– Давно не виделись, Коля. Что нового, дружище?
В ответ Коля Сидоров кинулся горячо обниматься, словно я восстал из мертвых, а главным образом должен ему двести пятьдесят три рубля, и вот явился.
– Почему ты столь неприлично светишься на фоне инфляции, всеобщей пандемии и политической жопы? – недоумевал я.
А Сидоров с глуповатой улыбкой непреодолимого счастья и заявляет.
– Поздравь меня, Вася, я женился. Красавица необыкновенная! Вот её фотография, взгляни и завидуй мне радиоактивной завистью. Её зовут Вероника. Она сейчас на фитнессе.
– Ну-ка, ну-ка... – говорю без особого энтузиазма, потому что женщины мастаки разными уловками взогнать мужские чувства до степени потери несчастным ориентации в реальности. Приняв же карточку, я невольно промолвил: – Нихуя себе! Да она просто конфетка с коньяком! Какие глаза, грудь. Эффектная блондиночка.
На фото красовалась алёнушка из театра моды Славы Зайцева, периода увлечения кутюрье силуэтами из павловопосадских платков. Тонкие черты. Большие серые глаза. Пухлые губы. Прямой носик. Соболиные, удивлено вздернутые брови. Загляденье!
С трогательной детской ревностью Коля вырвал у меня фотокарточку: – Но-но! Полегче. Конфетка…
Но тут же, опять расплылся в улыбке и без слов протягивает еще фотоснимок. Глаза его явно ждут моей реакции.
– Мило, мило... – говорю я, вертя карточку так и сяк. – Похоже на космический снимок грозового фронта ёбнувшего над Алупкой. Угадал? Или это НЛО?
– УЗИ, идиот! У нас с Викой будет девочка. Вот головка, вот ножка. Уже сейчас видно – вылупиться красавица, как и её мама. Гены-то не обманешь, да. Чувак, я видел фотографию покойной тёщи, – Барби на пенсии. Жаль бедняжки уже нет на свете, я бы расцеловал ей руки. Она воспитала красивую и очень порядочную девушку. Мм!..
– Ну, не унывай. Хочешь, расцелуй руки мне, чтобы я ненароком не воспитал свою оторву порядочной оторвой? Короче, лучше покажи мне свою новую бибику. Я слыхал, ты приобрел неплохого фашистского скорохода.
А он: – К черту машину, приятель! Айда, я покажу тебе детскую.
Прощаясь, я пообещал заглянуть через месяц, дабы обмыть вселение в розовую «бонбоньерку» ответственного съемщика с беспокойными кривыми ножонками и трогательным чепчиком на головенке.
К сожалению, по ряду причин, явился я лишь почти год спустя.
– Здорово, Колян. Ну, как оно?.. – приветствую Сидорова и вручаю пакет с подарками.
– Привет. Ты представляешь, Вася, каких-то двадцать тысяч кэмэ, и потек ГУР. Убегает тосол. Полетели две стойки. Вот тебе и хваленое качество.
– Я вообще-то про жену, дочку.
– Жена?.. – Колины голос уловимо похолодел, как будто тачку собирала мадам Сидорова, а не давненько расслабившиеся колбасники.
– Жена в салоне красоты. А дочурка дома.
Тут, на нетвердых ножках, в гостиную вкатился некий годовалый мальчуган. Вылитый Гурвинек (тот лопоухий персонаж из детских журналов времен СССР), только глазки несколько этак монгольской конструкции, и черноволос.
– У вас гости из ближнего зарубежья, Колян? – предположил я.
– Цып-цып. У-тю-тю! – поманил Коля презабавного кадра. Вытянув шею как утка, и виляя как курица, карапуз устремился к Коле, был подхвачен и махом водружен на шею.
В благодарность он постарался с мясом вырвать гостеприимному хозяину уши, или хотя бы придать им обратную стреловидность по образу себя, Гурвинека и крыльев экспериментального истребителя СУ-47 «Беркут», отчего-то не пошедшего в серию.
Коля по пальчику отодрал от ушей цепкого, как осьминог башибузука, и разбойник немедля пытался скальпировать его, сопровождая яростные рывки за волосы воплями: – Пяпа, пяпа!
– Что он говорит? – спрашиваю, хотя догадываюсь «Смерть! Смерть!».
Со слезами избавившись от стальных клещей и изрядной части волос, Коля опустил бестию на землю, где он завертелся веселым подшипником, и пояснил мне:
– Она говорит «папа!». Это наша дочуренька Кларочка. И не надо ронять челюсть, ты пугаешь манерами и прикусом мою малышку.
– Это она на УЗИ?! Постой, постой! Ничего не понимаю. Девчушка же не похожа ни на Веронику, ни на тебя.
В ответ Коля Сидоров кинулся горячо обниматься, словно я восстал из мертвых, а главным образом должен ему двести пятьдесят три рубля, и вот явился.
– Почему ты столь неприлично светишься на фоне инфляции, всеобщей пандемии и политической жопы? – недоумевал я.
А Сидоров с глуповатой улыбкой непреодолимого счастья и заявляет.
– Поздравь меня, Вася, я женился. Красавица необыкновенная! Вот её фотография, взгляни и завидуй мне радиоактивной завистью. Её зовут Вероника. Она сейчас на фитнессе.
– Ну-ка, ну-ка... – говорю без особого энтузиазма, потому что женщины мастаки разными уловками взогнать мужские чувства до степени потери несчастным ориентации в реальности. Приняв же карточку, я невольно промолвил: – Нихуя себе! Да она просто конфетка с коньяком! Какие глаза, грудь. Эффектная блондиночка.
На фото красовалась алёнушка из театра моды Славы Зайцева, периода увлечения кутюрье силуэтами из павловопосадских платков. Тонкие черты. Большие серые глаза. Пухлые губы. Прямой носик. Соболиные, удивлено вздернутые брови. Загляденье!
С трогательной детской ревностью Коля вырвал у меня фотокарточку: – Но-но! Полегче. Конфетка…
Но тут же, опять расплылся в улыбке и без слов протягивает еще фотоснимок. Глаза его явно ждут моей реакции.
– Мило, мило... – говорю я, вертя карточку так и сяк. – Похоже на космический снимок грозового фронта ёбнувшего над Алупкой. Угадал? Или это НЛО?
– УЗИ, идиот! У нас с Викой будет девочка. Вот головка, вот ножка. Уже сейчас видно – вылупиться красавица, как и её мама. Гены-то не обманешь, да. Чувак, я видел фотографию покойной тёщи, – Барби на пенсии. Жаль бедняжки уже нет на свете, я бы расцеловал ей руки. Она воспитала красивую и очень порядочную девушку. Мм!..
– Ну, не унывай. Хочешь, расцелуй руки мне, чтобы я ненароком не воспитал свою оторву порядочной оторвой? Короче, лучше покажи мне свою новую бибику. Я слыхал, ты приобрел неплохого фашистского скорохода.
А он: – К черту машину, приятель! Айда, я покажу тебе детскую.
Прощаясь, я пообещал заглянуть через месяц, дабы обмыть вселение в розовую «бонбоньерку» ответственного съемщика с беспокойными кривыми ножонками и трогательным чепчиком на головенке.
К сожалению, по ряду причин, явился я лишь почти год спустя.
– Здорово, Колян. Ну, как оно?.. – приветствую Сидорова и вручаю пакет с подарками.
– Привет. Ты представляешь, Вася, каких-то двадцать тысяч кэмэ, и потек ГУР. Убегает тосол. Полетели две стойки. Вот тебе и хваленое качество.
– Я вообще-то про жену, дочку.
– Жена?.. – Колины голос уловимо похолодел, как будто тачку собирала мадам Сидорова, а не давненько расслабившиеся колбасники.
– Жена в салоне красоты. А дочурка дома.
Тут, на нетвердых ножках, в гостиную вкатился некий годовалый мальчуган. Вылитый Гурвинек (тот лопоухий персонаж из детских журналов времен СССР), только глазки несколько этак монгольской конструкции, и черноволос.
– У вас гости из ближнего зарубежья, Колян? – предположил я.
– Цып-цып. У-тю-тю! – поманил Коля презабавного кадра. Вытянув шею как утка, и виляя как курица, карапуз устремился к Коле, был подхвачен и махом водружен на шею.
В благодарность он постарался с мясом вырвать гостеприимному хозяину уши, или хотя бы придать им обратную стреловидность по образу себя, Гурвинека и крыльев экспериментального истребителя СУ-47 «Беркут», отчего-то не пошедшего в серию.
Коля по пальчику отодрал от ушей цепкого, как осьминог башибузука, и разбойник немедля пытался скальпировать его, сопровождая яростные рывки за волосы воплями: – Пяпа, пяпа!
– Что он говорит? – спрашиваю, хотя догадываюсь «Смерть! Смерть!».
Со слезами избавившись от стальных клещей и изрядной части волос, Коля опустил бестию на землю, где он завертелся веселым подшипником, и пояснил мне:
– Она говорит «папа!». Это наша дочуренька Кларочка. И не надо ронять челюсть, ты пугаешь манерами и прикусом мою малышку.
– Это она на УЗИ?! Постой, постой! Ничего не понимаю. Девчушка же не похожа ни на Веронику, ни на тебя.
Вас что, наебал роддом?
– Нет. Если приглядеться, девочка на меня где-то похожа. А так-то вылитая мать, конечно.
– Ничего общего.
Николай невесело усмехнулся: – Вася, ты ни пизды не представляешь возможностей современной пластической блядь хирургии!! Но гены-то не обманешь. Вот они и вылезли… Я когда заподозрил неладное, взял её за горло, и все прояснилось. Нос, губы, уши, скулы, грудь, жопа, глаза, волосы – всё тотально перекроено. Такие пироги бро. Плесни-ка мне коньячку, старый дружище… Графин на каминной полке.
Разливаю я коньяк и недоумеваю: – Что среди семейных фото на камине, делает синьор Уго Чавес?
– Это не Чавес, это покойная теща. Вместо неё, Вероника предъявляла мне фото какой-то смазливой кошелки из бабского журнала.
– Даа… Ну, что думаешь делать?
– Ничего. Она еще не знает, что я вовсе не состоятельный набоб, как представлялся. Дом давно заложен. Бизнес продан. Кредиты, проценты, – да ты сам знаешь. Брильянтовые серьги и кольцо, и те поддельные. Вот сюрприз-то будет, ха-ха! Квиты биты, короче…
– Нет. Если приглядеться, девочка на меня где-то похожа. А так-то вылитая мать, конечно.
– Ничего общего.
Николай невесело усмехнулся: – Вася, ты ни пизды не представляешь возможностей современной пластической блядь хирургии!! Но гены-то не обманешь. Вот они и вылезли… Я когда заподозрил неладное, взял её за горло, и все прояснилось. Нос, губы, уши, скулы, грудь, жопа, глаза, волосы – всё тотально перекроено. Такие пироги бро. Плесни-ка мне коньячку, старый дружище… Графин на каминной полке.
Разливаю я коньяк и недоумеваю: – Что среди семейных фото на камине, делает синьор Уго Чавес?
– Это не Чавес, это покойная теща. Вместо неё, Вероника предъявляла мне фото какой-то смазливой кошелки из бабского журнала.
– Даа… Ну, что думаешь делать?
– Ничего. Она еще не знает, что я вовсе не состоятельный набоб, как представлялся. Дом давно заложен. Бизнес продан. Кредиты, проценты, – да ты сам знаешь. Брильянтовые серьги и кольцо, и те поддельные. Вот сюрприз-то будет, ха-ха! Квиты биты, короче…
Как же Москва похорошела! Особенно когда наблюдаешь родной город набегами из провинции! Реально другой мир!
Задумался, какие сохранились у меня воспоминания о «Дне милиции» из тех, советских, давно ушедших времен…
Основательно порылся в памяти, я на нее не жалуюсь. Наверное, самое яркое – 10 ноября 1982 года, «День милиции» не празднуют, умер Брежнев. Вернее сказать, о смерти объявят только назавтра, но уже отменена трансляция праздничного концерта из Колонного зала Дома Союзов, вместо него по телевизору идет фильм «Депутат Балтики».
Нас, как были в парадной форме, собирают в актовом зале райотдела под вечер. Лица сидящих в президиуме хмурые, никто ничего официально не заявляет, но шепотом от соседа к соседу передается: «Леонид Ильич всё… теперь на нас полезут китайцы…»
Все ждут войны. Объявляется «усиленный вариант несения службы». Казарменное положение, домой никто не вернется. Здесь же в зале сдвигают в угол ряды стульев, отрывая их перед этим от пола, с треском и скрипом выдирают длинные гвозди крепежа. Откуда-то грузовик привозит кучу раскладушек, которые мы таскаем сюда наверх, на третий этаж, расставляем длинными рядами.
Позже старшина приносит стопки тощих армейских шерстяных одеял, в зале холодно, за окном ниже двадцати мороза, зима в Сибири, зима в России, пришло время перемен. Как было раньше, уже не будет, ясно каждому. И почему-то ясно, что лучше не будет тоже.
Пост возле главпочтамта. Двенадцать часов на ногах. Мороз крепчает, уже за тридцать. Греться можно только каждые последние пять минут часа. Постоянно подъезжают разные проверяющие, напоминают: «Выявлять распространителей слухов и паникеров. Задерживать на месте, немедленно отправлять в райотдел».
«Усиление» снимается только 16-го, через неделю. У меня пропал билет на самолет в Горький, на 11 ноября. Там ждали, но я даже не мог выйти на связь. Позже, это определит ход моей дальнейшей жизни. Но пока, я этого еще не знаю.
Не случайно написал в заголовке «День советской милиции». Для меня это осталось так.
Олег Федоров
Основательно порылся в памяти, я на нее не жалуюсь. Наверное, самое яркое – 10 ноября 1982 года, «День милиции» не празднуют, умер Брежнев. Вернее сказать, о смерти объявят только назавтра, но уже отменена трансляция праздничного концерта из Колонного зала Дома Союзов, вместо него по телевизору идет фильм «Депутат Балтики».
Нас, как были в парадной форме, собирают в актовом зале райотдела под вечер. Лица сидящих в президиуме хмурые, никто ничего официально не заявляет, но шепотом от соседа к соседу передается: «Леонид Ильич всё… теперь на нас полезут китайцы…»
Все ждут войны. Объявляется «усиленный вариант несения службы». Казарменное положение, домой никто не вернется. Здесь же в зале сдвигают в угол ряды стульев, отрывая их перед этим от пола, с треском и скрипом выдирают длинные гвозди крепежа. Откуда-то грузовик привозит кучу раскладушек, которые мы таскаем сюда наверх, на третий этаж, расставляем длинными рядами.
Позже старшина приносит стопки тощих армейских шерстяных одеял, в зале холодно, за окном ниже двадцати мороза, зима в Сибири, зима в России, пришло время перемен. Как было раньше, уже не будет, ясно каждому. И почему-то ясно, что лучше не будет тоже.
Пост возле главпочтамта. Двенадцать часов на ногах. Мороз крепчает, уже за тридцать. Греться можно только каждые последние пять минут часа. Постоянно подъезжают разные проверяющие, напоминают: «Выявлять распространителей слухов и паникеров. Задерживать на месте, немедленно отправлять в райотдел».
«Усиление» снимается только 16-го, через неделю. У меня пропал билет на самолет в Горький, на 11 ноября. Там ждали, но я даже не мог выйти на связь. Позже, это определит ход моей дальнейшей жизни. Но пока, я этого еще не знаю.
Не случайно написал в заголовке «День советской милиции». Для меня это осталось так.
Олег Федоров
Тут меня сегодня Док наш озадачил, который Vadim Tarakanov. Взял, да и описал свое видение рая (я, если честно, про его рай и так все знал процентов на 90). Но почитав, задумался.
Сериал помните, который Supernatural (вроде бы "Сверхестественное" в русской версии)? Там братцы-герои находят своего другана в его личном раю, где он дрыхнет на столе в баре. Ну и выясняют, что рай это типа такое место, где ты щаслив, и оно создается под каждого отдельно.
Ну хорошо, тут задумался я опять. Все мы смертны и все такое и если вдруг там не знаю, атокатастрофа или чего, и, значит, душа моя отлетела, а кто-то прощелкал и случайно пропустил ее в рай, то где ей тогда положено оказаться?
Закрыл глаза, представился сразу дом возле озера. А вокруг лес и бабье лето. В озере мостки, а у них "казанка". Или пусть даже большая река, я согласен. Во дворе трава, на траве дрова. Дом подворьем и с баней, понятное дело. В погребе там соленья, самогонка и пиво. Чтоы всегда были. Во дворе все-все-все мои коты, что когда-то меня покинули.
В доме шкафчик правильный, в нем пара ружьишек, пара винтовок, ничего такого особого. Револьвер можно, большой. И чтобы дичи было много, и рыбы, да.
Еще хочу сарай, а в него ГАЗ-63. Чтобы можно было съездить в гости к таким же долбоебам, как и я, потому что в подобном месте точно такие заведутся.
И чтобы все сезоны - вот прямо правильные сезоны. Классические. То есть, если лето, то лето и без клещей. Осень так осень. Если зима, то с сугробами и всеми атрибутами.
Ну вот как-то так я этот самый рай себе вижу, да.
Украдено из старого Круза
Сериал помните, который Supernatural (вроде бы "Сверхестественное" в русской версии)? Там братцы-герои находят своего другана в его личном раю, где он дрыхнет на столе в баре. Ну и выясняют, что рай это типа такое место, где ты щаслив, и оно создается под каждого отдельно.
Ну хорошо, тут задумался я опять. Все мы смертны и все такое и если вдруг там не знаю, атокатастрофа или чего, и, значит, душа моя отлетела, а кто-то прощелкал и случайно пропустил ее в рай, то где ей тогда положено оказаться?
Закрыл глаза, представился сразу дом возле озера. А вокруг лес и бабье лето. В озере мостки, а у них "казанка". Или пусть даже большая река, я согласен. Во дворе трава, на траве дрова. Дом подворьем и с баней, понятное дело. В погребе там соленья, самогонка и пиво. Чтоы всегда были. Во дворе все-все-все мои коты, что когда-то меня покинули.
В доме шкафчик правильный, в нем пара ружьишек, пара винтовок, ничего такого особого. Револьвер можно, большой. И чтобы дичи было много, и рыбы, да.
Еще хочу сарай, а в него ГАЗ-63. Чтобы можно было съездить в гости к таким же долбоебам, как и я, потому что в подобном месте точно такие заведутся.
И чтобы все сезоны - вот прямо правильные сезоны. Классические. То есть, если лето, то лето и без клещей. Осень так осень. Если зима, то с сугробами и всеми атрибутами.
Ну вот как-то так я этот самый рай себе вижу, да.
Украдено из старого Круза
Поколению родителей! Украл у Даценко!
Мое поколение и уходит так же, как жило.
Порывами, нелепо, глупо, внезапно.
Нас догоняют войны однажды уже пережитые, и мысли, однажды уже передуманные.
Мы с детства готовились к великим свершениям.
Будущее было прекрасным, и необходимо досягаемым.
Оно каждый день приходило к нам в новостях, на страницах журналов, и оставалось в мыслях как само-собою разумеющееся. данное нам в ощущениях магнитофонов, шариковых ручек, новых автомобилей, лимонада и цветного телевидения.
А еще космос.
Мы умеем мечтать. Лучше всех в этом мире. Даже лучше китайцев и ирландцев.
Но только, наши мечты очень долго висели в дымном воздухе, слишком сильно заплеваны словами, делами, жирным потом приватизаторов, поступками тех, кого считали друзьями, грязью политики и необходимостью выжить.
Это я о тех, кто выжил. О тех, из нас, кто читает эти строки.
И вроде бы приходит время, когда мечты наши можно воплотить.
Но уже понятно- делать это будут другие.
И по другому.
Наши дети и внуки.
В этом смысле, я сильно жалею, что у меня мало детей.
Это одно из самых больших сожалений. А их немало, и все они огромны. Сожаление- чувство сопричастности печали. Ты не производишь печаль, но печалишься. Не один.
Так и хочется закричать - " Вставайте, кто еще остался"...
А потом понимаешь,--- мы не мальчиши.
Мы еще и не дед сто лет, но те самые отцы, что полегли.
И это так.
Окиньте взором свои жизни.
Сколько там, за спиною тех, кто не выжил?
Спился, был убит, умер от водки, от бессмысленности бытия? Не успел стать беженцем?
Не верил в то, что "такое" может быть?
Погиб на войнах, на войнах которые пришли вслед за позором? безвременье убило их.
Но они прикрыли нас.
То-то и оно.
Да, есть и те, кто смог пережить, выстроить судьбу. Жить нужным и на своем месте, а это вообще самое главное.
Но сколько таких?
Должно было быть намного больше.
Грустно узнавать о смерти сверстников еще и еще...
Странное поколение.
Уходит так как и жило. Нелепо, глупо, внезапно. Вытаскивая к жизни себя и других, не сдаваясь, проживая каждый день, словно последний, или первый.
Нет, скорее первый.
Каждый день начинается с мечты и работы.
Делай хорошо, и будет хорошо.
Иначе смысла не было бы.
Я люблю нас.
И помню.
Мое поколение и уходит так же, как жило.
Порывами, нелепо, глупо, внезапно.
Нас догоняют войны однажды уже пережитые, и мысли, однажды уже передуманные.
Мы с детства готовились к великим свершениям.
Будущее было прекрасным, и необходимо досягаемым.
Оно каждый день приходило к нам в новостях, на страницах журналов, и оставалось в мыслях как само-собою разумеющееся. данное нам в ощущениях магнитофонов, шариковых ручек, новых автомобилей, лимонада и цветного телевидения.
А еще космос.
Мы умеем мечтать. Лучше всех в этом мире. Даже лучше китайцев и ирландцев.
Но только, наши мечты очень долго висели в дымном воздухе, слишком сильно заплеваны словами, делами, жирным потом приватизаторов, поступками тех, кого считали друзьями, грязью политики и необходимостью выжить.
Это я о тех, кто выжил. О тех, из нас, кто читает эти строки.
И вроде бы приходит время, когда мечты наши можно воплотить.
Но уже понятно- делать это будут другие.
И по другому.
Наши дети и внуки.
В этом смысле, я сильно жалею, что у меня мало детей.
Это одно из самых больших сожалений. А их немало, и все они огромны. Сожаление- чувство сопричастности печали. Ты не производишь печаль, но печалишься. Не один.
Так и хочется закричать - " Вставайте, кто еще остался"...
А потом понимаешь,--- мы не мальчиши.
Мы еще и не дед сто лет, но те самые отцы, что полегли.
И это так.
Окиньте взором свои жизни.
Сколько там, за спиною тех, кто не выжил?
Спился, был убит, умер от водки, от бессмысленности бытия? Не успел стать беженцем?
Не верил в то, что "такое" может быть?
Погиб на войнах, на войнах которые пришли вслед за позором? безвременье убило их.
Но они прикрыли нас.
То-то и оно.
Да, есть и те, кто смог пережить, выстроить судьбу. Жить нужным и на своем месте, а это вообще самое главное.
Но сколько таких?
Должно было быть намного больше.
Грустно узнавать о смерти сверстников еще и еще...
Странное поколение.
Уходит так как и жило. Нелепо, глупо, внезапно. Вытаскивая к жизни себя и других, не сдаваясь, проживая каждый день, словно последний, или первый.
Нет, скорее первый.
Каждый день начинается с мечты и работы.
Делай хорошо, и будет хорошо.
Иначе смысла не было бы.
Я люблю нас.
И помню.