Давненько, признаюсь, не доводилось мне бывать так далеко от моей зоны комфорта. Человеку, привыкшему к академической паре, утолкать миллион мыслей в жалкие 20 минут. Быть веселой, энергичной, вдохновляющей и при этом не быть банальной. Делать это всё на английском, на котором я последний раз читала лекции в, страшно сказать, 2020 году. Невероятные люди и невероятные темы до и после моего выступления. В общем, супер-комбо просто.

Ну, что вам сказать - за пределами моей зоны комфорта оказалось отлично. Самая красивая площадь Никосии - Площадь Свободы - и правда самая красивая (а уж название какое удачное). Английский мой в норме (читайте и слушайте на английском больше - разговорный язык подтянется). Невероятные люди оказались невероятными товарищами, партнерами и собеседниками. Унесла с собой примерно миллион новых мыслей, а ещё множество новых интересных и, простите за это слово, по-настоящему вдохновляющих знакомств.

В общем, спасибо огромное всей команде TEDx Eleftheria Square, отличная у вас зона моего персонального дискомфорта получилась, мне очень понравилось, не останавливайтесь!

На первой фотографии лектор, конечно, показывает размер искусственного интеллекта. А вторая подтверждает, что нобелевский лауреат по экономике Крис Писсаридес и директор архитектурного бюро Захи Хадид, архитектор той самой Площади Свободы Христос Пассас в качестве со-спикеров мне не привиделись.

#tedxeleftheriasquare #tedx

Для тех, кто ждал и верил, новый выпуск "Закладки" - поговорили с Екатериной Михайловной про Проспера Мериме и его новеллы. Тизер: если вы хотите знать, как связан сбор металлолома советскими пионерами со зловещей "Венерой Илльской", то вам сюда.

Пока за донаты, которые нам, честно говоря, очень нужны, но можно и подождать, конечно.

Друзья, если вы на Кипре, приходите в ближайшее воскресенье, 27 октября, на Молос в Лимасоле - с 15.30 до 17.30 читаем имена жертв сталинских репрессий в рамках проекта "Возвращение имен". Я там буду прямо к началу - сможем обняться и посмотреть друг на друга вживую в кои-то веки.

У каждого из нас найдется список "своих" погибших и пострадавших в те годы - родных или их друзей, да просто тех, кто нам по-настоящему дорог, чью гибель мы переживаем и оплакиваем как персональную утрату. Но тех, кто забыт, чьи имена не на слуху, о ком помнят лишь ближайшие родственники, да и то не всегда (сколько смертей, сколько арестов по понятным причинам вытеснялись, замалчивались) - их всех неизмеримо, в сотни, в тысячи раз больше. Их имена тоже не должны стереться. Пока мы произносим их вслух, эти люди как будто бы опять ненадолго живы.

Хотелось бы всех поименно назвать, и, в отличие от Анны Андреевны, у нас есть список и узнать тоже есть где. В общем, приходите - а если вы не на Кипре, то в вашем городе акция скорее всего тоже будет, узнать об этом можно в аккаунте "Мемориала".

Ну, и напоследок традиционный уже, по-моему, для любого такого поста выход с протянутой рукой. "Возвращение имен" - акция абсолютно non for profit, но некоторые траты все равно неизбежны. Съемка, запись, распечатка материалов, организация трансляции - все это стоит денег, и волонтеры платят за них из своего кармана. Давайте поможем им компенсировать расходы - о том, как это сделать, читайте здесь.

Десять лет назад, то есть во времена, нынче не представимые, в издательстве "Эксмо" выходила замечательная серия детского нон-фикшна, которую курировала Людмила Улицкая - тогда вовсе даже не иноагент, не то, что сейчас. Все книги этой серии я покупала для своих сыновей, а эту - "Ленты, кружева, ботинки" - купила лично для себя. Мои мальчики строго соответствовали гендерным стереотипам, и увлечься историей костюма категорически отказывались. Книгу я в итоге подарила дружественной девочке, но приятнейшие воспоминания сохранились до сих пор.

Сегодня я прочла, что Раису Кирсанову жестоко убили в ее собственной квартире. Светлая память и какой же это все кошмар. Книги в продаже давно нет, да и мира, в котором она была возможна, тоже, но пусть будет хотя бы обложка.

Была сегодня в Брюссельском музее музыкальных инструментов и вынесла оттуда интересную литературную гипотезу - абсолютно непроверяемую и завиральную, конечно, но мне понравилось, поэтому и вам расскажу.

Все, я думаю, помнят героиню романа Александра Дюма "Граф Монте-Кристо" Гайде - сначала рабыню главного героя, потом его воспитанницу, потом - орудие его мести, а в самом уже конце его возлюбленную Если тут вы увидели параллель с архетипическим сюжетом "вырасти себе жену из семечка" в духе Оросмана с Заирой или педагога Ивана Ивановича Бецкого со смолянкой Алымовой (см. выпуск подкаста "Закладка" о книге Андрея Зорина "Появление героя"), то да, не зря вы ее там увидели, все есть, но сейчас не об этом.

Гайде по сюжету - дочь Али-Паши Тепеленского, албанца по происхождению, могущественного владыки Янины и вассала турецкого султана. Ценность девушки для Монте-Кристо поначалу только в том, что Гайде единственная, кто может свидетельствовать против одного из заклятых врагов графа Фернана, сначала служившего Али-Паше, а после подло его предавшего. Но и это к моей гипотезе отношения не имеет - просто приятно вспомнить любимую книжку.

Ладно, простите, хватит затянувшихся прелюдий, в чем же гипотеза?

Никогда не задумывалась, что значит имя Гайде и значит ли оно что, но сегодня в вышеупомянутом музее (кстати, горячо рекомендую при случае заглянуть) встретила музыкальный инструмент под названием "гайда" или "гайде" - балканского (в первую очередь албанского) родственника волынки. И подумалось мне, не от этого ли слова произошло имя прелестной героини Дюма?..

Неувязка состоит в том, что гайда - штука объемная и увесистая, поэтому играли на ней мужчины. С другой стороны, Дюма мог слышать только слово и не знать, что за ним стоит - может, он нафантазировал себе что-то утонченно-женственное типа лютни, например. В конце концов, откуда нормальному французу знать, на чем там играют балканские дикари, а звучит красиво. Как мы знаем, некоторые французы вообще песни западных славян сочиняют, не покидая пределов Парижа, и ничего (см. выпуск подкаста "Закладка", посвященный Просперу Мериме).

Повторюсь, совершенно не уверена, что в моей гипотезе есть хоть капля правды. Но подумать эту мысль мне было в радость, а радостями надо делиться - не так их нонеча и много. Кстати, звучит эта самая гайда/гайде довольно неожиданно и приятно - на мой вкус, получше своей шотландской сестры.

Что ж, еще один друг и коллега, доктор наук, замечательный исследователь и преподаватель Олег Лекманов в списке иностранных агентов. Как всегда, напоминаю, что лучший способ поддержать человека, ставшего объектом, так сказать, правоприменения этого репрессивного и абсурдного закона (et cetera censeo, что его не должно быть в принципе, нигде и никогда) - почитать его книги.

Если вы спросите меня, то начать можно с книги о Венедикте Ерофееве, написанной Олегом Лекмановым в соавторстве с Ильей Симановским и Михаилом Свердловым. А дальше переходите к замечательным комментариям к повестям Юрия Коваля (в соавторстве с Романом Лейбовым и Ильей Бернштейном) и книге Валентина Катаева "Алмазный мой венец", путеводителю по мемуарам Ирины Одоевцевой "На берегах Невы" и биографии Сергея Есенина. Поверьте моему слову, начнете - не остановитесь.

Ну, а Олегу - мои сочувствие, солидарность и поддержка. И, как обычно, рутинно произнесу - это не навсегда.

О, пополнение для Cabinetto Segreto в Археологическом музее в Неаполе! И какая же, господи, красота.

Не могу поверить своим глазам, переиздали, ну, давайте скажем правду, по-настоящему великий роман Сергея Жарковского "Я, хобо". У российской фантастики последних тридцати лет много грехов - и чисто литературных, и морально-этических, но за этот роман ей всё простится.

Уже лет пятнадцать жду продолжения, в которое, в общем, не особо и верю. За эти годы в голове сама себе сочинила с десяток вариантов - а теперь и вам придется, потому что вот так оно работает. А еще вы подцепите язык героев Жарковского "космачей", и иногда будете слышать его отзвуки в собственной речи. Милый мальчик, ты так весел - владей, в общем, волшебной скрипкой. Как-то я прямо разволновалась, сами видите.

И спасибо коллегам из АСТ, что взялись.

Если вы ведете книжный клуб, посещаете книжный клуб или планируете его создать, то сегодня (вообще-то и вчера тоже, но тут уж я прошляпила, простите) проходит посвященная книжным клубам онлайн-конференция. У меня небольшой доклад в 17.20 по Москве - расскажу о том, как можно выстроить увлекательную дискуссию на примере романа Карины Шаинян "С ключом на шее". Все бесплатно и свободно, но нужно зарегистрироваться.

Думала коротко по делу заглянуть в любимую с юности книгу Ольги Добиаш-Рождественской "Крестом и мечом: Приключения Ричарда Львиное Сердце", но залипла и перечитываю целиком. Знаете, как в прежние времена, когда люди еще забегали друг к другу по делу, а потом зависали на два часа с разговорами - вот так и я.

Потрясающе, конечно, что сто лет назад (именно тогда и работала Ольга Антоновна) серьезные труды по медиевистике писали таким образом - как высокую, поэтичную и вместе с тем афористичную прозу. Читаю - и выписываю бесконечные цитаты, которые вряд ли для чего пригодятся, но остановиться невозможно - вот, например, такая:

"Определение явления как запоздавшего или отжившего отменяется для тех, кто берет его в его вневременном аспекте, исключающем категорию прогресса".

Добиаш-Рождественская говорит в данном случае о том, почему нас так привлекает фигура Ричарда - ходячего, в сущности, анахронизма в эпоху куда более просвещенных, эффективных и умелых государей. Но трудно не примерить эту фразу и на нас, внезапно обнаруживших себя во времени, когда категория прогресса фактически упразднена.

А еще в этой книге обнаружилось благополучно мною забытое, но ничуть не менее выдающееся послесловие. Его автор - Борис Соломонович Каганович, замечательный исследователь истории гуманитарных наук, после практически полного забвения подготовивший книгу Ольги Добиаш-Рождественской к переизданию в 1991 году.

В середине 1990-х Борис Соломонович вел у нас, РГГУшных классиков, короткий курс по истории антиковедения, который тогда мне казался скучным, а теперь я бы дорого дала за возможность послушать его еще раз. Более того, понимаю, что будь у меня еще одна жизнь, посвятила бы ее изучению того призрачного, волнующего, полного шепотов и шорохов мира, о котором Борис Каганович нам рассказывал. На фоне ослепительно-яркого мира собственно античности, в котором мы счастливо жили, он казался мне блеклым, а вот теперь в самый раз.

Если кто-то из вас с Борисом Соломоновичем на связи, скажите ему, пожалуйста, что он-то меня, конечно, не помнит, а вот я его да. Регулярно в последние годы пересекаюсь с ним на каких-то своих одиноких и непрактичных интеллектуальных маршрутах, каждый раз низко кланяюсь и благодарю.

Вот такая у меня была книжечка 1991 года, папа купил и принес. Тогда уже даже издательство "Наука" не могло себе позволить нормальную обложку и печать - все расклеивалось и разваливалось, а бумага была странного серо-бежевого оттенка. Зато тираж 120 000 экземпляров. Может, кто-то из вас ее тоже помнит.

Рисую презентацию к сегодняшнему выступлению на конференции, смотрите, как мне ИИ красиво оформил фотографию Карины Шаинян, пускающей мыльные пузыри!

Охохох, коллеги сообщили, что, оказывается, Борис Соломонович Каганович, о котором писала тут, умер еще в 2021 году от последствий ковида... Выходит, мои с ним встречи происходили не в мире живых, как я самонадеянно полагала, а в Лимбе, в мире его любимых теней, среди которых теперь одна из теней он сам. Уже несколько месяцев хотела ему написать, расспросить об особенно запавших мне в душу сюжетах. А теперь и написать-то некуда и спросить некого, ибо нет у меня с собой кувшина крови, чтобы вновь дать ему голос.

Для рецензии на замечательную книгу Ольги Тогоевой "Дела плоти" понадобилась (не спрашивайте) цитата из Гилберта Кийта Честертона, из "Человека, который был четвергом". Цитату я помнила, что называется, по ключевым словам, поэтому полезла в благословенный гугл искать по этим самым словам фрагмент целиком. Не уверена, что включу его в рецензию, но звучит он так:

"Необычно и ценно попасть в цель; промах — нелеп и скучен. Когда человек, приручив стрелу, поражает далекую птицу, мы видим в этом величие. Почему же не увидеть его, когда, приручив поезд, он попадает на дальнюю станцию? Хаос уныл, ибо в хаосе можно попасть и на Бейкер-стрит, и в Багдад. Но человек — волшебник, и волшебство его в том, что он скажет «Виктория» и приедет туда".

В этом пассаже главный герой воспевает величие обыденности - того, что Альбер Камю в другой цитате, которую я тоже помню лишь по ключевым словам, называет "светлой устойчивостью будней". Герой Честертона убежден (ну, или скорее пытается убедить себя), что железнодорожный справочник поэтичнее Байрона, поскольку прославляет не поражения человеческого духа, а его победы.

Но в действительности, конечно, из этой цитаты становится абсолютно понятно, почему мы хотим читать Байрона, а не справочник. И почему писатели хотят писать не о правилах, а об исключениях. Поездки в метро случаются куда чаще, чем загадочные убийства лордов в библиотеке, но лично я с большим удовольствием почитаю об убийствах. Впрочем, и сам Честертон предпочитал писать о них, а не о поездах, прибывающих строго по расписанию. О странном и жутковатом, а не "светлом" и типическом.

Вот, например, что пишет о Честертоне Борхес - и это (в отличие от многих других борхесовских кунштюков) правда очень точное и красивое, как мне кажется, наблюдение:

"Мне вспоминаются две контрастирующие притчи. Первая - из первого тома сочинений Кафки. Это история человека, добивающегося, чтобы его пропустили к Закону. Страж у первых врат говорит ему, что за ними есть много других и там, от покоя к покою, врата охраняют стражи один могущественнее другого. Человек усаживается и ждет. Проходят дни, годы, и человек умирает. В агонии он спрашивает: "Возможно ли, что за все годы, пока я ждал, ни один человек не пожелал войти, кроме меня?" Страж отвечает: "Никто не пожелал войти, потому что эти врата были предназначены только для тебя. Теперь я их закрою". Вторая притча - в "Pilgrim's Progress" Беньяна. Народ с вожделением глядит на замок, охраняемый множеством воинов; у входа стоит страж с книгой, чтобы записать в ней имя того, кто будет достоин войти. Один храбрец приближается к стражу и говорит: "Запиши мое имя, господин". Затем выхватывает меч и бросается на воинов; наносит и сам получает кровавые раны, пока ему не удается в схватке проложить себе путь и войти в замок. Честертон посвятил свою жизнь писанию второй притчи, но что-то всегда его влекло писать первую".

Ох, ну, вот - понеслась душа в рай. Фантаст Ник Харкуэй, автор "Гномона" и "Мира, который сгинул" (и о том, и о другом писала подробно для "Медузы" в позапрошлой жизни), пришел к оригинальному выводу, что кровь не водица. Теперь он официально продолжит франшизу романов Джона Ле Карре о британском шпионе Джордже Смайли. Боюсь, Ле Карре понятия не имел, что это называется "франшиза", но времена меняются. Нет, ну а что, наследники наверняка согласны, ибо вышеупомянутый Ник Харкуэй сам наследник и есть - Джон Ле Карре приходился ему отцом.

Испытываю по этому поводу сложные чувства. С одной стороны, на Харкуэе природа и не думала отдыхать - очень достойный писатель. С другой - боженька своего дал с избытком, зачем гальванизировать чужое, достойно отжившее и упокоившееся с миром?..

Романы Джона Ле Карре при всей своей закругленной литературности были историями о настоящем, о длящемся и болезненном, о том, к чему автор имел непосредственное отношение и касательство. В исполнении любого автора, пишущего сегодня, вся эта шпионская проблематика времен холодной войны неизбежно станет игривым ретро, к которому критики обычно применяют легковесные эпитеты типа "изящный" и "остроумный".

Не уверена, что это правильно - вернее, уверена, что нет. Каждому овощу свое время - хочешь писать про шпионов сегодня, поучись у Мика Геррона. Да даже у Дэйва Хатчинсона поучись, если ты сразу и фантаст, и про шпионов. А не вот это вот все.

Если же вы спросите про мои двойные стандарты и почему я не ругаюсь на франшизу по Йену Флемингу, которую продолжали все кому не лень до вполне любимых мною Уильяма Бойда (вот уж неожиданный выбор) и Энтони Горовица, то ответ простой. Флеминг просто создан для франшизации и вообще я его люблю умеренно. А вот Ле Карре великий писатель с законченным корпусом текстов, и я его очень люблю. А значит, с ним так нельзя :)