Марина Цветаева. Осень в Тарусе
Ясное утро не жарко,
Лугом бежишь налегке.
Медленно тянется барка
Вниз по Оке.
Несколько слов поневоле
Всe повторяешь подряд.
Где-то бубенчики в поле
Слабо звенят.
В поле звенят? На лугу ли?
Едут ли на молотьбу?
Глазки на миг заглянули
В чью-то судьбу.
Синяя даль между сосен,
Говор и гул на гумне…
И улыбается осень
Нашей весне.
Жизнь распахнулась, но всe же.
Ах, золотые деньки!
Как далеки они. Боже!
Господи, как далеки!
Ясное утро не жарко,
Лугом бежишь налегке.
Медленно тянется барка
Вниз по Оке.
Несколько слов поневоле
Всe повторяешь подряд.
Где-то бубенчики в поле
Слабо звенят.
В поле звенят? На лугу ли?
Едут ли на молотьбу?
Глазки на миг заглянули
В чью-то судьбу.
Синяя даль между сосен,
Говор и гул на гумне…
И улыбается осень
Нашей весне.
Жизнь распахнулась, но всe же.
Ах, золотые деньки!
Как далеки они. Боже!
Господи, как далеки!
Михаил Щербаков. Сентябрь
Облака - существа нелетучие,
Облака - существа висячие.
Что же мучит меня, что же мучает,
Что же силы мои подтачивает.
Вот опять многопутье завертится,
Заморгает судьба-семафорщица,
И рассмотрит меня, и рассердится,
И проглотит меня, и поморщится.
Ах вы, песни мои бесполезные,
То острожные, то осторожные,
У куплеты дорожно-железные,
И сюжеты железнодорожные!
У судьбы я не баловень - шпаловень,
Я не дома - я в стане, я в таборе,
Я на трапе, в каюте, на палубе,
На перроне, в вагоне и в тамбуре.
Мы с тобою опять не насытились
И опять не решили - расстаться ли.
Мы любили, ругались, обиделись,
А увиделись только на станции.
В несогласии глаз - несоглазие,
В разлучении рук - неприрученность,
Безобразие слов - в многоразии,
В неизученности - неизмученность.
Так и жить мне, тобой попрекаемым,
В суматошном дорожном язычестве,
В одуреньи моем неприкаянном,
В сентябреньи моем - сентябричестве.
Но уже не умею иначе я,
И мотаюсь от случая к случаю,
Забредя в небосводье висячее,
В нелетучие тучи ползучие.
Облака - существа нелетучие,
Облака - существа висячие.
Что же мучит меня, что же мучает,
Что же силы мои подтачивает.
Вот опять многопутье завертится,
Заморгает судьба-семафорщица,
И рассмотрит меня, и рассердится,
И проглотит меня, и поморщится.
Ах вы, песни мои бесполезные,
То острожные, то осторожные,
У куплеты дорожно-железные,
И сюжеты железнодорожные!
У судьбы я не баловень - шпаловень,
Я не дома - я в стане, я в таборе,
Я на трапе, в каюте, на палубе,
На перроне, в вагоне и в тамбуре.
Мы с тобою опять не насытились
И опять не решили - расстаться ли.
Мы любили, ругались, обиделись,
А увиделись только на станции.
В несогласии глаз - несоглазие,
В разлучении рук - неприрученность,
Безобразие слов - в многоразии,
В неизученности - неизмученность.
Так и жить мне, тобой попрекаемым,
В суматошном дорожном язычестве,
В одуреньи моем неприкаянном,
В сентябреньи моем - сентябричестве.
Но уже не умею иначе я,
И мотаюсь от случая к случаю,
Забредя в небосводье висячее,
В нелетучие тучи ползучие.
Сергей Есенин
Мне грустно на тебя смотреть,
Какая боль, какая жалость!
Знать, только ивовая медь
Нам в сентябре с тобой осталась.
Чужие губы разнесли
Твое тепло и трепет тела.
Как будто дождик моросит
С души, немного омертвелой.
Ну что ж! Я не боюсь его.
Иная радость мне открылась.
Ведь не осталось ничего,
Как только желтый тлен и сырость.
Ведь и себя я не сберег
Для тихой жизни, для улыбок.
Так мало пройдено дорог,
Так много сделано ошибок.
Смешная жизнь, смешной разлад.
Так было и так будет после.
Как кладбище, усеян сад
В берез изглоданные кости.
Вот так же отцветем и мы
И отшумим, как гости сада...
Коль нет цветов среди зимы,
Так и грустить о них не надо.
Мне грустно на тебя смотреть,
Какая боль, какая жалость!
Знать, только ивовая медь
Нам в сентябре с тобой осталась.
Чужие губы разнесли
Твое тепло и трепет тела.
Как будто дождик моросит
С души, немного омертвелой.
Ну что ж! Я не боюсь его.
Иная радость мне открылась.
Ведь не осталось ничего,
Как только желтый тлен и сырость.
Ведь и себя я не сберег
Для тихой жизни, для улыбок.
Так мало пройдено дорог,
Так много сделано ошибок.
Смешная жизнь, смешной разлад.
Так было и так будет после.
Как кладбище, усеян сад
В берез изглоданные кости.
Вот так же отцветем и мы
И отшумим, как гости сада...
Коль нет цветов среди зимы,
Так и грустить о них не надо.
Дальше будет про города, про малую Родину.
Путешествие в Икстлан, по-ацтекски говоря.
Путешествие в Икстлан, по-ацтекски говоря.
Луна. Стихи pinned «Дальше будет про города, про малую Родину. Путешествие в Икстлан, по-ацтекски говоря.»
Анна Перекрестова. Клинцы
Город дремлющий Клинцы,
Город солнечного детства...
Где теперь твои птенцы,
Город, ставший болью сердца?
От нежаркого огня
Засветившись, блещут звезды.
Вспоминаешь ли меня
Там, где в небо смотрят сосны?
Стынет бледная луна
На краю у звездной чаши.
Чем душа твоя полна -
Помнит пылко тайны наши?
Ветер ласков, юн и тих,
В песне нет ни ноты фальши.
Где ты, нежный мой жених,
Любишь ли меня, как раньше?
В лунном свете облака
По земле проносят тени.
Где-то далеко река
Мчит обломки сновидений...
Город дремлющий Клинцы,
Город солнечного детства...
Где теперь твои птенцы,
Город, ставший болью сердца?
От нежаркого огня
Засветившись, блещут звезды.
Вспоминаешь ли меня
Там, где в небо смотрят сосны?
Стынет бледная луна
На краю у звездной чаши.
Чем душа твоя полна -
Помнит пылко тайны наши?
Ветер ласков, юн и тих,
В песне нет ни ноты фальши.
Где ты, нежный мой жених,
Любишь ли меня, как раньше?
В лунном свете облака
По земле проносят тени.
Где-то далеко река
Мчит обломки сновидений...
Мукаддас Абдусаматова. Детство, где ты?
Перевод Раима Фархади
Ах, детство, мое детство –
Счастливое соседство.
Смешное, озорное,
У отчего порога…
Прошу, побудь со мною
Сегодня хоть немного!
Но ты не отзовешься,
Ты больше не вернешься…
Тебя в родном селенье
Искала, в Тахтапуле –
В фиалковом цветенье
И в водопадном гуле.
Я не нашла ответа,
Ты бродишь рядом где-то…
Срезала по привычке
Живые нити тала.
Я их в свои косички
Когда-то заплетала…
Меня с порога прямо
Окликнет дочка: «Мама!..»
Малышка озорная,
Кровиночка родная.
Я не могу, хоть надо,
С тобою быть построже.
Ах, детство, как я рада,
Нашла тебя я все же…
Мое и дочки детство –
Счастливое соседство!
Перевод Раима Фархади
Ах, детство, мое детство –
Счастливое соседство.
Смешное, озорное,
У отчего порога…
Прошу, побудь со мною
Сегодня хоть немного!
Но ты не отзовешься,
Ты больше не вернешься…
Тебя в родном селенье
Искала, в Тахтапуле –
В фиалковом цветенье
И в водопадном гуле.
Я не нашла ответа,
Ты бродишь рядом где-то…
Срезала по привычке
Живые нити тала.
Я их в свои косички
Когда-то заплетала…
Меня с порога прямо
Окликнет дочка: «Мама!..»
Малышка озорная,
Кровиночка родная.
Я не могу, хоть надо,
С тобою быть построже.
Ах, детство, как я рада,
Нашла тебя я все же…
Мое и дочки детство –
Счастливое соседство!
Ирина Ларина
Родина милая, Дальний Восток –
Ровно ложатся стихи на листок...
В них моё сердце согрето теплом,
В них моя жизнь, моя школа, мой дом.
Синие дали на сопки зовут -
Снова забыты покой и уют.
Снова твой берег зарёй осиян.
Лижет Великий его океан.
Родина милая, Дальний Восток,
Звонок ручей твой, иглист бугорок;
Тропкой знакомой поманишь в тайгу,
Робко оленя спугнёшь на бегу;
У водопада умоешь красу,
Веткой мохнатой обнимешь в лесу.
Плавни на озере осени ждут –
Им, как и мне, дорог этот приют.
Родина милая, Дальний Восток,
Здесь мои корни и здесь мой исток.
Много красивейших мест на земле-
Нет только родины больше нигде!
Родина милая, Дальний Восток –
Ровно ложатся стихи на листок...
В них моё сердце согрето теплом,
В них моя жизнь, моя школа, мой дом.
Синие дали на сопки зовут -
Снова забыты покой и уют.
Снова твой берег зарёй осиян.
Лижет Великий его океан.
Родина милая, Дальний Восток,
Звонок ручей твой, иглист бугорок;
Тропкой знакомой поманишь в тайгу,
Робко оленя спугнёшь на бегу;
У водопада умоешь красу,
Веткой мохнатой обнимешь в лесу.
Плавни на озере осени ждут –
Им, как и мне, дорог этот приют.
Родина милая, Дальний Восток,
Здесь мои корни и здесь мой исток.
Много красивейших мест на земле-
Нет только родины больше нигде!
Сергей Жандаров.
С.К.
...еще крепки кармические связи
и мирозданью гибель не грозит;
поток астрологических фантазий
еще имеет строгих формул вид;
пока еще не врут эфемериды
(хоть и календари). Согласно им,
вот-вот нагрянут мартовские иды,
а это означает: третий Рим,
сей лабиринт не чистый и не новый,
сей жуткий, но великий стольный град,
где ты живешь, где песни Щербакова,
как раньше, во все стороны летят,
уж обречен. Пусть даже и не скоро,
но канет в Лету, растворится в снах
его идея, без которой город --
всего лишь призрак на семи холмах,
тем более - Москва, где марсианки
с собаками гуляют под дождем,
где два вершка от ада до Таганки
(или Волхонки?) Впрочем, подождем:
еще прочны химические силы,
устойчивы молекулы, и так
стабильна жизнь, но все же до могилы
остался в ней один недлинный шаг,
который сделать нам помогут боги,
из фонарей глядящие в ночи...
Прекрасна жизнь. Грустны ее итоги.
Но ты об этом лучше промолчи --
чаевничай на кухне до рассвета,
цитируй всех, не помня никого...
Ты здесь живешь и любишь город этот,
и лишь за это я люблю его,
хотя и сам когда-то не на птичьих
правах в нем пребывал, а нынче не
в Москве, но в захолустном заграничье
один неясный образ мнится мне:
над Политехом -- предвесенний вечер,
внутри известный бард поет, что -- ах! --
прекрасна жизнь... и далее: до встречи.
На Маросейке. С курицей в руках.
С.К.
...еще крепки кармические связи
и мирозданью гибель не грозит;
поток астрологических фантазий
еще имеет строгих формул вид;
пока еще не врут эфемериды
(хоть и календари). Согласно им,
вот-вот нагрянут мартовские иды,
а это означает: третий Рим,
сей лабиринт не чистый и не новый,
сей жуткий, но великий стольный град,
где ты живешь, где песни Щербакова,
как раньше, во все стороны летят,
уж обречен. Пусть даже и не скоро,
но канет в Лету, растворится в снах
его идея, без которой город --
всего лишь призрак на семи холмах,
тем более - Москва, где марсианки
с собаками гуляют под дождем,
где два вершка от ада до Таганки
(или Волхонки?) Впрочем, подождем:
еще прочны химические силы,
устойчивы молекулы, и так
стабильна жизнь, но все же до могилы
остался в ней один недлинный шаг,
который сделать нам помогут боги,
из фонарей глядящие в ночи...
Прекрасна жизнь. Грустны ее итоги.
Но ты об этом лучше промолчи --
чаевничай на кухне до рассвета,
цитируй всех, не помня никого...
Ты здесь живешь и любишь город этот,
и лишь за это я люблю его,
хотя и сам когда-то не на птичьих
правах в нем пребывал, а нынче не
в Москве, но в захолустном заграничье
один неясный образ мнится мне:
над Политехом -- предвесенний вечер,
внутри известный бард поет, что -- ах! --
прекрасна жизнь... и далее: до встречи.
На Маросейке. С курицей в руках.
Марк Лисянский, Сергей Агранян
Я по свету немало хаживал,
Жил в землянке, в окопах, в тайге,
Похоронен был дважды заживо,
Знал разлуку, любил в тоске.
Но Москвою привык я гордиться
И везде повторял я слова:
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!
Я люблю подмосковные рощи
И мосты над твоею рекой,
Я люблю твою Красную площадь
И кремлёвских курантов бой.
В городах и далёких станицах
О тебе не умолкнет молва,
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!
Мы запомним суровую осень,
Скрежет танков и отблеск штыков,
И в веках будут жить двадцать восемь
Самых храбрых твоих сынов.
И врагу никогда не добиться,
Чтоб склонилась твоя голова,
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!
Я по свету немало хаживал,
Жил в землянке, в окопах, в тайге,
Похоронен был дважды заживо,
Знал разлуку, любил в тоске.
Но Москвою привык я гордиться
И везде повторял я слова:
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!
Я люблю подмосковные рощи
И мосты над твоею рекой,
Я люблю твою Красную площадь
И кремлёвских курантов бой.
В городах и далёких станицах
О тебе не умолкнет молва,
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!
Мы запомним суровую осень,
Скрежет танков и отблеск штыков,
И в веках будут жить двадцать восемь
Самых храбрых твоих сынов.
И врагу никогда не добиться,
Чтоб склонилась твоя голова,
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!
Сергей Беликов. Снится мне деревня
Не такой уж звонкий мне достался голос,
Но хотелось очень мир мне посмотреть.
И однажды утром в суматошный город
Я уехал, чтобы песни городские петь.
Сам себя считаю городским теперь я,
Здесь моя работа, здесь мои друзья,
Но всё так же ночью снится мне деревня,
Отпустить меня не хочет родина моя.
Там горячим хлебом пахнет в доме нашем,
И бежит куда-то под горой река,
И дорогу гуси переходят важно,
И в овраге шмель мохнатый
Пьёт росу с цветка.
Сам себя считаю городским теперь я,
Здесь моя работа, здесь мои друзья,
Но всё так же ночью снится мне деревня,
Отпустить меня не хочет родина моя.
Там стеной зеленой бор стоит в июле,
А зимой равнина вся белым-бела,
Городские песни целый день пою я,
А душа ждёт не дождётся, чтобы ночь пришла.
Сам себя считаю городским теперь я,
Здесь моя работа, здесь мои друзья,
Но всё так же ночью снится мне деревня,
Отпустить меня не хочет родина моя.
Там горячим хлебом пахнет в доме нашем,
И бежит куда-то под горой река,
И дорогу гуси переходят важно,
И в овраге шмель мохнатый
Пьёт росу с цветка.
Не такой уж звонкий мне достался голос,
Но хотелось очень мир мне посмотреть.
И однажды утром в суматошный город
Я уехал, чтобы песни городские петь.
Сам себя считаю городским теперь я,
Здесь моя работа, здесь мои друзья,
Но всё так же ночью снится мне деревня,
Отпустить меня не хочет родина моя.
Там горячим хлебом пахнет в доме нашем,
И бежит куда-то под горой река,
И дорогу гуси переходят важно,
И в овраге шмель мохнатый
Пьёт росу с цветка.
Сам себя считаю городским теперь я,
Здесь моя работа, здесь мои друзья,
Но всё так же ночью снится мне деревня,
Отпустить меня не хочет родина моя.
Там стеной зеленой бор стоит в июле,
А зимой равнина вся белым-бела,
Городские песни целый день пою я,
А душа ждёт не дождётся, чтобы ночь пришла.
Сам себя считаю городским теперь я,
Здесь моя работа, здесь мои друзья,
Но всё так же ночью снится мне деревня,
Отпустить меня не хочет родина моя.
Там горячим хлебом пахнет в доме нашем,
И бежит куда-то под горой река,
И дорогу гуси переходят важно,
И в овраге шмель мохнатый
Пьёт росу с цветка.
Валерий Жуков. Этот город
Этот город – самый лучший город на Земле,
Он как-будто нарисован мелом на стене.
Нарисованы бульвары реки и мосты,
Разноцветные веснушки, белые банты.
Этот город, просыпаясь, смотрит в облака,
Где-то там совсем недавно пряталась луна,
А теперь взрывают птицы крыльями восход
И куда-то уплывает белый пароход.
Этот город, не похожий ни на что вокруг,
Улыбается прохожий и за пять минут,
Помогая человеку верить в чудеса,
Распускаются фонтаны прямо в небеса.
Я не знаю, где еще
На этом свете есть
Такая же весна.
Я, пожалуй, отпущу
Попутный ветер
И останусь навсегда
С тобою.
Голубые тротуары, синие цветы,
Ярко-желтые трамваи, розовые сны.
Он как-будто нарисован мелом на стене,
Этот город, самый лучший город на Земле.
Я не знаю, где еще
На этом свете есть
Такая же весна.
Я, пожалуй, отпущу
Попутный ветер
И останусь навсегда
С тобою.
Я не знаю, где еще
На этом свете есть
Такая же весна.
Я, пожалуй, отпущу
Попутный ветер
И останусь навсегда…
Этот город – самый лучший город на Земле,
Он как-будто нарисован мелом на стене.
Нарисованы бульвары реки и мосты,
Разноцветные веснушки, белые банты.
Этот город, просыпаясь, смотрит в облака,
Где-то там совсем недавно пряталась луна,
А теперь взрывают птицы крыльями восход
И куда-то уплывает белый пароход.
Этот город, не похожий ни на что вокруг,
Улыбается прохожий и за пять минут,
Помогая человеку верить в чудеса,
Распускаются фонтаны прямо в небеса.
Я не знаю, где еще
На этом свете есть
Такая же весна.
Я, пожалуй, отпущу
Попутный ветер
И останусь навсегда
С тобою.
Голубые тротуары, синие цветы,
Ярко-желтые трамваи, розовые сны.
Он как-будто нарисован мелом на стене,
Этот город, самый лучший город на Земле.
Я не знаю, где еще
На этом свете есть
Такая же весна.
Я, пожалуй, отпущу
Попутный ветер
И останусь навсегда
С тобою.
Я не знаю, где еще
На этом свете есть
Такая же весна.
Я, пожалуй, отпущу
Попутный ветер
И останусь навсегда…
Игорь Куницын. Архангельск
Я приеду в свой город, на несколько дней,
Где по слухам давно отменили трамваи,
Где в морозную почву вбиваются сваи,
И дома как грибы вырастают на ней.
Все пугливей, всё тише становится лес,
Превращаясь в траву, исчезая совсем.
Я вернусь в этот город лишь только за тем,
Чтоб к нему навсегда потерять интерес.
В моей памяти тонут в глубоких снегах
Голубые скамейки, столбы и дороги,
Пешеходы плывут средь сугробов как боги,
Словно небо у них расплескалось в ногах.
Я бреду в темноте мимо жёлтых витрин,
Ледяных городков, и уснувших фонтанов
Средь дешёвых кафе, дорогих ресторанов
С разноцветным играющим светом внутри.
Пожилые жилые в округе дома
В синих шапках из дыма, и льда, и тумана.
Что ещё сохранила в глубоких карманах
Моя память наверно не помнит сама.
Где-то в самых далёких её уголках
Затерялись мосты над замёрзшей Двиною,
Корабли у причалов на зимнем постое
И печальное серое небо в глазах
Моряков, заступивших на сонные вахты.
Только море не спит у чужих берегов
Где на палубах рыболовецских судов
Глохнет рыба от русского мата.
До Норвегии, словно четыре шага
Нынче здесь завтра там говорят мореходы,
И уходят на месяц, на два, на полгода,
А иные уходят туда навсегда.
А иные, не вспомнить не лиц, не имён
Только так − мы здоровались в школе при встрече,
Жали руки, сходились в подъездах под вечер
С горькой примой, с холодным креплёным вином.
Расставались под утро друзья не друзья,
Просто знали друг друга и молоды были,
Облака над Архангельском белые плыли
Слишком низко, по шапкам деревьев скользя.
Я приеду в свой город, на несколько дней,
Где по слухам давно отменили трамваи,
Где в морозную почву вбиваются сваи,
И дома как грибы вырастают на ней.
Все пугливей, всё тише становится лес,
Превращаясь в траву, исчезая совсем.
Я вернусь в этот город лишь только за тем,
Чтоб к нему навсегда потерять интерес.
В моей памяти тонут в глубоких снегах
Голубые скамейки, столбы и дороги,
Пешеходы плывут средь сугробов как боги,
Словно небо у них расплескалось в ногах.
Я бреду в темноте мимо жёлтых витрин,
Ледяных городков, и уснувших фонтанов
Средь дешёвых кафе, дорогих ресторанов
С разноцветным играющим светом внутри.
Пожилые жилые в округе дома
В синих шапках из дыма, и льда, и тумана.
Что ещё сохранила в глубоких карманах
Моя память наверно не помнит сама.
Где-то в самых далёких её уголках
Затерялись мосты над замёрзшей Двиною,
Корабли у причалов на зимнем постое
И печальное серое небо в глазах
Моряков, заступивших на сонные вахты.
Только море не спит у чужих берегов
Где на палубах рыболовецских судов
Глохнет рыба от русского мата.
До Норвегии, словно четыре шага
Нынче здесь завтра там говорят мореходы,
И уходят на месяц, на два, на полгода,
А иные уходят туда навсегда.
А иные, не вспомнить не лиц, не имён
Только так − мы здоровались в школе при встрече,
Жали руки, сходились в подъездах под вечер
С горькой примой, с холодным креплёным вином.
Расставались под утро друзья не друзья,
Просто знали друг друга и молоды были,
Облака над Архангельском белые плыли
Слишком низко, по шапкам деревьев скользя.
Баллада о русскоязычных американцах
Белый стих, автор неизвестен
Как в годах 80-х, ну а также – в 90-х
Понаехало да в Штаты быдла всякого по паре,
Всяких разных мудрых дядек,
Мудрых дядек, ловких теток.
Все те дядьки да и тетки были внуки коммунистов.
Ихи папы да и мамы все работали в горкомах,
Да в райкомах, да в обкомах; звали их секретарями,
Звали их секретарями да инструкторами.
Ихи деды тоже круты: во двадцатые да годы
Эти ловкие пройдохи, эти внуки Робеспьера
Много крови с нас попили,
Много ценностей отняли, порасстреливали…
Помешавшися на Марксе, да свихнувшися на Фрейде,
Эти злобные безумцы вскоре возлюбили Штаты
Возлюбили, значить, Штаты, эмигрировали…
Беспокойная ментальность не дала им жить на месте,
Да с людями как-то ладить,
Зарабатывать баблище, строить дачи, дело делать.
Понаехав, значить, в Штаты, эти хреновы ковбои
Быстро взялися за дело: ведь зачем тянуть резину?
Мало ли как раньше жили всякие там англосаксы,
Строили свою державу да богатства умножали?
«Щас мы быстро все изменим, щас вас быстро жить научим,
В соответствии да с Марксом, Фрейдом, с Мишей Горбачевым.
Поругаемся с Россией, поругаемся с Китаем,
Мать Кузьмы им всем покажем да причешем под гребенку.
Ведь они ж не демократы и не любят двухпартийность.»
И, как деды их когда-то рассылали продотряды
Чтоб пограбить хлеборобов,
Так и ныне эти черти шлют свои нам Гербалайфы,
Гербалайфы да Амвэи, агрессивных «педерастов»,
Твердо знающих, в чем фишка и живущих по понятьям.
Шлите-шлите нам ублюдков (да желательно – с деньгами).
Мы их быстро здесь обуем да на мыло переплавим.
Пулю всадим им в затылок, как когда-то Вашим дедам.
И приедем в Вам в Майами с важным видом отдыхати
С умным видом отдыхати да под пальмами лежати.
Белый стих, автор неизвестен
Как в годах 80-х, ну а также – в 90-х
Понаехало да в Штаты быдла всякого по паре,
Всяких разных мудрых дядек,
Мудрых дядек, ловких теток.
Все те дядьки да и тетки были внуки коммунистов.
Ихи папы да и мамы все работали в горкомах,
Да в райкомах, да в обкомах; звали их секретарями,
Звали их секретарями да инструкторами.
Ихи деды тоже круты: во двадцатые да годы
Эти ловкие пройдохи, эти внуки Робеспьера
Много крови с нас попили,
Много ценностей отняли, порасстреливали…
Помешавшися на Марксе, да свихнувшися на Фрейде,
Эти злобные безумцы вскоре возлюбили Штаты
Возлюбили, значить, Штаты, эмигрировали…
Беспокойная ментальность не дала им жить на месте,
Да с людями как-то ладить,
Зарабатывать баблище, строить дачи, дело делать.
Понаехав, значить, в Штаты, эти хреновы ковбои
Быстро взялися за дело: ведь зачем тянуть резину?
Мало ли как раньше жили всякие там англосаксы,
Строили свою державу да богатства умножали?
«Щас мы быстро все изменим, щас вас быстро жить научим,
В соответствии да с Марксом, Фрейдом, с Мишей Горбачевым.
Поругаемся с Россией, поругаемся с Китаем,
Мать Кузьмы им всем покажем да причешем под гребенку.
Ведь они ж не демократы и не любят двухпартийность.»
И, как деды их когда-то рассылали продотряды
Чтоб пограбить хлеборобов,
Так и ныне эти черти шлют свои нам Гербалайфы,
Гербалайфы да Амвэи, агрессивных «педерастов»,
Твердо знающих, в чем фишка и живущих по понятьям.
Шлите-шлите нам ублюдков (да желательно – с деньгами).
Мы их быстро здесь обуем да на мыло переплавим.
Пулю всадим им в затылок, как когда-то Вашим дедам.
И приедем в Вам в Майами с важным видом отдыхати
С умным видом отдыхати да под пальмами лежати.
Константин Симонов. Родина
Касаясь трех великих океанов,
Она лежит, раскинув города,
Покрыта сеткою меридианов,
Непобедима, широка, горда.
Но в час, когда последняя граната
Уже занесена в твоей руке
И в краткий миг припомнить разом надо
Все, что у нас осталось вдалеке,
Ты вспоминаешь не страну большую,
Какую ты изъездил и узнал,
Ты вспоминаешь родину - такую,
Какой ее ты в детстве увидал.
Клочок земли, припавший к трем березам,
Далекую дорогу за леском,
Речонку со скрипучим перевозом,
Песчаный берег с низким ивняком.
Вот где нам посчастливилось родиться,
Где на всю жизнь, до смерти, мы нашли
Ту горсть земли, которая годится,
Чтоб видеть в ней приметы всей земли.
К нам это чувство — словно приказанье.
Не позовешь — прорвется все равно.
В лесной глуши, на север, за Рязанью
Меня поймало в первый раз оно.
Да, можно выжить в зной, в грозу, в морозы,
Да, можно голодать и холодать,
Идти на смерть... Но эти три березы
При жизни никому нельзя отдать.
Касаясь трех великих океанов,
Она лежит, раскинув города,
Покрыта сеткою меридианов,
Непобедима, широка, горда.
Но в час, когда последняя граната
Уже занесена в твоей руке
И в краткий миг припомнить разом надо
Все, что у нас осталось вдалеке,
Ты вспоминаешь не страну большую,
Какую ты изъездил и узнал,
Ты вспоминаешь родину - такую,
Какой ее ты в детстве увидал.
Клочок земли, припавший к трем березам,
Далекую дорогу за леском,
Речонку со скрипучим перевозом,
Песчаный берег с низким ивняком.
Вот где нам посчастливилось родиться,
Где на всю жизнь, до смерти, мы нашли
Ту горсть земли, которая годится,
Чтоб видеть в ней приметы всей земли.
К нам это чувство — словно приказанье.
Не позовешь — прорвется все равно.
В лесной глуши, на север, за Рязанью
Меня поймало в первый раз оно.
Да, можно выжить в зной, в грозу, в морозы,
Да, можно голодать и холодать,
Идти на смерть... Но эти три березы
При жизни никому нельзя отдать.
Эдуард Асадов. Стихи о рыжей дворняге
Хозяин погладил рукою
Лохматую рыжую спину:
— Прощай, брат! Хоть жаль мне, не скрою,
Но все же тебя я покину.
Швырнул под скамейку ошейник
И скрылся под гулким навесом,
Где пестрый людской муравейник
Вливался в вагоны экспресса.
Собака не взвыла ни разу.
И лишь за знакомой спиною
Следили два карие глаза
С почти человечьей тоскою.
Старик у вокзального входа
Сказал:- Что? Оставлен, бедняга?
Эх, будь ты хорошей породы…
А то ведь простая дворняга!
Огонь над трубой заметался,
Взревел паровоз что есть мочи,
На месте, как бык, потоптался
И ринулся в непогодь ночи.
В вагонах, забыв передряги,
Курили, смеялись, дремали…
Тут, видно, о рыжей дворняге
Не думали, не вспоминали.
Не ведал хозяин, что где-то
По шпалам, из сил выбиваясь,
За красным мелькающим светом
Собака бежит задыхаясь!
Споткнувшись, кидается снова,
В кровь лапы о камни разбиты,
Что выпрыгнуть сердце готово
Наружу из пасти раскрытой!
Не ведал хозяин, что силы
Вдруг разом оставили тело,
И, стукнувшись лбом о перила,
Собака под мост полетела…
Труп волны снесли под коряги…
Старик! Ты не знаешь природы:
Ведь может быть тело дворняги,
А сердце — чистейшей породы!
Хозяин погладил рукою
Лохматую рыжую спину:
— Прощай, брат! Хоть жаль мне, не скрою,
Но все же тебя я покину.
Швырнул под скамейку ошейник
И скрылся под гулким навесом,
Где пестрый людской муравейник
Вливался в вагоны экспресса.
Собака не взвыла ни разу.
И лишь за знакомой спиною
Следили два карие глаза
С почти человечьей тоскою.
Старик у вокзального входа
Сказал:- Что? Оставлен, бедняга?
Эх, будь ты хорошей породы…
А то ведь простая дворняга!
Огонь над трубой заметался,
Взревел паровоз что есть мочи,
На месте, как бык, потоптался
И ринулся в непогодь ночи.
В вагонах, забыв передряги,
Курили, смеялись, дремали…
Тут, видно, о рыжей дворняге
Не думали, не вспоминали.
Не ведал хозяин, что где-то
По шпалам, из сил выбиваясь,
За красным мелькающим светом
Собака бежит задыхаясь!
Споткнувшись, кидается снова,
В кровь лапы о камни разбиты,
Что выпрыгнуть сердце готово
Наружу из пасти раскрытой!
Не ведал хозяин, что силы
Вдруг разом оставили тело,
И, стукнувшись лбом о перила,
Собака под мост полетела…
Труп волны снесли под коряги…
Старик! Ты не знаешь природы:
Ведь может быть тело дворняги,
А сердце — чистейшей породы!