Ижевск. Сегодня.

Иван Курилла.

Несколько тезисов, очевидных в России, но не очевидных для взгляда извне.

1. Большинство россиян не поддерживают войну. Сохраняют лояльность - да (во многом потому, что не видят другого выхода), ее чаще всего и принимают за "поддержку войны", в том числе при публикации опросов. Но нет, никакой массовой поддержки войны нет.

2. Руководство России не является избранным и не получало мандата на агрессию. Демократической легитимации у него и его политики нет.

3. Коллективная ответственность есть, - но это не то, к чему можно "призывать", находясь снаружи коллектива. А идея "коллективной вины" - плод эпохи национализма. Не случайно она наиболее популярна в восточноевропейских странах, находящихся на стадии нациестроительства. В России нациестроительство то ли давно закончилось, то ли так и не началось, поэтому здесь этот концепт вызывает удивление.

4. Тем не менее, нам никуда не деться от ответственности за действия российского руководства и российской армии: не в смысле стыда или уголовного преследования, а в смысле разгребания последствий.

5. Обсуждаемое закрытие Европы от россиян может стать большой ошибкой европейцев (и будет продолжением ошибочной же политики отказа от интеграции России в 1990-е), - но объемы обсуждения этих предложений в российском обществе уже гипертрофированы и вызывают неловкость из-за очевидного сопоставления с бомбежками и беженцами. Впрочем, объяснение этой гипертрофии частично содержится в обсуждавшемся чуть ранее письме Дмитрия Травина: эта мера ложится в популярную среди российской интеллигенции идею "предательства Европы".

6. Обсуждений Украины в российском антивоенном сегменте стало очень мало, - это не значит, будто всем россиянам "наплевать" на страдания украинцев, - это значит, что никто не знает, что делать (многие помогают беженцам, - это выглядит как единственное осмысленное действие), а за перепосты информации о трагедиях несколько человек реально попали в тюрьму.

7. Россия никуда не денется с карты мира после войны и после Путина. Поэтому обсуждение России и ее будущего имеет смысл - не только психотерапевтический (хотя и такой тоже). Прежде всего оно имеет смысл для россиян (хотя и не только для них).

В 2013-м мы защищали геев и думали, что это ужасно важно и ужасно страшно. Чуть ранее мы смеялись над красным пьяным Жераром Депардье в кокошнике и с русским паспортом и думали, что это ужасно забавно. Ещё на полном серьёзе обсуждали разницу между протестной концепцией Лимонова и Акунина.

А сейчас единственное, что хочется сделать – это разжечь большой костёр в густой темноте и осторожно заорать: эээээй, мы здесь, мы всё ещё живы!

Одинцовский район. Сейчас.

Лида Мониава.

Последние 4 месяца я каждый день администрирую заявки от беженцев. Среди прочего, проверяю корректность указанных адресов. Смотрю на все эти уже привычные названия улиц и поселков новыми глазами людей, которые впервые тут оказались. И в ужасе от названий улиц в Москве и Московской области. Я верю в поговорку, что как корабль назовешь, так он и поплывет. Вот как называется корабль, на котором мы сейчас плывем:

Знамя Октября, Совхозная, Ленина, Калинина, Пионерская, Карла Маркса, Первого мая, Советская, 50 лет ВЛКСМ, Коммунистическая, Фрунзе, Коммунальная, Кирова, Энгельса, Андропова, Марксистская, Дзержинец, Энтузиастов, Ленинский проспект, Профсоюзная, Ленинского Комсомола, 60 лет СССР, Инессы Арманд...

А еще вот так: Снайперская, героев панфиловцев, 26 бакинских комиссаров, маршала Савицкого, маршала Василевского, Красноармейская, 9 мая, Подольских курсантов, генерала Тюленева, Триумфальная, 40 Лет Победы…

Отдельно пытаюсь представить, что думают беженцы, когда живут в Москве и Московской области на улицах с названием Херсонская, Изюмская, Азовская, Крымская, Севастопольский проспект.

Калужская область. Сейчас.