, живет!
Ведь верблюдицу Меджнуна вверг в безумье плач Лейли,
И араба крепкий повод вряд ли бег такой прервет.
Каждый миг не спотыкайся в кабачке, о пьяный шейх, —
Ведь тебя его хозяин мудрецом не назовет.
Не печалься, если в сердце только горечь от людей, —
Своего удела смертный никогда не обойдет.
Навои, перед любимой ты лица не подымай:
Ведь любовь и в униженьи честь и доблесть обретет.
Эти губы — точно розы, на которых нежный мед.
Ими сказанное слово радость слышащим несет.
Милой острые ресницы душу ранили мою, —
И об этом, улыбаясь, мне поведал тонкий рот.
Сердце силой привязал я к сердцу нитями души, —
Уходи скорее, разум, мне не страшен твой уход.
В доме милой не известно, как в разлуке я томлюсь, —
Что о мрачном знает аде тот, кто там, в раю, живет!
Ведь верблюдицу Меджнуна вверг в безумье плач Лейли,
И араба крепкий повод вряд ли бег такой прервет.
Каждый миг не спотыкайся в кабачке, о пьяный шейх, —
Ведь тебя его хозяин мудрецом не назовет.
Не печалься, если в сердце только горечь от людей, —
Своего удела смертный никогда не обойдет.
Навои, перед любимой ты лица не подымай:
Ведь любовь и в униженьи честь и доблесть обретет.
Михаил Щербаков. Романс I
Давным-давно, мой бедный брат, оставил ты дела.
Слепой недуг душой твоей владеет безраздельно.
С тех пор, как чей-то чудный взор смутил тебя смертельно,
Кумира славят день и ночь твои колокола.
Ужель напрасен ход времен, и нынче, словно встарь,
Стремленья наши так темны, кумиры так жестоки?
Зачем, скажи, ты в этот храм принес свои восторги?
Зачем так скоро жизнь свою ты бросил на алтарь?
Ужель затем, чтобы, когда она уйдет совсем,
Однажды вдруг поведать мне печально и мятежно
О том, что ты любил ее так искренно, так нежно,
Как более не дай ей Бог любимой быть никем?..
Я знал тебя в тяжелый час и в битве, и в игре.
Ты утешений не просил и головы не вешал.
Но сей недуг страшней других, и я б тебя утешил,
Когда б не тлела жизнь моя на том же алтаре.
Давным-давно, мой бедный брат, мне твой недуг знаком.
И он знаком не только мне, сжигает он полмира.
И славит гибельный огонь владычество кумира.
Но сами мы его зажгли в язычестве своем.
И что поделать, если уж горит огонь, горит,
И все никак не стихнет дрожь от давнего испуга,
И скрип колес, и шум кулис, и теплый ветер с юга
Одно и то же вновь и вновь мне имя говорит...
Давным-давно, мой бедный брат, оставил ты дела.
Слепой недуг душой твоей владеет безраздельно.
С тех пор, как чей-то чудный взор смутил тебя смертельно,
Кумира славят день и ночь твои колокола.
Ужель напрасен ход времен, и нынче, словно встарь,
Стремленья наши так темны, кумиры так жестоки?
Зачем, скажи, ты в этот храм принес свои восторги?
Зачем так скоро жизнь свою ты бросил на алтарь?
Ужель затем, чтобы, когда она уйдет совсем,
Однажды вдруг поведать мне печально и мятежно
О том, что ты любил ее так искренно, так нежно,
Как более не дай ей Бог любимой быть никем?..
Я знал тебя в тяжелый час и в битве, и в игре.
Ты утешений не просил и головы не вешал.
Но сей недуг страшней других, и я б тебя утешил,
Когда б не тлела жизнь моя на том же алтаре.
Давным-давно, мой бедный брат, мне твой недуг знаком.
И он знаком не только мне, сжигает он полмира.
И славит гибельный огонь владычество кумира.
Но сами мы его зажгли в язычестве своем.
И что поделать, если уж горит огонь, горит,
И все никак не стихнет дрожь от давнего испуга,
И скрип колес, и шум кулис, и теплый ветер с юга
Одно и то же вновь и вновь мне имя говорит...
Анна Перекрестова
На тропинке меня подстерег ты,
Вздох отчаянный сердца: "люблю".
Я должна быть прямой и жестокой -
Как предательство, жалость гоню.
Не хочу, чтобы жаркие руки
В сеть-тенёта меня увлекли,
Не хочу сострадания муки
Приравнять к восхищенью любви.
Не хочу искупительной жертвы
В жизни ни за какие грехи -
Я хочу быть счастливою смертной
По взаимной и честной любви.
Не моли: нет любви подаяний,
Не зови за собой, не пылай.
Ты не вынесешь новых страданий:
Мне покажется адом твой рай.
Испытанье судьбы роковое
Чрез страданья проходим весной,
Чтобы вынести сердце большое
Для любви настоящей - другой.
На тропинке меня подстерег ты,
Вздох отчаянный сердца: "люблю".
Я должна быть прямой и жестокой -
Как предательство, жалость гоню.
Не хочу, чтобы жаркие руки
В сеть-тенёта меня увлекли,
Не хочу сострадания муки
Приравнять к восхищенью любви.
Не хочу искупительной жертвы
В жизни ни за какие грехи -
Я хочу быть счастливою смертной
По взаимной и честной любви.
Не моли: нет любви подаяний,
Не зови за собой, не пылай.
Ты не вынесешь новых страданий:
Мне покажется адом твой рай.
Испытанье судьбы роковое
Чрез страданья проходим весной,
Чтобы вынести сердце большое
Для любви настоящей - другой.
Алишер Навои
Лик твой, зеркалом сверкая, в мир бросает сто лучей,
Даже солнца свет слепящий превзойден красой твоей.
В жажде жизни дышит солнце ветром улицы твоей —
Ведь в дыхании Мессии излеченье всех скорбей.
Из предельного рождаясь, входит в вечность бытие,
И начала нет у жизни, и конца не видно ей.
Образ твой — свеча и роза, с мотыльком и соловьем:
Мотылька свеча сжигает, розой ранен соловей.
Есть в Лейли, в Ширин твой облик: без Ширин погиб Фархад,
Потерял Меджнун рассудок от любви к Лейли своей.
В этих именах явила ты любовь и красоту,
Стала ты хирманом муки и грозою для страстей.
Только тот тебя достоин, кто пройдет пустыню «я»,
Ибо — кто взыскует жизни, смысл найти обязан в ней.
Говорить о нуждах сердца моего мне нужды нет, —
Что в стране сердец таится, мыслью видишь ты своей.
Ливнем милости пролейся в сад засохший, Навои:
Роза в нем не распустилась и не свищет соловей.
Лик твой, зеркалом сверкая, в мир бросает сто лучей,
Даже солнца свет слепящий превзойден красой твоей.
В жажде жизни дышит солнце ветром улицы твоей —
Ведь в дыхании Мессии излеченье всех скорбей.
Из предельного рождаясь, входит в вечность бытие,
И начала нет у жизни, и конца не видно ей.
Образ твой — свеча и роза, с мотыльком и соловьем:
Мотылька свеча сжигает, розой ранен соловей.
Есть в Лейли, в Ширин твой облик: без Ширин погиб Фархад,
Потерял Меджнун рассудок от любви к Лейли своей.
В этих именах явила ты любовь и красоту,
Стала ты хирманом муки и грозою для страстей.
Только тот тебя достоин, кто пройдет пустыню «я»,
Ибо — кто взыскует жизни, смысл найти обязан в ней.
Говорить о нуждах сердца моего мне нужды нет, —
Что в стране сердец таится, мыслью видишь ты своей.
Ливнем милости пролейся в сад засохший, Навои:
Роза в нем не распустилась и не свищет соловей.
Михаил Щербаков. Вечное слово
Из руин и забвенья, из пепла и крови,
Законам любым вопреки,
Возникает лицо, появляются брови,
Из тьмы проступают зрачки.
И не нужно движений, достаточно взгляда,
Как всё начинается вновь:
Из бессонного бреда, из слёз и разлада
На свет происходит любовь.
О, как страстно бунтует и мечется глухо невнятная гордость моя!
Но когда настаёт вожделение духа, не волен противиться я.
И напротив, когда вдохновение плоти волнует и застит глаза, -
Я нисколько не против, не только не против, напротив, я полностью за!
Спотыкается разум, не в силах расчислить конца и начала узнать.
И всё чаще бывает, что страшно помыслить, хотя и возможно понять.
И всё чаще выходит, что смерть наготове, а тайна Земли заперта.
И опять остаётся спасение в слове, а прочее всё - суета.
Полагаюсь на слово, на вечное Слово, и кроме него - ничего.
Обращаюсь к нему, как к началу земного всего и иного всего.
Возвращаюсь, качаясь, как судно к причалу, к высокому Слову Творца.
И чем более я подвигаюсь к Началу, тем далее мне до конца.
Из руин и забвенья, из пепла и крови,
Законам любым вопреки,
Возникает лицо, появляются брови,
Из тьмы проступают зрачки.
И не нужно движений, достаточно взгляда,
Как всё начинается вновь:
Из бессонного бреда, из слёз и разлада
На свет происходит любовь.
О, как страстно бунтует и мечется глухо невнятная гордость моя!
Но когда настаёт вожделение духа, не волен противиться я.
И напротив, когда вдохновение плоти волнует и застит глаза, -
Я нисколько не против, не только не против, напротив, я полностью за!
Спотыкается разум, не в силах расчислить конца и начала узнать.
И всё чаще бывает, что страшно помыслить, хотя и возможно понять.
И всё чаще выходит, что смерть наготове, а тайна Земли заперта.
И опять остаётся спасение в слове, а прочее всё - суета.
Полагаюсь на слово, на вечное Слово, и кроме него - ничего.
Обращаюсь к нему, как к началу земного всего и иного всего.
Возвращаюсь, качаясь, как судно к причалу, к высокому Слову Творца.
И чем более я подвигаюсь к Началу, тем далее мне до конца.
Юрий Визбор. Я вернулся
Здравствуй, здравствуй, я вернулся,
Я к разлуке прикоснулся,
Я покинул край, в котором
Лишь одни большие горы,
Меж горами перевалы,-
В том краю ты не бывала,
Там звезда есть голубая,
В ней угадывал тебя я.
Здравствуй, здравствуй, друг мой вечный,
Вот и кофе, вот и свечи,
Вот созвездье голубое,
Вот и мы вдвоем с тобою,
Наши дни идут к закату,
Мы, как малые ребята,
Взявшись за руки клянемся,-
То ли плачем, то ль смеемся.
Здравствуй, здравствуй, милый случай,
Здравствуй, храбрый мой попутчик,
Разреши идти с тобою
За звездою голубою,
И на рынок за хлебами,
И с корзинкой за грибами,
И нести вдвоем в корзинке
Наших жизней половинки.
Здравствуй, здравствуй, я вернулся ...
Здравствуй, здравствуй, я вернулся,
Я к разлуке прикоснулся,
Я покинул край, в котором
Лишь одни большие горы,
Меж горами перевалы,-
В том краю ты не бывала,
Там звезда есть голубая,
В ней угадывал тебя я.
Здравствуй, здравствуй, друг мой вечный,
Вот и кофе, вот и свечи,
Вот созвездье голубое,
Вот и мы вдвоем с тобою,
Наши дни идут к закату,
Мы, как малые ребята,
Взявшись за руки клянемся,-
То ли плачем, то ль смеемся.
Здравствуй, здравствуй, милый случай,
Здравствуй, храбрый мой попутчик,
Разреши идти с тобою
За звездою голубою,
И на рынок за хлебами,
И с корзинкой за грибами,
И нести вдвоем в корзинке
Наших жизней половинки.
Здравствуй, здравствуй, я вернулся ...
Евгений Цветков. Жене после ссоры
Создатель, вечно сущий в небесах,
Нам подарил красивую планету,
Живущую благодаря Божественному свету,
В лучах зари и в птичьих голосах.
В улыбке солнца и в морщинах рек,
В пустынь сухих, убийственных просторах
И в милых сердцу голубых озёрах,
В горах, где никогда не тает снег.
Она водой жива, она жива огнём,
И тонким стебельком, и острой сталью,
И смехом озорным, и тихою печалью…
Всё это я увидел в образе твоём.
В потоке по плечам рассыпанных волос,
В наклоне головы и рук движеньях,
В уверенных словах и в внутренних сомненьях,
И в драгоценном блеске тихих слёз.
Что сделать мне? Что я могу сказать?
Что подарить тебе, коль нет у мирозданья
Достойного тебя и твоего вниманья
Сокровища, и стоит ли искать?!
Что я могу для радости твоей?
Прикажешь умереть, - умру без сожаленья,
Но чтобы подарить тебе счастливое мгновенье,
Принадлежащей мне, не хватит жизни всей.
Могу уйти, не опуская глаз.
Моя судьба – сквозь слёзы улыбаться,
Но, гордость позабыв, я буду возвращаться,
Чтоб твой любой каприз исполнить всякий раз.
Но если вдруг, обидам всем назло,
Ты сделаешь короткий шаг навстречу,
Всё позабыв, я этим же отвечу,
Губами ощутив руки твоей тепло.
Создатель, вечно сущий в небесах,
Нам подарил красивую планету,
Живущую благодаря Божественному свету,
В лучах зари и в птичьих голосах.
В улыбке солнца и в морщинах рек,
В пустынь сухих, убийственных просторах
И в милых сердцу голубых озёрах,
В горах, где никогда не тает снег.
Она водой жива, она жива огнём,
И тонким стебельком, и острой сталью,
И смехом озорным, и тихою печалью…
Всё это я увидел в образе твоём.
В потоке по плечам рассыпанных волос,
В наклоне головы и рук движеньях,
В уверенных словах и в внутренних сомненьях,
И в драгоценном блеске тихих слёз.
Что сделать мне? Что я могу сказать?
Что подарить тебе, коль нет у мирозданья
Достойного тебя и твоего вниманья
Сокровища, и стоит ли искать?!
Что я могу для радости твоей?
Прикажешь умереть, - умру без сожаленья,
Но чтобы подарить тебе счастливое мгновенье,
Принадлежащей мне, не хватит жизни всей.
Могу уйти, не опуская глаз.
Моя судьба – сквозь слёзы улыбаться,
Но, гордость позабыв, я буду возвращаться,
Чтоб твой любой каприз исполнить всякий раз.
Но если вдруг, обидам всем назло,
Ты сделаешь короткий шаг навстречу,
Всё позабыв, я этим же отвечу,
Губами ощутив руки твоей тепло.