Жуков - Симонову о маршалах Ворошилове и Тухачевском:

«Нужно сказать, что Ворошилов, тогдашний нарком, в этой роли был человеком малокомпетентным. Он так до конца и остался дилетантом в военных вопросах и никогда не знал их глубоко и серьёзно… А практически значительная часть работы в наркомате лежала в то время на Тухачевском, действительно являвшимся военным специалистом. У них бывали стычки с Ворошиловым и вообще существовали неприязненные отношения. Ворошилов очень не любил Тухачевского… Во время разработки Устава помню такой эпизод… Тухачевский, как председатель комиссии по Уставу, докладывал Ворошилову как наркому. Я присутствовал при этом. И Ворошилов по какому-то из пунктов… стал высказывать недовольство и предлагать что-то не шедшее к делу. Тухачевский, выслушав его, сказал своим обычным спокойным голосом:
— Товарищ нарком, комиссия не может принять ваших поправок.
— Почему? — спросил Ворошилов.
— Потому что ваши поправки являются некомпетентными, товарищ нарком».

Фото - Яков Халип (1936 год).

О Михаиле Тухачевском второй пост подряд не зря - сегодня 128 лет со дня его рождения. О его роли в РККА и его расстреле в подвале Военной коллегии Верховного суда СССР до сих пор много спорят. Сторонники необходимости казни маршала обычно ссылаются на вечно подозрительного Вячеслава Молотова. Тот до самой смерти считал, что решение о расстреле Тухачевского и его сподвижников было верным. Об этом он рассказывал журналисту Феликсу Чуеву:

– А такой, как Тухачевский, если бы заварилась какая-нибудь каша, неизвестно, на чьей стороне был бы. Он был довольно опасный человек. Я не уверен, что в трудный момент он целиком остался бы на нашей стороне, потому что он был правым. Правая опасность была главной в то время. И очень многие правые не знают, что они правые, и не хотят быть правыми. Троцкисты, те крикуны: «Не выдержим! Нас победят!» Они, так сказать, себя выдали. А эти кулацкие защитники, эти глубже сидят. И они осторожнее. И у них сочувствующих кругом очень много – крестьянская, мещанская масса.

История про подлого «дядю Васю» из книги Владислава Минаева «Коварные методы иностранных разведок» (1940 год). Минаев был довольно плодовит – ему удалось выпустить полтора десятка книг о международном шпионаже. Однако часто автор сталкивался с проблемами – некоторые советские издательства (например, «Московский рабочий») затягивали выход его работ в печать. Редакторы считали рассказы Минаева неправдоподобными, они обвиняли его в измышлениях и в отсутствии ссылок на реальные факты.

Авторский белорусский канал посвященный БССР 1920-х, 1930-х годов. Фотоснимки, журналы, газеты, архитектура и много чего другого о межвоенной истории Беларуси - только уникальный контент.
Ценные свидетельства эпохи (необычные и смешные, грустные и показательные) позволяют взглянуть на 20-30-е годы XX века совершенно по-новому. Подписаться можно тут:
https://yangx.top/belaruskipioner

Номер редчайшего «Красного ворона» (предшественник сатирического журнала «Бегемот»), приуроченного к 5-летию РККА. На обложке – рисунок Бориса Антоновского с подписью «Самый веский дипломатический аргумент Совроссии». Во главе марширующих с винтовками на плече красноармейцев – создатель Красной Армии Лев Троцкий.

Фото отсюда.

После провального окончания Русско-японской кампании 1905 года по России прокатилась волна еврейских погромов. Свидетелем одного из них, произошедшего в Киеве, стал гимназист Костя Паустовский, живший тогда на Васильковской улице:

«Перед вечером к нашим воротам подошел низенький парень в черном картузе. Мокрый кок торчал из-под его картуза. Весь подбородок был облеплен шелухой от семечек.

За парнем осторожно шагал высокий бритый старик в коротких брючках и канотье, за ним – вертлявый человек без шапки, с заплывшими глазками и тучная старуха в теплой шали, а за ней – несколько вороватого вида молодых людей. Торговку эту мы часто видели раньше на Галицком базаре. Сейчас она несла пустой новый мешок.

– Отчиняй! – крикнул парень и стукнул в калитку ломом.

Из дворницкой вышел Игнатий.

– Жиды есть? – спросил его парень.

– Такие, как ты, – лениво ответил Игнатий.

– Жидов ховаете? – крикнул парень и затряс калитку. – Мы в полной известности. Отчиняй.

– Вот попрошу сюда полковника Задорожного, – пригрозил Игнатий, – он с тобой поговорит по-своему.

– Плевал я на иерусалимских полковников! Мы из твоего полковника сделаем юшку!

Тогда мадам Задорожная, подслушивавшая этот разговор из флигеля, не выдержала. Она промчалась, как разъяренная курица, через двор. Рукава ее черного халата развевались и хлопали.

– Хам! – крикнула она и плюнула через решетчатую калитку в лицо парню.– Как ты смеешь оскорблять офицера императорской армии? Босяк! Василий! – завизжала она. – Иди сюда, маруда!

Из флигеля выскочил оторопевший денщик. Он подхватил у сарая топор и побежал к калитке. Парень отскочил и побежал вдоль улицы, оглядываясь на денщика. Спутники его засеменили за ним. Денщик пригрозил парню топором.

– Новости! – сказала мадам Задорожная, запахивая халат и возвращаясь во флигель. – Каждый хам будет выдавать себя за истинно русского! Нет, извините! Имейте в виду, что этот номер никому не пройдет!

Так неожиданно жена черносотенца отвела от нашего дома громил. Взрослые потом долго посмеивались над этим».

У истории Константина Паустовского про еврейский погром в Киеве есть продолжение. После того, как соседка отвела громил от дома, будущий писатель вместе с братом Димой забрался на чердак и открыл по ним огонь из рогатки. Так молодой человек впервые поучаствовал в акции прямого действия:

«Толстая резиновая полоса была наглухо прибита гвоздями к раме выбитого слухового окна. Рогатка эта осталась в наследство от мальчишки, жившего до нас в этом доме.

Я подобрал на чердаке кусок твердого желтого кирпича. Дима заложил его в рогатку и зажал. Мы вдвоем изо всей силы натянули рогатку, прицелились в парня и выстрелили.

Кирпич, сбивая листья и свистя, пронесся через двор, с грохотом ударил у ног высокого старика, проходившего по тротуару, и взорвался – рассыпался на десятки осколков. Мы промахнулись.

Старик присел от неожиданности, потом вскочил и кинулся бежать. За ним, громыхая сапогами, помчался парень.

– Давай второй кирпич! – крикнул мне Дима. Но я опоздал – парень уже скрылся за угловым домом».

«Вступление красных в Баклановскую станицу» (1926 год). Работу приписывают Митрофану Грекову, и сразу несколько ресурсов указывают, что хранится она в Государственном центральном музее современной истории России.

По картине масса сомнений, так как она не типична для баталиста Грекова, обычно изображавшего бойцов Первой Конной в героическом ореоле. Не видно и его подписи на полотне. Конармейцы тут показаны сатирически: лица их вырожденческие, красноносые, с оттопыренными ушами, расхлябанные... Такими их обычно показывал художник Иван Владимиров, после чего продавал свои зарисовки за валюту представителям Американской администрации помощи. Странен и сюжет: казак вряд ли будет портить свою шашку даже об гипсовый бюст (бронзовый бюст генерала Якова Бакланова действительно стоял в станице Баклановской, в сентябре 1930 года он был сдан в Рудметаллторг для переплавки).

Другими словами, картина могла быть создана позднее, после чего ее намеренно приписали Грекову. Это, конечно, только гипотеза, ее нужно проверять.

На этот раз о войне и послевоенной жизни в Калининградской области рассказывает переселенка из Черниговской области Лина Жигалина. Ниже эпизод про соседа-полицая из украинского города Мена, в котором оставалась еще капля совести и стыда:

«Нашим соседом был полицай Иван Бреус. Кто-то даже говорил, что он ничего плохого не делал. Матери моей он однажды сказал: «Катя, бери детей и уходи – ночью будет облава». Во время той облавы тетину подружку Любу арестовали и повесили, соседскую семью одну (муж с женой и двое деток) тоже расстреляли – они евреями были. Могли и маму мою повесить, потому что все знали, что она комсомолка и известная трактористка. Немцам ведь даже искать не нужно было – предатели указывали на дома».

И далее – о том, как пути земляков пересеклись еще раз, но уже в бывшем Кёнигсберге:

«Мы тогда жили в домике на перекрестке проспекта Победы и улицы Менделеева, и мама недалеко от нас встретила тетю Валю, жену Бреуса. Она и рассказала, что ее мужа нашли и 25 лет лагерей дали. Податься ей было некуда, и мы на какое-то время ее приютили. Хотя, все проблемы Бреусов из-за тети Вали и случились. Она была такая хвастунья! Раздобыла тут каких-то вещей немецких и приехала на малую родину показаться. Нарядная была, полная, красивая. Если б она в Мену не приехала, Бреусов и не нашли бы. После суда досталось и сыну Юрию – его исключили из комсомола и из училища. С того момента он нигде не мог пристроиться и, в конце концов, заболел психически - никуда не выходил, завесил окно одеялом и оброс бородой».

#истории_первых_переселенцев

С первым памятником в честь погибшего генерала Черняховского, открытым 7 ноября 1948 года в Черняховске (бывший Инстербург), связана интересная история. Над его проектом, имея в наличии только паспортную фотокарточку полководца, работал немецкий военнопленный:

«Сначала я изготовил барельеф из глины, - позже вспоминал он. - который после утверждения служил основой для мраморного барельефа. Я использовал белую мраморную плитку с кладбища. Памятник должен был стать обелиском высотой 5 или 6 метров в черном граните. Использовались могильные плиты, которые мы привозили с различных немецких кладбищ. Я еще хорошо помню, как однажды мы поехали на грузовике в Кенигсберг, чтобы найти подходящий материал. В окрестностях Инстербурга больше не было пригодного материала. Втроем мы (военнопленные) соорудили затем на Привокзальной площади памятник Черняховскому. Торжественное открытие было назначено на 7 ноября. Лагерный портной должен был изготовить для меня выходной костюм, так как я должен был присутствовать в день открытия. Из администрации пришло приглашение, которое утвердил офицер политотдела. Это было здорово. Вместе с русским бургомистром я мог присутствовать при демонстрации. Обелиск был открыт под звуки государственного гимна».

Через 2 года вместо обелиска был установлен новый памятник-бюст работы молодого скульптора городской конторы благоустройства Марии Прокофьевой.

Отрывок из очерка Ильи Эренбурга «Берлин», написанного в 1923 году. Писатель жил в немецкой столице с 1921 по 1924 год и наблюдал, как зарождаются боевые организации коммунистов и нацистов:

«В Берлине запрещены эмблемы наци, однако целые улицы покрыты знаками свастики и надписями: “Бей жидов”. Зато с коммунистами полиция не шутит. Бьют их деловито и в тюрьму сажают не на час. В маленьких пивных Нордена (так Эренбург, по всей видимости, одним словом называет районы Райниккендорф и Панков – КФ) собираются по вечерам коммунисты. С виду это обыкновенные берлинские пивные: оленьи рога на стене, протертый бархатный диван, копилки для “членов сберегательных кружков”. В таких пивных можно ничего не пить – по теперешним временам это выход. Здесь сидят и разговаривают. Здесь можно видеть, как растет справедливая ненависть Нордена. Здесь можно также видеть, как хитро борется тяжелая индустрия против революции: на соседней улице такая же пивная, тот же протертый диван, те же кепки безработных, но это штаб нацистов.

Одних безработных наци одурачили: “Мы тоже против капитала; когда мы истребим жидовских банкиров, все безработные получат работу!..” Других они подкупили: в их столовках выдают суп с мясом… Подлинные вдохновители, разумеется, никогда не показываются на улицах Нордена. Среди них немало банкиров. Они делают что могут – они спасают свой класс. В рабочую среду они внесли путаницу и разделение. “Тяжелая индустрия”– это почти абстракция, а вот Ганс стоит на том углу, Ганс – свой, рабочий, и он пошел к наци. У Ганса револьвер. У коммуниста Вебера тоже. Поздно ночью на глухой уличке раздается короткий выстрел. Кто-то лежит на мостовой – обманутый Ганс или, может быть, Вебер…

Каждую ночь на севере Берлина раздаются такие выстрелы. По одним улицам никогда не проходят нацисты – это крепости коммунистов. По другим коммунисты проходят только ватагой, не спуская глаз с черных окон. Днем враги еще разговаривают, спорят, пробуют Друг друга убедить. Ночью не до слов. Ночью встает вся тяжесть голода, отчаяние долгих лет, безработица, пустота, гнев, воля к жизни, ночью встает смерть, и, на радость далеким “господам докторам” из различных трестов, злоба разряжает револьверы».