Бывает.

Вчера хотела встретиться с бывшей коллегой и приятельницей, но не получилось из-за моего внезапного гриппа. Вдруг звонок в дверь — это она прислала курьера с пакетом фруктов на мой адрес. Я испытала легкий (приятный) шок от того, что кто-то (не родственник или близкий) ни с того ни с сего решил проявить заботу обо мне.

Задумалась, почему это каждый раз вызывает у меня такую реакцию, ведь я сама очень люблю делать спонтанные сюрпризы и подарки просто так, уточняя, что отдариваться не надо, это от души и проч.

Подумала, что виновата, внезапно, Москва, в которой я родилась и прожила 30 лет.

Представим, что социальной нормой абстрактного Города является нейтральное отношение незнакомых и малознакомых людей. При встрече или ситуативном общении они не сделают тебе ни плохого, ни хорошего.

Возможно, когда-то столица и была другой, но то время, когда я росла, приучало к одной грустной истине московской жизни — жди подвоха от каждого.

Любой человек на улице в любой момент может нанести тебе вред беспричинно или несоразмерно причине (убийство за замечание - типично московское происшествие).
Это развивает в москвичах тревожность, настороженность, отторжение в ответ на интерес к себе (как битое животное огрызается на любую протянутую руку) и легкую параноидальность — если кто-то делает тебе добро, тем более без повода, значит, ему либо от тебя что-то нужно, либо он явно демонстрирует свою симпатию. А на просьбу в помощи,даже простой, в Москве нормально ответить отказом. Потому что просьба о помощи тоже в конечном счете может оказаться заходом к какому-то вреду, и напоровшись однажды, люди просто отчуждаются от какого-либо взаимодействия, кроме как с родственниками и близкими.

Это, конечно, скорее общая тенденция, бывают и исключения, и мне везло в жизни с друзьями, коллегами и знакомыми в Москве. Но когда я переехала в Никосию, а затем Минск, я стала смотреть на мир совсем иначе. Там в обществе нормой является даже не нейтральное, а благожелательное отношение по умолчанию. Я чувствовала себя здесь в своей тарелке, мне близок и понятен этот образ мышления и взаимодействия с ближним.

Спонтанные социальные связи могут завязаться прямо на улице, в кафе, и симпатия проявляется не для получения какого-то конкретного эффекта, кроме как просто пообщаться или просто доставить радость. Люди делают добро и забывают. Приятный разговор, комплимент, мелкий подарок, бесплатный непредвиденный бонус к покупке. Самое, пожалуй, яркое, когда глава какого-то отдела или департамента ВГ, с которым мы до того момента почии не общались, отвез меня на своем авто в Лимассол, чтобы привезти оттуда в Никосию стиральную машину)) Многие называют это провинциальностью, но кажется, это просто мы дальше ушли по пути атомизации общества, а сплоченность и маркировка «своим» многим россиянам, и москвичам особенно, кажется ненормальными и даже отсталыми.

С Петербургом сложнее всего. Как когда-то меня наущал уважаемый Михаил Кречмар, Петербург — бандитский город. А это значит, что с любым словом, действием, оказанной услугой нужно быть предельно осторожным и сдержанным. Даже в Москве потенциальная ответственность за слова и дела не ощущается так сильно, как здесь.

С другой стороны, люди могут просто так делать приятные поступки, которые в Москве маркировались бы уровнем «хороший друг, делающий шаги для дальнейшего сближения», а тут это не значит ровным счетом ничего. Тот же самый человек завтра откажет в действительно нужной вам помощи, потому что нет настроения. Или совершит какой-то еще дистанцирующий шаг. Эта непредсказуемость в поведении в целом присуща жителям Петербурга, даже не урожденным петербуржцам. Но в целом, мне никогда не уделяли столько внимания и поддержки, сколько здесь.

С обществом тоже полный рандом. С равной вероятностью любой случайный человек в любое время может причинить вред, как в Москве, либо сделать что-то неожиданно приятное. А еще иногда ответы и решения нужно давать и принимать мгновенно, и с непредсказуемыми последствиями.
К этому тяжеловато привыкнуть, зато жизнь ощущается остро. Петербург - мой Ревашоль)

И еще, что интересно. Если для спонтанного добра москвичу нужна причина, то для спонтанного зла поводов может не быть никаких. Делает тебе зло просто потому, что может.

Может, потому что добро требует усилий, а зло, особенно то, на которое не могут ответить, наоборот, приносит мрачное удовлетворение. Тут тратишь энергию, там получаешь, пусть и таким извращенным образом. А поскольку жители мегаполиса по большей части депрессивные и выгоревшие, получается эдакий бесконечный круговорот зла, где каждый в цепочке кусает следующего, чтобы получить немного теплой крови.

СТРАШНЫЕ НОЧНЫЕ ЗВУКИ

Этажом выше кто-то ходит, но кажется, что как будто прямо на моей кухне. Я прислушиваюсь и пытаюсь успокоить себя мыслью, что это соседи. Я ехал с ними сегодня в лифте — отец с дочерью. Но зачем они ходят по кухне так поздно. Да еще и так громко? А может быть, это и правда у меня на кухне. Нужно набраться смелости, чтобы встать и закрыть дверь. А если я увижу это, вдруг я случайно встречусь взглядом с этим, и оно заметит меня. Надо тише себя вести. На всякий случай. Нет, там определенно никого нет и не может быть. Мне все это просто кажется.

А может не кажется. Вдруг прошлые жильцы квартиры, которую я снимаю, просто исчезли однажды. Не оплатили счета, не забрали своих вещей, не отвечали ни по одному из оставленных номеров телефона. Скажем, это был парень с девушкой. Может, после этого хозяйка (противная старуха) стала так надоедать новым жильцам звонками и посещениями, требовать квитанции с счетчиками, сама их оплачивать? Вдруг на обоях, которые сейчас закрывает холодильник (я же не смотрел, что там за холодильником) хозяйка обнаружила два как будто бы жирных пятна. Она посетовала, конечно, на нечистоплотность прошлых жильцов, но значения этому не придала, хотя пятна и напоминали своими очертаниями два человеческих силуэта. Противная старуха просто сделала перестановку. Но теперь, когда я слышу, как ночью трясется холодильник — это на самом деле проклятые души прошлых жильцов хотят выйти...

... чтобы сказать, какой я клёвый парень. Конечно! Убираюсь, гирлянды вот повесил (может включить их, чтобы не было так страшно?). И в принципе я всем устраиваю призраков в стене. Но они хотели сказать мне, что им страшно по ночам. Потому что одну из моих масок (я их коллекционирую), сделал человек, которому отрубили голову во время жестокого африканского ритуала. Я купил ее в ЦАР на рынке в Банги. И с тех пор раз в месяц маска превращается в голову казненного, которая пытается найти своё тело, а тело, оставшееся там, пытается в этот момент найти свою голову. И если голова может только шебуршать на кухне, то тело уже могло почти подойти к моему дому. И если я выгляну сейчас в окно, оно стоит там и смотрит на меня без глаз. Оно видит меня. Оно убедилось, что я точно здесь, и кто знает, может, в этот раз у него получится подняться, чтобы постучать в мою дверь...

... а я открою, отдам голову, голова поблагодарит меня на санго и вместе с телом навсегда уйдёт из моей жизни (пожалуйста-пожалуйста). А потом я пойму, что это за маска. И немного загрущу, потому что она была моей любимой.

Поезд ползет задом наперед, никогда не доехав до северного города, и одна рука не накрыла другую руку, соскользнув нерешительно назад со стола. И слова исчезают обратно во рту. Лед реки вылетает из-под ног, ноги каблуками вперед поднимаются по лестнице и следы исчезают со снега. Снег идет снизу вверх и понимается прямо на небо. Крик засасывает в гортань.
Листья поднимаются и прикрепляются к веткам, влекомые ветром. Лепестки цветущих яблонь и вишен пестрят в воздухе. Цветы закрываются в бутоны и прячутся в землю и и плоды раззревают, трава уменьшается, солнце убегает с Запада на Восток.
Вмятины расправляются на бумажном листке. Исчезают линии рисунка.
Исчезают строки прочитанных сообщений. Слеза исчезает в уголке глаза.

Дома разбираются этаж за этажом. Дома собираются из обломков. Осколки вылетают из плоти, раны рубцуются, кровь вновь бежит по жилам. Ухо и руки поднимаются от земли.

Поезд. Руки. Снег. Река. Вмятины. Листья. Слеза. Осколки.

Кто-то отводит взгляд от приближающегося человека без радости узнавания и приветствия, потому что еще (уже) не знакомы.

Поезд. Расписание откручивается.
Самолет.
Эскалаторы задом наперед. Каблуки и носки ботинок мелькают в обратном направлении.

Поворот головы в толпе. Встречный взгляд не долю секунды. Смутное чувство, будто она где-то видела и откуда-то знает этого человека. Стремительная девушка смотрит куда-то внутрь себя.

И все вокруг заливает ярким светом, и наконец все замедляется, замедляется, останавливается, и, качнувшись на секунду, мчится со страшной скоростью вперед.

Слезы и дома, осколки и вмятины, снег и река, поезда и следы, листья и слова. Все было хорошо и на своем месте. Случившееся и неслучившееся, страшное и прекрасное, обратимое и необратимое.
И только последний поезд никогда так и не доедет до пункта назначения, потому что его навсегда отменили. И люди эти никогда не встретились. Просто не судьба.
Поезд, красивый и сияющий, вернулся и больше не вышел из депо на новые рейсы. Потом его, должно быть, распилят или продадут, но этого мы уже никогда не узнаем.

Старых все меньше, а новых больше не делают. Увы.

Этот год снял с меня кожу — вот мой личный итог.

Вырастет новая. Все-таки не добил, и мне повезло гораздо больше тех, кто лишился дома, близких, а то и жизни.

Последние моменты чистой радости остались в январе.

Война переломила всё.

Весну помню плохо. Все дни слились в сплошную черную и страшную полосу с редкими проблесками. Мир не осознал до сих пор, по какой тонкой грани прошел. И какой все же страшной ценой. Для меня остается загадкой, почему наше общество относится к войне так…легко?

Второй мой перелом этого года — гибель лучшего друга.

И третий — добивающая осень, еще раз заставившая переоценить весь год (и вообще многие жизненные установки), переходящая в безразличную зиму.

Закончила большое и трудное дело, на которое ушло 7 лет.

После всех переломов, крахов, разочарований и переоценок одно хорошо — я здесь; и опять на новом круге. Следующий год будет куда тяжелее, но страха нет — будь что будет.

Слава Богу за всё.