Forwarded from Встреча Руси и Чуди
Исповедь (А.К. Матвеев)
Матвеев Александр Константинович (1926-2010),
выдающийся лингвист, исследователь севернорусской топонимии, славянско-финских языковых связей, доктор филологических наук, член-корреспондент РАН
Исповедь
Истекают минуты предательски,
Только год налетает на год…
Как давно я ушел в изыскательский
Очень дальний и трудный поход!
По следам неизвестного племени,
По словам, что оставила чудь,
Прохожу я в безмолвье и темени
Весь похищенный временем путь.
За горами да за долинами
Человеческих будничных дел
Я ищу те поля, где чудинами
Был засеян последний надел.
Под одними и теми же звездами
Вековые деревья шумят,
И звенят над чудскими погостами
Голоса деревенских девчат.
А в бездонном хранилище времени
По складам я читаю рассказ
О судьбе и о гибели племени,
Кровь которого может быть в нас.
Матвеев Александр Константинович (1926-2010),
выдающийся лингвист, исследователь севернорусской топонимии, славянско-финских языковых связей, доктор филологических наук, член-корреспондент РАН
Исповедь
Истекают минуты предательски,
Только год налетает на год…
Как давно я ушел в изыскательский
Очень дальний и трудный поход!
По следам неизвестного племени,
По словам, что оставила чудь,
Прохожу я в безмолвье и темени
Весь похищенный временем путь.
За горами да за долинами
Человеческих будничных дел
Я ищу те поля, где чудинами
Был засеян последний надел.
Под одними и теми же звездами
Вековые деревья шумят,
И звенят над чудскими погостами
Голоса деревенских девчат.
А в бездонном хранилище времени
По складам я читаю рассказ
О судьбе и о гибели племени,
Кровь которого может быть в нас.
ЧУДЬ АРХАНГЕЛЬСКАЯ И ВОЛОГОДСКАЯ
Публикация уважаемого Павла Пряникова о расселении в Никольском уезде Вологодской губернии в начале XX в. прибалтов и белорусов (https://yangx.top/tolk_tolk/17702) напомнила о том, что еще в XIX веке на территории Архангельской и Вологодской губерний были не только русские, карельские («корельские») и коми («зырянские») деревни, но также деревни белорусские и чудские. Причем чудские – в том же Никольском уезде
Остановимся на чудских деревнях подробнее. С чудским населением Олонецкой и Новгородской губерний XIX – начала XX веков все более-менее ясно – чудью там называли вепсов, а в Петербургской губернии - водь
В бланках первой Всероссийской переписи 1897 г. чудский язык в качестве родного указали 25,6 тыс. жителей Олонецкой и Новгородской губерний, в том числе 7 потомственных дворян, 5 лиц духовного звания и 3 почетных гражданина. Фактическая же численность вепсов была еще больше. Так, из всех вепсов Вытегорского уезда в качестве родного чудский язык указало только 5 человек. При этом вепсы, для которых русский язык стал родным, а вепсский еще утрачен не был, жили в то время в двух волостях уезда (Чернослободской и Коштугской). Кстати, в последней родился известный поэт Николай Клюев, активно использовавший в своих стихах наряду с церковнославянской севернорусскую лексику вепсского происхождения
Что касается чудского населения Архангельской и Вологодской губернии, то вопрос о его точной этнической и языковой принадлежности остается открытым. По-видимому, архангельская чудь в XVIII–XIX вв. уже не говорила на своем языке, но сохраняла память о своем происхождении
В Архангельской губернии по спискам населенных мест 1861 г. «новгородцы в смешении с чудью» отмечены в 60 деревнях и 2 селах Архангельского, Холмогорского и Пинежского уездов. Еще 9 деревень Холмогорского уезда согласно данным приходских священников названы отдельными селениями чуди. В Вологодской губернии списки населенных мест 1859 г. показывают чудские селения: в Никольском уезде – 20 селений с населением 1 630 чел., в Сольвычегодском уезде – 28 селений с населением 1 555 чел.
В отношении архангельской чуди «Двинской летописец» пишет: «Жителие убо двиняне вначале именовахуся заволоческая чюдь». Англичанин Ричард Джемс в 1618–1620 гг. побывавший в Холмогорах, засвидетельствовал слово Chiudi [чуди]: ‘так называли в древности народ около Холмогор, язык этого народа отличался от языка самоедов и лопарей. Теперь их там больше нет’
Михаил Ломоносов, уроженец тех мест, пишет о поныне живущих по Двине чудского рода остатках, «которые через сообщение с новгородцами природный свой язык позабыли», отмечая при этом, что «Сих народов [то есть славян и чуди], положивших по разной мере участие свое в составлении россиян, должно приобрести обстоятельное по-возможности знание, дабы увéдать оных древность и сколь много их дела до наших предков и до нас касаются»
Вместе с тем, в Вологодской губернии (тогда ее самым западным уездом был Грязовецкий) отдельные бланки распределения населения по родному языку (1897 г.) все еще содержат информацию о «чудском» языке в качестве родного
Публикация уважаемого Павла Пряникова о расселении в Никольском уезде Вологодской губернии в начале XX в. прибалтов и белорусов (https://yangx.top/tolk_tolk/17702) напомнила о том, что еще в XIX веке на территории Архангельской и Вологодской губерний были не только русские, карельские («корельские») и коми («зырянские») деревни, но также деревни белорусские и чудские. Причем чудские – в том же Никольском уезде
Остановимся на чудских деревнях подробнее. С чудским населением Олонецкой и Новгородской губерний XIX – начала XX веков все более-менее ясно – чудью там называли вепсов, а в Петербургской губернии - водь
В бланках первой Всероссийской переписи 1897 г. чудский язык в качестве родного указали 25,6 тыс. жителей Олонецкой и Новгородской губерний, в том числе 7 потомственных дворян, 5 лиц духовного звания и 3 почетных гражданина. Фактическая же численность вепсов была еще больше. Так, из всех вепсов Вытегорского уезда в качестве родного чудский язык указало только 5 человек. При этом вепсы, для которых русский язык стал родным, а вепсский еще утрачен не был, жили в то время в двух волостях уезда (Чернослободской и Коштугской). Кстати, в последней родился известный поэт Николай Клюев, активно использовавший в своих стихах наряду с церковнославянской севернорусскую лексику вепсского происхождения
Что касается чудского населения Архангельской и Вологодской губернии, то вопрос о его точной этнической и языковой принадлежности остается открытым. По-видимому, архангельская чудь в XVIII–XIX вв. уже не говорила на своем языке, но сохраняла память о своем происхождении
В Архангельской губернии по спискам населенных мест 1861 г. «новгородцы в смешении с чудью» отмечены в 60 деревнях и 2 селах Архангельского, Холмогорского и Пинежского уездов. Еще 9 деревень Холмогорского уезда согласно данным приходских священников названы отдельными селениями чуди. В Вологодской губернии списки населенных мест 1859 г. показывают чудские селения: в Никольском уезде – 20 селений с населением 1 630 чел., в Сольвычегодском уезде – 28 селений с населением 1 555 чел.
В отношении архангельской чуди «Двинской летописец» пишет: «Жителие убо двиняне вначале именовахуся заволоческая чюдь». Англичанин Ричард Джемс в 1618–1620 гг. побывавший в Холмогорах, засвидетельствовал слово Chiudi [чуди]: ‘так называли в древности народ около Холмогор, язык этого народа отличался от языка самоедов и лопарей. Теперь их там больше нет’
Михаил Ломоносов, уроженец тех мест, пишет о поныне живущих по Двине чудского рода остатках, «которые через сообщение с новгородцами природный свой язык позабыли», отмечая при этом, что «Сих народов [то есть славян и чуди], положивших по разной мере участие свое в составлении россиян, должно приобрести обстоятельное по-возможности знание, дабы увéдать оных древность и сколь много их дела до наших предков и до нас касаются»
Вместе с тем, в Вологодской губернии (тогда ее самым западным уездом был Грязовецкий) отдельные бланки распределения населения по родному языку (1897 г.) все еще содержат информацию о «чудском» языке в качестве родного
Telegram
Толкователь
Не знал, что в ходе Столыпинской реформы на Вологодчину шло такое активное переселение прибалтов и белорусов:
«Если на юге Вологодской и Новгородской губерний образование хуторов шло в результате распада сельской общины, то на юго-востоке в Никольском уезде…
«Если на юге Вологодской и Новгородской губерний образование хуторов шло в результате распада сельской общины, то на юго-востоке в Никольском уезде…
Наша деревня — Сиговой Лоб
Стоит у лесных и озерных троп,
Где губы морские, олень да остяк.
На тысячу верст ягелёвый желтяк,
Сиговец же — ярь и сосновая зель,
Где слушают зори медвежью свирель,
Как рыбья чешуйка, свирель та легка,
Баюкает сказку и сны рыбака.
За неводом сон — лебединый затон,
Там яйца в пуху и кувшинковый звон,
Лосиная шерсть у совихи в дупле,
Туда не плыву я на певчем весле.
Порáто бáско зимой в Сигóвце,
По белым избам, на рыбьем солнце!
А рыбье солнце — налимья майка,
Его заманит в чулан хозяйка,
Лишь дверью стукнет, — оно на прялке
И с веретёнцем играет в салки.
Стоит у лесных и озерных троп,
Где губы морские, олень да остяк.
На тысячу верст ягелёвый желтяк,
Сиговец же — ярь и сосновая зель,
Где слушают зори медвежью свирель,
Как рыбья чешуйка, свирель та легка,
Баюкает сказку и сны рыбака.
За неводом сон — лебединый затон,
Там яйца в пуху и кувшинковый звон,
Лосиная шерсть у совихи в дупле,
Туда не плыву я на певчем весле.
Порáто бáско зимой в Сигóвце,
По белым избам, на рыбьем солнце!
А рыбье солнце — налимья майка,
Его заманит в чулан хозяйка,
Лишь дверью стукнет, — оно на прялке
И с веретёнцем играет в салки.
Я люблю цыганские кочевья,
Свист костра и ржанье жеребят,
Под луной как призраки деревья
И ночной железный листопад.
Я люблю кладбищенской сторожки
Нежилой, пугающий уют,
Дальний звон и с крестиками ложки,
В чьей резьбе заклятия живут.
Зорькой тишь, гармонику в потёмки,
Дым овина, в росах коноплю...
Подивятся дальние потомки
Моему безбрежному "люблю".
Что до них? Улыбчивые очи
Ловят сказки теми и лучей...
Я люблю остожья, грай сорочий,
Близь и дали, рощу и ручей.
Николай Клюев (1914)
Свист костра и ржанье жеребят,
Под луной как призраки деревья
И ночной железный листопад.
Я люблю кладбищенской сторожки
Нежилой, пугающий уют,
Дальний звон и с крестиками ложки,
В чьей резьбе заклятия живут.
Зорькой тишь, гармонику в потёмки,
Дым овина, в росах коноплю...
Подивятся дальние потомки
Моему безбрежному "люблю".
Что до них? Улыбчивые очи
Ловят сказки теми и лучей...
Я люблю остожья, грай сорочий,
Близь и дали, рощу и ручей.
Николай Клюев (1914)
ПРАВНУК АВВАКУМОВ, КАЛЕВАЛОВ ВНУК
Телеграм-канал понемногу превращается в литературную гостиную, но обещаю не сильно увлекаться стихами! Просто стихи благодаря краткости, ёмкой и одновременно художественной форме заменяют то, что в прозе порой будет выглядеть громоздко
Поэт Эмиль Верхарн точно подметил: «Поэзию следует искать не в сочетании слов, но в атмосфере, которую создают эти сочетания»
В контексте русско-вепсского взаимодействия – одной из основных тем канала (как-никак «Встреча Руси и Чуди»!) важно напрямую непроговариваемое Николаем Клюевым, но понимаемое через его стихи бережное и любящее осмысление как славянского, так и финно-угорского наследия, понимание культуры Руси как результата диалога культур и языков, а не восприятие каждого элемента по отдельности как чужого / чуждого, инородного / инородческого, незначимого / незначительного
Это всё – его, клюевское богатство: овинные паскараги, крадущие зерно, оленья лопарская тундра, прозренья Рублёва, киноварные образа, старцы-пустынножители. И в этот мир он погружает и нас
Пожалуй, только Клюев сумел соединить древнерусское книжное и «чудское» в одной сроке о России: Паскараги псалмят, гомонят Естрафили (естрафиль 'страус')
Литературоведы долго не могли понять, что такое паскарага, не ориентируясь, к сожалению, на родные для Клюева русские вытегорские говоры и, тем более, на вепсский язык. Они объясняли ее как просто птицу или райскую птицу. Отгадку сказал бы любой, знающий вепсский: paskharag [паскхараг] – это сойка (из вепсского слово попало и в русские обонежские говоры)
Николай Клюев, родившийся в Коштугах (на юго-западе Вытегорского уезда) и проведший детство и юность на берегах реки Андомы (это – уже вытегорский север), писал: «Я потомок лопарского князя, Калевалов волхвующий внук», но не забывал и о своей новгородскости («И чудь прозвала гостя Клюев»)
Ему вторит поэт Василий Андреевич Соколов (1908–1991), клюевский земляк. Он тоже уроженец Коштугской волости, только из другого села – Куштозера. Так, в одном из своих стихотворений он соединяет Онего и Ильмень, новгородские гусли и карельское кантеле:
Если в озеро бросить монету,
Говорят, –
И я верю тому, –
Что, поездив по белому свету,
Непременно вернешься к нему.
Позовёт по-весеннему зычным
С незабытого плёса гудком,
Иль поманит платочком девичьим,
Иль брусничным в лесу островком.
Здравствуй, север мой.
Берег мой, здравствуй!
Я, как бор вековой,
Стал седым.
Не печалюсь, не сетую – властвуй,
Словно в юности, сердцем моим.
Льются волны на отмель с разбега,
Слышу явственно плеск их и звон.
Я принес тебе с песней, Онего,
Ильмень-озера братский поклон,
Вспомним корни родства вековые,
И карельскому кантеле в лад,
Пусть, как волны,
Как всплески живые,
Новгородские гусли звенят.
Кто поклонится отчему краю,
Не отринь,
Приласкай, приголубь,
Я с размаха монету кидаю
В синь озёрную,
В самую глубь.
Телеграм-канал понемногу превращается в литературную гостиную, но обещаю не сильно увлекаться стихами! Просто стихи благодаря краткости, ёмкой и одновременно художественной форме заменяют то, что в прозе порой будет выглядеть громоздко
Поэт Эмиль Верхарн точно подметил: «Поэзию следует искать не в сочетании слов, но в атмосфере, которую создают эти сочетания»
В контексте русско-вепсского взаимодействия – одной из основных тем канала (как-никак «Встреча Руси и Чуди»!) важно напрямую непроговариваемое Николаем Клюевым, но понимаемое через его стихи бережное и любящее осмысление как славянского, так и финно-угорского наследия, понимание культуры Руси как результата диалога культур и языков, а не восприятие каждого элемента по отдельности как чужого / чуждого, инородного / инородческого, незначимого / незначительного
Это всё – его, клюевское богатство: овинные паскараги, крадущие зерно, оленья лопарская тундра, прозренья Рублёва, киноварные образа, старцы-пустынножители. И в этот мир он погружает и нас
Пожалуй, только Клюев сумел соединить древнерусское книжное и «чудское» в одной сроке о России: Паскараги псалмят, гомонят Естрафили (естрафиль 'страус')
Литературоведы долго не могли понять, что такое паскарага, не ориентируясь, к сожалению, на родные для Клюева русские вытегорские говоры и, тем более, на вепсский язык. Они объясняли ее как просто птицу или райскую птицу. Отгадку сказал бы любой, знающий вепсский: paskharag [паскхараг] – это сойка (из вепсского слово попало и в русские обонежские говоры)
Николай Клюев, родившийся в Коштугах (на юго-западе Вытегорского уезда) и проведший детство и юность на берегах реки Андомы (это – уже вытегорский север), писал: «Я потомок лопарского князя, Калевалов волхвующий внук», но не забывал и о своей новгородскости («И чудь прозвала гостя Клюев»)
Ему вторит поэт Василий Андреевич Соколов (1908–1991), клюевский земляк. Он тоже уроженец Коштугской волости, только из другого села – Куштозера. Так, в одном из своих стихотворений он соединяет Онего и Ильмень, новгородские гусли и карельское кантеле:
Если в озеро бросить монету,
Говорят, –
И я верю тому, –
Что, поездив по белому свету,
Непременно вернешься к нему.
Позовёт по-весеннему зычным
С незабытого плёса гудком,
Иль поманит платочком девичьим,
Иль брусничным в лесу островком.
Здравствуй, север мой.
Берег мой, здравствуй!
Я, как бор вековой,
Стал седым.
Не печалюсь, не сетую – властвуй,
Словно в юности, сердцем моим.
Льются волны на отмель с разбега,
Слышу явственно плеск их и звон.
Я принес тебе с песней, Онего,
Ильмень-озера братский поклон,
Вспомним корни родства вековые,
И карельскому кантеле в лад,
Пусть, как волны,
Как всплески живые,
Новгородские гусли звенят.
Кто поклонится отчему краю,
Не отринь,
Приласкай, приголубь,
Я с размаха монету кидаю
В синь озёрную,
В самую глубь.
Ф. Толбухин. Река Шексна у деревни Карпунино (1929). Акварель. Место хранения: Рыбинский государственный историко-архитектурный и художественный музей-заповедник. Источник: https://goskatalog.ru/
ПОШЕХОНСКАЯ СЫРЬ
Часть названий рек на Северо-Западе России имеет славянский формант -на (наиболее часто – -ина, переходящее в -ена): Двина, Кубена, Сямжена ...
Он оформляет как славянские (Сухона), так и неславянские основы (Самина), Немина – ср. вепсское nem’ [немь] ‘мыс’)
Порой формант вообще ошибочно воспринимается как часть основы и тогда для Сухоны появляется объяснение не от сухъ ‘сухая’, ‘маловодная, обмелевшая’, а нагромождение – сухо + дно
Так и с Шексной – гидроним интерпретировали через вепсскую осоку (sohein), финского дятла (hähnä), балтийскую «пестроту» (как будто бы Šeksnà, ср. литовское šèkas «пёстрый»)
Вместе с тем, эти версии не объясняли наличия исторических форм Шокстна, Шохсна, Шохна, Шехна, Шехонь (откуда – Пошехонье) и какая из этих форм первична
Полагаю, что -на - это все тот же знакомый нам славянский формант. Что же касается основы, то она должна реконструироваться как šoht’ [шохть], переходящее в šoks’ [шоксь]. По-видимому, здесь мы наблюдаем сходное явление, известное карельскому языку: lahti > laksi ‘залив’ (-hti > -ksi)
Основа Шохть- / Шоксь- может быть сопоставлена с финско-пермским *säksä ‘грязь’. Оно послужило источником для слов со схожим значением в вепсском, карельском, саамском, мордовских, коми, удмуртском и через них попало в севернорусские говоры: олонецкое шакша ‘грязь, перемешанная со снегом’, архангельское сахта ‘топкая грязь’, ‘поросшая кустарником болотистая местность’, ‘ложбина, поросшая кустарником, заливаемая в половодье’
Таким образом, название реки Шексны можно отнести к довольно раннему финно-угорскому пласту. Вероятное значение гидронима – река с заболоченными, топкими берегами
Это предположение не противоречит географической характеристике низовий Шексны. Так, «Россия. Полное географическое описании нашего отечества» П.П. Семёнова-Тян-Шанского содержит любопытное описание междуречья Шесны и Мологи, ныне затопленного водами Рыбинского водохранилища: «Это сплошная низменная равнина, едва одетая мхом и кустарником, который только кое-где сменяется чахлым еловым лесом… Притоки Мологи и Шексны, протекая по этой низине, почти не имеют берегов и извиваются в небольших ложбинках, покрытых высокой жесткой травой … Глубина этих речек [притоков] незначительна, иловатое дно поросло травой, вода мутна, иногда даже красновата вследствие присутствия железа. Течение их чрезвычайно извилисто, они дробятся на бесчисленное количество рукавов и чуть не ежегодно меняют свои русла … Весенние воды Волги, Мологи, Шексны и их притоков сливаются вместе и образуют одно необозримое озеро, среди которого кое-где выступают клочки твердой земли, деревья и кустарники. В некоторых местах большие леса по самые вершины находятся в воде. На всем междуречье во время этих разливов осаждаются огромные массы ила. Он заволакивает собой рукава, старые русла и постепенно возвышает местность. В этом иле погребаются целые сотни и тысячи свалившихся деревьев»
Часть названий рек на Северо-Западе России имеет славянский формант -на (наиболее часто – -ина, переходящее в -ена): Двина, Кубена, Сямжена ...
Он оформляет как славянские (Сухона), так и неславянские основы (Самина), Немина – ср. вепсское nem’ [немь] ‘мыс’)
Порой формант вообще ошибочно воспринимается как часть основы и тогда для Сухоны появляется объяснение не от сухъ ‘сухая’, ‘маловодная, обмелевшая’, а нагромождение – сухо + дно
Так и с Шексной – гидроним интерпретировали через вепсскую осоку (sohein), финского дятла (hähnä), балтийскую «пестроту» (как будто бы Šeksnà, ср. литовское šèkas «пёстрый»)
Вместе с тем, эти версии не объясняли наличия исторических форм Шокстна, Шохсна, Шохна, Шехна, Шехонь (откуда – Пошехонье) и какая из этих форм первична
Полагаю, что -на - это все тот же знакомый нам славянский формант. Что же касается основы, то она должна реконструироваться как šoht’ [шохть], переходящее в šoks’ [шоксь]. По-видимому, здесь мы наблюдаем сходное явление, известное карельскому языку: lahti > laksi ‘залив’ (-hti > -ksi)
Основа Шохть- / Шоксь- может быть сопоставлена с финско-пермским *säksä ‘грязь’. Оно послужило источником для слов со схожим значением в вепсском, карельском, саамском, мордовских, коми, удмуртском и через них попало в севернорусские говоры: олонецкое шакша ‘грязь, перемешанная со снегом’, архангельское сахта ‘топкая грязь’, ‘поросшая кустарником болотистая местность’, ‘ложбина, поросшая кустарником, заливаемая в половодье’
Таким образом, название реки Шексны можно отнести к довольно раннему финно-угорскому пласту. Вероятное значение гидронима – река с заболоченными, топкими берегами
Это предположение не противоречит географической характеристике низовий Шексны. Так, «Россия. Полное географическое описании нашего отечества» П.П. Семёнова-Тян-Шанского содержит любопытное описание междуречья Шесны и Мологи, ныне затопленного водами Рыбинского водохранилища: «Это сплошная низменная равнина, едва одетая мхом и кустарником, который только кое-где сменяется чахлым еловым лесом… Притоки Мологи и Шексны, протекая по этой низине, почти не имеют берегов и извиваются в небольших ложбинках, покрытых высокой жесткой травой … Глубина этих речек [притоков] незначительна, иловатое дно поросло травой, вода мутна, иногда даже красновата вследствие присутствия железа. Течение их чрезвычайно извилисто, они дробятся на бесчисленное количество рукавов и чуть не ежегодно меняют свои русла … Весенние воды Волги, Мологи, Шексны и их притоков сливаются вместе и образуют одно необозримое озеро, среди которого кое-где выступают клочки твердой земли, деревья и кустарники. В некоторых местах большие леса по самые вершины находятся в воде. На всем междуречье во время этих разливов осаждаются огромные массы ила. Он заволакивает собой рукава, старые русла и постепенно возвышает местность. В этом иле погребаются целые сотни и тысячи свалившихся деревьев»
ЧТО СТОИШЬ, КАЧАЯСЬ, ПИХЛАЯ-РЯБИНА?
Пост уважаемого «Севпростора» (https://yangx.top/severprostor/1134) о значении рябиновой ветви в руках представителей ижорской семьи вызвал отклик как минимум в двух телеграм-каналах: «Пока горит солнце» (https://yangx.top/pokagoritsolnce/196) и «Меряния» (https://yangx.top/merjanin/2076)
В комментариях обсуждалось и направление заимствования традиции: она изначально восточнославянская, ижорская или волжско-финская?
Ответить на этот вопрос трудно. С одной стороны, нельзя исключать различные субстратные влияния, с другой – явления культуры могут возникать независимо друг от друга. Вот если бы это каким-то образом отражалось в языке – было бы более ясно!
В данном случае замечу, что ижорское обозначение рябины – pihlaja [пихлая] известно не только другим прибалтийско-финским языкам, но имеет также «родственников» в волжско-финских, коми и даже в хантыйском и мансийском. Поразительно, что это слово попало и в тюркский чувашский язык (пилеш)
Что же касается конкретно ижоры – ижорский является продолжателем древнекарельского языка. При этом образ рябины как одного из карельских сакральных деревьев исследован научным сотрудником Карельского научного центра РАН Л. И. Ивановой в ее монографии «Персонажи карельской мифологической прозы» (2012)
Позволю себе привести из источника обширную цитату по теме:
«Карелы стегали рябиновым прутом больную корову, со злостью приговаривая: «Рябина чертом сотворена!».
В одной из загадок рябиновый прут сопоставляли с выстрелом, который часто использовали в качестве защиты от потусторонних сил; а в другой со днём: «Длинный прут рябиновый всю землю обхватывает … Рябиновый прут вокруг землю обходит, в конце садится».
С помощью рябиновой палки освобождали стадо из лесного укрытия: шли по следам пропавших коров, а когда по дороге встречались корни деревьев, били их палкой и говорили, обращаясь к лешему: «Отдай вон корову!».
У пастуха сакральный прут чаще всего был рябиновым, в доме его держали в красном углу, под образами, и запрещали кому бы то ни было притрагиваться к нему.
Обруч, сделанный из рябины, приравнивался к железному. В одном из заговоров обращаются к медведю с просьбой не трогать стадо; а если он ослушается, обещают надеть ему на морду рябиновый или железный обруч»
Пост уважаемого «Севпростора» (https://yangx.top/severprostor/1134) о значении рябиновой ветви в руках представителей ижорской семьи вызвал отклик как минимум в двух телеграм-каналах: «Пока горит солнце» (https://yangx.top/pokagoritsolnce/196) и «Меряния» (https://yangx.top/merjanin/2076)
В комментариях обсуждалось и направление заимствования традиции: она изначально восточнославянская, ижорская или волжско-финская?
Ответить на этот вопрос трудно. С одной стороны, нельзя исключать различные субстратные влияния, с другой – явления культуры могут возникать независимо друг от друга. Вот если бы это каким-то образом отражалось в языке – было бы более ясно!
В данном случае замечу, что ижорское обозначение рябины – pihlaja [пихлая] известно не только другим прибалтийско-финским языкам, но имеет также «родственников» в волжско-финских, коми и даже в хантыйском и мансийском. Поразительно, что это слово попало и в тюркский чувашский язык (пилеш)
Что же касается конкретно ижоры – ижорский является продолжателем древнекарельского языка. При этом образ рябины как одного из карельских сакральных деревьев исследован научным сотрудником Карельского научного центра РАН Л. И. Ивановой в ее монографии «Персонажи карельской мифологической прозы» (2012)
Позволю себе привести из источника обширную цитату по теме:
«Карелы стегали рябиновым прутом больную корову, со злостью приговаривая: «Рябина чертом сотворена!».
В одной из загадок рябиновый прут сопоставляли с выстрелом, который часто использовали в качестве защиты от потусторонних сил; а в другой со днём: «Длинный прут рябиновый всю землю обхватывает … Рябиновый прут вокруг землю обходит, в конце садится».
С помощью рябиновой палки освобождали стадо из лесного укрытия: шли по следам пропавших коров, а когда по дороге встречались корни деревьев, били их палкой и говорили, обращаясь к лешему: «Отдай вон корову!».
У пастуха сакральный прут чаще всего был рябиновым, в доме его держали в красном углу, под образами, и запрещали кому бы то ни было притрагиваться к нему.
Обруч, сделанный из рябины, приравнивался к железному. В одном из заговоров обращаются к медведю с просьбой не трогать стадо; а если он ослушается, обещают надеть ему на морду рябиновый или железный обруч»
Telegram
Sevprostor
Интересно, почему у этой женщины и девочек в руках рябина. Это ижора, сфотографированные в 1926 году. Ленинградская губерния, Кингисеппский уезд, Сойкинская волость, дер. Логи.
Был у ижора культ деревьев, и священные деревья, как у многих народов; в наших…
Был у ижора культ деревьев, и священные деревья, как у многих народов; в наших…
РЯБИНОВЫЕ ГРОЗЫ
В продолжении темы о рябине-обереге. Почитание рябины карелами и ижорой может восходить и к отголоскам древних представлений, связанных с богиней Рауни
Основоположник финского письменного языка протестантский епископ Микаэль Агрикола (1510 – 1557) в предисловии к «Псалтыри» (1551) дает список карельских божеств, в числе которых громовержец Укко и его жена Рауни. Когда Укко ссорится с Рауни, гремит гром и проливается дождь. Под именем Равдна она была известна и финским саамам
Как полагают, имя Рауни восходит к скандинавскому обозначению рябины – reynir. При этом согласно скандинавской мифологии рябина – дерево, спасшее бога-громовержца Тора во время его переправы через реку Вимур
Академик АН СССР В. Н. Топоров на примере, уже приводимом уважаемой «Мерянией» (https://yangx.top/merjanin/2076) в отношении Адриана Пошехонского отмечал, что рябина является неотделимой от Ильи-пророка и Параскевы-Пятницы, то есть от продолжателей божественной пары «основного мифа» – громовержца Перуна и его жены Мокоши
В.Н. Топоров сообщает (и с этим невозможно не согласиться), что связь громовержца и его жены с рябиной продолжается в мотиве рябиновой ночи. В сообщении летописей о битве в 1024 г. между Ярославом и Мстиславом говорится: «Бывши нощи рябиновой бысть тьма, и гром шибаше и молния и дождь и бе гроза велика …». При этом рябиновая ночь известна до настоящего времени в Белоруссии и Смоленской области. Это ночь с грозой и молниями, во время которой, как считалось, уничтожаются колдуны и ведьмы. Историк А.Н. Афанасьев (1826–1871) объяснял связь грозы с рябиной тем, что ее красные ягоды "напоминали молниеносный цвет Перуна, … а ветка рябины принималась за цвет перуновой палицы"
Как отмечал В.Н. Топоров, о связи балтийского громовержца с рябиной, по-видимому свидетельствует то, что в одном источнике по балтийской мифологии, относящемся к 1583 г., сообщается о почитании рябины сразу вслед за Перкунасом
Таким образом, мы видим связь рябины и громовержца в карельской, восточнославянский, балтской и скандинавской мифологиях
В качестве оберега рябина использовалась многими народами: марийцами, удмуртами, литовцами, латышами. Что касается чувашей, то они считали, что их семейно-родовые духи-покровители обитали прежде всего в рябине
У вепсов гроздья рябины втыкали в углы домов в качестве оберега от пожара. Существовал запрет бросать рябину в огонь и рубить ее топором. Из рябины вепсы изготовляли кресты-обереги
И в заключение. Использованием восьмиконечных крестов из рябинового дерева, а не икон отличалось известное в Поволжье рябиновское согласие старообрядцев-беспоповцев. Они объясняли свой выбор тем, что из рябины был изготовлен крест, на котором был распят Христос. Так они трактовали церковнославянское слово певгъ (< греч. πεύκη ‘сосна’). По-видимому, данное согласие было хорошо знакомо с карельским (pihl-), раз связало певг с рябиной
В продолжении темы о рябине-обереге. Почитание рябины карелами и ижорой может восходить и к отголоскам древних представлений, связанных с богиней Рауни
Основоположник финского письменного языка протестантский епископ Микаэль Агрикола (1510 – 1557) в предисловии к «Псалтыри» (1551) дает список карельских божеств, в числе которых громовержец Укко и его жена Рауни. Когда Укко ссорится с Рауни, гремит гром и проливается дождь. Под именем Равдна она была известна и финским саамам
Как полагают, имя Рауни восходит к скандинавскому обозначению рябины – reynir. При этом согласно скандинавской мифологии рябина – дерево, спасшее бога-громовержца Тора во время его переправы через реку Вимур
Академик АН СССР В. Н. Топоров на примере, уже приводимом уважаемой «Мерянией» (https://yangx.top/merjanin/2076) в отношении Адриана Пошехонского отмечал, что рябина является неотделимой от Ильи-пророка и Параскевы-Пятницы, то есть от продолжателей божественной пары «основного мифа» – громовержца Перуна и его жены Мокоши
В.Н. Топоров сообщает (и с этим невозможно не согласиться), что связь громовержца и его жены с рябиной продолжается в мотиве рябиновой ночи. В сообщении летописей о битве в 1024 г. между Ярославом и Мстиславом говорится: «Бывши нощи рябиновой бысть тьма, и гром шибаше и молния и дождь и бе гроза велика …». При этом рябиновая ночь известна до настоящего времени в Белоруссии и Смоленской области. Это ночь с грозой и молниями, во время которой, как считалось, уничтожаются колдуны и ведьмы. Историк А.Н. Афанасьев (1826–1871) объяснял связь грозы с рябиной тем, что ее красные ягоды "напоминали молниеносный цвет Перуна, … а ветка рябины принималась за цвет перуновой палицы"
Как отмечал В.Н. Топоров, о связи балтийского громовержца с рябиной, по-видимому свидетельствует то, что в одном источнике по балтийской мифологии, относящемся к 1583 г., сообщается о почитании рябины сразу вслед за Перкунасом
Таким образом, мы видим связь рябины и громовержца в карельской, восточнославянский, балтской и скандинавской мифологиях
В качестве оберега рябина использовалась многими народами: марийцами, удмуртами, литовцами, латышами. Что касается чувашей, то они считали, что их семейно-родовые духи-покровители обитали прежде всего в рябине
У вепсов гроздья рябины втыкали в углы домов в качестве оберега от пожара. Существовал запрет бросать рябину в огонь и рубить ее топором. Из рябины вепсы изготовляли кресты-обереги
И в заключение. Использованием восьмиконечных крестов из рябинового дерева, а не икон отличалось известное в Поволжье рябиновское согласие старообрядцев-беспоповцев. Они объясняли свой выбор тем, что из рябины был изготовлен крест, на котором был распят Христос. Так они трактовали церковнославянское слово певгъ (< греч. πεύκη ‘сосна’). По-видимому, данное согласие было хорошо знакомо с карельским (pihl-), раз связало певг с рябиной
ПИНЕЖЬЕ: А БЫЛА ЛИ ВСТРЕЧА НОВГОРОДЦЕВ И ЧУДИ?
Часть 3. Какими словами с русскими пинежскими говорами поделился карельский язык?
Продолжение. Предыдущие части доступны по ссылкам:
I. https://yangx.top/rusichud/355,
II. https://yangx.top/rusichud/359
Кроме географических названий, речь о которых шла в предыдущей части, в русских говорах Пинежья отмечено не менее 16 диалектных слов, имеющие карельское происхождение (либо, если сказать более строго, слов карельского типа)
Это, во-первых, географические термины (водные объекты и рельеф их дна), названия съедобных растений (таволга):
корга ‘подводные или надводные нагромождения камней, скала’ < korgo ‘подводная каменистая мель’. Кроме того, в Пинежье слово известно в топонимическом употреблении: ручей Корга
ламбина ‘озеро на месте бывшей реки’ < lambi ‘глухое лесное озеро’
вакора ‘кривое суковатое дерево’, ‘коряга’ < väkkärä в значении ‘кривое, изогнутое дерево или сук’
ремжа ‘таволга’ < rožmaheinä ‘таволга’, где -heinä ‘трава’
Во-вторых, лексика, связанная с охотой и перемещением в пространстве:
пухтама ‘лыжное крепление из ремня’ < puhta ‘изгиб, петля’
тайбола ‘длинная дорога в тайге’ < taibale ‘путь’, ‘переход’, ‘перешеек между двумя водоемами’. Подробнее о тайболе см.: https://yangx.top/rusichud/60
В-третьих, лексика, свидетельствующая о занятиях рыболовством и судоходством:
вырить ‘бурлить (о воде)’ < virrata ‘течь, струиться’
рюжа ‘рыболовная снасть – мережа’ < rüža ‘рыболовная снасть – мерёжа’
кёлдас ‘деревянный настил на дне лодки’ (русское мезенское тёлгас) < t’öl’l’ö ‘продольные доски на дне лодки’ (ранее – М. Фасмер)
Об обработке дерева и деятельности, связанной с обработкой и окрашиванием тканей подмаренником, может говорить наличие следующих слов:
варда ‘дранка, прут, вица, используемые для плетения корзин’, вардошка ‘палочка’ < varras (карельское людиковское vardaz) ‘жердь, колышек, палочка’
матура, матурник ‘растение подмаренник’ < mataro ‘растение подмаренник’ (ранее – М. Фасмер)
обремкаться / обремкаться < ремок ‘лохмотья, отрепье’ < rämü ‘хлам, старье’
Засвидетельствованы и слова, обозначающие части дома:
бугра ‘небольшая постройка на плоту, используемая для хранения провизии и как спальное помещение’, ‘летнее спальное помещение, устраиваемое на сеновале’, ‘шалаш’ < bugri ‘небольшой полог, устраиваемый над постелью в летнее время для защиты от мух’, ‘огороженная половиками часть сеновала, где спят летом’
шовныш / шолныш ‘огороженное перегородкой пространство возле печки, где храниться посуда, готовится пища и т.д. ’ - возможно, из šalmo ‘угол дома (внешний)’, т.е. развитие значения происходило следующим образом: ‘угол дома’ > ‘уголок у печи или за печью’ (иначе у М. Фасмера)
Очень показательно с точки зрения перехода карельского населения на русский язык сохранение глагола, связанного с эмоциями человека, а также наличие обозначения части тела:
веньгать ‘плакать, хныкать, ныть’ < väŋgüö, väŋgüä ‘кричать, стонать, выть, визжать’
липалки ‘ресницы’ - образовано от глагола lipata ‘моргать’
Уже на начальном этапе исследования хорошо прослеживается путь данных слов из карельского Северо-Западного Приладожья на Север, а в отдельных случаях (например, тайбола) и далее – в Сибирь
Часть из слов огибала Онежское озеро с севера (корга, ламбина, тайбола), подходя к побережью Белого моря, что соотносится с движением карелов на Север
В отличие от них, древние вепсы и новгородские словене двигались на Север из южной и восточной части Обонежья
Отдельные слова карельского типа достигают и юга Обонежья (района Вытегры), при этом они выглядят как достаточно поздние карельские вкрапления (бугра, ромжа ‘таволга’, шолныша), о чем свидетельствует их фонетический облик (наличие поздно возникших шипящих)
Продолжение следует
Часть 3. Какими словами с русскими пинежскими говорами поделился карельский язык?
Продолжение. Предыдущие части доступны по ссылкам:
I. https://yangx.top/rusichud/355,
II. https://yangx.top/rusichud/359
Кроме географических названий, речь о которых шла в предыдущей части, в русских говорах Пинежья отмечено не менее 16 диалектных слов, имеющие карельское происхождение (либо, если сказать более строго, слов карельского типа)
Это, во-первых, географические термины (водные объекты и рельеф их дна), названия съедобных растений (таволга):
корга ‘подводные или надводные нагромождения камней, скала’ < korgo ‘подводная каменистая мель’. Кроме того, в Пинежье слово известно в топонимическом употреблении: ручей Корга
ламбина ‘озеро на месте бывшей реки’ < lambi ‘глухое лесное озеро’
вакора ‘кривое суковатое дерево’, ‘коряга’ < väkkärä в значении ‘кривое, изогнутое дерево или сук’
ремжа ‘таволга’ < rožmaheinä ‘таволга’, где -heinä ‘трава’
Во-вторых, лексика, связанная с охотой и перемещением в пространстве:
пухтама ‘лыжное крепление из ремня’ < puhta ‘изгиб, петля’
тайбола ‘длинная дорога в тайге’ < taibale ‘путь’, ‘переход’, ‘перешеек между двумя водоемами’. Подробнее о тайболе см.: https://yangx.top/rusichud/60
В-третьих, лексика, свидетельствующая о занятиях рыболовством и судоходством:
вырить ‘бурлить (о воде)’ < virrata ‘течь, струиться’
рюжа ‘рыболовная снасть – мережа’ < rüža ‘рыболовная снасть – мерёжа’
кёлдас ‘деревянный настил на дне лодки’ (русское мезенское тёлгас) < t’öl’l’ö ‘продольные доски на дне лодки’ (ранее – М. Фасмер)
Об обработке дерева и деятельности, связанной с обработкой и окрашиванием тканей подмаренником, может говорить наличие следующих слов:
варда ‘дранка, прут, вица, используемые для плетения корзин’, вардошка ‘палочка’ < varras (карельское людиковское vardaz) ‘жердь, колышек, палочка’
матура, матурник ‘растение подмаренник’ < mataro ‘растение подмаренник’ (ранее – М. Фасмер)
обремкаться / обремкаться < ремок ‘лохмотья, отрепье’ < rämü ‘хлам, старье’
Засвидетельствованы и слова, обозначающие части дома:
бугра ‘небольшая постройка на плоту, используемая для хранения провизии и как спальное помещение’, ‘летнее спальное помещение, устраиваемое на сеновале’, ‘шалаш’ < bugri ‘небольшой полог, устраиваемый над постелью в летнее время для защиты от мух’, ‘огороженная половиками часть сеновала, где спят летом’
шовныш / шолныш ‘огороженное перегородкой пространство возле печки, где храниться посуда, готовится пища и т.д. ’ - возможно, из šalmo ‘угол дома (внешний)’, т.е. развитие значения происходило следующим образом: ‘угол дома’ > ‘уголок у печи или за печью’ (иначе у М. Фасмера)
Очень показательно с точки зрения перехода карельского населения на русский язык сохранение глагола, связанного с эмоциями человека, а также наличие обозначения части тела:
веньгать ‘плакать, хныкать, ныть’ < väŋgüö, väŋgüä ‘кричать, стонать, выть, визжать’
липалки ‘ресницы’ - образовано от глагола lipata ‘моргать’
Уже на начальном этапе исследования хорошо прослеживается путь данных слов из карельского Северо-Западного Приладожья на Север, а в отдельных случаях (например, тайбола) и далее – в Сибирь
Часть из слов огибала Онежское озеро с севера (корга, ламбина, тайбола), подходя к побережью Белого моря, что соотносится с движением карелов на Север
В отличие от них, древние вепсы и новгородские словене двигались на Север из южной и восточной части Обонежья
Отдельные слова карельского типа достигают и юга Обонежья (района Вытегры), при этом они выглядят как достаточно поздние карельские вкрапления (бугра, ромжа ‘таволга’, шолныша), о чем свидетельствует их фонетический облик (наличие поздно возникших шипящих)
Продолжение следует
⬇️ Вот так выглядит бугра (ударение падает на первый слог) :
Forwarded from Sevprostor (Наталья)
Загадала бы загадку, что это. Но не буду) Это постель в сенях. Удивительно. Хотя, кровать в сенях я, кажется, как-то видела на фото. А тут просто еще и с пологом.
Этакая палатка в прихожей, если обозвать это на современный манер.
Источник рисунка Российский Этнографический музей. Автор его там не указан.
Этакая палатка в прихожей, если обозвать это на современный манер.
Источник рисунка Российский Этнографический музей. Автор его там не указан.