После провального окончания Русско-японской кампании 1905 года по России прокатилась волна еврейских погромов. Свидетелем одного из них, произошедшего в Киеве, стал гимназист Костя Паустовский, живший тогда на Васильковской улице:

«Перед вечером к нашим воротам подошел низенький парень в черном картузе. Мокрый кок торчал из-под его картуза. Весь подбородок был облеплен шелухой от семечек.

За парнем осторожно шагал высокий бритый старик в коротких брючках и канотье, за ним – вертлявый человек без шапки, с заплывшими глазками и тучная старуха в теплой шали, а за ней – несколько вороватого вида молодых людей. Торговку эту мы часто видели раньше на Галицком базаре. Сейчас она несла пустой новый мешок.

– Отчиняй! – крикнул парень и стукнул в калитку ломом.

Из дворницкой вышел Игнатий.

– Жиды есть? – спросил его парень.

– Такие, как ты, – лениво ответил Игнатий.

– Жидов ховаете? – крикнул парень и затряс калитку. – Мы в полной известности. Отчиняй.

– Вот попрошу сюда полковника Задорожного, – пригрозил Игнатий, – он с тобой поговорит по-своему.

– Плевал я на иерусалимских полковников! Мы из твоего полковника сделаем юшку!

Тогда мадам Задорожная, подслушивавшая этот разговор из флигеля, не выдержала. Она промчалась, как разъяренная курица, через двор. Рукава ее черного халата развевались и хлопали.

– Хам! – крикнула она и плюнула через решетчатую калитку в лицо парню.– Как ты смеешь оскорблять офицера императорской армии? Босяк! Василий! – завизжала она. – Иди сюда, маруда!

Из флигеля выскочил оторопевший денщик. Он подхватил у сарая топор и побежал к калитке. Парень отскочил и побежал вдоль улицы, оглядываясь на денщика. Спутники его засеменили за ним. Денщик пригрозил парню топором.

– Новости! – сказала мадам Задорожная, запахивая халат и возвращаясь во флигель. – Каждый хам будет выдавать себя за истинно русского! Нет, извините! Имейте в виду, что этот номер никому не пройдет!

Так неожиданно жена черносотенца отвела от нашего дома громил. Взрослые потом долго посмеивались над этим».

У истории Константина Паустовского про еврейский погром в Киеве есть продолжение. После того, как соседка отвела громил от дома, будущий писатель вместе с братом Димой забрался на чердак и открыл по ним огонь из рогатки. Так молодой человек впервые поучаствовал в акции прямого действия:

«Толстая резиновая полоса была наглухо прибита гвоздями к раме выбитого слухового окна. Рогатка эта осталась в наследство от мальчишки, жившего до нас в этом доме.

Я подобрал на чердаке кусок твердого желтого кирпича. Дима заложил его в рогатку и зажал. Мы вдвоем изо всей силы натянули рогатку, прицелились в парня и выстрелили.

Кирпич, сбивая листья и свистя, пронесся через двор, с грохотом ударил у ног высокого старика, проходившего по тротуару, и взорвался – рассыпался на десятки осколков. Мы промахнулись.

Старик присел от неожиданности, потом вскочил и кинулся бежать. За ним, громыхая сапогами, помчался парень.

– Давай второй кирпич! – крикнул мне Дима. Но я опоздал – парень уже скрылся за угловым домом».

«Вступление красных в Баклановскую станицу» (1926 год). Работу приписывают Митрофану Грекову, и сразу несколько ресурсов указывают, что хранится она в Государственном центральном музее современной истории России.

По картине масса сомнений, так как она не типична для баталиста Грекова, обычно изображавшего бойцов Первой Конной в героическом ореоле. Не видно и его подписи на полотне. Конармейцы тут показаны сатирически: лица их вырожденческие, красноносые, с оттопыренными ушами, расхлябанные... Такими их обычно показывал художник Иван Владимиров, после чего продавал свои зарисовки за валюту представителям Американской администрации помощи. Странен и сюжет: казак вряд ли будет портить свою шашку даже об гипсовый бюст (бронзовый бюст генерала Якова Бакланова действительно стоял в станице Баклановской, в сентябре 1930 года он был сдан в Рудметаллторг для переплавки).

Другими словами, картина могла быть создана позднее, после чего ее намеренно приписали Грекову. Это, конечно, только гипотеза, ее нужно проверять.

На этот раз о войне и послевоенной жизни в Калининградской области рассказывает переселенка из Черниговской области Лина Жигалина. Ниже эпизод про соседа-полицая из украинского города Мена, в котором оставалась еще капля совести и стыда:

«Нашим соседом был полицай Иван Бреус. Кто-то даже говорил, что он ничего плохого не делал. Матери моей он однажды сказал: «Катя, бери детей и уходи – ночью будет облава». Во время той облавы тетину подружку Любу арестовали и повесили, соседскую семью одну (муж с женой и двое деток) тоже расстреляли – они евреями были. Могли и маму мою повесить, потому что все знали, что она комсомолка и известная трактористка. Немцам ведь даже искать не нужно было – предатели указывали на дома».

И далее – о том, как пути земляков пересеклись еще раз, но уже в бывшем Кёнигсберге:

«Мы тогда жили в домике на перекрестке проспекта Победы и улицы Менделеева, и мама недалеко от нас встретила тетю Валю, жену Бреуса. Она и рассказала, что ее мужа нашли и 25 лет лагерей дали. Податься ей было некуда, и мы на какое-то время ее приютили. Хотя, все проблемы Бреусов из-за тети Вали и случились. Она была такая хвастунья! Раздобыла тут каких-то вещей немецких и приехала на малую родину показаться. Нарядная была, полная, красивая. Если б она в Мену не приехала, Бреусов и не нашли бы. После суда досталось и сыну Юрию – его исключили из комсомола и из училища. С того момента он нигде не мог пристроиться и, в конце концов, заболел психически - никуда не выходил, завесил окно одеялом и оброс бородой».

#истории_первых_переселенцев

С первым памятником в честь погибшего генерала Черняховского, открытым 7 ноября 1948 года в Черняховске (бывший Инстербург), связана интересная история. Над его проектом, имея в наличии только паспортную фотокарточку полководца, работал немецкий военнопленный:

«Сначала я изготовил барельеф из глины, - позже вспоминал он. - который после утверждения служил основой для мраморного барельефа. Я использовал белую мраморную плитку с кладбища. Памятник должен был стать обелиском высотой 5 или 6 метров в черном граните. Использовались могильные плиты, которые мы привозили с различных немецких кладбищ. Я еще хорошо помню, как однажды мы поехали на грузовике в Кенигсберг, чтобы найти подходящий материал. В окрестностях Инстербурга больше не было пригодного материала. Втроем мы (военнопленные) соорудили затем на Привокзальной площади памятник Черняховскому. Торжественное открытие было назначено на 7 ноября. Лагерный портной должен был изготовить для меня выходной костюм, так как я должен был присутствовать в день открытия. Из администрации пришло приглашение, которое утвердил офицер политотдела. Это было здорово. Вместе с русским бургомистром я мог присутствовать при демонстрации. Обелиск был открыт под звуки государственного гимна».

Через 2 года вместо обелиска был установлен новый памятник-бюст работы молодого скульптора городской конторы благоустройства Марии Прокофьевой.

Отрывок из очерка Ильи Эренбурга «Берлин», написанного в 1923 году. Писатель жил в немецкой столице с 1921 по 1924 год и наблюдал, как зарождаются боевые организации коммунистов и нацистов:

«В Берлине запрещены эмблемы наци, однако целые улицы покрыты знаками свастики и надписями: “Бей жидов”. Зато с коммунистами полиция не шутит. Бьют их деловито и в тюрьму сажают не на час. В маленьких пивных Нордена (так Эренбург, по всей видимости, одним словом называет районы Райниккендорф и Панков – КФ) собираются по вечерам коммунисты. С виду это обыкновенные берлинские пивные: оленьи рога на стене, протертый бархатный диван, копилки для “членов сберегательных кружков”. В таких пивных можно ничего не пить – по теперешним временам это выход. Здесь сидят и разговаривают. Здесь можно видеть, как растет справедливая ненависть Нордена. Здесь можно также видеть, как хитро борется тяжелая индустрия против революции: на соседней улице такая же пивная, тот же протертый диван, те же кепки безработных, но это штаб нацистов.

Одних безработных наци одурачили: “Мы тоже против капитала; когда мы истребим жидовских банкиров, все безработные получат работу!..” Других они подкупили: в их столовках выдают суп с мясом… Подлинные вдохновители, разумеется, никогда не показываются на улицах Нордена. Среди них немало банкиров. Они делают что могут – они спасают свой класс. В рабочую среду они внесли путаницу и разделение. “Тяжелая индустрия”– это почти абстракция, а вот Ганс стоит на том углу, Ганс – свой, рабочий, и он пошел к наци. У Ганса револьвер. У коммуниста Вебера тоже. Поздно ночью на глухой уличке раздается короткий выстрел. Кто-то лежит на мостовой – обманутый Ганс или, может быть, Вебер…

Каждую ночь на севере Берлина раздаются такие выстрелы. По одним улицам никогда не проходят нацисты – это крепости коммунистов. По другим коммунисты проходят только ватагой, не спуская глаз с черных окон. Днем враги еще разговаривают, спорят, пробуют Друг друга убедить. Ночью не до слов. Ночью встает вся тяжесть голода, отчаяние долгих лет, безработица, пустота, гнев, воля к жизни, ночью встает смерть, и, на радость далеким “господам докторам” из различных трестов, злоба разряжает револьверы».

Герд Грец, «Воющие национал-социалисты» (1929 год)

Иногда у моих историй про первых калининградских переселенцев бывают неожиданные продолжения. Несколько дней назад, когда рассказ Лины Антоновны Жигалиной, переехавшей в Кенигсберг-Калининград в июне 1946 года из Черниговской области, был уже сдан в печать, рассказчица пришла в редакцию.

До этого она говорила, что ее отец, Антон Олифиренко, ушел на фронт с первых дней войны и не вернулся. Больше она якобы ничего о нем не знала. Я немного покопался в архивах и нашел личную карточку Антона Климентьевича из Шталага II Б в Хаммерштайне (сегодня польский город Чарне). В карточке говорилось, что рядовой Олифиренко 12 июля 1941 года попал в плен под Быховом. Далее значилось, что 19 октября 1941 он умер (известно, что в переполненном лагере была эпидемия брюшного тифа).

- Я вам неправду сказала, - говорит Лина Антоновна. – Я знаю про отца. Он не умер в лагере. Приходите ко мне на днях, мы с сыном вам все объясним.

История заинтриговала, поэтому вчера я пришел послушать продолжение. Вот оно:

- Перед самым приходом Красной Армии в Мене, где мы жили, была облава. Как я рассказывала, полицай Иван Бреус посоветовал нам заранее скрыться, и мы сбежали в соседнее село Макошино. Когда мы через несколько дней вернулись, немцев уже прогнали наши войска. Постепенно начали возвращаться и остальные жители, а вместе с ними заявился и мой батька. И такой гарный! В теле, одетый в костюм и с портфелем. Поселился он сначала у нас, но все куда-то ездил. Потом общий приятель отца и матери пришел к нам и говорит моей маме: «Катя, ни под каким предлогом хату не продавай». Он несколько раз это повторил, и мама ничего не могла понять. Буквально через несколько дней отец невзначай предлагает маме продать дом, но она отказалась. Тогда он вышел из себя, хлопнул дверью и убежал. Вскоре все выяснилось. Из концлагеря отца забрал на работы какой-то бауэр. У него он работал почти до конца войны, познакомился там с женщиной по имени Надежда (они вместе работали) и сошелся с ней. На Украину они приехали уже с общим ребенком, с девочкой Славой. Когда мама все это узнала, она сильно заболела. Но тут соседки предложили ей уехать вместе с ними в бывшую Восточную Пруссию. Мама, недолго думая, согласилась.

У этой истории также есть продолжение. Как рассказали Лина Антоновна и ее сын Юрий, Антон Климентьевич в начале 70-х узнал через земляков, где живет его бывшая семья, и приехал в Калининградскую область. На некоторое время он задержался, работал в Светлом мастером по ремонту холодильных установок. После очередного семейного скандала Антон Олифиренко бросил жену и уехал в Житомир.

Бывает, что иногда и документам не стоит верить.

#воскресное_кино

Сегодня в честь наступающего 23 февраля смотреть будем фильм Василия Ордынского «Красная площадь». Состоит он из двух рассказов, связанных общими героями. Первый эпизод – о том, как из бегущей с фронта солдатской массы организуется боеспособный отряд, дающий отпор немцам. Чем становится эта боевая единица через два года, мы видим во втором эпизоде, действие там уже на колчаковском фронте.

Казалось бы, в фильме стандартный набор персонажей картины о Гражданской войне: горящий идеей комиссар, не имеющий боевого опыта; николаевский офицер, превращающийся в красного военспеца; матрос-анархист, накручивающий солдатскую массу; бегущий домой из окопов солдат, готовый для достижения своей цели даже расстреливать сослуживцев… Но к каждому из персонажей мы видим нестандартный подход сценариста и режиссера (спойлерить не буду, сами увидите).

Теперь об интересных открытиях. Во второй части фигурирует бронепоезд «Красный Варяг», которым командует матрос-анархист Володя Кольцов, примкнувший к большевикам (тот самый, что поначалу настраивал фронтовиков на комиссара и офицера-золотопогонника). Бронепоезд с таким именем действительно был, и им тоже командовал анархист – матрос с крейсера «Варяг» по фамилии Никишев. Команда его состояла из балтийских моряков, немцев и мадьяр (в фильме вместо последних эстонец Уно Партс).

И еще один нетипичный момент – большой кусок фильма выделили под сцену с прививкой от тифа. Судя по всему, режиссер ввел его, чтобы обратить внимание зрителя еще на одно преимущество Красной Армии на фоне ее противников. Очень может быть, что это стало дополнительной гирькой на чаше весов большевиков. Не хочешь умереть от эпидемий – иди к красным.