«Как долго я этого ждал» (с)
Всегда поражалась негасимому огню Димы Конаныхина: в его единицу деятельного времени умещается масса всего. И свои романы - а прозу писать колоссальных затрат себя стоит - и Российский радиоуниверситет, и канал для всех, кто интересуется космосом и техникой (бауманец, сын ракетчиков).
И вот теперь он воплощает давнюю мечту. А первым его собеседником станет Дмитрий Петрович Мельников.
Собственно, его одного хватит, чтобы чувствовать поэзию и литературу, переживать её прямо сейчас, прямо здесь.
Не пропустите!
Всегда поражалась негасимому огню Димы Конаныхина: в его единицу деятельного времени умещается масса всего. И свои романы - а прозу писать колоссальных затрат себя стоит - и Российский радиоуниверситет, и канал для всех, кто интересуется космосом и техникой (бауманец, сын ракетчиков).
И вот теперь он воплощает давнюю мечту. А первым его собеседником станет Дмитрий Петрович Мельников.
Собственно, его одного хватит, чтобы чувствовать поэзию и литературу, переживать её прямо сейчас, прямо здесь.
Не пропустите!
Forwarded from Дмитрий Конаныхин 🇷🇺
Такого вы ещё не видели: Дмитрий Мельников в прямом эфире читает свои стихотворения, беседует о природе творчества с Дмитрием Конаныхиным и отвечает на ваши вопросы.
Беседой с гениальным Дмитрием Мельниковым мы начинаем серию встреч творцов современной независимой русской литературы - в прямом эфире, без подсказок, шпаргалок, цензуры, придуманных лиц, сложных поз, без вранья, по гамбургскому счёту.
4 сентября 2021-го в 21:00 (время московское) в чате прямого эфира вы сможете написать свой вопрос Дмитрию Мельникову.
Дмитрий смеётся: "Мы, - говорит, - будем собираться, как бродячие философы у костра. Кто хочет, садится рядом и слушает".
Именно так.
Следите за объявлениями.
Скоро появится ссылка на прямой эфир 4 сентября 2021-го.
Не пропустите.
#роднаяречь #мельников
Беседой с гениальным Дмитрием Мельниковым мы начинаем серию встреч творцов современной независимой русской литературы - в прямом эфире, без подсказок, шпаргалок, цензуры, придуманных лиц, сложных поз, без вранья, по гамбургскому счёту.
4 сентября 2021-го в 21:00 (время московское) в чате прямого эфира вы сможете написать свой вопрос Дмитрию Мельникову.
Дмитрий смеётся: "Мы, - говорит, - будем собираться, как бродячие философы у костра. Кто хочет, садится рядом и слушает".
Именно так.
Следите за объявлениями.
Скоро появится ссылка на прямой эфир 4 сентября 2021-го.
Не пропустите.
#роднаяречь #мельников
#книжная_полка
Александр Курапцев
пасу лису и думаю о лесе
и лес воскрес и лось в лесу воскресе
я как живой несу себя в лесу
и снюсь во всю лисице и лосю
меня природа взглядом провожает
вонзает клешни хоботы и жалит
душа во мне жужжится и дрожит
пока лиса близёхонько бежит
пока лосю рога его мешают
пока крушат свершают согрешают
пока не стал день волка днём сурка
и не истлели сны и облака
и вот я весь из жужелиц и жилок
пою в раю отчаянно и лживо
и за плечами вер и сосен средь
звучат-молчат верволк и вермедведь
Александр Курапцев
пасу лису и думаю о лесе
и лес воскрес и лось в лесу воскресе
я как живой несу себя в лесу
и снюсь во всю лисице и лосю
меня природа взглядом провожает
вонзает клешни хоботы и жалит
душа во мне жужжится и дрожит
пока лиса близёхонько бежит
пока лосю рога его мешают
пока крушат свершают согрешают
пока не стал день волка днём сурка
и не истлели сны и облака
и вот я весь из жужелиц и жилок
пою в раю отчаянно и лживо
и за плечами вер и сосен средь
звучат-молчат верволк и вермедведь
Он воспылал ко мне страстью на переправе.
Князь не обидел тогда меня и не ранил,
а что горяч был — так я не держала зла.
И заструилась вода с моего весла,
блики костра отразив на далёком плёсе.
И утекло столько лет, столько зим и вёсен.
Там, где утратила я его, полыхает осень.
Доля вдовья черна:
разом вспыхнула — и дотла.
Если ступишь в ладью, перевозчику даришь душу.
Кузнецам передайте: пусть горны пока не тушат,
наготовят углей дубовых к рассвету дня.
Вижу, кто там приехал сватать меня.
Я же отвечу со всем пылом,
со всей искренностью,
если бояр высылает за мной Искоростень.
Почести в Киеве княжеские воздаю:
гости, ложитесь-ка почивать в ладью.
Вас пронесут на руках до вырытой за ночь ямы,
да и бросят в неё, заполненную углями.
Буду стоять над нею, пока не выгорела,
чтобы убийцам смерть была горше Игоревой.
А передам, что не глянулись те.
Отряди, мол, новых.
Жарко в натопленной мыльне, крепки засовы,
стены возьмутся — куда там углям дубовым:
пышет из-под венца, разлетаются искры.
Что те сваты? Сама приду.
Жди, Искоростень.
Где закрывают небо листвою кроны,
валят древляне ствол для ладьи долблёной —
целой дружине достанет — одним комлем.
Хаживал муж мой на лодьях, несли их реки
прямо до моря, а там повстречали греков.
И корабли их плевались огнём диковинным
так, что горело не дерево, но вода.
Думали, что за мужа вам не воздам?
Вы, привязав его к молодым стволам,
жизнь мою разорвали напополам.
Пусть же не брага, а кровь, закипая, брызнет
возле кургана, где я сотворю тризну
и заберу в отместку тысячи жизней
за одного-единственного.
Вьётся река ужом возле Искоростеня.
Город в осаде.
Повытоптаны поля.
Мне ни мехов, ни мёда не надобно от древлян.
Ночью осенней гонец вернулся из-за морей:
вынь из-за пазухи снадобье посмотреть,
да не просыпь ни крошки.
Селитра.
Сера.
Я соберу с вас дань, но особой мерой.
Лёгкого легче расплата за волю Мала:
с каждого дома дайте по птахе малой,
голубя дайте с зажиточного двора.
Пламя во мне достаточно полыхало,
пусть же на трут перекидывается искра,
брызнувши из-под кресала.
И от горючих моих непролитых слёз
пламя над кронами занялось.
То, что вчера ещё было Искоростенем,
к небу взовьётся и пеплом потом выстынет.
Я ничего не чувствую там, где жгло твоим именем,
Игорь:
искра потухла.
И душу вынула.
Князь не обидел тогда меня и не ранил,
а что горяч был — так я не держала зла.
И заструилась вода с моего весла,
блики костра отразив на далёком плёсе.
И утекло столько лет, столько зим и вёсен.
Там, где утратила я его, полыхает осень.
Доля вдовья черна:
разом вспыхнула — и дотла.
Если ступишь в ладью, перевозчику даришь душу.
Кузнецам передайте: пусть горны пока не тушат,
наготовят углей дубовых к рассвету дня.
Вижу, кто там приехал сватать меня.
Я же отвечу со всем пылом,
со всей искренностью,
если бояр высылает за мной Искоростень.
Почести в Киеве княжеские воздаю:
гости, ложитесь-ка почивать в ладью.
Вас пронесут на руках до вырытой за ночь ямы,
да и бросят в неё, заполненную углями.
Буду стоять над нею, пока не выгорела,
чтобы убийцам смерть была горше Игоревой.
А передам, что не глянулись те.
Отряди, мол, новых.
Жарко в натопленной мыльне, крепки засовы,
стены возьмутся — куда там углям дубовым:
пышет из-под венца, разлетаются искры.
Что те сваты? Сама приду.
Жди, Искоростень.
Где закрывают небо листвою кроны,
валят древляне ствол для ладьи долблёной —
целой дружине достанет — одним комлем.
Хаживал муж мой на лодьях, несли их реки
прямо до моря, а там повстречали греков.
И корабли их плевались огнём диковинным
так, что горело не дерево, но вода.
Думали, что за мужа вам не воздам?
Вы, привязав его к молодым стволам,
жизнь мою разорвали напополам.
Пусть же не брага, а кровь, закипая, брызнет
возле кургана, где я сотворю тризну
и заберу в отместку тысячи жизней
за одного-единственного.
Вьётся река ужом возле Искоростеня.
Город в осаде.
Повытоптаны поля.
Мне ни мехов, ни мёда не надобно от древлян.
Ночью осенней гонец вернулся из-за морей:
вынь из-за пазухи снадобье посмотреть,
да не просыпь ни крошки.
Селитра.
Сера.
Я соберу с вас дань, но особой мерой.
Лёгкого легче расплата за волю Мала:
с каждого дома дайте по птахе малой,
голубя дайте с зажиточного двора.
Пламя во мне достаточно полыхало,
пусть же на трут перекидывается искра,
брызнувши из-под кресала.
И от горючих моих непролитых слёз
пламя над кронами занялось.
То, что вчера ещё было Искоростенем,
к небу взовьётся и пеплом потом выстынет.
Я ничего не чувствую там, где жгло твоим именем,
Игорь:
искра потухла.
И душу вынула.
#книжная_полка
Владимир Набоков
Ялтинский мол
В ту ночь приснилось мне, что я на дне морском…
Мне был отраден мрак безмолвный;
Бродил я ощупью, и волны,
И солнце, и земля казались дальним сном.
Я глубиной желал упиться
И в сумраке навек забыться,
Чтоб вечность обмануть. Вдруг побелел песок,
И я заметил, негодуя,
Что понемногу вверх иду я,
И понял я тогда, что берег недалек.
Хотелось мне назад вернуться,
Закрыть глаза и захлебнуться;
На дно покатое хотелось мне упасть
И медленно скользить обратно
В глухую мглу, но непонятно
Меня влекла вперед неведомая власть.
И вот вода светлее стала,
Поголубела, замерцала…
Остановился я: послышался мне гул;
Он поднимался из-за края
Широкой ямы; замирая,
Я к ней приблизился, и голову нагнул,
И вдруг сорвался… Миг ужасный!
Стоял я пред толпой неясной:
Я видел: двигались в мерцающих лучах
Полу-скелеты, полу-люди,
У них просвечивали груди,
И плоть лохмотьями висела на костях,
То мертвецы по виду были
И все ж ходили, говорили,
И все же тайная в них жизнь еще была.
Они о чем-то совещались,
И то кричали, то шептались:
Гром падающих скал, хруст битого стекла…
Я изумлен был несказанно.
Вдруг вышел из толпы туманной
И подошел ко мне один из мертвецов.
Вопрос я задал боязливый,
Он поклонился молчаливо,
И в этот миг затих шум странных голосов…
«Мы судим…» — он сказал сурово.
«Мы судим…» — повторил он снова,
И подхватили все, суставами звеня:
«Мы многих судим, строго судим,
Мы ничего не позабудем!»
«Но где ж преступники?» — спросил я.
На меня взглянул мертвец и усмехнулся,
Потом к собратьям обернулся
И поднял с трепетом костлявый палец ввысь.
И точно сучья в темной чаще,
Грозой взметенные летящей, —
Все руки черныя и четкия взвились,
И, угрожая, задрожали,
И с резким лязгом вновь упали…
Тогда воскликнул он: «Преступники – вон там,
На берегу страны любимой,
По воле их на дно сошли мы
В кровавом зареве, разлитом по волнам.
Но здесь мы судим, строго судим
И ничего не позабудем…
Итак, друзья, итак, что скажете в ответ,
Как мните вы, виновны?»
И стоглагольный, жуткий, ровный,
В ответ пронесся гул: «Им оправданья нет!»
7-VII-18
«Ялтинский голос», (N102) 323,
8 сентября н.с. 1918 г.
Петренко Л.В. В.В. Набоков и М.А. Волошин в Ялте // Крымские пенаты. Альманах литературных музеев. – Симферополь, 1997. – N4. – С.15-17.
Владимир Набоков
Ялтинский мол
В ту ночь приснилось мне, что я на дне морском…
Мне был отраден мрак безмолвный;
Бродил я ощупью, и волны,
И солнце, и земля казались дальним сном.
Я глубиной желал упиться
И в сумраке навек забыться,
Чтоб вечность обмануть. Вдруг побелел песок,
И я заметил, негодуя,
Что понемногу вверх иду я,
И понял я тогда, что берег недалек.
Хотелось мне назад вернуться,
Закрыть глаза и захлебнуться;
На дно покатое хотелось мне упасть
И медленно скользить обратно
В глухую мглу, но непонятно
Меня влекла вперед неведомая власть.
И вот вода светлее стала,
Поголубела, замерцала…
Остановился я: послышался мне гул;
Он поднимался из-за края
Широкой ямы; замирая,
Я к ней приблизился, и голову нагнул,
И вдруг сорвался… Миг ужасный!
Стоял я пред толпой неясной:
Я видел: двигались в мерцающих лучах
Полу-скелеты, полу-люди,
У них просвечивали груди,
И плоть лохмотьями висела на костях,
То мертвецы по виду были
И все ж ходили, говорили,
И все же тайная в них жизнь еще была.
Они о чем-то совещались,
И то кричали, то шептались:
Гром падающих скал, хруст битого стекла…
Я изумлен был несказанно.
Вдруг вышел из толпы туманной
И подошел ко мне один из мертвецов.
Вопрос я задал боязливый,
Он поклонился молчаливо,
И в этот миг затих шум странных голосов…
«Мы судим…» — он сказал сурово.
«Мы судим…» — повторил он снова,
И подхватили все, суставами звеня:
«Мы многих судим, строго судим,
Мы ничего не позабудем!»
«Но где ж преступники?» — спросил я.
На меня взглянул мертвец и усмехнулся,
Потом к собратьям обернулся
И поднял с трепетом костлявый палец ввысь.
И точно сучья в темной чаще,
Грозой взметенные летящей, —
Все руки черныя и четкия взвились,
И, угрожая, задрожали,
И с резким лязгом вновь упали…
Тогда воскликнул он: «Преступники – вон там,
На берегу страны любимой,
По воле их на дно сошли мы
В кровавом зареве, разлитом по волнам.
Но здесь мы судим, строго судим
И ничего не позабудем…
Итак, друзья, итак, что скажете в ответ,
Как мните вы, виновны?»
И стоглагольный, жуткий, ровный,
В ответ пронесся гул: «Им оправданья нет!»
7-VII-18
«Ялтинский голос», (N102) 323,
8 сентября н.с. 1918 г.
Петренко Л.В. В.В. Набоков и М.А. Волошин в Ялте // Крымские пенаты. Альманах литературных музеев. – Симферополь, 1997. – N4. – С.15-17.
Альманах «Старая Ялта»:
— 7 июля 1918 года родилось стихотворение, свидетельствующее о страшных событиях, произошедших в городе в начале 1918 года: на Ялтинском молу, матросы, привязав тяжести к ногам арестованных, расстреливали их.
Автором был Владимир Набоков, тогда еще не выдающийся писатель, а всего лишь девятнадцатилетний сын министра финансов первого Краевого правительства Крыма. Он написал стихотворение под впечатлением от увиденного
— 7 июля 1918 года родилось стихотворение, свидетельствующее о страшных событиях, произошедших в городе в начале 1918 года: на Ялтинском молу, матросы, привязав тяжести к ногам арестованных, расстреливали их.
Автором был Владимир Набоков, тогда еще не выдающийся писатель, а всего лишь девятнадцатилетний сын министра финансов первого Краевого правительства Крыма. Он написал стихотворение под впечатлением от увиденного
Прошу читателей простить меня за паузы: решила занять собиранием рукописи ещё одной книги, и она меня измучила.
Постараюсь исправиться после 1 сентября
Постараюсь исправиться после 1 сентября
Forwarded from Репортёр Руденко V
Media is too big
VIEW IN TELEGRAM
Послушайте что рассказывают эти дети! Дима и Настя - мальчугану десять лет, девчушке семь. Эти дети всю свою недолгую жизнь видят одну лишь войну.
Им бы сегодня собираться в школу, ведь на носу 1 сентября - праздник знаний для всех детей, но не для них,они в больнице с ранениями. Туда их отправила украинская армия, нанеся удар из артиллерии по Горловке.
К таким съёмкам нельзя привыкнуть. Каждый раз ком в горле. Почему эти дети должны страдать ?? Почему они в школе после каникул должны обсуждать кто и как попадал летом под обстрел и как выжил, а не как отдыхали на море и гуляли в парках??
Десятки посёлков на линии огня , и в них живут десятки тысяч таких детей. Когда с ними общаешься, то видишь, что они не по годам взрослые. И у всех этих детей одно заветное желание и это не новенький айфон или планшет,а наступление мира.
Им бы сегодня собираться в школу, ведь на носу 1 сентября - праздник знаний для всех детей, но не для них,они в больнице с ранениями. Туда их отправила украинская армия, нанеся удар из артиллерии по Горловке.
К таким съёмкам нельзя привыкнуть. Каждый раз ком в горле. Почему эти дети должны страдать ?? Почему они в школе после каникул должны обсуждать кто и как попадал летом под обстрел и как выжил, а не как отдыхали на море и гуляли в парках??
Десятки посёлков на линии огня , и в них живут десятки тысяч таких детей. Когда с ними общаешься, то видишь, что они не по годам взрослые. И у всех этих детей одно заветное желание и это не новенький айфон или планшет,а наступление мира.
Захочешь погреб ли, подвал —
копай, как наш сосед копал.
Бог в помощь.
А зной испепеляет сад,
и почва в сетке трещин вся.
Напоишь —
глотнёт, белея в тот же миг.
Так пот просолит воротник
и спину.
Сосед копнул — внизу скала,
земная кость, белым-бела.
Грудина.
У нас повсюду — известняк.
Ему без погреба никак,
что делать,
ты ей, родимой, поклонись:
прости, земля. Мне камень грызть
твой белый.
Поклонов сроду не считал.
Не оттого, что нищета —
жить можно —
а просто вкалывать привык,
не подымая головы.
И кожа
уже похожа на кору,
когда в жару да на ветру
работа.
Спасибо, что без тяжких бед
и есть чем заплатить за свет
и воду.
Слой перегноя — пол-штыка.
Набухли вены на руках,
но снова
сосед берёт кирку и лом
и бьёт, и бьёт земле челом.
Такого
не сломит даже скальный грунт:
труд и терпенье перетрут
и камень.
И собирает человек
обломки — и в мешках наверх.
Руками.
Пускай уйдёт полгода, год —
в прохладный погреб занесёт
однажды
компоты, всякий разносол,
варенье — с огорода всё,
как жаждал.
Когда, земной окончив путь,
он упадёт земле на грудь
как маме —
и плоть её, и соль, и кость —
ты горсть земли, прощаясь, брось.
Той самой.
копай, как наш сосед копал.
Бог в помощь.
А зной испепеляет сад,
и почва в сетке трещин вся.
Напоишь —
глотнёт, белея в тот же миг.
Так пот просолит воротник
и спину.
Сосед копнул — внизу скала,
земная кость, белым-бела.
Грудина.
У нас повсюду — известняк.
Ему без погреба никак,
что делать,
ты ей, родимой, поклонись:
прости, земля. Мне камень грызть
твой белый.
Поклонов сроду не считал.
Не оттого, что нищета —
жить можно —
а просто вкалывать привык,
не подымая головы.
И кожа
уже похожа на кору,
когда в жару да на ветру
работа.
Спасибо, что без тяжких бед
и есть чем заплатить за свет
и воду.
Слой перегноя — пол-штыка.
Набухли вены на руках,
но снова
сосед берёт кирку и лом
и бьёт, и бьёт земле челом.
Такого
не сломит даже скальный грунт:
труд и терпенье перетрут
и камень.
И собирает человек
обломки — и в мешках наверх.
Руками.
Пускай уйдёт полгода, год —
в прохладный погреб занесёт
однажды
компоты, всякий разносол,
варенье — с огорода всё,
как жаждал.
Когда, земной окончив путь,
он упадёт земле на грудь
как маме —
и плоть её, и соль, и кость —
ты горсть земли, прощаясь, брось.
Той самой.
Где-то там, наверху, есть линейка детей войны,
где прабабки и прадеды, правнуки — все равны.
К ней выходят из-под обломков своих квартир.
К ней расчертят для вновь прибывших места мелками.
Приписали бы сбоку, как водится, "Миру — мир",
только мира не видно в разрывах меж облаками.
К ней ползут по стеклянной крошке вдоль парт и стен,
сквозь дырявую крышу ищут небо глазами,
потому что от прадедов к правнукам — без перемен,
и по этой истории снова не сдан экзамен.
И в спортзале Беслана над сыном кричит отец.
Выпускник прошлогодний одёргивает тельняшку.
И чужую семью из Норд-Оста ведёт певец,
и буквально вчера погибший под стук сердец
поднимает повыше вечного первоклашку.
где прабабки и прадеды, правнуки — все равны.
К ней выходят из-под обломков своих квартир.
К ней расчертят для вновь прибывших места мелками.
Приписали бы сбоку, как водится, "Миру — мир",
только мира не видно в разрывах меж облаками.
К ней ползут по стеклянной крошке вдоль парт и стен,
сквозь дырявую крышу ищут небо глазами,
потому что от прадедов к правнукам — без перемен,
и по этой истории снова не сдан экзамен.
И в спортзале Беслана над сыном кричит отец.
Выпускник прошлогодний одёргивает тельняшку.
И чужую семью из Норд-Оста ведёт певец,
и буквально вчера погибший под стук сердец
поднимает повыше вечного первоклашку.
В тот же самый день Борис Бергин написал:
- Это классная комната моего младшего сына. Донецкая гимназия №33, которую вечером 27 августа 2014 года обстреляли ВСУ. Украина готовилась к Дню знаний: «Их дети будут сидеть в подвалах»…
Шесть лет. Школы в ДНР так же обстреливают до сих пор. Под молчание цивилизованного мира.
Эту войну очень легко прекратить. Просто вывести ВСУ от стен Донецка. Всё.
Остальное - от лукавого.
Но как же хочется верить, что война закончится. И что всё было не напрасно. И Украины больше никогда не будет в Донецке. И моя внучка пойдет в школу, которую не обстреляют никогда, учиться на родном языке. В её жизни ещё не было времени без войны...
- Это классная комната моего младшего сына. Донецкая гимназия №33, которую вечером 27 августа 2014 года обстреляли ВСУ. Украина готовилась к Дню знаний: «Их дети будут сидеть в подвалах»…
Шесть лет. Школы в ДНР так же обстреливают до сих пор. Под молчание цивилизованного мира.
Эту войну очень легко прекратить. Просто вывести ВСУ от стен Донецка. Всё.
Остальное - от лукавого.
Но как же хочется верить, что война закончится. И что всё было не напрасно. И Украины больше никогда не будет в Донецке. И моя внучка пойдет в школу, которую не обстреляют никогда, учиться на родном языке. В её жизни ещё не было времени без войны...