Наступает самое темное время. Но вот, бывает, слабый огонек горит даже в густом тумане под дождем. Плохонько, шипя и периодически угасая, но горит. Отблеском того Света, который во тьме светит и тьма не объяла его.
Вот, смотрите, как старается эта свечка, с которой мы сегодня бродили в тумане. Смогла она, сможем и мы.
Вот, смотрите, как старается эта свечка, с которой мы сегодня бродили в тумане. Смогла она, сможем и мы.
Samovarova
Письмо №4 Из: Октябрь Я вижу тебя всё отчётливее с каждым днём, будто мы делаем шаг друг другу навстречу. Жухлая твоя трава, сухие твои листья в морозной вуали, чувство снега в воздухе по утрам. Не тянись ко мне раньше времени, ноябрь, встреча наша и так…
Вот мы и встретились, ноябрь.
Самый тёмный, самый холодный. Встретились, и только ты берёшь меня за руку.
Рука у тебя ледяная, в ней холод всех могил, лёд всех нерастопленных сердец, влажность всех пролитых слёз.
Веди меня, ноябрь, за руку в непроглядную мглу. В глубокую зиму, в беззвёздное небо и чёрную воду. В самый тёмный час.
Который минует, и будет весна. И солнечные лучи. И бархатные прикосновения будто бы тёплого ветра, и улыбки незнакомых еще людей.
Самый тёмный, самый холодный. Встретились, и только ты берёшь меня за руку.
Рука у тебя ледяная, в ней холод всех могил, лёд всех нерастопленных сердец, влажность всех пролитых слёз.
Веди меня, ноябрь, за руку в непроглядную мглу. В глубокую зиму, в беззвёздное небо и чёрную воду. В самый тёмный час.
Который минует, и будет весна. И солнечные лучи. И бархатные прикосновения будто бы тёплого ветра, и улыбки незнакомых еще людей.
Forwarded from Биософия
***
Когда простреливает в спину,
А ты при этом спишь во сне
И видишь друга в черной глине,
И чуешь мушку на спине,
И вдруг тебя пронзает пуля,
И все взрывается внутри,
Ты просыпаешься — и чудо,
Ведь ты не в глине, не в крови,
Ты на постели, в теплом доме,
В котором, может, будет взрыв,
А ты проспишь и будешь в коме,
Не зная, мертв ты или жив,
И там наверно сон про пулю
Приносит радостную весть:
Тебя спасли, тебя вернули,
Ты возвращаешься, ты есть.
Когда простреливает в спину,
А ты при этом спишь во сне
И видишь друга в черной глине,
И чуешь мушку на спине,
И вдруг тебя пронзает пуля,
И все взрывается внутри,
Ты просыпаешься — и чудо,
Ведь ты не в глине, не в крови,
Ты на постели, в теплом доме,
В котором, может, будет взрыв,
А ты проспишь и будешь в коме,
Не зная, мертв ты или жив,
И там наверно сон про пулю
Приносит радостную весть:
Тебя спасли, тебя вернули,
Ты возвращаешься, ты есть.
Нашлись две мои реплики из разных диалогов с Дашей. Это просто часть разговора, у нас довольно часто бывали подобные моменты в переписке) Даже переписки внутри переписки. Одно такое необычное письмо, адресованное ей, я опубликую на Дашин день рождения, пара друзей его уже видели и поймут, о чем я).
Эти тоже хотела подержать до декабря, но потом подумала, что они, несмотря на то, что написаны одно чуть больше года назад, а в второе чуть меньше, хорошо ложатся в эту осень.
Эти тоже хотела подержать до декабря, но потом подумала, что они, несмотря на то, что написаны одно чуть больше года назад, а в второе чуть меньше, хорошо ложатся в эту осень.
Поднимайся, мой дорогой друг
Ночь уходит, путь наш еще далек
Ты покормишь сфинксов звездами с теплых рук
И в заливе смоешь усталость со сбитых ног
Будем долго смотреть в темноту и молчать
Ты вздохнешь глубоко, уберешь
прядь волос с лица
Мы допьем неспешно гречишный чай
И покоя вымолим своим мертвецам
19.10.2021
#стихи
Ночь уходит, путь наш еще далек
Ты покормишь сфинксов звездами с теплых рук
И в заливе смоешь усталость со сбитых ног
Будем долго смотреть в темноту и молчать
Ты вздохнешь глубоко, уберешь
прядь волос с лица
Мы допьем неспешно гречишный чай
И покоя вымолим своим мертвецам
19.10.2021
#стихи
В подражание
Слова об окончательной развилке
Задели, не идут из головы
Конечно я не Саломе,
и он не Рильке
Но на душе скребут не кошки —
львы!
Я будто стала чем-то переспевшим
И скоро видимо сгниет мое нутро
Возненавижу всех
худых красивых женщин
И поцелуи
юных парочек в метро
А впрочем нет, я не умею злиться,
Завидовать и прятать в шелке сталь
Любое зло должно остановиться
И превратиться в тихую печаль
Все успокоится и снег пушистый ляжет
На землю не успевшую остыть
И днем я буду там, где мне прикажут
А ночью там, где мне не нужно быть
Не чувствуя свою там неуместность
И ожидая новую весну
И может быть тогда найдется место
Где две дороги сходятся в одну
15.01.2022
#стихи
Слова об окончательной развилке
Задели, не идут из головы
Конечно я не Саломе,
и он не Рильке
Но на душе скребут не кошки —
львы!
Я будто стала чем-то переспевшим
И скоро видимо сгниет мое нутро
Возненавижу всех
худых красивых женщин
И поцелуи
юных парочек в метро
А впрочем нет, я не умею злиться,
Завидовать и прятать в шелке сталь
Любое зло должно остановиться
И превратиться в тихую печаль
Все успокоится и снег пушистый ляжет
На землю не успевшую остыть
И днем я буду там, где мне прикажут
А ночью там, где мне не нужно быть
Не чувствуя свою там неуместность
И ожидая новую весну
И может быть тогда найдется место
Где две дороги сходятся в одну
15.01.2022
#стихи
Samovarova
Поднимайся, мой дорогой друг Ночь уходит, путь наш еще далек Ты покормишь сфинксов звездами с теплых рук И в заливе смоешь усталость со сбитых ног Будем долго смотреть в темноту и молчать Ты вздохнешь глубоко, уберешь прядь волос с лица Мы допьем неспешно…
Д в течение прошлого года похоронила подряд несколько близких и друзей, ей было очень тяжело, она описывала это состояние как "плитник" — ощущение будто на тебе постоянно надет тяжелый и неудобный давящий на грудь бронежилет.
Это просто попытка ее подбодрить.
Это просто попытка ее подбодрить.
Forwarded from Найди это слово
Между словом и поступком
не ставятся ни запятая ни точка
рот всякого говорящего - это мясорубка
с тех пор, как слово стало телом с сердцем, кровью, лёгкими, почками.
не существует щелей
между названием и предметом.
буквы - такое же свойство вещей,
как плотность, форма и цвет.
мир - не текст, а огонь: речь,
которую произносят и слышат.
Слово будет жечь
всё, что читают и пишут.
не ставятся ни запятая ни точка
рот всякого говорящего - это мясорубка
с тех пор, как слово стало телом с сердцем, кровью, лёгкими, почками.
не существует щелей
между названием и предметом.
буквы - такое же свойство вещей,
как плотность, форма и цвет.
мир - не текст, а огонь: речь,
которую произносят и слышат.
Слово будет жечь
всё, что читают и пишут.
Samovarova
Между словом и поступком не ставятся ни запятая ни точка рот всякого говорящего - это мясорубка с тех пор, как слово стало телом с сердцем, кровью, лёгкими, почками. не существует щелей между названием и предметом. буквы - такое же свойство вещей, как плотность…
Дорогой Валентин, и ведь правда, вначале было Слово, и все стало быть. Слово звучит, и мы «происходим в нем», своим воплощением уже являя пример несовершества.
Воплощение — некоторая уступка, ведь идеальному явлению, какое оно есть в задумке Творца, форма не нужна.
Но так приятно жить и думать, что я выдумана и изречена Богом. Я — шутка Бога, я им была пошучена когда-то. И я могу шутить сама, и в том подобна Богу.
Какие вам еще нужны доказательства, атеисты?!
*смеется*
И вот, чуть ниже на ступеньку, появляется форма, цвет… и буквы. Буквы — шаг еще дальше, но форма требует, жаждет описания.
Хотя вот в исламе первым, что создал (изрек?) Аллах, было Перо. Аллах сказал Перу: «Пиши».
«Что писать?» - уточнило Перо — «Судьбу мира пиши!» — и Перо первым делом написало: «Аллах»…
Таким образом, Слово письменное на шаг отдаляет нас от Творца. Наверное поэтому вещи, которые трудно сказать лично, гораздо проще написать. Написанное слово все еще может убить, но может ли оно [хотя бы] возродить?
Но все же для меня, на моем уровне, письменное слово наиболее дорого и близко. Мое счастье — ловить Слово, облекать в слова и передавать его дальше, живое и дышащее, воплощенноев мосты, маяки и котов. Воплощенное, но лишенное плоти, а значит, не умирающее? Умершее слово возвращается к Первоисточнику, вливается в Слово, чтобы снова потом вернуться к нам сюда чем-нибудь неидеальным, но важным и дорогим, страшным или, может быть, наоборот немного смешным.
Воплощение — некоторая уступка, ведь идеальному явлению, какое оно есть в задумке Творца, форма не нужна.
Но так приятно жить и думать, что я выдумана и изречена Богом. Я — шутка Бога, я им была пошучена когда-то. И я могу шутить сама, и в том подобна Богу.
Какие вам еще нужны доказательства, атеисты?!
*смеется*
И вот, чуть ниже на ступеньку, появляется форма, цвет… и буквы. Буквы — шаг еще дальше, но форма требует, жаждет описания.
Хотя вот в исламе первым, что создал (изрек?) Аллах, было Перо. Аллах сказал Перу: «Пиши».
«Что писать?» - уточнило Перо — «Судьбу мира пиши!» — и Перо первым делом написало: «Аллах»…
Таким образом, Слово письменное на шаг отдаляет нас от Творца. Наверное поэтому вещи, которые трудно сказать лично, гораздо проще написать. Написанное слово все еще может убить, но может ли оно [хотя бы] возродить?
Но все же для меня, на моем уровне, письменное слово наиболее дорого и близко. Мое счастье — ловить Слово, облекать в слова и передавать его дальше, живое и дышащее, воплощенное
Посмотрела, наконец, «Маяк», очень он подходит для ноябрьского Чёрного Петербурга.
*дальше сплошной спойлер*
Сюжет довольно прост: на отдаленный маяк на маленьком каменистом острове приезжает молодой помощник смотрителя, старый этому не очень рад и пытается сделать условия пребывания новичка невыносимыми. Дед (деспотичный одноногий сыч, помешанный только на своих ложных воспоминаниях, алкоголе и маячной лампе) с маяком буквально сроднился, и не готов позволить какому-то чужаку отнять у него дело всей жизни.
Он унижает помощника, дает тяжелые и порой бессмысленные задания, начинает потихоньку спаивать, чтобы выведать причину интереса к такой неприглядной работе. Смотритель полагает, что новичок находится в бегах, и на острове решил спрятаться под чужим именем. Тот, в свою очередь, борется между страхом за то, что его тайна будет выдана и желанием как-то остановить дедовский беспредел. Все это происходит на фоне воспоминаний главного героя и галлюцинаций, в которые он постепенно погружается от страха, агрессии, алкоголя, нездоровой атмосферы и невозможности какой-либо эмоциональной разрядки. В конце концов противостояние со стариком и желание попасть к запретному свету на вершине маяка становится для него манией.
Смотреть фильм можно и просто, как мистический триллер, а можно поразматывать слои разных мифологий и смыслов, которых накрутили с избытком и беспорядочно.
Мне из всех трактовок интересна та, что рассматривает основной конфликт как происходящий в воображении даже не двоих, а одного человека. На это указывает, к примеру, то, что настоящее имя помощника то же, что у старого смотрителя — Томас.
В широком смысле, это конфликт человека со своим прошлым, власть которого грубо, жестоко и безраздельно доминирует над ним. Герой бежит от страха на край света, чтобы, разумеется, именно там столкнуться с ним в самых неприятных формах.
Выход — заставьте свое прошлое погавкать, но не закапывайте заживо и не бейте топором, все-таки вы бьете самого себя.
Второй конфликт еще любопытнее. Помимо прошлого, главная цель, мания и зависимость обоих персонажей — маяк. Вернее, свет на вершине маяка.
Простая трактовка: молодой мужчина пытается пробиться с боем к своей инициации, убить своего Арицийского жреца, принять его знание и занять его место. Однако в этом главном новичок терпит поражение — знания оказывается слишком много, свет вожделенной лампы ослепляет его, он падает с вершины маяка вниз, где его заживо потрошат чайки.
В этом видят аллюзию с Прометеем. Однако помимо света и пожирающих внутренности птиц параллелей тут нет. Прометей не хотел присвоить свет, он его желал отдать людям и помочь им. Герой же «Маяка» одержим лишь гордыней и страстью, которую мечтает удовлетворить для себя одного. За что и наказан.
Ну и Томас Уэйк, старый смотритель маяка, которого сравнивают с капитаном Ахавом из Моби Дика, это не Ахав, а пародия на него. Как нам дают понять, моряком он не был, и весь антураж острова — это его личная иллюзия, в которой он готов утопить любого, кто посмеет в нее вторгнуться.
Есть там интересный момент, запечатлевший воображаемую схватку между двумя Томасами.
Ассоциация возникла у меня вовсе не с хромым Эдипом. Честно говоря, я бы и не вспомнила о сюжете, если бы не один давнишний разговор, который мне попался прямо накануне просмотра. Раз попался, то не зря, запишу.
Есть в Библии эпизод, в котором к Иакову во время ночного бдения приходит Бог в виде ангела и вызывает его на поединок. Они борются до утра, и выстоявший поединок Иаков просит у неведомого соперника благословить его. Бог Иакова благословляет, взаимен повреждая бедро, и нарекает ему новое имя — Израиль. Иаков после схватки символически переродился, и от его сыновей пошли 12 колен израилевых.
В «Маяке», конечно, этот библейский сюжет в чем-то повторяется, но самого главного нет — результата.
Что старый смотритель, что его неудачливый сменщик стали жертвами своих страстей, маний и иллюзий. Хтонь стихии поглотила обоих, без надежды на возрождение, туда им и дорога.
А Маяк как стоял и светил, так и будет, что ему сделается, он же символ.
*дальше сплошной спойлер*
Сюжет довольно прост: на отдаленный маяк на маленьком каменистом острове приезжает молодой помощник смотрителя, старый этому не очень рад и пытается сделать условия пребывания новичка невыносимыми. Дед (деспотичный одноногий сыч, помешанный только на своих ложных воспоминаниях, алкоголе и маячной лампе) с маяком буквально сроднился, и не готов позволить какому-то чужаку отнять у него дело всей жизни.
Он унижает помощника, дает тяжелые и порой бессмысленные задания, начинает потихоньку спаивать, чтобы выведать причину интереса к такой неприглядной работе. Смотритель полагает, что новичок находится в бегах, и на острове решил спрятаться под чужим именем. Тот, в свою очередь, борется между страхом за то, что его тайна будет выдана и желанием как-то остановить дедовский беспредел. Все это происходит на фоне воспоминаний главного героя и галлюцинаций, в которые он постепенно погружается от страха, агрессии, алкоголя, нездоровой атмосферы и невозможности какой-либо эмоциональной разрядки. В конце концов противостояние со стариком и желание попасть к запретному свету на вершине маяка становится для него манией.
Смотреть фильм можно и просто, как мистический триллер, а можно поразматывать слои разных мифологий и смыслов, которых накрутили с избытком и беспорядочно.
Мне из всех трактовок интересна та, что рассматривает основной конфликт как происходящий в воображении даже не двоих, а одного человека. На это указывает, к примеру, то, что настоящее имя помощника то же, что у старого смотрителя — Томас.
В широком смысле, это конфликт человека со своим прошлым, власть которого грубо, жестоко и безраздельно доминирует над ним. Герой бежит от страха на край света, чтобы, разумеется, именно там столкнуться с ним в самых неприятных формах.
Выход — заставьте свое прошлое погавкать, но не закапывайте заживо и не бейте топором, все-таки вы бьете самого себя.
Второй конфликт еще любопытнее. Помимо прошлого, главная цель, мания и зависимость обоих персонажей — маяк. Вернее, свет на вершине маяка.
Простая трактовка: молодой мужчина пытается пробиться с боем к своей инициации, убить своего Арицийского жреца, принять его знание и занять его место. Однако в этом главном новичок терпит поражение — знания оказывается слишком много, свет вожделенной лампы ослепляет его, он падает с вершины маяка вниз, где его заживо потрошат чайки.
В этом видят аллюзию с Прометеем. Однако помимо света и пожирающих внутренности птиц параллелей тут нет. Прометей не хотел присвоить свет, он его желал отдать людям и помочь им. Герой же «Маяка» одержим лишь гордыней и страстью, которую мечтает удовлетворить для себя одного. За что и наказан.
Ну и Томас Уэйк, старый смотритель маяка, которого сравнивают с капитаном Ахавом из Моби Дика, это не Ахав, а пародия на него. Как нам дают понять, моряком он не был, и весь антураж острова — это его личная иллюзия, в которой он готов утопить любого, кто посмеет в нее вторгнуться.
Есть там интересный момент, запечатлевший воображаемую схватку между двумя Томасами.
Ассоциация возникла у меня вовсе не с хромым Эдипом. Честно говоря, я бы и не вспомнила о сюжете, если бы не один давнишний разговор, который мне попался прямо накануне просмотра. Раз попался, то не зря, запишу.
Есть в Библии эпизод, в котором к Иакову во время ночного бдения приходит Бог в виде ангела и вызывает его на поединок. Они борются до утра, и выстоявший поединок Иаков просит у неведомого соперника благословить его. Бог Иакова благословляет, взаимен повреждая бедро, и нарекает ему новое имя — Израиль. Иаков после схватки символически переродился, и от его сыновей пошли 12 колен израилевых.
В «Маяке», конечно, этот библейский сюжет в чем-то повторяется, но самого главного нет — результата.
Что старый смотритель, что его неудачливый сменщик стали жертвами своих страстей, маний и иллюзий. Хтонь стихии поглотила обоих, без надежды на возрождение, туда им и дорога.
А Маяк как стоял и светил, так и будет, что ему сделается, он же символ.
Forwarded from Андрей Песоцкий
Забавный тезис, который гуляет по сети - дескать, большевики - это ИГИЛ начала XX века. Академик Бехтерев или академик Павлов поспорили бы. Вот факт из деятельности людоедского красного Халифата - первым памятником, поставленным большевиками в 1918 году в рамках Ленинского плана монументальной пропаганды, был памятник Фёдору Михайловичу Достоевскому. Первый памятник Достоевскому вообще. Согласно легенде, после установки на памятнике появилась меловая надпись: «Достоевскому — от благодарных бесов».
Forwarded from Велецкие тетради
Итак, что ж дает Грааль – для чего его ищут по всему свету достойнейшие из мужей?
«Грааль в своей великой силе
Мог дать, чего б вы ни просили,
Вмиг угостив вас (это было чудом!)
Любым горячим иль холодным блюдом,
Заморским или местным,
Известным исстари и неизвестным,
Любою птицей или дичью –
Предела нет его величью.
Ведь Грааль был воплощеньем совершенства
И преизбытком земного блаженства,
И был основою основ
Ему пресветлый рай Христов.
О, сколько в чашах золоченых
Вареных, жареных, печеных
Яств у Грааля! Он готов
К раздаче мяса всех сортов.
Он разливал супы на диво,
К жаркому предлагал подливы
И перец, обжигавший рты,
Набив обжорам животы.
Он кубки наполнял искристым
Вином, и терпким и игристым...».
Посмотрите, с каким удовольствием фон Эшенбах расписывает все это меню. И обратите особое внимание на «земное блаженство» и на то, что «был основою основ ему пресветлый рай Христов». Стремление к сакральной иерархии просто зашкаливающее. Но неужели Грааль – это всего лишь бесплатный супермаркет? Нет, есть у него и другие функции.
«Грааль, он тем и знаменит,
Что человечью жизнь хранит.
Тот, кто на камень глянет,
Пусть знает: хоть побьют, хоть ранят,
Семь дней уж точно он не умрет!
Это известно наперед.
Достаточно лишь посмотреть -
И невозможно умереть
В течение недели!
Диво, в самом деле!..»
Разумеется, в условиях средневековой медицины такая «аптечка» была весьма полезна – и тут, заметим, речи нет о неуязвимости (никакого godmode): ранения не безболезненны, просто от них не умрешь. В следующих строках раскрывается и третье свойство этой «таинственной святыни»:
«...Исполнен к людям доброты,
Грааль сохраняет их черты
До самой старости молодыми,
Вот только делает седыми
С теченьем лет их волоса –
Знать, здесь бессильны все чудеса!..»
Речь, кстати, не о вечной жизни, нет – Грааль просто помогает чисто визуально не стареть (хотя бы лицом – волосы артефакт не бережет). Что же мы здесь видим? Да просто мечты средневекового человека – их три: 1) не голодать, а вкусно и бесплатно жрать, 2) не умирать от чего попало, 3) сохранять молодость лица.
Вы понимаете, чего так хотели те люди? Как одним словом назвать их желания? Они хотели качественного потребления. Они готовы были весь мир объездить, но получить вожделенное – еду, медицину и косметологию. И перенеси этих парцифалей в наше время, они бы никуда не ездили – потому что сегодня есть супермаркеты, травмпункты/аптеки и салоны красоты. Наш мир им показался бы тем самым «земным блаженством», аналогом «рая Христова». Они бы, попади в наше время, плакали от счастья.
Средневековая рыцарская мечта о потребительском рае исполнилась – но вместе с ним пришли «антиглобалисты», обличители «потреблятства» и прочие любители нищеты и дикости. Ну да ладно – не о них речь. Куда интереснее ревнители «духовно-мужской и традиционно имперской цивилизации», которые без тени смущения объявили настоящий (исторически засвидетельствованный у того же фон Эшенбаха) рыцарский идеал «буржуазностью» и «мещанством» и превратили Грааль в (Господи, помилуй!) «трансцендентный элемент».
Средневековые герои не хотели никаких империй и трансценденций. Они хотели безлимитную карту супермаркета, нормальные антибиотики и омолаживающий крем. Отсюда для левых и правых критиков потребления две новости – хорошая и плохая. Плохая – даже эпические герои мечтали, прежде всего, о «земном блаженстве». Хорошая – мы, современные люди, по средневековым меркам – в раю.
Так что если кому-то не нравится потребление, то он – совсем не рыцарь. И в рай Христов его вряд ли возьмут – ибо он отверг его при жизни.
«Грааль в своей великой силе
Мог дать, чего б вы ни просили,
Вмиг угостив вас (это было чудом!)
Любым горячим иль холодным блюдом,
Заморским или местным,
Известным исстари и неизвестным,
Любою птицей или дичью –
Предела нет его величью.
Ведь Грааль был воплощеньем совершенства
И преизбытком земного блаженства,
И был основою основ
Ему пресветлый рай Христов.
О, сколько в чашах золоченых
Вареных, жареных, печеных
Яств у Грааля! Он готов
К раздаче мяса всех сортов.
Он разливал супы на диво,
К жаркому предлагал подливы
И перец, обжигавший рты,
Набив обжорам животы.
Он кубки наполнял искристым
Вином, и терпким и игристым...».
Посмотрите, с каким удовольствием фон Эшенбах расписывает все это меню. И обратите особое внимание на «земное блаженство» и на то, что «был основою основ ему пресветлый рай Христов». Стремление к сакральной иерархии просто зашкаливающее. Но неужели Грааль – это всего лишь бесплатный супермаркет? Нет, есть у него и другие функции.
«Грааль, он тем и знаменит,
Что человечью жизнь хранит.
Тот, кто на камень глянет,
Пусть знает: хоть побьют, хоть ранят,
Семь дней уж точно он не умрет!
Это известно наперед.
Достаточно лишь посмотреть -
И невозможно умереть
В течение недели!
Диво, в самом деле!..»
Разумеется, в условиях средневековой медицины такая «аптечка» была весьма полезна – и тут, заметим, речи нет о неуязвимости (никакого godmode): ранения не безболезненны, просто от них не умрешь. В следующих строках раскрывается и третье свойство этой «таинственной святыни»:
«...Исполнен к людям доброты,
Грааль сохраняет их черты
До самой старости молодыми,
Вот только делает седыми
С теченьем лет их волоса –
Знать, здесь бессильны все чудеса!..»
Речь, кстати, не о вечной жизни, нет – Грааль просто помогает чисто визуально не стареть (хотя бы лицом – волосы артефакт не бережет). Что же мы здесь видим? Да просто мечты средневекового человека – их три: 1) не голодать, а вкусно и бесплатно жрать, 2) не умирать от чего попало, 3) сохранять молодость лица.
Вы понимаете, чего так хотели те люди? Как одним словом назвать их желания? Они хотели качественного потребления. Они готовы были весь мир объездить, но получить вожделенное – еду, медицину и косметологию. И перенеси этих парцифалей в наше время, они бы никуда не ездили – потому что сегодня есть супермаркеты, травмпункты/аптеки и салоны красоты. Наш мир им показался бы тем самым «земным блаженством», аналогом «рая Христова». Они бы, попади в наше время, плакали от счастья.
Средневековая рыцарская мечта о потребительском рае исполнилась – но вместе с ним пришли «антиглобалисты», обличители «потреблятства» и прочие любители нищеты и дикости. Ну да ладно – не о них речь. Куда интереснее ревнители «духовно-мужской и традиционно имперской цивилизации», которые без тени смущения объявили настоящий (исторически засвидетельствованный у того же фон Эшенбаха) рыцарский идеал «буржуазностью» и «мещанством» и превратили Грааль в (Господи, помилуй!) «трансцендентный элемент».
Средневековые герои не хотели никаких империй и трансценденций. Они хотели безлимитную карту супермаркета, нормальные антибиотики и омолаживающий крем. Отсюда для левых и правых критиков потребления две новости – хорошая и плохая. Плохая – даже эпические герои мечтали, прежде всего, о «земном блаженстве». Хорошая – мы, современные люди, по средневековым меркам – в раю.
Так что если кому-то не нравится потребление, то он – совсем не рыцарь. И в рай Христов его вряд ли возьмут – ибо он отверг его при жизни.