Михаил Щербаков. Рыба
Дожил. Изник в товаре.
Язык на месте, а слов ничуть.
Рыба в стеклянном шаре
Меня смущает. Не что-нибудь.
Смотрит она сурово.
Молчит неслышно. Блестит едва.
Рыба, шепни два слова.
Хотя бы, что ли, «жива, жива».
Мелких, себе в убыток,
Набрал причастий. Вручил на чай.
Свился предлинный свиток
В предолгий ящик. Прости-прощай.
Тщетно топчусь кругами,
Не возле даже, а вне всего.
Рыба, взмахни руками.
Минор немыслим, спугни его.
Осень. Дожди. Дремота.
Бездонный омут. Бессонный гнёт.
Бледный на фото кто-то
Вот-вот очнётся и подмигнёт:
Помнишь кофейню в Сохо?
Конечно помню. Да толку что!
Рыба, мне очень плохо.
Мне даже хуже, чем только что.
«След мой волною смоет»,
Пропел ребёнок. И след пропал.
В гости? Сейчас не стоит.
Явлюсь к разъезду. Скажу - проспал.
Или останусь дома,
С ковра не двинусь. Не та луна.
Осень. Минор. Истома.
Какие гости, когда волна?
«Всякой по паре твари»,
Прочёл я как-то. Незнамо где.
Рыба в стеклянном шаре
Плохой помощник моей беде.
Гибкий предмет улова,
Деталь декора, форель-плотва.
Рыба, шепни два слова.
Взмахни руками. Жива, жива.
Дожил. Изник в товаре.
Язык на месте, а слов ничуть.
Рыба в стеклянном шаре
Меня смущает. Не что-нибудь.
Смотрит она сурово.
Молчит неслышно. Блестит едва.
Рыба, шепни два слова.
Хотя бы, что ли, «жива, жива».
Мелких, себе в убыток,
Набрал причастий. Вручил на чай.
Свился предлинный свиток
В предолгий ящик. Прости-прощай.
Тщетно топчусь кругами,
Не возле даже, а вне всего.
Рыба, взмахни руками.
Минор немыслим, спугни его.
Осень. Дожди. Дремота.
Бездонный омут. Бессонный гнёт.
Бледный на фото кто-то
Вот-вот очнётся и подмигнёт:
Помнишь кофейню в Сохо?
Конечно помню. Да толку что!
Рыба, мне очень плохо.
Мне даже хуже, чем только что.
«След мой волною смоет»,
Пропел ребёнок. И след пропал.
В гости? Сейчас не стоит.
Явлюсь к разъезду. Скажу - проспал.
Или останусь дома,
С ковра не двинусь. Не та луна.
Осень. Минор. Истома.
Какие гости, когда волна?
«Всякой по паре твари»,
Прочёл я как-то. Незнамо где.
Рыба в стеклянном шаре
Плохой помощник моей беде.
Гибкий предмет улова,
Деталь декора, форель-плотва.
Рыба, шепни два слова.
Взмахни руками. Жива, жива.
Сергей Есенин. Собаке Качалова
Дай, Джим, на счастье лапу мне,
Такую лапу не видал я сроду.
Давай с тобой полаем при луне
На тихую, бесшумную погоду.
Дай, Джим, на счастье лапу мне.
Пожалуйста, голубчик, не лижись.
Пойми со мной хоть самое простое.
Ведь ты не знаешь, что такое жизнь,
Не знаешь ты, что жить на свете стоит.
Хозяин твой и мил и знаменит,
И у него гостей бывает в доме много,
И каждый, улыбаясь, норовит
Тебя по шерсти бархатной потрогать.
Ты по-собачьи дьявольски красив,
С такою милою доверчивой приятцей.
И, никого ни капли не спросив,
Как пьяный друг, ты лезешь целоваться.
Мой милый Джим, среди твоих гостей
Так много всяких и невсяких было.
Но та, что всех безмолвней и грустней,
Сюда случайно вдруг не заходила?
Она придет, даю тебе поруку.
И без меня, в ее уставясь взгляд,
Ты за меня лизни ей нежно руку
За все, в чем был и не был виноват.
Дай, Джим, на счастье лапу мне,
Такую лапу не видал я сроду.
Давай с тобой полаем при луне
На тихую, бесшумную погоду.
Дай, Джим, на счастье лапу мне.
Пожалуйста, голубчик, не лижись.
Пойми со мной хоть самое простое.
Ведь ты не знаешь, что такое жизнь,
Не знаешь ты, что жить на свете стоит.
Хозяин твой и мил и знаменит,
И у него гостей бывает в доме много,
И каждый, улыбаясь, норовит
Тебя по шерсти бархатной потрогать.
Ты по-собачьи дьявольски красив,
С такою милою доверчивой приятцей.
И, никого ни капли не спросив,
Как пьяный друг, ты лезешь целоваться.
Мой милый Джим, среди твоих гостей
Так много всяких и невсяких было.
Но та, что всех безмолвней и грустней,
Сюда случайно вдруг не заходила?
Она придет, даю тебе поруку.
И без меня, в ее уставясь взгляд,
Ты за меня лизни ей нежно руку
За все, в чем был и не был виноват.
Константин Помренин. Путь тигра
Тигр родился в Иране
Во времена Авесты,
Бога Ормузда дарами
Слеплен из лучшего теста.
Был беспорочен воин,
Вместе с конём огромным
Словно Тигриным воем
Страх нагонявший тёмный.
Римские легионы
Порядок и дисциплину,
Нарушая законы,
Забывали, увидев спину
Могучего великана
Степи и речных разлесков,
Разившего без изъяна
Врага в своём жутком блеске.
Перепрыгнув хребет Памира,
Гиндукуш оседлал,
Тигр в начале Мира
Спустился на Юг в Бенгал.
Там средь джунглей цветенья,
Где полон таинства свет,
Кшатриев сто поколений
Хранили Тигра завет.
Подобно великому Шиве,
Которому равного нет,
Он на Кашмирской равнине
Оставил кровавый след.
Позже в оные поры –
Сила лилась через край –
Через Тибетские горы
Тигр махнул в Китай.
Под сводом Небесного Храма
В Империях Цинь и Хань
Тигр не ведал равных
В искусстве тайдзидзюань.
Став огромным как Море,
По завещанью Сунь-Тзы,
Тигр гулял на просторе
Лесов и сопок Янцзы.
И вот, как Море огромный,
Выросший ввысь, вширь,
Изрыгнув голос утробный,
Тигр прыгнул в Сибирь.
В стране, что от края до края
И за год никто не пройдёт,
Под пологом дикого рая
Он до сих пор живёт.
От берегов Ульмина
Одним прыжком за Витим,
Тигр путём Баргузина
Идёт через Кеть и Ишим.
Тобол, Юргамыш, Урляда
Круш, Кармасан, Кичуй…
Кама – Ему не преграда,
Бия, Лаша, Шуструй…
Сноведь, Меча, Таруса,
Ремежь, Ельша, Удра…
Тигр по рекам русским
Прыгает с рыком «уррра».
Выйдя к границам Европы,
Страшный в рывке своём,
Тигр новые тропы
Ищет, топча жнивьё.
Орды царя Атиллы,
Тумены хана Бату
Страх нагоняли в жилы
Сеяли смерть-беду.
Из черепов человечьих
Строя страшный курган,
Они закрепили навечно
Страх у западных стран.
Бес полосато-рыжий
Матёрый таёжный зверь
В Берлине был и в Париже,
Форсировал Буг и Эгерь.
Свернувшись клубком усталый,
Как мирный домашний кот,
Он делает вид, что старый,
Но время его придёт.
.....................................................
Еще один тигр:
https://cinema.mosfilm.ru/films/35656/
Тигр родился в Иране
Во времена Авесты,
Бога Ормузда дарами
Слеплен из лучшего теста.
Был беспорочен воин,
Вместе с конём огромным
Словно Тигриным воем
Страх нагонявший тёмный.
Римские легионы
Порядок и дисциплину,
Нарушая законы,
Забывали, увидев спину
Могучего великана
Степи и речных разлесков,
Разившего без изъяна
Врага в своём жутком блеске.
Перепрыгнув хребет Памира,
Гиндукуш оседлал,
Тигр в начале Мира
Спустился на Юг в Бенгал.
Там средь джунглей цветенья,
Где полон таинства свет,
Кшатриев сто поколений
Хранили Тигра завет.
Подобно великому Шиве,
Которому равного нет,
Он на Кашмирской равнине
Оставил кровавый след.
Позже в оные поры –
Сила лилась через край –
Через Тибетские горы
Тигр махнул в Китай.
Под сводом Небесного Храма
В Империях Цинь и Хань
Тигр не ведал равных
В искусстве тайдзидзюань.
Став огромным как Море,
По завещанью Сунь-Тзы,
Тигр гулял на просторе
Лесов и сопок Янцзы.
И вот, как Море огромный,
Выросший ввысь, вширь,
Изрыгнув голос утробный,
Тигр прыгнул в Сибирь.
В стране, что от края до края
И за год никто не пройдёт,
Под пологом дикого рая
Он до сих пор живёт.
От берегов Ульмина
Одним прыжком за Витим,
Тигр путём Баргузина
Идёт через Кеть и Ишим.
Тобол, Юргамыш, Урляда
Круш, Кармасан, Кичуй…
Кама – Ему не преграда,
Бия, Лаша, Шуструй…
Сноведь, Меча, Таруса,
Ремежь, Ельша, Удра…
Тигр по рекам русским
Прыгает с рыком «уррра».
Выйдя к границам Европы,
Страшный в рывке своём,
Тигр новые тропы
Ищет, топча жнивьё.
Орды царя Атиллы,
Тумены хана Бату
Страх нагоняли в жилы
Сеяли смерть-беду.
Из черепов человечьих
Строя страшный курган,
Они закрепили навечно
Страх у западных стран.
Бес полосато-рыжий
Матёрый таёжный зверь
В Берлине был и в Париже,
Форсировал Буг и Эгерь.
Свернувшись клубком усталый,
Как мирный домашний кот,
Он делает вид, что старый,
Но время его придёт.
.....................................................
Еще один тигр:
https://cinema.mosfilm.ru/films/35656/
cinema.mosfilm.ru
Белый Тигр
Вторая мировая война. Среди советских солдат ходят невероятные слухи о таинственном немецком танке, который из ниоткуда появляется на поле боя и также в никуда исчезает, уничтожив все на своем пути. Это - «Белый Тигр», сам дьявол, который не по зубам целому…
Отчаянье Арджуны. Бхагават Гита в переводе Б.Л.Смирнова
Арджуна сказал:
Останови меж двух ратей мою колесницу, Ачьюта,
22. Чтобы мне рассмотреть предстоящих витязей, жаждущих битвы,
С ними мне нужно сразиться в возникающей схватке,
23. Тех знать я хочу, что сошлись там, в сраженье,
Готовясь исполнить волю Дхритараштры коварного сына.
Санджая сказал:
24. Вняв словам Гудакеши, остановил Хришикеша
Огромную колесницу между двух войск, Бхарата.
25. Пред лицом Бхишмы, Дроны и всех царей воскликнул:
"О Партха, смотри на сошедшихся куру!"
26. И увидал тогда Партха дедов, отцов, наставников, дядей,
Товарищей, братьев, сыновей и внуков,
27. Тестей, друзей, стоящих в обеих ратях;
Всех сошедшихся вместе родных увидал Каунтея.
28. Состраданием тяжко томим, скорбный, он так промолвил.
Арджуна сказал:
При виде моих родных, пришедших для битвы, Кришна,
29. Подкашиваются мои ноги, во рту пересохло.
Дрожит моё тело, волосы дыбом встали,
30. Выпал из рук Гандива, вся кожа пылает;
Стоять я не в силах, мутится мой разум.
31. Зловещие знаменья вижу, не нахожу я блага
В убийстве моих родных, в сраженье, Кешава.
32. Не желаю победы, Кришна, ни счастья, ни царства;
Что нам до царства, Говинда, что в наслаждениях, в жизни?
33. Те, кого ради желанны царство, услады, счастье,
В эту битву вмешались, жизнь покидая, богатства:
34. Наставники, деды, отцы, сыны, внуки,
Шурины, тести, дяди - все наши родные.
35. Их убивать не желаю, Мадхусудана, хоть и грозящих смертью,
Даже за власть над тремя мирами, не то, что за блага земные.
36. О Джанардана, после убийства сынов Дхритараштры,
Что за радость нам будет? Мы согрешим, убивая грозящих оружьем.
37. Не надлежит убивать нам кровных сынов Дхритараштры,
Ведь погубив свой род, как можем счастливыми быть, Мадхава?
38. Хоть и не видит греха их ум, поражённый корыстью,
В уничтожении рода, вероломстве преступном,
39. Как не понять постигающим зло поражения рода,
Что нам, Джанардана, от такого греха отрешиться надо?
40. С гибелью рода погибнут непреложные рода законы;
Если ж законы погибли, весь род предаётся нечестью,
41. А утвердится нечестье, Кришна, - развращаются женщины рода.
Женщин разврат приводит к смешению каст, Варшнея!
42. Если смешение будет, в ад попадут и весь род, и убийцы рода;
Ниспадают их предки, лишась возлияний и жертвенных клёцек.
43. Преступленье губителей рода, смешавших касты,
Упраздняет законы народа, семьи вековые устои.
44. Люди, поправшие родовые законы, о Джанардана,
Должны обитать в аду, так указует Писанье!
45. Горе, увы, тяжкий грех мы совершить замышляем:
Ради желания царских услад погубить своих кровных.
46. Если меня безоружного, без противленья, сыны Дхритараштры
С оружьем в руках убьют в сраженье, мне будет отрадней.
Санджая сказал:
47. Так молвив, в боренье Арджуна поник на дно колесницы,
Выронив лук и стрелы: его ум потрясён был горем.
Арджуна сказал:
Останови меж двух ратей мою колесницу, Ачьюта,
22. Чтобы мне рассмотреть предстоящих витязей, жаждущих битвы,
С ними мне нужно сразиться в возникающей схватке,
23. Тех знать я хочу, что сошлись там, в сраженье,
Готовясь исполнить волю Дхритараштры коварного сына.
Санджая сказал:
24. Вняв словам Гудакеши, остановил Хришикеша
Огромную колесницу между двух войск, Бхарата.
25. Пред лицом Бхишмы, Дроны и всех царей воскликнул:
"О Партха, смотри на сошедшихся куру!"
26. И увидал тогда Партха дедов, отцов, наставников, дядей,
Товарищей, братьев, сыновей и внуков,
27. Тестей, друзей, стоящих в обеих ратях;
Всех сошедшихся вместе родных увидал Каунтея.
28. Состраданием тяжко томим, скорбный, он так промолвил.
Арджуна сказал:
При виде моих родных, пришедших для битвы, Кришна,
29. Подкашиваются мои ноги, во рту пересохло.
Дрожит моё тело, волосы дыбом встали,
30. Выпал из рук Гандива, вся кожа пылает;
Стоять я не в силах, мутится мой разум.
31. Зловещие знаменья вижу, не нахожу я блага
В убийстве моих родных, в сраженье, Кешава.
32. Не желаю победы, Кришна, ни счастья, ни царства;
Что нам до царства, Говинда, что в наслаждениях, в жизни?
33. Те, кого ради желанны царство, услады, счастье,
В эту битву вмешались, жизнь покидая, богатства:
34. Наставники, деды, отцы, сыны, внуки,
Шурины, тести, дяди - все наши родные.
35. Их убивать не желаю, Мадхусудана, хоть и грозящих смертью,
Даже за власть над тремя мирами, не то, что за блага земные.
36. О Джанардана, после убийства сынов Дхритараштры,
Что за радость нам будет? Мы согрешим, убивая грозящих оружьем.
37. Не надлежит убивать нам кровных сынов Дхритараштры,
Ведь погубив свой род, как можем счастливыми быть, Мадхава?
38. Хоть и не видит греха их ум, поражённый корыстью,
В уничтожении рода, вероломстве преступном,
39. Как не понять постигающим зло поражения рода,
Что нам, Джанардана, от такого греха отрешиться надо?
40. С гибелью рода погибнут непреложные рода законы;
Если ж законы погибли, весь род предаётся нечестью,
41. А утвердится нечестье, Кришна, - развращаются женщины рода.
Женщин разврат приводит к смешению каст, Варшнея!
42. Если смешение будет, в ад попадут и весь род, и убийцы рода;
Ниспадают их предки, лишась возлияний и жертвенных клёцек.
43. Преступленье губителей рода, смешавших касты,
Упраздняет законы народа, семьи вековые устои.
44. Люди, поправшие родовые законы, о Джанардана,
Должны обитать в аду, так указует Писанье!
45. Горе, увы, тяжкий грех мы совершить замышляем:
Ради желания царских услад погубить своих кровных.
46. Если меня безоружного, без противленья, сыны Дхритараштры
С оружьем в руках убьют в сраженье, мне будет отрадней.
Санджая сказал:
47. Так молвив, в боренье Арджуна поник на дно колесницы,
Выронив лук и стрелы: его ум потрясён был горем.
Эпос о Гильгамеше (фрагмент)
... Молвив это, он сел, и сон его одолел — удел человека. Среди ночи он пробудился и видит, что Энкиду не спит, его охраняя.
— Друг мой, ты меня звал? — спросил Гильгамеш.— Отчего я проснулся? Я видел во сне: мы стоим под обрывом. Гора упала, нас придавило. Объясни мне, что это значит. Кто в степи рожден, тому ведома мудрость.
Энкиду в лице изменился, но молвил, не дрогнув:
— Друг мой, твой сон прекрасен. Сон твой для нас драгоценен. Гора, что ты видел, нам не страшна нисколько. Мы схватим Хумбабу и свалим его с обрыва.
И снова двинулись в путь герои.
За день пройдя дорогу, на какую людям обычным шести недель не хватит, видят они в отдаленье храм шестисотколонный. Даже в самом Уруке не было храма прекрасней.
— Энкиду! Какой это храм или город стоит в отдаленье? — спросил Гильгамеш удивленный.
— Это не храм и не город,—другу ответил Энкиду.— Это лес кедровый. Видишь, орел кружится, нам указуя дорогу.
И вот они входят под полог, под сень кедрового храма, что высится зиккуратом. Не люди тот храм воздвигли, кирпичи уложив рядами, а кедры к небу взметнулись, поднявши корнями землю, и создали горы Ливана.
... Молвив это, он сел, и сон его одолел — удел человека. Среди ночи он пробудился и видит, что Энкиду не спит, его охраняя.
— Друг мой, ты меня звал? — спросил Гильгамеш.— Отчего я проснулся? Я видел во сне: мы стоим под обрывом. Гора упала, нас придавило. Объясни мне, что это значит. Кто в степи рожден, тому ведома мудрость.
Энкиду в лице изменился, но молвил, не дрогнув:
— Друг мой, твой сон прекрасен. Сон твой для нас драгоценен. Гора, что ты видел, нам не страшна нисколько. Мы схватим Хумбабу и свалим его с обрыва.
И снова двинулись в путь герои.
За день пройдя дорогу, на какую людям обычным шести недель не хватит, видят они в отдаленье храм шестисотколонный. Даже в самом Уруке не было храма прекрасней.
— Энкиду! Какой это храм или город стоит в отдаленье? — спросил Гильгамеш удивленный.
— Это не храм и не город,—другу ответил Энкиду.— Это лес кедровый. Видишь, орел кружится, нам указуя дорогу.
И вот они входят под полог, под сень кедрового храма, что высится зиккуратом. Не люди тот храм воздвигли, кирпичи уложив рядами, а кедры к небу взметнулись, поднявши корнями землю, и создали горы Ливана.
Михаил Щербаков. Ad Leuconoen
Не кричи, глашатай, не труби сбора.
Погоди, недолго терпеть.
Нет, ещё не завтра, но уже скоро
Риму предстоит умереть.
Радуйся, торговец, закупай мыло,
Мыло скоро будет в цене.
Скоро будет всё иначе, чем было.
А меня убьют на войне.
Не зевай, историк, сочиняй книгу,
Наблюдай вращенье Земли.
Каждому столетью, году, дню, мигу,
Сколько надлежит, удели.
Ветер подымается, звезда меркнет,
Цезарь спит и стонет во сне.
Скоро станет ясно, кто кого свергнет.
А меня убьют на войне.
Смейся, Левконоя, разливай вина,
Знать, что будет, ты не вольна.
Но можешь мне поверить, по всему видно,
Что тебя не тронет война.
Знать, что будет завтра - много ль в том толка!
Думай о сегодняшнем дне.
Я ж, хотя и знаю, но скажу только,
Что меня убьют на войне.
Не кричи, глашатай, не труби сбора.
Погоди, недолго терпеть.
Нет, ещё не завтра, но уже скоро
Риму предстоит умереть.
Радуйся, торговец, закупай мыло,
Мыло скоро будет в цене.
Скоро будет всё иначе, чем было.
А меня убьют на войне.
Не зевай, историк, сочиняй книгу,
Наблюдай вращенье Земли.
Каждому столетью, году, дню, мигу,
Сколько надлежит, удели.
Ветер подымается, звезда меркнет,
Цезарь спит и стонет во сне.
Скоро станет ясно, кто кого свергнет.
А меня убьют на войне.
Смейся, Левконоя, разливай вина,
Знать, что будет, ты не вольна.
Но можешь мне поверить, по всему видно,
Что тебя не тронет война.
Знать, что будет завтра - много ль в том толка!
Думай о сегодняшнем дне.
Я ж, хотя и знаю, но скажу только,
Что меня убьют на войне.
Алишер Навои — Эти губы точно розы
Эти губы — точно розы, на которых нежный мед.
Ими сказанное слово радость слышащим несет.
Милой острые ресницы душу ранили мою, —
И об этом, улыбаясь, мне поведал тонкий рот.
Сердце силой привязал я к сердцу нитями души, —
Уходи скорее, разум, мне не страшен твой уход.
В доме милой не известно, как в разлуке я томлюсь, —
Что о мрачном знает аде тот, кто там, в раю, живет!
Ведь верблюдицу Меджнуна вверг в безумье плач Лейли,
И араба крепкий повод вряд ли бег такой прервет.
Каждый миг не спотыкайся в кабачке, о пьяный шейх, —
Ведь тебя его хозяин мудрецом не назовет.
Не печалься, если в сердце только горечь от людей, —
Своего удела смертный никогда не обойдет.
Навои, перед любимой ты лица не подымай:
Ведь любовь и в униженьи честь и доблесть обретет.
Эти губы — точно розы, на которых нежный мед.
Ими сказанное слово радость слышащим несет.
Милой острые ресницы душу ранили мою, —
И об этом, улыбаясь, мне поведал тонкий рот.
Сердце силой привязал я к сердцу нитями души, —
Уходи скорее, разум, мне не страшен твой уход.
В доме милой не известно, как в разлуке я томлюсь, —
Что о мрачном знает аде тот, кто там, в раю, живет!
Ведь верблюдицу Меджнуна вверг в безумье плач Лейли,
И араба крепкий повод вряд ли бег такой прервет.
Каждый миг не спотыкайся в кабачке, о пьяный шейх, —
Ведь тебя его хозяин мудрецом не назовет.
Не печалься, если в сердце только горечь от людей, —
Своего удела смертный никогда не обойдет.
Навои, перед любимой ты лица не подымай:
Ведь любовь и в униженьи честь и доблесть обретет.
Михаил Щербаков. Романс I
Давным-давно, мой бедный брат, оставил ты дела.
Слепой недуг душой твоей владеет безраздельно.
С тех пор, как чей-то чудный взор смутил тебя смертельно,
Кумира славят день и ночь твои колокола.
Ужель напрасен ход времен, и нынче, словно встарь,
Стремленья наши так темны, кумиры так жестоки?
Зачем, скажи, ты в этот храм принес свои восторги?
Зачем так скоро жизнь свою ты бросил на алтарь?
Ужель затем, чтобы, когда она уйдет совсем,
Однажды вдруг поведать мне печально и мятежно
О том, что ты любил ее так искренно, так нежно,
Как более не дай ей Бог любимой быть никем?..
Я знал тебя в тяжелый час и в битве, и в игре.
Ты утешений не просил и головы не вешал.
Но сей недуг страшней других, и я б тебя утешил,
Когда б не тлела жизнь моя на том же алтаре.
Давным-давно, мой бедный брат, мне твой недуг знаком.
И он знаком не только мне, сжигает он полмира.
И славит гибельный огонь владычество кумира.
Но сами мы его зажгли в язычестве своем.
И что поделать, если уж горит огонь, горит,
И все никак не стихнет дрожь от давнего испуга,
И скрип колес, и шум кулис, и теплый ветер с юга
Одно и то же вновь и вновь мне имя говорит...
Давным-давно, мой бедный брат, оставил ты дела.
Слепой недуг душой твоей владеет безраздельно.
С тех пор, как чей-то чудный взор смутил тебя смертельно,
Кумира славят день и ночь твои колокола.
Ужель напрасен ход времен, и нынче, словно встарь,
Стремленья наши так темны, кумиры так жестоки?
Зачем, скажи, ты в этот храм принес свои восторги?
Зачем так скоро жизнь свою ты бросил на алтарь?
Ужель затем, чтобы, когда она уйдет совсем,
Однажды вдруг поведать мне печально и мятежно
О том, что ты любил ее так искренно, так нежно,
Как более не дай ей Бог любимой быть никем?..
Я знал тебя в тяжелый час и в битве, и в игре.
Ты утешений не просил и головы не вешал.
Но сей недуг страшней других, и я б тебя утешил,
Когда б не тлела жизнь моя на том же алтаре.
Давным-давно, мой бедный брат, мне твой недуг знаком.
И он знаком не только мне, сжигает он полмира.
И славит гибельный огонь владычество кумира.
Но сами мы его зажгли в язычестве своем.
И что поделать, если уж горит огонь, горит,
И все никак не стихнет дрожь от давнего испуга,
И скрип колес, и шум кулис, и теплый ветер с юга
Одно и то же вновь и вновь мне имя говорит...