#философия #проекты #исследование #кадры #любовь #филиа #филия #совместное_творчество
140125-Улан-Удэ-БРОДРФ
140125-Улан-Удэ-БРОДРФ
Культура философии
Философия, как и любая другая область познания, влияет на культуру. Можно сказать, что сама философия — это культурная практика, формирующая способы мышления и восприятия мира.
Ранее мы рассматривали соотношение философии и истории, и пришли к выводу, что они находятся в диалектическом взаимодействии. Подобное справедливо и по отношению к нашей сегодняшней пару.
С одной стороны, философия, коренится в культурных институтах общества, отражает ценности, нормы, язык, практики, миросозерцание и исторический опыт общества. С другой, философия за счет рефлексии способна критически (не критикански, но критически) взглянуть на нынешнее состояние культуры, дать оценку и предложить пути решения. Во втором случае проявляется преобразовательная функция философского знания.
Мы помним, что со времен античности философия была образом жизни, где мысль и действие были связаны. У Платона философия познания отражает поиск блага, добродетели и гармонии. В Средние века философия выступала как служанка богословия, то есть, такой тип мышления, без которого не познать высшую истину — божественное откровение. Культурно-преобразовательное влияние имела и имеет вся последующая философия: Р. Декарта, Ф. Бэкона, И. Канта, французских просветителей, марксистов и космистов, постмодернистов и позитивистов.
Тем не менее, еще раз подчеркнем, что полностью выделить философию из культуры не удастся. Несмотря на культуротворческие способности философии, несмотря на ее независимый статус, для выражения своих мыслей философ все равно использует тот или иной язык, соотносит себя с теми или иными ценностями и нормами, осуществляет это выражение в рамках культурно закрепленных практик.
#философия #культура
150125-Улан-Удэ-БРОДРФ
Философия, как и любая другая область познания, влияет на культуру. Можно сказать, что сама философия — это культурная практика, формирующая способы мышления и восприятия мира.
Ранее мы рассматривали соотношение философии и истории, и пришли к выводу, что они находятся в диалектическом взаимодействии. Подобное справедливо и по отношению к нашей сегодняшней пару.
С одной стороны, философия, коренится в культурных институтах общества, отражает ценности, нормы, язык, практики, миросозерцание и исторический опыт общества. С другой, философия за счет рефлексии способна критически (не критикански, но критически) взглянуть на нынешнее состояние культуры, дать оценку и предложить пути решения. Во втором случае проявляется преобразовательная функция философского знания.
Мы помним, что со времен античности философия была образом жизни, где мысль и действие были связаны. У Платона философия познания отражает поиск блага, добродетели и гармонии. В Средние века философия выступала как служанка богословия, то есть, такой тип мышления, без которого не познать высшую истину — божественное откровение. Культурно-преобразовательное влияние имела и имеет вся последующая философия: Р. Декарта, Ф. Бэкона, И. Канта, французских просветителей, марксистов и космистов, постмодернистов и позитивистов.
Тем не менее, еще раз подчеркнем, что полностью выделить философию из культуры не удастся. Несмотря на культуротворческие способности философии, несмотря на ее независимый статус, для выражения своих мыслей философ все равно использует тот или иной язык, соотносит себя с теми или иными ценностями и нормами, осуществляет это выражение в рамках культурно закрепленных практик.
#философия #культура
150125-Улан-Удэ-БРОДРФ
"Иконостас" философии.
Сегодня мы пробуем сформировать ваш личный ряд представителей русской философии. Не только тех, кто внес наибольший вклад, кто определил облик философии, но и тех, кто именно вам кажется значимым и, быть может, недооцененным в истории отечественной мысли.
Обычный педагогический совет студентам курса философии для непрофильных направлений — найти своего любимого философа. Того, чьи мысли и идеи будут комплементарны вашим собственным. С этого начинается погружение в философию.
Мы задаемся обозначенным выше вопросом, потому что на пути философского становления личности каждый из нас встречает философов, близких себе по духу. Философский интерес всегда начинается с интереса личного. Он может проявиться в раннем возрасте, может — позднее. Однако, если интерес этот силен, мы обязательно найдем тех, кто будет откликаться в нашем мышлении и в нашей душе.
Самое интересное при этом — то, что этот мыслитель может быть даже не входить в список первых величин, не фигурировать в учебниках и энциклопедиях, но быть "нашим мыслителем". Нашим именно по опыту индивидуального и отчасти даже интеллектуально интимного взаимодействия идей. Такие люди формируют наше (и только наше) индивидуальное мышление, наш взгляд на мир и систему ценностей и норм.
Со временем интерес может как угаснуть, так и разгореться сильнее. Во втором случае мы переходим к новым идеям, новым взглядам и философским концепциям. Например, от в случае интереса к Иммануилу Канту неминуем переход к Х. Вульфу, Д. Юму или Г. Гегелю. Именно так из личного интереса разворачивается наша собственная философия, а вместе с ней и то, что образно названо философским иконостасом.
Разумеется, речь идет не о почитании и культе того или иного мыслителя — такое невозможно в философии. Речь идет о близости духа при опосредованном общении сквозь время и пространство.
Уважаемые читатели этого канала, поделитесь, пожалуйста, наиболее интересными для вас философами и мыслителями, их идеями и суждениями.
#философия #персоналии
160125-Улан-Удэ-БРОДРФ
Сегодня мы пробуем сформировать ваш личный ряд представителей русской философии. Не только тех, кто внес наибольший вклад, кто определил облик философии, но и тех, кто именно вам кажется значимым и, быть может, недооцененным в истории отечественной мысли.
Обычный педагогический совет студентам курса философии для непрофильных направлений — найти своего любимого философа. Того, чьи мысли и идеи будут комплементарны вашим собственным. С этого начинается погружение в философию.
Мы задаемся обозначенным выше вопросом, потому что на пути философского становления личности каждый из нас встречает философов, близких себе по духу. Философский интерес всегда начинается с интереса личного. Он может проявиться в раннем возрасте, может — позднее. Однако, если интерес этот силен, мы обязательно найдем тех, кто будет откликаться в нашем мышлении и в нашей душе.
Самое интересное при этом — то, что этот мыслитель может быть даже не входить в список первых величин, не фигурировать в учебниках и энциклопедиях, но быть "нашим мыслителем". Нашим именно по опыту индивидуального и отчасти даже интеллектуально интимного взаимодействия идей. Такие люди формируют наше (и только наше) индивидуальное мышление, наш взгляд на мир и систему ценностей и норм.
Со временем интерес может как угаснуть, так и разгореться сильнее. Во втором случае мы переходим к новым идеям, новым взглядам и философским концепциям. Например, от в случае интереса к Иммануилу Канту неминуем переход к Х. Вульфу, Д. Юму или Г. Гегелю. Именно так из личного интереса разворачивается наша собственная философия, а вместе с ней и то, что образно названо философским иконостасом.
Разумеется, речь идет не о почитании и культе того или иного мыслителя — такое невозможно в философии. Речь идет о близости духа при опосредованном общении сквозь время и пространство.
Уважаемые читатели этого канала, поделитесь, пожалуйста, наиболее интересными для вас философами и мыслителями, их идеями и суждениями.
#философия #персоналии
160125-Улан-Удэ-БРОДРФ
Философия и мистика в России.
Русская философия, будучи взращенной на религиозной почве, всегда отличалась особым вниманием к духовным и мистическим аспектам познания. Более того, эта религиозная почва была неоднородна: в нее входят как православие, так и славянское язычество, буддизм, ислам и рад других религиозных верований, пестрой мозаикой представленных на необъятных просторах России.
Несмотря на то, что русская философия родила различные формы атеизма и материализма, значительная ее часть обращалась к мистическому опыту как источнику познания. Этот факт связан с православием и религиозным опытом. Мистика, как неотъемлемая часть русской философской традиции, проявляется через стремление к познанию Божественного и пониманию связи человека с миром.
Одной из ключевых фигур, объединяющих философию и мистику, является Владимир Соловьев. Его концепция Всеединства утверждает единство Бога, человека и мира как основу бытия. Мистическое переживание, по Соловьеву, становится путем преодоления раздвоенности и возвращения к первоистоку.
Не менее показательная работа Вл.С. Соловьева "Смысл любви", где мыслитель последовательно рассматривает разные подходы к цели любви между людьми, но не находит в них удовлетворительного ответа. Высший же смысл Соловьев обнаруживает через мистическое гностическое учение.
Интересной в данном случае оказывается и философия Н.Ф. Федорова, который говорит о всеобщем воскрешении. При том факте, что сам Федоров отрицает мистику и даже становится ее резким критиком, его проект, как отмечал Н.А. Бердяев, невозможно понять без мистического контекста.
Мистика широко представлена в классической русской литературе — А.С. Пушкин, Н.В. Гоголь, Ф.М. Достоевский обращались к мистическим сюжетам в своих произведениях. У Пушкина в "Пиковой даме" главному герою Герману мистическим образом везет в картах, и также мистически с ним случается неудача, из-за которой он проигрывает состояние и сходит с ума, повторяя "Тройка, семерка, туз. Тройка, семерка, дама!"
Произведения Гоголя полны мистических образов и сюжетов. Однако у него мистика становится чуть ли не обыденностью — то вареники сами собой обмазываются в сметане и летят в рот, то кузнец Вакула седлает черта и летит на нем в Петербург. Даже в "Петербургских повестях" Гоголя, где хлад имперской столицы сменяет теплое украинское раздолье, мистика — это не что-то выходящее из повседневности. Нос майора Ковалева пропал как-то сам, майору было стыдно ходить без носа, но никто особенно не удивлялся такому происшествию. Более того, нос даже начал жить своей жизнью, более успешной, чем его бывший владелец. Обычная ситуация для Николаевской России...
Таким образом, русская культура и мистика взаимосвязаны, они формируют уникальный синтез рационального и духовного подходов, стремящихся к постижению высшего смысла.
#философия #мистика #литература
170125-Улан-Удэ-БРОДРФ
Русская философия, будучи взращенной на религиозной почве, всегда отличалась особым вниманием к духовным и мистическим аспектам познания. Более того, эта религиозная почва была неоднородна: в нее входят как православие, так и славянское язычество, буддизм, ислам и рад других религиозных верований, пестрой мозаикой представленных на необъятных просторах России.
Несмотря на то, что русская философия родила различные формы атеизма и материализма, значительная ее часть обращалась к мистическому опыту как источнику познания. Этот факт связан с православием и религиозным опытом. Мистика, как неотъемлемая часть русской философской традиции, проявляется через стремление к познанию Божественного и пониманию связи человека с миром.
Одной из ключевых фигур, объединяющих философию и мистику, является Владимир Соловьев. Его концепция Всеединства утверждает единство Бога, человека и мира как основу бытия. Мистическое переживание, по Соловьеву, становится путем преодоления раздвоенности и возвращения к первоистоку.
Не менее показательная работа Вл.С. Соловьева "Смысл любви", где мыслитель последовательно рассматривает разные подходы к цели любви между людьми, но не находит в них удовлетворительного ответа. Высший же смысл Соловьев обнаруживает через мистическое гностическое учение.
Интересной в данном случае оказывается и философия Н.Ф. Федорова, который говорит о всеобщем воскрешении. При том факте, что сам Федоров отрицает мистику и даже становится ее резким критиком, его проект, как отмечал Н.А. Бердяев, невозможно понять без мистического контекста.
Мистика широко представлена в классической русской литературе — А.С. Пушкин, Н.В. Гоголь, Ф.М. Достоевский обращались к мистическим сюжетам в своих произведениях. У Пушкина в "Пиковой даме" главному герою Герману мистическим образом везет в картах, и также мистически с ним случается неудача, из-за которой он проигрывает состояние и сходит с ума, повторяя "Тройка, семерка, туз. Тройка, семерка, дама!"
Произведения Гоголя полны мистических образов и сюжетов. Однако у него мистика становится чуть ли не обыденностью — то вареники сами собой обмазываются в сметане и летят в рот, то кузнец Вакула седлает черта и летит на нем в Петербург. Даже в "Петербургских повестях" Гоголя, где хлад имперской столицы сменяет теплое украинское раздолье, мистика — это не что-то выходящее из повседневности. Нос майора Ковалева пропал как-то сам, майору было стыдно ходить без носа, но никто особенно не удивлялся такому происшествию. Более того, нос даже начал жить своей жизнью, более успешной, чем его бывший владелец. Обычная ситуация для Николаевской России...
Таким образом, русская культура и мистика взаимосвязаны, они формируют уникальный синтез рационального и духовного подходов, стремящихся к постижению высшего смысла.
#философия #мистика #литература
170125-Улан-Удэ-БРОДРФ
Идея в философии и философия идеи.
Постигая проблему значения словосочетания "русская идея", нам предлагают задаться вопросами:
Чем, по вашему, философская идея отличается от иных идей, что характеризует ее собственную специфику?
Вопрос хорош тем, что он оригинален, то есть, заставляет обратиться к соьственному знанию и собственному мышлению, а не к учебникам или информационным системам.
Кроме этого, вопрос переводит рассуждение об идее в область философии, не касаясь политических, социо-культурных и других факторов формирования этого словосочетания, а также его современных коннотаций.
Разговор о философской идее как таковой не может быть простым. И непростота эта подтверждается уже тем, что сам Платон, с именем и философией которого ассоциируется учение об идеях, проводил дистинкцию идеи и эйдоса. Вернее сказать, сам Платон дистинкцию не давал, но она прослеживается в его текстах.
Другим затруднением является то, что ни идея, ни эйдос не понимаются у Платона однозначно, но зачастую обладают контекстуальным значением, из-за чего даже выделяются (напр., А.Ф. Лосевым) разные именования значения идеи и разные ее планы.
И это только Платон, а сколько еще чудных и чудных мыслителей идеалистического и материалистического толка было в истории и есть в современности! И у каждого идеи и идеи об идеях, как и у каждого из ныне живущих.
Тем не менее, есть одна черта, свойственная идее во все времена (а может, и вне времени) — идея не может быть познана чувственно. Идея есть обратное от материи.
Все остальные вопросы — о первичности, атрибутивности, гипостазийности, эманации, проявленности и сокрытости и пр. — есть проявления персональных мнений, знаний и откровений.
Что же касается нас и того, как кажется автору, то для меня философскую идею, помимо названной выше нематериальности, отличает ее предельная реальность. Это ее отличие от идеи научной, которая возникает эвристически и еще может быть оспорена, и от идеи творческой, которая еще должна быть воплощена.
Идеализм, — скажете вы.
Да, он самый. И объективный.
А как вы ответите на сегодняшний вопрос?
#философия #идея
200125-Улан-Удэ-БРОДРФ
Постигая проблему значения словосочетания "русская идея", нам предлагают задаться вопросами:
Чем, по вашему, философская идея отличается от иных идей, что характеризует ее собственную специфику?
Вопрос хорош тем, что он оригинален, то есть, заставляет обратиться к соьственному знанию и собственному мышлению, а не к учебникам или информационным системам.
Кроме этого, вопрос переводит рассуждение об идее в область философии, не касаясь политических, социо-культурных и других факторов формирования этого словосочетания, а также его современных коннотаций.
Разговор о философской идее как таковой не может быть простым. И непростота эта подтверждается уже тем, что сам Платон, с именем и философией которого ассоциируется учение об идеях, проводил дистинкцию идеи и эйдоса. Вернее сказать, сам Платон дистинкцию не давал, но она прослеживается в его текстах.
Другим затруднением является то, что ни идея, ни эйдос не понимаются у Платона однозначно, но зачастую обладают контекстуальным значением, из-за чего даже выделяются (напр., А.Ф. Лосевым) разные именования значения идеи и разные ее планы.
И это только Платон, а сколько еще чудных и чудных мыслителей идеалистического и материалистического толка было в истории и есть в современности! И у каждого идеи и идеи об идеях, как и у каждого из ныне живущих.
Тем не менее, есть одна черта, свойственная идее во все времена (а может, и вне времени) — идея не может быть познана чувственно. Идея есть обратное от материи.
Все остальные вопросы — о первичности, атрибутивности, гипостазийности, эманации, проявленности и сокрытости и пр. — есть проявления персональных мнений, знаний и откровений.
Что же касается нас и того, как кажется автору, то для меня философскую идею, помимо названной выше нематериальности, отличает ее предельная реальность. Это ее отличие от идеи научной, которая возникает эвристически и еще может быть оспорена, и от идеи творческой, которая еще должна быть воплощена.
Идеализм, — скажете вы.
Да, он самый. И объективный.
А как вы ответите на сегодняшний вопрос?
#философия #идея
200125-Улан-Удэ-БРОДРФ
Продолжаем размышлять об идее, и сегодня осуществляется переход от философской идеи как таковой к философской русской идее.
Мы отвечаем на вопросы:
Что содержит в себе русская идея такого, что выделяет ее на фоне других идей? Или же ничего такого особенного в ней и нет, обычная вполне себе идея?
Разумеется, русская идея — это сложное и многогранное понятие, для современного слуха оно неоднозначно.
Прежде ответа на вопрос, мы, будучи философами, зададимся вопросом о вопросе. А что именно подразумевается?
Мы можем прочесть данный вопрос несколькими способами и получить несколько его постановок, ведь многое зависит от вкладываемого в слова смысла.
Так, в словосочетании русская идея бросается в глаза национальная характеристика некоей идеи. Той идеи, что была порождена русскими (российскими?), была принята ими или сформировала нечто, что мы называем русскими (российскими).
Следовательно, ответов на вопрос может быть два: первый будет даваться из материалистического понимания илеи, а второй — из идеалистического как некоей идеи, которая формирует материю.
Если мы обратимся к идеалистическому пониманию идеи, то окажется, что эта вечная, неизменная и оформленная идея является источником нашего материального мира. В таком случае еам либо дано познать ее, либо нет. Но в мире материальном познать ее можно не более, чем, как тень "от незримого очами".
В случае применения того подхода, который мы назвали материалистическим, под русской идеей стоит понимать совокупность социо-культурных признаков, атрибутируемых как русские. В таком случае нас интересуют условия формирования этих признаков, их валидность, а также их функционирование в мышлении и влияние на духовную жизнь.
И в том, и в другом случае употребление слова русское вовсе не означает, что другие национальные культуры вступают с ней в противоречие. История знает множество примеров культурного обмена, который приводил к самым лучшим результатам.
#философия #идея
210125-Улан-Удэ-БРОДРФ
Мы отвечаем на вопросы:
Что содержит в себе русская идея такого, что выделяет ее на фоне других идей? Или же ничего такого особенного в ней и нет, обычная вполне себе идея?
Разумеется, русская идея — это сложное и многогранное понятие, для современного слуха оно неоднозначно.
Прежде ответа на вопрос, мы, будучи философами, зададимся вопросом о вопросе. А что именно подразумевается?
Мы можем прочесть данный вопрос несколькими способами и получить несколько его постановок, ведь многое зависит от вкладываемого в слова смысла.
Так, в словосочетании русская идея бросается в глаза национальная характеристика некоей идеи. Той идеи, что была порождена русскими (российскими?), была принята ими или сформировала нечто, что мы называем русскими (российскими).
Следовательно, ответов на вопрос может быть два: первый будет даваться из материалистического понимания илеи, а второй — из идеалистического как некоей идеи, которая формирует материю.
Если мы обратимся к идеалистическому пониманию идеи, то окажется, что эта вечная, неизменная и оформленная идея является источником нашего материального мира. В таком случае еам либо дано познать ее, либо нет. Но в мире материальном познать ее можно не более, чем, как тень "от незримого очами".
В случае применения того подхода, который мы назвали материалистическим, под русской идеей стоит понимать совокупность социо-культурных признаков, атрибутируемых как русские. В таком случае нас интересуют условия формирования этих признаков, их валидность, а также их функционирование в мышлении и влияние на духовную жизнь.
И в том, и в другом случае употребление слова русское вовсе не означает, что другие национальные культуры вступают с ней в противоречие. История знает множество примеров культурного обмена, который приводил к самым лучшим результатам.
#философия #идея
210125-Улан-Удэ-БРОДРФ
Идея нации в русской философии.
Мы продолжаем разговор о русской идее, который был поднят на канале РОД "Русская Философия".
Сегодня мы вопрошаем: содержатся ли все-таки в истории русской философии какие-то наиболее точные понимания русской идеи? И какие это понимания? И почему они таковы?
Конечно, говорить о точности в данном случае достаточно сложно, но вполне возможно говорить о конкретности в философии. Попробуем посмотреть.
Владимир Сергеевич Соловьев является автором наиболее конкретного определения, которое также в известном смысле заслоняет потенциал разгадки идеи нации: "идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности". Этими словами Вл. Соловьев снимал претензии на поиск идеи нации в "общественном мнении сегодняшнего дня", ведь это "поставило бы нас в опасность быть разочарованными событиями последующего дня".
Соловьев обратился к религиозному толкованию идея нации. Философ убежден в единстве человеческого рода, поскольку "это есть религиозная истина, оправданная рационально философией и подтвержденная точной наукой". Следовательно, все человечество — это единый организм, представленный разными нациями, и потому "ни один народ не может жить в себе, чрез себя и для себя, но жизнь каждого народа представляет лишь определенное участие в общей жизни человечества", ведь в противном случае организм умрет.
Однако человечество — это не только физический и биологический организм, но моральный, долженствующий, ибо "члены и элементы, из коих он [единый организм человечества] состоит, — нации и индивиды — суть существа моральные". Если так, то никакая материальная ценность царства необходимости, т.е., мира материального, не может быть поставлена выше, чем нравственный долг, идеал. И это, считает верующий Соловьев, может быть воспринято "как благословение или как проклятие", поскольку "моральное существо никогда не может освободиться от власти божественной идеи, являющейся смыслом его бытия". Мы можем лишь решить, как "носить ее в сердце своем и в судьбах своих".
В настоящем изложении мы дошли только до конца первого раздела работы Вл.С. Соловьева "Русская идея" (Пер. с франц. Г.А. Рачинского). Однако какое обильное содержание эта работа нам являет! Не будем пренебрегать этим и дадим свой отклик на размышления философа.
В первую очередь, бросается в глаза ясно поставленное утверждение, что идея нации не может ставить эту нацию выше или ниже остальных. Иными словами, эта идея не есть самоутверждение за счет других, но органическая самоманифестация, самопроявление нации в организме единого человечества — в этом Соловьев убежден.
Другой аспект — это религиозное толкование идеи нации — то, что часто цитируется и не вполне ясно понимается. "То, что Бог думает о ней [нации] в вечности" — это отсылка одновременно к моральному долгу, к смыслу, заложенному богом и к вечной идее. Кроме того, эта отсылка, как мы писали выше, отклоняет различные сиюминутные и конъюнктурные толкования нации — все, что ассоциируется с ней в злободневности — и ставит вопрос по-философски.
В том же разделе Соловьев сам указывает на релятивность толкования идеи нации: "И раз я русский, какому из национальных мнений должен я пожертвовать моими субъективными идеями: мнению официальной и официозной России, России настоящего, или тому мнению, которое исповедуют несколько миллионов наших староверов, этих истинных представителей традиционной России, России прошлого, для которых наша церковь и наше государство в их настоящем виде суть царство Антихриста; а то, может быть, не обратиться ли нам еще и к нигилистам: ведь они, быть может, являют собой будущее России". Это побуждает автора двигаться дальше...
Продолжение следует.
#философия #идея
220125-Улан-Удэ-БРОДРФ
Мы продолжаем разговор о русской идее, который был поднят на канале РОД "Русская Философия".
Сегодня мы вопрошаем: содержатся ли все-таки в истории русской философии какие-то наиболее точные понимания русской идеи? И какие это понимания? И почему они таковы?
Конечно, говорить о точности в данном случае достаточно сложно, но вполне возможно говорить о конкретности в философии. Попробуем посмотреть.
Владимир Сергеевич Соловьев является автором наиболее конкретного определения, которое также в известном смысле заслоняет потенциал разгадки идеи нации: "идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности". Этими словами Вл. Соловьев снимал претензии на поиск идеи нации в "общественном мнении сегодняшнего дня", ведь это "поставило бы нас в опасность быть разочарованными событиями последующего дня".
Соловьев обратился к религиозному толкованию идея нации. Философ убежден в единстве человеческого рода, поскольку "это есть религиозная истина, оправданная рационально философией и подтвержденная точной наукой". Следовательно, все человечество — это единый организм, представленный разными нациями, и потому "ни один народ не может жить в себе, чрез себя и для себя, но жизнь каждого народа представляет лишь определенное участие в общей жизни человечества", ведь в противном случае организм умрет.
Однако человечество — это не только физический и биологический организм, но моральный, долженствующий, ибо "члены и элементы, из коих он [единый организм человечества] состоит, — нации и индивиды — суть существа моральные". Если так, то никакая материальная ценность царства необходимости, т.е., мира материального, не может быть поставлена выше, чем нравственный долг, идеал. И это, считает верующий Соловьев, может быть воспринято "как благословение или как проклятие", поскольку "моральное существо никогда не может освободиться от власти божественной идеи, являющейся смыслом его бытия". Мы можем лишь решить, как "носить ее в сердце своем и в судьбах своих".
В настоящем изложении мы дошли только до конца первого раздела работы Вл.С. Соловьева "Русская идея" (Пер. с франц. Г.А. Рачинского). Однако какое обильное содержание эта работа нам являет! Не будем пренебрегать этим и дадим свой отклик на размышления философа.
В первую очередь, бросается в глаза ясно поставленное утверждение, что идея нации не может ставить эту нацию выше или ниже остальных. Иными словами, эта идея не есть самоутверждение за счет других, но органическая самоманифестация, самопроявление нации в организме единого человечества — в этом Соловьев убежден.
Другой аспект — это религиозное толкование идеи нации — то, что часто цитируется и не вполне ясно понимается. "То, что Бог думает о ней [нации] в вечности" — это отсылка одновременно к моральному долгу, к смыслу, заложенному богом и к вечной идее. Кроме того, эта отсылка, как мы писали выше, отклоняет различные сиюминутные и конъюнктурные толкования нации — все, что ассоциируется с ней в злободневности — и ставит вопрос по-философски.
В том же разделе Соловьев сам указывает на релятивность толкования идеи нации: "И раз я русский, какому из национальных мнений должен я пожертвовать моими субъективными идеями: мнению официальной и официозной России, России настоящего, или тому мнению, которое исповедуют несколько миллионов наших староверов, этих истинных представителей традиционной России, России прошлого, для которых наша церковь и наше государство в их настоящем виде суть царство Антихриста; а то, может быть, не обратиться ли нам еще и к нигилистам: ведь они, быть может, являют собой будущее России". Это побуждает автора двигаться дальше...
Продолжение следует.
#философия #идея
220125-Улан-Удэ-БРОДРФ
Наступает пятый день обсуждения философии русской идеи.
Сегодня вопрос звучит так: каковы, по Вашему, условия и истоки существования русской идеи в языческие, христианские, советские и постсоветские времена?
Сразу признаем, что вопрос ясен не до конца — нас вопрошают о периоде ее формирования? Или о том, каковы различные истоки существования русской идеи в различные периоды? В любом случае, полный ответ может быть дан только в развернутом виде. Однако, в силу ограничений формата Телеграм, осветим несколько положений.
Во-первых, нужно обратить внимание на то, что при разговоре о русской идее (как бы ее ни понимали — национально, наднационально или вовсе вненационально) чаще всего делается акцент на европейской части России. Когда приводится хронология русской философии, это также касается европейской части России. На наш взгляд, подобный подход непродуктивно вытесняет историю восточной России и ее историю до вхождения в состав Российской Империи.
Во-вторых, приведенная периодизация интеллектуальной истории европейской части России не полна. Для большей корректности нужно выделить дохристианский период (условно объединим его в один), домонгольский, монгольский и послемонгольский, затем период династии Романовых, Россия петровская, европеизация и становление т.н. "Петербургского периода" истории России. Только за ними последовали Россия большевиков (в равной степени неоднородная по своей философской периодизации) и постсоветская Российская Федерация, за 34 года существования которой философия также менялась.
В-третьих, необходимо понять, что подразумевается под русской идеей. Если мы говорим о философской идее, к чему нас настойчиво склоняют последние дни, то крайне важным оказывается ответить на вопрос, возможна ли философия в язычестве? Философия оказалась более чем возможна в язычестве древнегреческом. Но так ли это в язычестве славянском?
Бурятская земля обладает несравненно более глубокой историей, нежели европейская часть России. Первые племенные образования относятся к III веку до новой эры, а с проникновением в Бурятию буддизма в XVI-XVII вв. представления о философии, надо полагать, сильно изменились.
Именно на этот процесс стоит обратить внимание.
#философия #идея
230125-Улан-Удэ-БРОДРФ
Сегодня вопрос звучит так: каковы, по Вашему, условия и истоки существования русской идеи в языческие, христианские, советские и постсоветские времена?
Сразу признаем, что вопрос ясен не до конца — нас вопрошают о периоде ее формирования? Или о том, каковы различные истоки существования русской идеи в различные периоды? В любом случае, полный ответ может быть дан только в развернутом виде. Однако, в силу ограничений формата Телеграм, осветим несколько положений.
Во-первых, нужно обратить внимание на то, что при разговоре о русской идее (как бы ее ни понимали — национально, наднационально или вовсе вненационально) чаще всего делается акцент на европейской части России. Когда приводится хронология русской философии, это также касается европейской части России. На наш взгляд, подобный подход непродуктивно вытесняет историю восточной России и ее историю до вхождения в состав Российской Империи.
Во-вторых, приведенная периодизация интеллектуальной истории европейской части России не полна. Для большей корректности нужно выделить дохристианский период (условно объединим его в один), домонгольский, монгольский и послемонгольский, затем период династии Романовых, Россия петровская, европеизация и становление т.н. "Петербургского периода" истории России. Только за ними последовали Россия большевиков (в равной степени неоднородная по своей философской периодизации) и постсоветская Российская Федерация, за 34 года существования которой философия также менялась.
В-третьих, необходимо понять, что подразумевается под русской идеей. Если мы говорим о философской идее, к чему нас настойчиво склоняют последние дни, то крайне важным оказывается ответить на вопрос, возможна ли философия в язычестве? Философия оказалась более чем возможна в язычестве древнегреческом. Но так ли это в язычестве славянском?
Бурятская земля обладает несравненно более глубокой историей, нежели европейская часть России. Первые племенные образования относятся к III веку до новой эры, а с проникновением в Бурятию буддизма в XVI-XVII вв. представления о философии, надо полагать, сильно изменились.
Именно на этот процесс стоит обратить внимание.
#философия #идея
230125-Улан-Удэ-БРОДРФ
Широта земли как причина формирования особого характера. Очерк из истории философии.
Подходит к концу неделя обсуждения темы русской идеи. Мы прошли немало, и весь вопрос в том, продвинулись ли? Ответ, вероятно, такое же, как в том анекдоте о пессимисте, оптимисте, реалисте и стакане, наполовину наполненном жидкостью.
Тем не менее, подводим итог и обращаемся уже целиком к истории русской философии.
Итак, вопрос: для каких отечественных концепций русская идея является важнейшим моментом философского построения и почему?
Мы уже касались заметки Вл.С. Соловьева "Русская идея", которую мы проанализировали до конца первого раздела. Поскольку метод подобного анализа предполагает большой объем, мы сосредоточимся на "верхах" русской философии.
Разумеется, русская идея как концепт, через который осмыслялся национальный характер, а вместе с ним и идея нации (которая, как мы уже поняли, не имеет отношения к самодовольству и самопревозношению нации), присутствует во множестве философских учений.
Вспомним, например, философию общего дела Н.Ф. Федорова. В центре его внимания — огромный и почти неохватный план искупления первородного греха сотворческими силами Бога и человечества. Особая антропология Федорова рассматривает человека как помощника Бога в деле исполнения библейских пророчеств, конечная цель которых — воскрешение.
Задача эта всемирная, каждый человек, будучи смертным, по мысли Федорова, должен свободно присоединиться к этому проекту.
Однако есть в текстах Н.Ф. Федорова указание на особое место России в этом проекте. Россия, по мысли философа, выпестовала мысль о воскрешении, а огромные просторы России служат местом подготовки для перехода к простору небесному, космическому — "этому новому поприщу для великого подвига".
На влияние географии указывал и один из самых рефлексирующих о России философов — Н.А. Бердяев. Он считал, что широта русских просторов формирует особых тип мышления, не свойственный тем, кто в подобных землях не воспитывался. Как тут не вспомнить слова того же Федорова: "Ширь земли русской способствует формированию богатырских характеров".
Вероятно, именно это указывает на вненациональный характер русской идеи, пусть и звучит словосочетание достаточно национально. Земля русская, как ее именуют, разделена и управляет различными народами и национальностями, и потому каждого человека, живущего на этой земле, сама природа воспитывает как богатыря.
#философия #идея #земля
240125-Улан-Удэ-БРОДРФ
Подходит к концу неделя обсуждения темы русской идеи. Мы прошли немало, и весь вопрос в том, продвинулись ли? Ответ, вероятно, такое же, как в том анекдоте о пессимисте, оптимисте, реалисте и стакане, наполовину наполненном жидкостью.
Тем не менее, подводим итог и обращаемся уже целиком к истории русской философии.
Итак, вопрос: для каких отечественных концепций русская идея является важнейшим моментом философского построения и почему?
Мы уже касались заметки Вл.С. Соловьева "Русская идея", которую мы проанализировали до конца первого раздела. Поскольку метод подобного анализа предполагает большой объем, мы сосредоточимся на "верхах" русской философии.
Разумеется, русская идея как концепт, через который осмыслялся национальный характер, а вместе с ним и идея нации (которая, как мы уже поняли, не имеет отношения к самодовольству и самопревозношению нации), присутствует во множестве философских учений.
Вспомним, например, философию общего дела Н.Ф. Федорова. В центре его внимания — огромный и почти неохватный план искупления первородного греха сотворческими силами Бога и человечества. Особая антропология Федорова рассматривает человека как помощника Бога в деле исполнения библейских пророчеств, конечная цель которых — воскрешение.
Задача эта всемирная, каждый человек, будучи смертным, по мысли Федорова, должен свободно присоединиться к этому проекту.
Однако есть в текстах Н.Ф. Федорова указание на особое место России в этом проекте. Россия, по мысли философа, выпестовала мысль о воскрешении, а огромные просторы России служат местом подготовки для перехода к простору небесному, космическому — "этому новому поприщу для великого подвига".
На влияние географии указывал и один из самых рефлексирующих о России философов — Н.А. Бердяев. Он считал, что широта русских просторов формирует особых тип мышления, не свойственный тем, кто в подобных землях не воспитывался. Как тут не вспомнить слова того же Федорова: "Ширь земли русской способствует формированию богатырских характеров".
Вероятно, именно это указывает на вненациональный характер русской идеи, пусть и звучит словосочетание достаточно национально. Земля русская, как ее именуют, разделена и управляет различными народами и национальностями, и потому каждого человека, живущего на этой земле, сама природа воспитывает как богатыря.
#философия #идея #земля
240125-Улан-Удэ-БРОДРФ
Путями Владимира Сергеевича Соловьева...
Мы продолжаем читать и анализировать работу Вл.С. Соловьева "Русская идея", написанную в 1888 году на французском языке. Используется перевод Г.А. Рачинского.
В прошлый раз мы остановились на конце первой части, где Соловьев пишет знаменитые слова "идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности" и заканчивает скепсисом в отношении тезиса "долг патриота сводится к тому, чтобы поддерживать свою страну и служить ей в этой национальной политике, не навязывая ей своих субъективных идей".
Соловьев недоумевает: "какому из национальных мнений должен я пожертвовать моими субъективными идеями".
Во второй части философ укрепляет сомнения в приведенном выше тезисе о патриотизме как национальной идее. Соловьев обращается к религиозной истории (что логично, зная биографию мыслителя) и находит в ней подтверждение скепсису. Философ считает, что народ или нация могут неверно истолковать свою идею.
Так, иудеи, по мнению Соловьева, обладают мессианским призванием, связанным, в конем счете, с христианством. Иудеи — это "народ пророков и апостолов, народ Иисуса Христа и Пресвятой Девы". Однако, как известно, иудеи не приняли учение Христа, что говорит о том, что иудеи исполнили свою миссию против собственной воли. Следовательно, "не может уже считаться дозволенным теперь говорить, что общественное мнение нации всегда право и что народ никогда не может заблуждаться в своем истинном призвании или отвергать его".
Таким образом, понимание национальной идеи выходит за рамки временно'го и современного. Равно как выходит оно, по Соловьеву, за рамки только народного, что разбивает претензии почвенников и народников, а также славянофильскую идею "народ-богоносца".
Окончательный аргумент в сторону христианской миссии еврейского народа со стороны Соловьева заключается в том, что иудейский канонический текст "как простой исторический и литературный памятник" оканчивается призывом персидского языческого царя Кира строить Второй Иерусалимский храм. Христианский же священный текст предстает "произведением законченным и гармоничным", ведь от сотворения мира, через падение Адама и восстановление Христом мир приходит к " откровению преображенного и прославленного мира, Нового Иерусалима, нисходящего с небес, скинии, где Бог с людьми обитает".
Соловьев делает вывод, что "вне христианства историческое дело Израиля потерпело крушение". Окончательный же вывод Соловьева во второй части "Русской идеи" — "народ может при случае не понять своего призвания".
Продолжение следует...
#философия #идея #Соловьев
270125-Улан-Удэ-БРОДРФ
Мы продолжаем читать и анализировать работу Вл.С. Соловьева "Русская идея", написанную в 1888 году на французском языке. Используется перевод Г.А. Рачинского.
В прошлый раз мы остановились на конце первой части, где Соловьев пишет знаменитые слова "идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности" и заканчивает скепсисом в отношении тезиса "долг патриота сводится к тому, чтобы поддерживать свою страну и служить ей в этой национальной политике, не навязывая ей своих субъективных идей".
Соловьев недоумевает: "какому из национальных мнений должен я пожертвовать моими субъективными идеями".
Во второй части философ укрепляет сомнения в приведенном выше тезисе о патриотизме как национальной идее. Соловьев обращается к религиозной истории (что логично, зная биографию мыслителя) и находит в ней подтверждение скепсису. Философ считает, что народ или нация могут неверно истолковать свою идею.
Так, иудеи, по мнению Соловьева, обладают мессианским призванием, связанным, в конем счете, с христианством. Иудеи — это "народ пророков и апостолов, народ Иисуса Христа и Пресвятой Девы". Однако, как известно, иудеи не приняли учение Христа, что говорит о том, что иудеи исполнили свою миссию против собственной воли. Следовательно, "не может уже считаться дозволенным теперь говорить, что общественное мнение нации всегда право и что народ никогда не может заблуждаться в своем истинном призвании или отвергать его".
Таким образом, понимание национальной идеи выходит за рамки временно'го и современного. Равно как выходит оно, по Соловьеву, за рамки только народного, что разбивает претензии почвенников и народников, а также славянофильскую идею "народ-богоносца".
Окончательный аргумент в сторону христианской миссии еврейского народа со стороны Соловьева заключается в том, что иудейский канонический текст "как простой исторический и литературный памятник" оканчивается призывом персидского языческого царя Кира строить Второй Иерусалимский храм. Христианский же священный текст предстает "произведением законченным и гармоничным", ведь от сотворения мира, через падение Адама и восстановление Христом мир приходит к " откровению преображенного и прославленного мира, Нового Иерусалима, нисходящего с небес, скинии, где Бог с людьми обитает".
Соловьев делает вывод, что "вне христианства историческое дело Израиля потерпело крушение". Окончательный же вывод Соловьева во второй части "Русской идеи" — "народ может при случае не понять своего призвания".
Продолжение следует...
#философия #идея #Соловьев
270125-Улан-Удэ-БРОДРФ
Продолжая путь за Владимиром Соловьевым.
В третьей части текста Вл.С. Соловьев обращается к современным для него взглядам на Россию и ее историю. Мыслитель выделяет две ключевых фигуры в отечественной истории — Владимира Святого, крестившего Русь, и Петра Великого, который, "отбросив слепой национализм Москвы, проникнутый просвещенным патриотизмом, видящим истинные потребности своего народа, <...> не останавливается ни перед чем, чтобы внести, хотя бы насильственно, в Россию ту цивилизацию, которую она презирала, но которая была ей необходима".
Крещение Руси и петровские реформы — два ключевых исторических события, через которые Соловьев рассматривает русскую идею. Эти же две личности и два периода, связанные с их активной деятельностью, задают, по Соловьеву, самый высокий уровень для осмысления призвания России: "сколь велико и прекрасно должно быть в своем конечном осуществлении национальное дело, имевшее таких предшественников, и как высоко должна, если она не хочет упасть, ставить свою цель страна, имевшая во времена своего варварства своими представителями Святого Владимира и Петра Великого".
Философ критикует "наших лжепатриотов, желающих навязать русскому народу историческую миссию на свой образец и в пределах своего понимания", ведь для них "истинное величие России — мертвая буква", а национальным делом в их понимании "является нечто, чего проще на свете не бывает, и зависит оно от одной-единственной силы — силы оружия".
Соловьев обсуждает т.н. "греческий проект", выпестованный еще Екатериной Великой. Его смысл заключался в окружении Османской империи, разделе ее территорий и восстановлении Константинополя, то есть Второго Рима, силами Рима Третьего. Фантастическая по размаху идеализма задача, которая не была осуществлена в силу международных политических причин. Ведущие европейские державы того времени однозначно негативно отреагировали бы на попытку осуществления проекта, ведь она поставила бы под угрозу торговые отношения в Средиземноморье. Так греческий проект остался проектом, и будничность жизни победила широкую мечту, которую вполне можно именовать историософской.
И этот проект философ решительно отвергает: "Нет! Не этой России, какой мы ее видим теперь, России, изменившей лучшим своим воспоминаниям, урокам Владимира и Петра Великого, России, одержимой слепым национализмом и необузданным обскурантизмом, не ей овладеть когда-либо вторым Римом и положить конец роковому восточному вопросу".
"В истории мира есть события таинственные, но нет бессмысленных", — пишет Соловьев. Бессмысленных событий истории, из которых не можем извлечь уроков, из которых мы не можем понять себя современных и свое место в мире, не существует. Такова, вероятно, главная мысль данной части. Опираясь на это убеждение, Соловьев критикует существовавшие в его время идеи нации, явно указывая на их историческую непоследовательность и нецелостность.
В следующей, четвертой части мыслитель вновь обратится к религиозному измерению, а текст обретет более трансцендентный характер. Как это часто бывает у Соловьева, он последовательно рассматривает ответы на поставленный им вопрос и также последовательно отвергает эти ответы, вырабатывая, тем самым, свой философский ответ.
Продолжение следует...
#философия #идея #Соловьев
280125-Улан-Удэ-БРОДРФ
В третьей части текста Вл.С. Соловьев обращается к современным для него взглядам на Россию и ее историю. Мыслитель выделяет две ключевых фигуры в отечественной истории — Владимира Святого, крестившего Русь, и Петра Великого, который, "отбросив слепой национализм Москвы, проникнутый просвещенным патриотизмом, видящим истинные потребности своего народа, <...> не останавливается ни перед чем, чтобы внести, хотя бы насильственно, в Россию ту цивилизацию, которую она презирала, но которая была ей необходима".
Крещение Руси и петровские реформы — два ключевых исторических события, через которые Соловьев рассматривает русскую идею. Эти же две личности и два периода, связанные с их активной деятельностью, задают, по Соловьеву, самый высокий уровень для осмысления призвания России: "сколь велико и прекрасно должно быть в своем конечном осуществлении национальное дело, имевшее таких предшественников, и как высоко должна, если она не хочет упасть, ставить свою цель страна, имевшая во времена своего варварства своими представителями Святого Владимира и Петра Великого".
Философ критикует "наших лжепатриотов, желающих навязать русскому народу историческую миссию на свой образец и в пределах своего понимания", ведь для них "истинное величие России — мертвая буква", а национальным делом в их понимании "является нечто, чего проще на свете не бывает, и зависит оно от одной-единственной силы — силы оружия".
Соловьев обсуждает т.н. "греческий проект", выпестованный еще Екатериной Великой. Его смысл заключался в окружении Османской империи, разделе ее территорий и восстановлении Константинополя, то есть Второго Рима, силами Рима Третьего. Фантастическая по размаху идеализма задача, которая не была осуществлена в силу международных политических причин. Ведущие европейские державы того времени однозначно негативно отреагировали бы на попытку осуществления проекта, ведь она поставила бы под угрозу торговые отношения в Средиземноморье. Так греческий проект остался проектом, и будничность жизни победила широкую мечту, которую вполне можно именовать историософской.
И этот проект философ решительно отвергает: "Нет! Не этой России, какой мы ее видим теперь, России, изменившей лучшим своим воспоминаниям, урокам Владимира и Петра Великого, России, одержимой слепым национализмом и необузданным обскурантизмом, не ей овладеть когда-либо вторым Римом и положить конец роковому восточному вопросу".
"В истории мира есть события таинственные, но нет бессмысленных", — пишет Соловьев. Бессмысленных событий истории, из которых не можем извлечь уроков, из которых мы не можем понять себя современных и свое место в мире, не существует. Такова, вероятно, главная мысль данной части. Опираясь на это убеждение, Соловьев критикует существовавшие в его время идеи нации, явно указывая на их историческую непоследовательность и нецелостность.
В следующей, четвертой части мыслитель вновь обратится к религиозному измерению, а текст обретет более трансцендентный характер. Как это часто бывает у Соловьева, он последовательно рассматривает ответы на поставленный им вопрос и также последовательно отвергает эти ответы, вырабатывая, тем самым, свой философский ответ.
Продолжение следует...
#философия #идея #Соловьев
280125-Улан-Удэ-БРОДРФ
Чем нация и национальность отличаются от национализма в "Русской идее" Вл.С. Соловьева.
После разоружения "лжепатриотов", осуществленного Соловьевым в третьей части "Русской идеи", а также неудачного прогноза о возрастающей роли болгар, в четвертой части философ обращается к дорогому его сердцу христианству, чтобы через него разрешить насущный вопрос — что есть нация и как это слово связано с национализмом.
Мыслитель противопоставляет понятия национальности и общественного мнения, именуя последний "фильсифицированным продуктом", в то время как национальности присуща "национальная совесть". На нее и уповает философ: она "сумеет найти более достоверное выражение для истинной русской идеи". По его мнению, "истинная русская идея" "здесь, близко", "засвидетельствованная религиозным характером народа, прообразованная и указанная важнейшими событиями и величайшими личностями нашей истории".
Это утверждение может показаться идеалистически народническим, однако мысль Соловьева явно шире: философ уповает на национальную совесть — глубокое религиозное чувство, иногда именуемое "внутренним богом" и рассматриваемое как Божий дар от самого сотворения человека.
Однако далее Соловьев разворачивает мысль еще шире, обращаясь с Священному Писанию: "откровенное Слово Божие. Я не хочу сказать, чтобы в этом Слове можно было найти что-либо о России: напротив, молчание его указует нам истинный путь".
Молчание говорит больше, чем слова: "Если единственный народ, о котором специально пеклось божественное провидение, был народ израильский, если смысл существования этого единственного в своем роде народа лежал не в нем самом, но в приуготованном им христианском откровении и если, наконец, в Новом Завете уже нет речи о какой-либо отдельной национальности и даже определенно указывается, что никакой национальный антагонизм не должен более иметь места, то не следует ли вывести из всего этого, что в первоначальной мысли Бога нации не существуют вне их органического и живого единства, — вне человечества?"
В подобной замысловатой и тяжеловесной форме Соловьев подводит нас к главному выводу: "Смысл существования наций не лежит в них самих, но в человечестве". Человечество оказывается выше, ценнее и значительнее, чем отдельные нации. Человечество — слишком абстрактное понятие, лишенное реального бытия? Этот мереологический нигилизм Соловьев разбивает: "С таким же правом можно было бы сказать, что рука и нога реально существуют, а человек в его целом есть лишь абстрактное существо".
Более того, в дохристианскую эпоху, считает философ, была лишь "disjecta membra вселенского человека" — его разрозненные и разбросанные части, члены, фрагменты, которые лишь потенциально содержали в себе объединение.
Как актуальное понятие появляется человечество, по Соловьеву, именно с христианством: "эта идея [человечества] стала плотью, когда абсолютный центр всех существ открылся во Христе. С тех пор великое человеческое единство, вселенское тело Богочеловека, реально существует на земле".
Из этого следует прескриптивный вывод, что "участвовать в жизни вселенской Церкви, в развитии великой христианской цивилизации, участвовать в этом по мере сил и особых дарований своих, вот в чем, следовательно, единственная истинная цель, единственная истинная миссия всякого народа". И из этого следует, что национализм, который часто ассоциируют с понятием нации, есть противодействие этому замыслу:
"Таким образом, христианская истина утверждает неизменное существование наций и прав национальности, осуждая в то же время национализм, представляющий для народа то же, что эгоизм для индивида: дурной принцип, стремящийся изолировать отдельное существо превращением различия в разделение, а разделения в антагонизм".
Примечательно в этом фрагменте и то, как изысканно и глубоко Соловьев опережает Ленина в идее прав национальностей.
Продолжение следует...
#философия #идея #Соловьев
290125-Улан-Удэ-БРОДРФ
После разоружения "лжепатриотов", осуществленного Соловьевым в третьей части "Русской идеи", а также неудачного прогноза о возрастающей роли болгар, в четвертой части философ обращается к дорогому его сердцу христианству, чтобы через него разрешить насущный вопрос — что есть нация и как это слово связано с национализмом.
Мыслитель противопоставляет понятия национальности и общественного мнения, именуя последний "фильсифицированным продуктом", в то время как национальности присуща "национальная совесть". На нее и уповает философ: она "сумеет найти более достоверное выражение для истинной русской идеи". По его мнению, "истинная русская идея" "здесь, близко", "засвидетельствованная религиозным характером народа, прообразованная и указанная важнейшими событиями и величайшими личностями нашей истории".
Это утверждение может показаться идеалистически народническим, однако мысль Соловьева явно шире: философ уповает на национальную совесть — глубокое религиозное чувство, иногда именуемое "внутренним богом" и рассматриваемое как Божий дар от самого сотворения человека.
Однако далее Соловьев разворачивает мысль еще шире, обращаясь с Священному Писанию: "откровенное Слово Божие. Я не хочу сказать, чтобы в этом Слове можно было найти что-либо о России: напротив, молчание его указует нам истинный путь".
Молчание говорит больше, чем слова: "Если единственный народ, о котором специально пеклось божественное провидение, был народ израильский, если смысл существования этого единственного в своем роде народа лежал не в нем самом, но в приуготованном им христианском откровении и если, наконец, в Новом Завете уже нет речи о какой-либо отдельной национальности и даже определенно указывается, что никакой национальный антагонизм не должен более иметь места, то не следует ли вывести из всего этого, что в первоначальной мысли Бога нации не существуют вне их органического и живого единства, — вне человечества?"
В подобной замысловатой и тяжеловесной форме Соловьев подводит нас к главному выводу: "Смысл существования наций не лежит в них самих, но в человечестве". Человечество оказывается выше, ценнее и значительнее, чем отдельные нации. Человечество — слишком абстрактное понятие, лишенное реального бытия? Этот мереологический нигилизм Соловьев разбивает: "С таким же правом можно было бы сказать, что рука и нога реально существуют, а человек в его целом есть лишь абстрактное существо".
Более того, в дохристианскую эпоху, считает философ, была лишь "disjecta membra вселенского человека" — его разрозненные и разбросанные части, члены, фрагменты, которые лишь потенциально содержали в себе объединение.
Как актуальное понятие появляется человечество, по Соловьеву, именно с христианством: "эта идея [человечества] стала плотью, когда абсолютный центр всех существ открылся во Христе. С тех пор великое человеческое единство, вселенское тело Богочеловека, реально существует на земле".
Из этого следует прескриптивный вывод, что "участвовать в жизни вселенской Церкви, в развитии великой христианской цивилизации, участвовать в этом по мере сил и особых дарований своих, вот в чем, следовательно, единственная истинная цель, единственная истинная миссия всякого народа". И из этого следует, что национализм, который часто ассоциируют с понятием нации, есть противодействие этому замыслу:
"Таким образом, христианская истина утверждает неизменное существование наций и прав национальности, осуждая в то же время национализм, представляющий для народа то же, что эгоизм для индивида: дурной принцип, стремящийся изолировать отдельное существо превращением различия в разделение, а разделения в антагонизм".
Примечательно в этом фрагменте и то, как изысканно и глубоко Соловьев опережает Ленина в идее прав национальностей.
Продолжение следует...
#философия #идея #Соловьев
290125-Улан-Удэ-БРОДРФ
Христианский характер русской идеи и противодействие религиозному национализму у Вл.С. Соловьева.
Переходим к пятой части "Русской идеи" Вл.С. Соловьева.
Утверждая, что "русский народ — народ христианский", Соловьев далее предполагает (философ, как мы отмечали ранее, именно предполагает, рассматривает гипотетически возможные варианты, проверяя их на прочность логической аргументации), что, "чтобы познать истинную русскую идею", России "всем сердцем и душой войти в общую жизнь христианского мира и положить все свои национальные силы на осуществление, в согласии с другими народами, того совершенного и вселенского единства человеческого рода, непреложное основание которого дано нам в Церкви Христовой".
Однако Соловьев видит препятствие: "дух национального эгоизма не так-то легко отдает себя на жертву", что означает: "Церковь, которая в действительности есть нерушимая скала вселенского единства и солидарности, становится для России палладиумом узкого национального партикуляризма, а зачастую даже пассивным орудием эгоистической и ненавистнической политики". В национализме и "национализации" церкви видит Соловьев главную угрозу осознанию идеи нации.
Идея же эта, полагает Соловьев, может быть постигнута через православие — "Русская Церковь <...> участвует по существу в единстве Вселенской Церкви, основанной Христом". Однако, "к несчастью, это единство существует у нас только в скрытом состоянии и не достигает живой действительности", ибо существуют "вековые цепи, сковывающие тело нашей Церкви с нечистым трупом, удушающим ее своим разложением".
Крайне резкое нападение на официальную церковь своего времени!
Как известно, Вл.С. Соловьев был сторонником и автором проекта объединения церквей (отсюда и описанное ранее обращение мыслителя к "греческому проекту" восстановления Византийской церкви). Кроме этого, философ выступает против национализма как такового, ведь тот противоположен органической включенности нации в человечество. Национализм, по Соловьеву, подобен нежизнеспособному органу, который вредит целостному организму.
По этим причинам философ не следует популярной линии поиска самобытности России в критике Запада. Соловьев убежден в обратном. И в качестве примера обращается к наследию И.С. Аксакова — русского философа-славянофила — и подробно разбирает некоторые положения его учения в шестой части работы. С нею мы ознакомимся уже завтра.
Что отчетливо бросается в глаза, когда читаешь Соловьева, так это его христианская интенция, отдающая в некотором смысле абсолютизацией христианства. Безусловно, Соловьев — философ религиозный и человек верующий. Однако сложно игнорировать тот факт, что и Российская Империя, и советская Россия, и Российская Федерация — государства многонациональные и, следовательно, полирелигиозные. И взаимодействие разных народов, проживающих в России разных периодов, внесло колоссальный вклад в содержание национальной идеи, в самосознание всех людей и всех народов.
Продолжение следует...
#философия #идея #Соловьев
300125-Улан-Удэ-БРОДРФ
Переходим к пятой части "Русской идеи" Вл.С. Соловьева.
Утверждая, что "русский народ — народ христианский", Соловьев далее предполагает (философ, как мы отмечали ранее, именно предполагает, рассматривает гипотетически возможные варианты, проверяя их на прочность логической аргументации), что, "чтобы познать истинную русскую идею", России "всем сердцем и душой войти в общую жизнь христианского мира и положить все свои национальные силы на осуществление, в согласии с другими народами, того совершенного и вселенского единства человеческого рода, непреложное основание которого дано нам в Церкви Христовой".
Однако Соловьев видит препятствие: "дух национального эгоизма не так-то легко отдает себя на жертву", что означает: "Церковь, которая в действительности есть нерушимая скала вселенского единства и солидарности, становится для России палладиумом узкого национального партикуляризма, а зачастую даже пассивным орудием эгоистической и ненавистнической политики". В национализме и "национализации" церкви видит Соловьев главную угрозу осознанию идеи нации.
Идея же эта, полагает Соловьев, может быть постигнута через православие — "Русская Церковь <...> участвует по существу в единстве Вселенской Церкви, основанной Христом". Однако, "к несчастью, это единство существует у нас только в скрытом состоянии и не достигает живой действительности", ибо существуют "вековые цепи, сковывающие тело нашей Церкви с нечистым трупом, удушающим ее своим разложением".
Крайне резкое нападение на официальную церковь своего времени!
Как известно, Вл.С. Соловьев был сторонником и автором проекта объединения церквей (отсюда и описанное ранее обращение мыслителя к "греческому проекту" восстановления Византийской церкви). Кроме этого, философ выступает против национализма как такового, ведь тот противоположен органической включенности нации в человечество. Национализм, по Соловьеву, подобен нежизнеспособному органу, который вредит целостному организму.
По этим причинам философ не следует популярной линии поиска самобытности России в критике Запада. Соловьев убежден в обратном. И в качестве примера обращается к наследию И.С. Аксакова — русского философа-славянофила — и подробно разбирает некоторые положения его учения в шестой части работы. С нею мы ознакомимся уже завтра.
Что отчетливо бросается в глаза, когда читаешь Соловьева, так это его христианская интенция, отдающая в некотором смысле абсолютизацией христианства. Безусловно, Соловьев — философ религиозный и человек верующий. Однако сложно игнорировать тот факт, что и Российская Империя, и советская Россия, и Российская Федерация — государства многонациональные и, следовательно, полирелигиозные. И взаимодействие разных народов, проживающих в России разных периодов, внесло колоссальный вклад в содержание национальной идеи, в самосознание всех людей и всех народов.
Продолжение следует...
#философия #идея #Соловьев
300125-Улан-Удэ-БРОДРФ
Соловьев о том, можно ли найти источник русской идеи в церкви XIX столетия.
В VI части "Русской идеи" Соловьев, как мы отмечали ранее, обращается к наследию славянофила И.С. Аксакова, а точнее — к его статьям разных лет — "Об отношении православия к русской народности и западных исповеданий к православию", "Свобода совести — самая стихия и условие жизни Православной Церкви", "Что может ответить наша церковь на духовные запросы западного человечества" и др.
Соловьев обращается к работам Аксакова, как он пишет сам, потому что тот "не может быть заподозрен в предвзятом нерасположении к нашей национальной церкви как таковой", но при этом "стоял выше обыденных панславистов не только по своему таланту, но и по своей добросовестности, по искренности своей мысли и прямоте своих слов". Иными словами, Аксаков кажется Соловьеву прекрасным и талантливым выразителем славянофильского и панславистского мышления, достойным заочным собеседником, на которого можно опираться для отражения панславистских представлений о церкви.
Однако и Аксаков крайне критически относился к положению православия в России XIX века, в первую очередь, к огосударствлению религии: "случилась только одна безделица: убыла душа; подмене идеал, [курсив оригинальный] т. е. на месте идеала церкви очутился идеал государственный и правда внутренняя замещена правдой формальною, внешнею..." При таком государственном подходе в церковную жизнь неминуемо попадает "государственное миросозерцание", которое "почти нечувствительно прокралось в ум и душу едва ли не всей, за немногими исключениями, нашей церковной среды и стеснило разумение до такой степени, что живой смысл настоящего призвания церкви становится уже ей теперь малодоступен..."
И это "государственное миросозерцание" действует весьма строго и карательно: "На страже русского православия стоит государственная власть, с обнаженным, подъятым мечом", — пишет уже сам Соловьев. "Господствующая церковь", таким образом, нуждается в "уголовных законах с их "острогом"", которым отучает "от алкания духовной пищи, не предлагая взамен ничего". Следовательно, если бы не законы и острог, церковь раскололась бы минимум надвое, соглашается с Аксаковым Соловьев.
"Там, где нет живого внутреннего единства и целости, там внешность единства и целости церкви может держаться только насилием и обманом...", — цитирует Соловьев Аксакова, явно соглашаясь с его словами и резюмируя написанное. Из-за этого "коснеет религиозная мысль", "водворяется мерзость запустения на месте святе", и "мертвенность духа заступает жизнь духа, и меч духовный — слово — ржавеет".
Наконец, Соловьев подводит итог размышлениям, цитируя Аксакова: "Дух истины, дух любви, дух жизни, дух свободы... в его спасительном веянии нуждается русская церковь!"
Эти утверждения и выводы в русле духовных исканий русской философии, кружка ищущих духовного просвещения и обновления, вполне в духе того, что писал Н.А. Бердяев уже в своей "Русской идее", возлагая ответственность за произошедшую в России революцию именно на церковь.
Следовательно, сама церковная жизнь России XIX века не представляет собой полноценного источника русской идеи, ведь жизнь эта, по мнению и Соловьева, и Аксакова, не была исполнена духом христианской истины, живым словом, но держалась лишь на силе "обмана", "уголовных законов и острога", являя тем самым, искусственные единство и целостность.
Однако Соловьев критичен по отношению к церкви исторической, но не церкви евангельской, и потому уже VII часть он начнет оптимистичными словами: "Установление, покинутое Духом истины, не может быть истинной Церковью Бога. Чтобы признать это, нам нет надобности отрекаться от религии отцов наших, отказываться от благочестия православного народа, от его священных преданий, от всех чтимых им святынь <...> единственное, чем мы должны пожертвовать истины ради, это — лжецерковным учреждением <...>, основанным на раболепстве и материальном интересе и действующим путем обмана и насилия".
Продолжение следует...
#философия #идея #Соловьев
310125-Улан-Удэ-БРОДРФ
В VI части "Русской идеи" Соловьев, как мы отмечали ранее, обращается к наследию славянофила И.С. Аксакова, а точнее — к его статьям разных лет — "Об отношении православия к русской народности и западных исповеданий к православию", "Свобода совести — самая стихия и условие жизни Православной Церкви", "Что может ответить наша церковь на духовные запросы западного человечества" и др.
Соловьев обращается к работам Аксакова, как он пишет сам, потому что тот "не может быть заподозрен в предвзятом нерасположении к нашей национальной церкви как таковой", но при этом "стоял выше обыденных панславистов не только по своему таланту, но и по своей добросовестности, по искренности своей мысли и прямоте своих слов". Иными словами, Аксаков кажется Соловьеву прекрасным и талантливым выразителем славянофильского и панславистского мышления, достойным заочным собеседником, на которого можно опираться для отражения панславистских представлений о церкви.
Однако и Аксаков крайне критически относился к положению православия в России XIX века, в первую очередь, к огосударствлению религии: "случилась только одна безделица: убыла душа; подмене идеал, [курсив оригинальный] т. е. на месте идеала церкви очутился идеал государственный и правда внутренняя замещена правдой формальною, внешнею..." При таком государственном подходе в церковную жизнь неминуемо попадает "государственное миросозерцание", которое "почти нечувствительно прокралось в ум и душу едва ли не всей, за немногими исключениями, нашей церковной среды и стеснило разумение до такой степени, что живой смысл настоящего призвания церкви становится уже ей теперь малодоступен..."
И это "государственное миросозерцание" действует весьма строго и карательно: "На страже русского православия стоит государственная власть, с обнаженным, подъятым мечом", — пишет уже сам Соловьев. "Господствующая церковь", таким образом, нуждается в "уголовных законах с их "острогом"", которым отучает "от алкания духовной пищи, не предлагая взамен ничего". Следовательно, если бы не законы и острог, церковь раскололась бы минимум надвое, соглашается с Аксаковым Соловьев.
"Там, где нет живого внутреннего единства и целости, там внешность единства и целости церкви может держаться только насилием и обманом...", — цитирует Соловьев Аксакова, явно соглашаясь с его словами и резюмируя написанное. Из-за этого "коснеет религиозная мысль", "водворяется мерзость запустения на месте святе", и "мертвенность духа заступает жизнь духа, и меч духовный — слово — ржавеет".
Наконец, Соловьев подводит итог размышлениям, цитируя Аксакова: "Дух истины, дух любви, дух жизни, дух свободы... в его спасительном веянии нуждается русская церковь!"
Эти утверждения и выводы в русле духовных исканий русской философии, кружка ищущих духовного просвещения и обновления, вполне в духе того, что писал Н.А. Бердяев уже в своей "Русской идее", возлагая ответственность за произошедшую в России революцию именно на церковь.
Следовательно, сама церковная жизнь России XIX века не представляет собой полноценного источника русской идеи, ведь жизнь эта, по мнению и Соловьева, и Аксакова, не была исполнена духом христианской истины, живым словом, но держалась лишь на силе "обмана", "уголовных законов и острога", являя тем самым, искусственные единство и целостность.
Однако Соловьев критичен по отношению к церкви исторической, но не церкви евангельской, и потому уже VII часть он начнет оптимистичными словами: "Установление, покинутое Духом истины, не может быть истинной Церковью Бога. Чтобы признать это, нам нет надобности отрекаться от религии отцов наших, отказываться от благочестия православного народа, от его священных преданий, от всех чтимых им святынь <...> единственное, чем мы должны пожертвовать истины ради, это — лжецерковным учреждением <...>, основанным на раболепстве и материальном интересе и действующим путем обмана и насилия".
Продолжение следует...
#философия #идея #Соловьев
310125-Улан-Удэ-БРОДРФ
Почему появляется такое понятие, как религиозная философия?
Думаю, ни для кого не секрет, что философия — это отдельный вид познания наряду с наукой, искусством и самой религией. Ранее в этом канале мы писали о разнице и сходствах философии и религии, об их сложных взаимоотношениях как в исторической реальности, так и на теоретическом уровне рассмотрения.
Представим себе человека VI-V вв. до н.э. Он рождается в обществе, где на каждый его вопрос есть ответ, данный традицией. В чем смысл жизни? Как произошел мир? Как возникла жизнь? На все вопросы.
Однако вдруг (или не вдруг) появляется человек, который выказывает сомнение в прелестно созданной картине мироздания. Он задается примерно следующими вопросами: "Верно ли то, что я знаю?" "Откуда я это знаю?" "Как я могу это подтвердить?"
Носитель знания, человек, обращается к своему знанию — совершает первую в мировой истории философскую рефлексию, выстраивая знание самостоятельно, без готовых ответов со стороны. По этой причине Мераб Мамардашвили считал философию путем становления человека личностью.
Разумеется, для подобного шага необходимы крепкая воля, внутренняя свобода и готовность постоять за свободу внешнюю, а иногда и лишиться ее, как то было с Сократом, Пьером Абеляром, Петром Яковлевичем Чаадаевым и еще множеством выдающихся умов.
Со временем эта процедура усложнится, обретет специальный язык, поставит особые вопросы, разработает методы. Но одно останется постоянным — сомнение радикального порядка, приостановка потока получаемой информации и знаний с целью их осмысления и осмысления способов осмысления, как бы тавтологично это ни звучало.
Примечательно в русской религиозной философии следующее. Когда-то Томас Аквинат точно отразил положение философии в религиозном обществе — "Философия относится к богословию, как служанка к госпоже". Философия была методом, но цели и ценности с ее помощью не задавались.
Однако русская религиозная философия — это особая религиозная рациональность. В XIX веке в России уже религия потребовалась философам, чтобы решить философские проблемы. Это был процесс обратный тому, что происходил в Средневековой Европе.
Именно поэтому русская религиозная философия оказывается уникальным явлением философии мировой. И, конечно, ее представители тоже заплатили волей и жизнью за свободу философского сомнения, независимость суждений и желание остаться личностью.
#философия #свобода #религия #личность
030225-Улан-Удэ-БРОДРФ
Думаю, ни для кого не секрет, что философия — это отдельный вид познания наряду с наукой, искусством и самой религией. Ранее в этом канале мы писали о разнице и сходствах философии и религии, об их сложных взаимоотношениях как в исторической реальности, так и на теоретическом уровне рассмотрения.
Представим себе человека VI-V вв. до н.э. Он рождается в обществе, где на каждый его вопрос есть ответ, данный традицией. В чем смысл жизни? Как произошел мир? Как возникла жизнь? На все вопросы.
Однако вдруг (или не вдруг) появляется человек, который выказывает сомнение в прелестно созданной картине мироздания. Он задается примерно следующими вопросами: "Верно ли то, что я знаю?" "Откуда я это знаю?" "Как я могу это подтвердить?"
Носитель знания, человек, обращается к своему знанию — совершает первую в мировой истории философскую рефлексию, выстраивая знание самостоятельно, без готовых ответов со стороны. По этой причине Мераб Мамардашвили считал философию путем становления человека личностью.
Разумеется, для подобного шага необходимы крепкая воля, внутренняя свобода и готовность постоять за свободу внешнюю, а иногда и лишиться ее, как то было с Сократом, Пьером Абеляром, Петром Яковлевичем Чаадаевым и еще множеством выдающихся умов.
Со временем эта процедура усложнится, обретет специальный язык, поставит особые вопросы, разработает методы. Но одно останется постоянным — сомнение радикального порядка, приостановка потока получаемой информации и знаний с целью их осмысления и осмысления способов осмысления, как бы тавтологично это ни звучало.
Примечательно в русской религиозной философии следующее. Когда-то Томас Аквинат точно отразил положение философии в религиозном обществе — "Философия относится к богословию, как служанка к госпоже". Философия была методом, но цели и ценности с ее помощью не задавались.
Однако русская религиозная философия — это особая религиозная рациональность. В XIX веке в России уже религия потребовалась философам, чтобы решить философские проблемы. Это был процесс обратный тому, что происходил в Средневековой Европе.
Именно поэтому русская религиозная философия оказывается уникальным явлением философии мировой. И, конечно, ее представители тоже заплатили волей и жизнью за свободу философского сомнения, независимость суждений и желание остаться личностью.
#философия #свобода #религия #личность
030225-Улан-Удэ-БРОДРФ
Религиозная философия. Божественное и человеческое. Абсолютное и относительное.
Удивительным образом тема основного канала сочлась с темой канала нашего. Сегодня нас спрашивают:
Как соотносятся Божеское и человеческое, абсолютное и относительное? Как соизмерить, как связать одно и другое?
В православной традиции связь между Божеским и человеческим, абсолютным и относительным раскрывается через учение о теозисе, или обо'жении (ударение на второй слог). Согласно учению Григория Паламы, Бог непостижим в Своей сущности, но являет Себя через энергии — живое присутствие в мире, которое делает возможным соединение с Ним.
Сын Божий стал сыном человеческим для того, чтобы человек сделался сыном Божиим», — говорит св. Ириней Лионский. «Он вочеловечился, чтобы мы обожились», — писал св. Афанасий Великий.
Человеческое относительно, изменчиво, подвержено страданиям и греху, тогда как Божеское абсолютно, неизменно и совершенно. Однако в процессе теозиса человек преображается, становясь причастником Божественных энергий. Это не уничтожает человеческую природу, а возвышает ее, делая возможным единение с Богом без смешения сущностей.
Этот процесс аллегорически передается прохождением лучей света через прозрачное стекло: стекло остается собой, но, пропуская свет, начинает сиять. Преображенный благодатью человек остается человеком, но становится носителем Божественного.
Однако обожение вовсе не означает, что человек может стать богом. Особенно в порывах своего высокомерия на волне успехов. Человек может обожиться до той степени, до какой Христос стал человеком.
Таким образом, абсолютное и относительное связаны не противопоставлением, а динамикой теозиса, где относительное человеческое раскрывает свою подлинную природу, становясь зеркалом абсолютного Божественного.
#философия #божественное #человеческое #теозис
040225-Улан-Удэ-БРОДРФ
Удивительным образом тема основного канала сочлась с темой канала нашего. Сегодня нас спрашивают:
Как соотносятся Божеское и человеческое, абсолютное и относительное? Как соизмерить, как связать одно и другое?
В православной традиции связь между Божеским и человеческим, абсолютным и относительным раскрывается через учение о теозисе, или обо'жении (ударение на второй слог). Согласно учению Григория Паламы, Бог непостижим в Своей сущности, но являет Себя через энергии — живое присутствие в мире, которое делает возможным соединение с Ним.
Сын Божий стал сыном человеческим для того, чтобы человек сделался сыном Божиим», — говорит св. Ириней Лионский. «Он вочеловечился, чтобы мы обожились», — писал св. Афанасий Великий.
Человеческое относительно, изменчиво, подвержено страданиям и греху, тогда как Божеское абсолютно, неизменно и совершенно. Однако в процессе теозиса человек преображается, становясь причастником Божественных энергий. Это не уничтожает человеческую природу, а возвышает ее, делая возможным единение с Богом без смешения сущностей.
Этот процесс аллегорически передается прохождением лучей света через прозрачное стекло: стекло остается собой, но, пропуская свет, начинает сиять. Преображенный благодатью человек остается человеком, но становится носителем Божественного.
Однако обожение вовсе не означает, что человек может стать богом. Особенно в порывах своего высокомерия на волне успехов. Человек может обожиться до той степени, до какой Христос стал человеком.
Таким образом, абсолютное и относительное связаны не противопоставлением, а динамикой теозиса, где относительное человеческое раскрывает свою подлинную природу, становясь зеркалом абсолютного Божественного.
#философия #божественное #человеческое #теозис
040225-Улан-Удэ-БРОДРФ
О вселенском характере христианства у Владимира Соловьева.
Мы продолжаем чтение "Русской идеи" Вл.С. Соловьева. Сегодня — VII часть статьи, где мыслитель связывает историю России с самим ее смыслом, критикует лжепатриотизм, пытается вынести уроки из прошлого и указывает на необходимость духовного освобождения для становления народом вселенским.
Верующий человек и философ-платоник, Владимир Соловьев критически относится к материализму, доминирующему, по его мнению, в современной ему России: "Система правительственного материализма, опиравшаяся исключительно на грубую силу оружия и не ставившая ни во что моральное могущество мысли и свободного слова, — эта материалистическая система привела уже нас однажды к севастопольскому разгрому".
Однако из военной неудачи последовало, как считает мыслитель, социальное благо — освобождение крестьян от крепостной зависимости. Как пишет Соловьев, "Совесть русского народа нашла правдивое выражение в лице его монарха и громко заговорила. Россия принесла покаяние и воспрянула в акте справедливости", которым и стал знаменитый манифест "О Всемилостивейшем даровании крепостным людям прав состояния свободных сельских обывателей".
Известна ироничная фраза о том, что мужика освободили на следующий день после барина: манифест "О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству", иногда именуемый "манифестом о вольности дворянства" был подписан 18 февраля 1762 года, а манифест Александра II об освобождении крестьян — 19 февраля 1861. Прошло 99 лет и один день, прежде чем низшее сословие получило свободу вслед за высшим. Выдача крестьянам паспортов началась еще более чем через 100 лет.
Владимир Соловьев, как и многие мыслители его времени, концентрируется на крестьянской реформе и дает ей историософское осмысление. Философ считает крестьянскую реформу освобождением "тела России" , в то время как "национальный дух все еще ждет своего 19-го февраля".
Мыслитель сравнивает "религиозное и умственное освобождение России" с освобождением от крепостничества. Как последнее было некогда полезным, но со временем превратилось в отягчающую Россию институцию, так и "официальная опека, наложенная на национальный дух России, могла быть благодетельной, когда этот дух был еще в детском состоянии", но "в настоящее время она может только придушить его". Здесь в словах Соловьева угадывается трехступенчатый путь веры, который философ излагал своей кузине (см. более ранние посты в настоящем канале).
России, считает Соловьев, нужно "принять вторичное крещение духом истины и огнем любви", сделать следующий шаг по пути Христову. Однако этому шагу противостоит "национальный эгоизм", выражающийся в желании "во что бы то ни стало <...> иметь свою особую религию, русскую веру, императорскую Церковь".
Именно в преодолении национализированности церкви видит Соловьев необходимые шаги к обретению идеи нации: "Прежде всего необходимо дать свободный доступ чистому воздуху и свету, — пишет Соловьев, — Снять искусственные преграды, удерживающие религиозный дух нашей нации в обособлении и бездеятельности, надо открыть ему прямой путь к полной и живой истине".
В другой своей работе "Три разговора" Соловьев говорит о союзе католической, православной и протестантской церквей как трех ветвях единой церкви. Следовательно, под "чистым воздухом и светом", очевидно, следует понимать открытость церкви миру, приобщению ее к "высшему и вселенскому Божеству".
Продолжение следует...
#философия #идея #Соловьев
050225-Улан-Удэ-БРОДРФ
Мы продолжаем чтение "Русской идеи" Вл.С. Соловьева. Сегодня — VII часть статьи, где мыслитель связывает историю России с самим ее смыслом, критикует лжепатриотизм, пытается вынести уроки из прошлого и указывает на необходимость духовного освобождения для становления народом вселенским.
Верующий человек и философ-платоник, Владимир Соловьев критически относится к материализму, доминирующему, по его мнению, в современной ему России: "Система правительственного материализма, опиравшаяся исключительно на грубую силу оружия и не ставившая ни во что моральное могущество мысли и свободного слова, — эта материалистическая система привела уже нас однажды к севастопольскому разгрому".
Однако из военной неудачи последовало, как считает мыслитель, социальное благо — освобождение крестьян от крепостной зависимости. Как пишет Соловьев, "Совесть русского народа нашла правдивое выражение в лице его монарха и громко заговорила. Россия принесла покаяние и воспрянула в акте справедливости", которым и стал знаменитый манифест "О Всемилостивейшем даровании крепостным людям прав состояния свободных сельских обывателей".
Известна ироничная фраза о том, что мужика освободили на следующий день после барина: манифест "О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству", иногда именуемый "манифестом о вольности дворянства" был подписан 18 февраля 1762 года, а манифест Александра II об освобождении крестьян — 19 февраля 1861. Прошло 99 лет и один день, прежде чем низшее сословие получило свободу вслед за высшим. Выдача крестьянам паспортов началась еще более чем через 100 лет.
Владимир Соловьев, как и многие мыслители его времени, концентрируется на крестьянской реформе и дает ей историософское осмысление. Философ считает крестьянскую реформу освобождением "тела России" , в то время как "национальный дух все еще ждет своего 19-го февраля".
Мыслитель сравнивает "религиозное и умственное освобождение России" с освобождением от крепостничества. Как последнее было некогда полезным, но со временем превратилось в отягчающую Россию институцию, так и "официальная опека, наложенная на национальный дух России, могла быть благодетельной, когда этот дух был еще в детском состоянии", но "в настоящее время она может только придушить его". Здесь в словах Соловьева угадывается трехступенчатый путь веры, который философ излагал своей кузине (см. более ранние посты в настоящем канале).
России, считает Соловьев, нужно "принять вторичное крещение духом истины и огнем любви", сделать следующий шаг по пути Христову. Однако этому шагу противостоит "национальный эгоизм", выражающийся в желании "во что бы то ни стало <...> иметь свою особую религию, русскую веру, императорскую Церковь".
Именно в преодолении национализированности церкви видит Соловьев необходимые шаги к обретению идеи нации: "Прежде всего необходимо дать свободный доступ чистому воздуху и свету, — пишет Соловьев, — Снять искусственные преграды, удерживающие религиозный дух нашей нации в обособлении и бездеятельности, надо открыть ему прямой путь к полной и живой истине".
В другой своей работе "Три разговора" Соловьев говорит о союзе католической, православной и протестантской церквей как трех ветвях единой церкви. Следовательно, под "чистым воздухом и светом", очевидно, следует понимать открытость церкви миру, приобщению ее к "высшему и вселенскому Божеству".
Продолжение следует...
#философия #идея #Соловьев
050225-Улан-Удэ-БРОДРФ
Вновь о преодолении национального эгоизма и исторических уроках России.
Владимир Соловьев, "Русская идея", часть XIII.
В восьмой части "Русской идеи" Владимир Сергеевич Соловьев настаивает на необходимости ясно взглянуть на то, к чему ведет "национальный эгоизм": "Чтобы удержать и проявить христианский характер России, нам нужно окончательно отречься от ложного божества нашего века и принести в жертву истинному Богу наш национальный эгоизм".
Напомним, в это понятие Соловьев вкладывает движение к замыканию на чисто национальных интересах. Это замыкание выражается, по мнению мыслителя, в ставке "на силу оружия", стремлении к национальной церкви. В рамках концепции Соловьева этот процесс можно уподобить инволюции, инверсии вселенского характера христианского учения.
Как мы видим, понятие идеи нации или в данном случае русской идеи совершенно противоположно, по Соловьеву, национальной гордыне, самовосхвалению и волюнтаристскому самовольному выбору мессианской роли. Напротив, идея нации — и эта позиция Соловьева уже просматривается на данном этапе чтения — состоит в открытости всемирному человечеству, в обнаружении в себе уникальных черт, способных внести неоценимый вклад во всемирную историю. Разумеется, здесь философ опирается на христианскую картину мира и через нее решает философскую эту проблему.
Соловьев убежден, что "у русского народа есть брат, имеющий тяжелые обвинения против него", "и нам нужно помириться с этим народом <...> для начала принесения в жертву нашего национального эгоизма на алтарь Вселенской Церкви". В XIX столетии под этим врагом понималась Польша.
Мыслитель выступает против "тиранической русификации", ибо "обрусить Польшу — значит убить нацию, имеющую весьма развитое самосознание, имевшую славную историю и опередившую нас в своей интеллектуальной культуре, нацию, которая и теперь еще не уступает нам в научной и литературной деятельности". Как мы сказали бы сегодня, Соловьев стоит на антиколониальных позициях. Однако не стоит видеть в Соловьеве оголтелого антиконсерватора: философ стоит на позиции всеобщности исторической судьбы народов, и потому его призыв к прекращению русификации — это не выпад против России как таковой, но критика навязывания узконациональных интересов в ущерб раскрытию национального своеобразия. Не вызывает сомнений, что данную позицию Соловьев занимал бы по отношению к любым проявлениям презираемого им национализма.
Считая, что Россия уже испытала "два тяжелых урока, два строгих предостережения" — сдача Севастополя (итог знаменитой обороны Севастополя 1854-55 гг. и последующее поражение России в Крымской войне) и Берлинский конгресс, пересмотревший Сан-Стефанский мирный договор — Соловьев подчеркивает: "не следует ждать третьего предостережения, которое может быть и последним".
"Раскаяться в своих исторических грехах и удовлетворить требованиям справедливости, — пишет философ, — Отречься от национального эгоизма, отказавшись от политики русификации и признав без оговорок религиозную свободу, — вот единственное средство для России приуготовить себя к откровению и осуществлению своей действительной национальной идеи, которая <...> не есть отвлеченная идея или слепой рок, но прежде всего нравственный долг".
Национальная идея — это нравственный долг, считает Соловьев, а конкретно русская идея — "определенный аспект идеи христианской", и потому "миссия нашего народа может стать для нас ясна, лишь когда мы проникнем в истинный смысл христианства".
В данной части философ уделяет достаточно много внимания истории России, осмысляет ее не только как историофилософ, но и как историк (вспомним, что отец Владимира Соловьева, профессор Сергей Соловьев — выдающийся отечественный историк), смотрит на конкретные события. Тем не менее, размышляя о национальной идее, Соловьев пытается разглядеть в исторических событиях нечто, выходящее за пределы лишь исторического и военно-бюрократического — нечто, что связывает историю, народ и религиозную миссию.
Осталось всего две части "Русской идеи"!
Продолжение следует...
#философия #идея #Соловьев
060225-Улан-Удэ-БРОДРФ
Владимир Соловьев, "Русская идея", часть XIII.
В восьмой части "Русской идеи" Владимир Сергеевич Соловьев настаивает на необходимости ясно взглянуть на то, к чему ведет "национальный эгоизм": "Чтобы удержать и проявить христианский характер России, нам нужно окончательно отречься от ложного божества нашего века и принести в жертву истинному Богу наш национальный эгоизм".
Напомним, в это понятие Соловьев вкладывает движение к замыканию на чисто национальных интересах. Это замыкание выражается, по мнению мыслителя, в ставке "на силу оружия", стремлении к национальной церкви. В рамках концепции Соловьева этот процесс можно уподобить инволюции, инверсии вселенского характера христианского учения.
Как мы видим, понятие идеи нации или в данном случае русской идеи совершенно противоположно, по Соловьеву, национальной гордыне, самовосхвалению и волюнтаристскому самовольному выбору мессианской роли. Напротив, идея нации — и эта позиция Соловьева уже просматривается на данном этапе чтения — состоит в открытости всемирному человечеству, в обнаружении в себе уникальных черт, способных внести неоценимый вклад во всемирную историю. Разумеется, здесь философ опирается на христианскую картину мира и через нее решает философскую эту проблему.
Соловьев убежден, что "у русского народа есть брат, имеющий тяжелые обвинения против него", "и нам нужно помириться с этим народом <...> для начала принесения в жертву нашего национального эгоизма на алтарь Вселенской Церкви". В XIX столетии под этим врагом понималась Польша.
Мыслитель выступает против "тиранической русификации", ибо "обрусить Польшу — значит убить нацию, имеющую весьма развитое самосознание, имевшую славную историю и опередившую нас в своей интеллектуальной культуре, нацию, которая и теперь еще не уступает нам в научной и литературной деятельности". Как мы сказали бы сегодня, Соловьев стоит на антиколониальных позициях. Однако не стоит видеть в Соловьеве оголтелого антиконсерватора: философ стоит на позиции всеобщности исторической судьбы народов, и потому его призыв к прекращению русификации — это не выпад против России как таковой, но критика навязывания узконациональных интересов в ущерб раскрытию национального своеобразия. Не вызывает сомнений, что данную позицию Соловьев занимал бы по отношению к любым проявлениям презираемого им национализма.
Считая, что Россия уже испытала "два тяжелых урока, два строгих предостережения" — сдача Севастополя (итог знаменитой обороны Севастополя 1854-55 гг. и последующее поражение России в Крымской войне) и Берлинский конгресс, пересмотревший Сан-Стефанский мирный договор — Соловьев подчеркивает: "не следует ждать третьего предостережения, которое может быть и последним".
"Раскаяться в своих исторических грехах и удовлетворить требованиям справедливости, — пишет философ, — Отречься от национального эгоизма, отказавшись от политики русификации и признав без оговорок религиозную свободу, — вот единственное средство для России приуготовить себя к откровению и осуществлению своей действительной национальной идеи, которая <...> не есть отвлеченная идея или слепой рок, но прежде всего нравственный долг".
Национальная идея — это нравственный долг, считает Соловьев, а конкретно русская идея — "определенный аспект идеи христианской", и потому "миссия нашего народа может стать для нас ясна, лишь когда мы проникнем в истинный смысл христианства".
В данной части философ уделяет достаточно много внимания истории России, осмысляет ее не только как историофилософ, но и как историк (вспомним, что отец Владимира Соловьева, профессор Сергей Соловьев — выдающийся отечественный историк), смотрит на конкретные события. Тем не менее, размышляя о национальной идее, Соловьев пытается разглядеть в исторических событиях нечто, выходящее за пределы лишь исторического и военно-бюрократического — нечто, что связывает историю, народ и религиозную миссию.
Осталось всего две части "Русской идеи"!
Продолжение следует...
#философия #идея #Соловьев
060225-Улан-Удэ-БРОДРФ
Есть ли будущее у русской религиозной философии?
Такой вопрос сегодня задают нам.
Русская религиозная философия — действительно уникальное явление, вобравшее в себя традиции православной мысли, западноевропейской философии и отечественной историософии. После 1917 года русская религиозная мысль оказалась в изгнании, а в советский период практически исчезла из интеллектуального пространства. Именно поэтому вопрос о ее будущем сегодня крайне актуален.
С одной стороны, заметен рост интереса к наследию русских религиозных философов Флоренского, Бердяева, Булгакова, Федорова и других мыслителей. Их идеи и концепции сегодня исследуются в, собственно, истории философии, а также в культурологии, политологии, социологии, библиотечном деле, биоэтике, экологии, теологии, философии техники. Рассвет этот начался примерно в 1970 гг. и окончательно утвердился в 1990 гг., когда была снята цензура научно-исследовательской и философской деятельности.
С другой стороны, на фоне широких исследований встает вопрос о развитии самой религиозной философии, о продолжении. Иными словами, речь идет о содержательном развитии, а не о научно-исследовательском комментировании трудов великих предшественников.
Разумеется, любое комментирование предполагает погружение в философскую мысль комментируемого. И чем глубже это погружение, тем точнее будут комментарии. Более того, именно в результате подобного рода исследований оказывается возможным увидеть разрыв между разными историческими формами философской деятельности. Следовательно, данный подход позволяет понять сегодняшнее положение дел, а также украдкой заглянуть в будущее.
Поэтому исследование великих предшественников и развитие их философии оказываются тождественны друг другу.
#философия #будущее
070225-Улан-Удэ-БРОДРФ
Такой вопрос сегодня задают нам.
Русская религиозная философия — действительно уникальное явление, вобравшее в себя традиции православной мысли, западноевропейской философии и отечественной историософии. После 1917 года русская религиозная мысль оказалась в изгнании, а в советский период практически исчезла из интеллектуального пространства. Именно поэтому вопрос о ее будущем сегодня крайне актуален.
С одной стороны, заметен рост интереса к наследию русских религиозных философов Флоренского, Бердяева, Булгакова, Федорова и других мыслителей. Их идеи и концепции сегодня исследуются в, собственно, истории философии, а также в культурологии, политологии, социологии, библиотечном деле, биоэтике, экологии, теологии, философии техники. Рассвет этот начался примерно в 1970 гг. и окончательно утвердился в 1990 гг., когда была снята цензура научно-исследовательской и философской деятельности.
С другой стороны, на фоне широких исследований встает вопрос о развитии самой религиозной философии, о продолжении. Иными словами, речь идет о содержательном развитии, а не о научно-исследовательском комментировании трудов великих предшественников.
Разумеется, любое комментирование предполагает погружение в философскую мысль комментируемого. И чем глубже это погружение, тем точнее будут комментарии. Более того, именно в результате подобного рода исследований оказывается возможным увидеть разрыв между разными историческими формами философской деятельности. Следовательно, данный подход позволяет понять сегодняшнее положение дел, а также украдкой заглянуть в будущее.
Поэтому исследование великих предшественников и развитие их философии оказываются тождественны друг другу.
#философия #будущее
070225-Улан-Удэ-БРОДРФ
Об объединительном значении церкви.
Вл.С. Соловьев, "Русская идея", часть IX, предпоследняя.
В настоящей части Соловьев уже явно говорит от себя. Философ неизменно следует идее всеединства и стремится объединить прошлое, настоящее и будущее, а также все народы под церковным куполом. Время и пространство, враждующие и плачущие, по Соловьеву, находят единство в объединенной церкви.
Будучи видным религиозным мыслителем своей эпохи, Соловьев, разумеется, критиковал церковь историческую — и ранее мы обращали на это внимание — за ее непоследовательность Евангельским принципам. Однако в настоящем тексте философ не стремится радикально утвердить раскол между церквями исторической и евангельской, а также самыми разными формами атеистической мысли его времени, ведь историческая церковь есть путь к идеалу:
"Идеал, если он только не пустая мечта, не может быть ничем другим, как осуществимым совершенством того, что уже дано". Следовательно, Соловьев задается вопросом: "Разве отказом от прошлого Вселенской Церкви и разрушением ее формы, как она нам дана в настоящем, можем мы прийти к идеальному царству братства и совершенной любви?" И дает на это отрицательный ответ: "Это было бы лишь довольно неуместным приложением закона отцеубийства, правящего нашей смертной жизнью".
"Во Вселенской Церкви, — считает Соловьев, — Прошлое и будущее, традиция и идеал не только не исключают друг друга, но равно существенны и необходимы для создания истинного настоящего человечества", очевидно, стремясь объединить различные направления социально-философской и политической мысли. Центром этого объединения философ считает "отческий принцип религии в церковной монархии, которая действительно могла бы объединить вокруг себя все национальные и индивидуальные элементы", где те самые элементы собраны вокруг Верховного Первосвященника.
Вселенская церковь, таким образом, является "хранительницей религии всеобщего отчества, великого и вечного прошлого нашего рода, не исключает, однако, наличного многообразия наций и государств", которые обладают своей мирской автономией. Роль Церкви же заключается в поддержании мира и предотвращении межнациональной и межгосударственной вражды, ведь "Истинная Церковь всегда осудит доктрину, утверждающую, что нет ничего выше национальных интересов, это новое язычество, творящее себе из нации верховное божество, этот ложный патриотизм, стремящийся стать на место религии".
Стремясь не допустить вражды, философ еще раз высказывается против отрицания прошлого, каким бы оно ни было: "Чтобы достигнуть идеала совершенного единства, нужно опираться на единство не совершенное, но реальное. Прежде чем объединиться в свободе, нужно объединиться в послушании". И уже совсем в федоровском духе утверждает Соловьев путь к этому объединению: "Чтобы возвыситься до вселенского братства, нации, государства и властители должны подчиниться сначала вселенскому сыновству, признав моральный авторитет общего отца".
Основную же роль в выполнении это миссии занимает Вселенская Церковь "в широком смысле этого слова", ведь "общение Бога с людьми" через Вселенскую Церковь действует по принципу единого и многого — "в священстве орудие своего основного религиозного единства и в мирской власти орудие своей наличной национальной множественности". Церковь "должна выявить также свою абсолютную целостность, свое свободное и совершенное единство при посредстве пророков, свободно воздвигаемых Духом Божиим для просвещения народов и их властителей и непрестанно указывающих им на совершенный идеал человеческого общества".
Только на таких основаниях возможно, по Соловьеву, "вселенское братство, исходящее из вселенского отчества чрез непрестанное моральное и социальное сыновство".
Заключительная часть следует...
#философия #идея #Соловьев
100225-Улан-Удэ-БРОДРФ
Вл.С. Соловьев, "Русская идея", часть IX, предпоследняя.
В настоящей части Соловьев уже явно говорит от себя. Философ неизменно следует идее всеединства и стремится объединить прошлое, настоящее и будущее, а также все народы под церковным куполом. Время и пространство, враждующие и плачущие, по Соловьеву, находят единство в объединенной церкви.
Будучи видным религиозным мыслителем своей эпохи, Соловьев, разумеется, критиковал церковь историческую — и ранее мы обращали на это внимание — за ее непоследовательность Евангельским принципам. Однако в настоящем тексте философ не стремится радикально утвердить раскол между церквями исторической и евангельской, а также самыми разными формами атеистической мысли его времени, ведь историческая церковь есть путь к идеалу:
"Идеал, если он только не пустая мечта, не может быть ничем другим, как осуществимым совершенством того, что уже дано". Следовательно, Соловьев задается вопросом: "Разве отказом от прошлого Вселенской Церкви и разрушением ее формы, как она нам дана в настоящем, можем мы прийти к идеальному царству братства и совершенной любви?" И дает на это отрицательный ответ: "Это было бы лишь довольно неуместным приложением закона отцеубийства, правящего нашей смертной жизнью".
"Во Вселенской Церкви, — считает Соловьев, — Прошлое и будущее, традиция и идеал не только не исключают друг друга, но равно существенны и необходимы для создания истинного настоящего человечества", очевидно, стремясь объединить различные направления социально-философской и политической мысли. Центром этого объединения философ считает "отческий принцип религии в церковной монархии, которая действительно могла бы объединить вокруг себя все национальные и индивидуальные элементы", где те самые элементы собраны вокруг Верховного Первосвященника.
Вселенская церковь, таким образом, является "хранительницей религии всеобщего отчества, великого и вечного прошлого нашего рода, не исключает, однако, наличного многообразия наций и государств", которые обладают своей мирской автономией. Роль Церкви же заключается в поддержании мира и предотвращении межнациональной и межгосударственной вражды, ведь "Истинная Церковь всегда осудит доктрину, утверждающую, что нет ничего выше национальных интересов, это новое язычество, творящее себе из нации верховное божество, этот ложный патриотизм, стремящийся стать на место религии".
Стремясь не допустить вражды, философ еще раз высказывается против отрицания прошлого, каким бы оно ни было: "Чтобы достигнуть идеала совершенного единства, нужно опираться на единство не совершенное, но реальное. Прежде чем объединиться в свободе, нужно объединиться в послушании". И уже совсем в федоровском духе утверждает Соловьев путь к этому объединению: "Чтобы возвыситься до вселенского братства, нации, государства и властители должны подчиниться сначала вселенскому сыновству, признав моральный авторитет общего отца".
Основную же роль в выполнении это миссии занимает Вселенская Церковь "в широком смысле этого слова", ведь "общение Бога с людьми" через Вселенскую Церковь действует по принципу единого и многого — "в священстве орудие своего основного религиозного единства и в мирской власти орудие своей наличной национальной множественности". Церковь "должна выявить также свою абсолютную целостность, свое свободное и совершенное единство при посредстве пророков, свободно воздвигаемых Духом Божиим для просвещения народов и их властителей и непрестанно указывающих им на совершенный идеал человеческого общества".
Только на таких основаниях возможно, по Соловьеву, "вселенское братство, исходящее из вселенского отчества чрез непрестанное моральное и социальное сыновство".
Заключительная часть следует...
#философия #идея #Соловьев
100225-Улан-Удэ-БРОДРФ
В чем же русская идея, по Владимиру Соловьеву?
В заключительной X части «Русской идеи» философ Соловьев формулирует русскую идею. Забегая вперед, скажем, что она оказывается полным выражением всей его философской мысли.
Соловьев считает, что истинная миссия христианского мира состоит в объединении «духовного авторитета вселенского первосвященника (непогрешимого главы священства), представляющего истинное непреходящее прошлое человечества; светской власти национального государя (законного главы государства), сосредоточивающего в себе и олицетворяющего собою интересы, права и обязанности настоящего; наконец, свободного служения пророка (вдохновенного главы человеческого общества в его целом), открывающего начало осуществления идеального будущего человечества». Именно так, по Соловьеву, «все три члена социального бытия одновременно [т.е., преодолевая временные разграничения — прим. мое] представлены в истинной жизни Вселенской Церкви».
Первосвященник (прошлое), национальный государь (настоящее) и свободный пророк (будущее) есть отражение принципа Божественной Троицы на земле: «Как в Троице каждая из трех ипостасей есть совершенный Бог, и тем не менее, в силу их единосущности, существует только один Бог», «точно так же каждый из трех главных чинов теократического общества владеет действительной верховной властью», при этом, «три представителя богочеловеческой верховной власти должны быть безусловно солидарны между собой, являясь лишь тремя главными органами единого общественного тела, выполняющими три основные функции единой коллективной жизни».
Соловьев подчеркивает, что богочеловечество — одно из главных его учений — есть основной вектор истинного социального прогресса. Этим философ предупреждает о потенциальной опасности веры в прогресс научно-технический, приведшей в XX веке к гуманистической и экологической катастрофам. Профетизм русской мысли!
Проблема национализма, на которую Соловьев часто указывает в настоящей работе, решает, по его мнению, «союз и солидарность между властью духовной и властью светской». Тем не менее, философ констатирует отсутствие оных в настоящем — «они разрушены восстанием Сына против Отца, ложным абсолютизмом национального государства, пожелавшего стать всем, оставаясь одним, и поглотившего авторитет церкви, удушившего социальную свободу». «Националистический партикуляризм и абсолютический цезарепапизм впервые внес смерть в социальное тело Христа» именно в Византии, в восточнохристианской церкви, а вовсе не в западной христианстве, считает Соловьев. Наследницей же Византии он, по идеологеме «Москва — Третий Рим», считает «русскую империю», где «национальное государство без оговорок утверждает свой исключительный абсолютизм, делая из церкви атрибут национальности и послушное орудие мирской власти» и лишенного «свободы человеческого духа».
Для преодоления «обособленного национального существования» «Христианская Россия, — пишет Соловьев, — подражая самому Христу, должна подчинить власть государства (царственную власть Сына) авторитету Вселенской Церкви (священству Отца) и отвести подобающее место общественной свободе (действию Духа)». Только так империя «внесет в семейство народов мир и благословение». В противном же случае «отъединенная в своем абсолютизме» Россия «есть лишь угроза борьбы и бесконечных войн».
Предваряя атеистический XX век, а также все попытки породнить советский проект и христианство, Соловьев пишет, что русская идея «не может заключаться в отречении от нашего крещения», ведь «исторический долг России требует от нас признания нашей неразрывной связи с вселенским семейством Христа и обращения всех наших национальных дарований, всей мощи нашей империи на окончательное осуществление социальной троицы».
В заключительной X части «Русской идеи» философ Соловьев формулирует русскую идею. Забегая вперед, скажем, что она оказывается полным выражением всей его философской мысли.
Соловьев считает, что истинная миссия христианского мира состоит в объединении «духовного авторитета вселенского первосвященника (непогрешимого главы священства), представляющего истинное непреходящее прошлое человечества; светской власти национального государя (законного главы государства), сосредоточивающего в себе и олицетворяющего собою интересы, права и обязанности настоящего; наконец, свободного служения пророка (вдохновенного главы человеческого общества в его целом), открывающего начало осуществления идеального будущего человечества». Именно так, по Соловьеву, «все три члена социального бытия одновременно [т.е., преодолевая временные разграничения — прим. мое] представлены в истинной жизни Вселенской Церкви».
Первосвященник (прошлое), национальный государь (настоящее) и свободный пророк (будущее) есть отражение принципа Божественной Троицы на земле: «Как в Троице каждая из трех ипостасей есть совершенный Бог, и тем не менее, в силу их единосущности, существует только один Бог», «точно так же каждый из трех главных чинов теократического общества владеет действительной верховной властью», при этом, «три представителя богочеловеческой верховной власти должны быть безусловно солидарны между собой, являясь лишь тремя главными органами единого общественного тела, выполняющими три основные функции единой коллективной жизни».
Соловьев подчеркивает, что богочеловечество — одно из главных его учений — есть основной вектор истинного социального прогресса. Этим философ предупреждает о потенциальной опасности веры в прогресс научно-технический, приведшей в XX веке к гуманистической и экологической катастрофам. Профетизм русской мысли!
Проблема национализма, на которую Соловьев часто указывает в настоящей работе, решает, по его мнению, «союз и солидарность между властью духовной и властью светской». Тем не менее, философ констатирует отсутствие оных в настоящем — «они разрушены восстанием Сына против Отца, ложным абсолютизмом национального государства, пожелавшего стать всем, оставаясь одним, и поглотившего авторитет церкви, удушившего социальную свободу». «Националистический партикуляризм и абсолютический цезарепапизм впервые внес смерть в социальное тело Христа» именно в Византии, в восточнохристианской церкви, а вовсе не в западной христианстве, считает Соловьев. Наследницей же Византии он, по идеологеме «Москва — Третий Рим», считает «русскую империю», где «национальное государство без оговорок утверждает свой исключительный абсолютизм, делая из церкви атрибут национальности и послушное орудие мирской власти» и лишенного «свободы человеческого духа».
Для преодоления «обособленного национального существования» «Христианская Россия, — пишет Соловьев, — подражая самому Христу, должна подчинить власть государства (царственную власть Сына) авторитету Вселенской Церкви (священству Отца) и отвести подобающее место общественной свободе (действию Духа)». Только так империя «внесет в семейство народов мир и благословение». В противном же случае «отъединенная в своем абсолютизме» Россия «есть лишь угроза борьбы и бесконечных войн».
Предваряя атеистический XX век, а также все попытки породнить советский проект и христианство, Соловьев пишет, что русская идея «не может заключаться в отречении от нашего крещения», ведь «исторический долг России требует от нас признания нашей неразрывной связи с вселенским семейством Христа и обращения всех наших национальных дарований, всей мощи нашей империи на окончательное осуществление социальной троицы».